Текст книги "Козырная дама"

Автор книги: Татьяна Соловьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

– Не милиция? – удивился Эстет. – Тогда кто же?

– Прокуратура и мои бывшие коллеги, гэбисты.

– ФСБ? – снова удивился Эстет. – Обмельчали ребята, если уж начали заниматься жуликами.

– Жулики уж больно крутые на этот раз! Горы трупов, море крови и дерьма… В прокуратуре операция проходила под кодовым названием «Ассенизаторы». Взяли банду с поличным в поселке Борзенка. И почти в полном составе…

– Неужели всех взяли? До единого? – в вопросе Эстета прозвучала ирония.

– Почти… Но главарь пока на свободе, хотя фамилия известна. Горелин его фамилия. Возникла она, можно сказать, случайно, поначалу главарем банды следователи считали некоего Жору Долгушина.

– Его тоже взяли?

– Да.

– Чудно получается – банда в полном составе собирается в одном месте, как будто специально для того, чтобы операм было легче с ней расправиться, – усмехнулся Эстет. – Какие-то опереточные преступники!

– Не такие уж они и опереточные, если судить по навороченным делам… – заметил Ворбьев. – Но многие задержаны действительно в одном доме. Остальных брали кого где. Одного – прямо на рабочем месте. Оказался человеком, близким к органам охраны правопорядка.

– Да ну! Неужели и в их рядах есть преступники? И кто же это?

– Некто Пыхов, фельдшер морга судебно-медицинской экспертной службы.

– Надо же, какие дела! – неопределенно протянул Эстет. – Хорошо поработала прокуратура, ничего не скажешь, молодцом!

– Молодцом! – подтвердил и Ворбьев.

Странный у них шел разговор. Ворбьев выкладывал, что знал, Эстет равнодушно слушал и вроде даже с трудом терпел, бросая реплики лишь для того, чтобы не молчать.

Ворбьев был вольным стрелком, в группировку Эстета, которую тот называл «Экологической бригадой», не входил, в общих делах не участвовал. Его задачей была информация, которую он добывал по прямому указанию Эстета либо приносил ему сам, как сегодня. Конечно, подозрение, что тот так или иначе причастен к банде «ассенизаторов», у Ворбьева было, но в какой-то миг он и впрямь засомневался, так ли это? А что, если Эстету действительно рассказ о раскрытой квартирной банде нелюбопытен, он прервет его и, не заплатив ни копейки, отправит восвояси?

Но Эстет разговор не прервал.

– Интересно, многое ли известно следователям? – спросил он.

– Вряд ли… Разве что детали – то, что банда существует более трех лет, что на счету ее немало кровавых дел… Но допросы только начались, а вот чем закончатся…

– И этот… Пыхов, или как его там, тоже участвовал в кровавых делах? – как бы между прочим спросил Эстет.

– Нет, у него была другая задача – поскорее, до того как будет проведено вскрытие, отправить тело в крематорий. Прокуратура, насколько мне известно, собирается шерстить судмедэкспертов. Думаю, для Петрова, начальника экспертной службы, это чревато большими неприятностями, даже если часть их спишут на хроническое пьянство, которым страдает большая часть его работников.

– Это его проблемы… – На этот раз равнодушие Эстета было неподдельным. Проблемы Петрова его нисколько не волновали. – И что этот фельдшер? Говорун?

– У Казанцева, а дело ведет он, все рано или поздно становятся разговорчивыми.

– А кто такой Казанцев? Из ваших?

– Нет, из прокурорских. Следователь. Специализируется на квартирных делах.

– Хороший следователь?

– Странноватый. Но начальство им довольно.

– Значит, далеко пойдет, если никто не остановит… По твоим словам выходит, что взяли не всю банду. А что ж не арестовали главаря?

– Точно не знаю, – честно признался Ворбьев. – Казанцев человек скрытный, подозрительный, себе и то раз в году доверяет, по предварительному обещанию. Но могу предположить, если Горелина оставили на свободе, значит, у Казанцева на этот счет есть какие-то соображения. Он из тех людей, которые просто так ничего не делают.

– Экий ты, право, ушлый! И как умудряешься знать все, что происходит в городе?

– Это у меня с детства. Когда был маленьким, очень любил смотреть по телевизору киножурнал «Хочу все знать», – попробовал пошутить Ворбьев, заглядывая хозяину в глаза.

Хотелось, ох как хотелось ему увидеть в серых насмешливых глаза Эстета если не восхищение, то хотя бы поощрение. Неужто он, Вор-бьев, того не стоит? И суток не прошло после операции по захвату банды, проводившейся прокуратурой и ФСБ в атмосфере строгой секретности, а ему, Ворбьеву, уже известны многие ее детали.

Но Эстет, как всегда, казался спокойным, ироничным и равнодушным, хотя на шутку отреагировал:

– Это хорошо, что любишь все знать. Будут новости, приходи…

Воробьев понял: разговор окончен. Он поднялся из глубокого кресла и открыл было рот, чтобы напомнить о том, что поиздержался, но Эстет, видимо, и сам не забыл, с чего начался их разговор. Пройдя к огромному письменному столу, занимавшему чуть ли не половину его просторного домашнего кабинета, достал из ящика конверт с деньгами.

Ворбьев улыбнулся благодарно, спрятал конверт в сумочку-визитку, болтавшуюся на руке, попрощался и вышел.

Сведения, добытые Ворбьевым, действительно были любопытны. Но требовали некоторых уточнений. Эстет подошел к телефону, набрал по памяти номер. Голос в трубке возник сразу же после первых гудков, будто звонка ждали.

– Ты в городе?

– Да, – настороженно ответил невидимый собеседник, соображая, что могло стоять за звонком Эстета.

– Что творится на белом свете, знаешь?

– Лето наступило…

– Остришь? – холодно спросил Эстет.

– Это я так, – стали оправдываться на том конце провода. – Что-то случилось?

– Случилось. Вчера вечером в поселке Борзенка взяли банду, в том числе и Долгушина.

– Ни фига из дому пишут!

– Ты что же – не в курсе? – удивился Эстет, но удивление это больше смахивало на угрозу.

– Меня не было в городе, – оправдываясь, сказал собеседник. – Вернулся меньше часа назад и еще ни с кем не связывался. Ты уверен, что информация точная?

– Точнее не бывает. Насколько осведомлены твои ребята?

– О тебе они, разумеется, ничего не знают. Но для меня некоторые опасны… Особенно Жоржик Долгушин.

– Есть и поопаснее. Пыхов, например.

На том конце телефона раздалось тяжелое дыхание.

– Пыхова тоже взяли? – наконец донеслось из трубки.

– Взяли. Поэтому и звоню. Что намерен делать?

– Линять.

– Успеешь! На тебе Пыхов. Он не должен заговорить. Знаешь, каким способом сохраняется тайна?

– Это моя задача?

– Твоя. Организуешь, свободен.

– Но если Пыхов в СИЗО…

– Хоть у черта за пазухой! – перебил Эстет. Угроза в его голосе прозвучала явственнее. – Красиво жить хочешь? Твои недоноски наследили, оставили улики. Причем, заметь, улики настолько серьезные, что подобрались к Пыхову. А я, как горничная, должен за тобой уборку делать? Организуешь Пыхова – доложишь. У меня все!

Эстет положил трубку. Но тут же поднял ее снова. На этот раз звонок был коротким.

– Возьми под наблюдение Горелина. Глаз с него не спускать. Докладывать о каждом шаге. Дальнейшие инструкции будут.

Горелин с помертвевшим лицом все еще стоял у стола, с которого взял сотовый телефон в черном кожаном футляре, когда раздался звонок Эстета. Заметив, что по-прежнему держит телефон в руках и даже не выключил его – из трубки доносились частые короткие гудки, он нажал нужную кнопку и положил телефон.

«Все пропало! Все пропало! – Горелин заметался по комнате, зацепив, уронил стул, машинально поднял. – Что же делать, что делать? Три года работали! Как все было налажено! И вдруг все засыпались…» Подумалось: и засыпались-то его ребята потому, что все было слишком хорошо налажено. Привыкли к удаче, расслабились… «И Жоржика взяли… Худо-то как, худо… Жоржик – слабак, мозгляк, хлюпик. Сдаст он Горелина, сдаст. А дела были такие, что зоной не отделаешься, вышак светит…»

– Линять надо, линять! – вслух проговорил Горелин и тут же отогнал мысль, кажущуюся такой заманчивой, такой здравой.

Уехать из города, не выполнив распоряжения Эстета убрать Пыхова, нельзя, слишком длинные у того руки. Но ничего, ничего… В ближайшие два-три дня он подчистит проблему и скроется из города. Ищи-свищи тогда! О том, что не он создавал банду «ассенизаторов», что руководил ею через него сам Эстет, а значит, ему и отвечать, как главарю, Горелин не думал. Эстет был недосягаем даже для крамольных мыслей.

Так и не успокоившись, Горелин направился в ванную, включил воду, долго, словно хотел смыть случившееся, стоял под душем. Не плескался, не окатывал себя, стоял отрешенно, закрыв глаза, не замечая, как обжигают спину горячие струи.

Выйдя из ванной, оделся в тщательно выглаженную рубаху, брюки с идеальными стрелками и принялся чистить башмаки – Горелин был аккуратистом, и даже тяжелые волнения не могли стать причиной небрежности в его одежде. Единственное, что не соответствовало характеру Горелина, – башмаки. Они были заношены чуть больше, чем хотелось бы. Но выбор обуви у него был невелик, и была этому причина, от Горелина не зависящая. Не мог он, как любой другой человек, пойти в магазин и купить себе новые башмаки. Не подобрать подходящего размера. У Горелина он был таким большим, что обувь приходилось шить на заказ.

* * *

Бар «У Флинта» мало чем отличался от «Кукушки», «Огонька» или «Магдалены», в которых Зоя Иннокентьевна уже побывала в поисках лопоухого. Здесь было так же полутемно, крутили тот же шлягер о том, что «нельзя быть красивой такой», по стенам вились те же искусственные ветви винограда, спускавшиеся на искусственные пальмы в пластмассовых кадках, засыпанных керамзитом.

«У Флинта» разве что пальм стояло чуть побольше. Другой отличительной чертой были несколько огромных аквариумов в центре и по углам зала, в которых плавали среди ракушек и колышущихся водорослей пучеглазые рыбы, противно открывающие рты, как только кто-нибудь из посетителей близко наклонялся к стеклу аквариума, разделяющему подводный и наземный миры.

Никто никогда, не знает, как поступит женщина, тем более она сама. Когда бывший ученик Зои Иннокентьевны, Поспелов, рассказал, что лопоухий любит бывать в барах на центральном проспекте, она с педагогической методичностью принялась обходить их, вглядываясь в дымном полумраке в лица, а вернее, в уши посетителей.

Зое Иннокентьевне и раньше приходилось бывать в подобных заведениях – сопровождала местных фирмачей, надеявшихся в непринужденной хмельной обстановке выцыганить у богатеньких забугорных Буратино деньжат. Но тогда Зое Иннокентьевне приходилось работать как проклятой, переводя застольный треп, который от выпитого становился все оживленнее и все бессмысленнее. И потому, кроме усталости, от посещений баров в памяти ничего не осталось.

Сейчас все было иначе. Сейчас она могла спокойно посидеть, наблюдая новые для себя проявления жизни. Пожалуй, ей здесь даже нравилось.

Зоя Иннокентьевна устроилась в центре зала, откуда она могла наблюдать одновременно и за столиками, и за входом.

Подошла официантка, длинноногая девушка в тельняшке, и, открыв блокнотик, приготовилась принимать заказ. Зоя Иннокентьевна долго и внимательно изучала меню, с любопытством вчитываясь в экзотические названия блюд и не менее экзотические цены.

– Чашку чая, пожалуйста, – наконец сказала она, невинно глядя на официантку, и, подумав, добавила: – С лимоном.

– Чай? – переспросила официантка так недоверчиво и удивленно, будто ей заказали живую акулу.

– Чай! – подтвердила Зоя Иннокентьевна. – Дело в том, что я терпеть не могу кофе.

– А я вам и не предлагаю кофе… – Официантка демонстративно взяла со стола все еще раскрытую папочку с меню, сунула ее под мышку и отошла к бару.

Чай она все-таки принесла. Не сразу, не очень скоро, но принесла.

Зоя Иннокентьевна выпила его быстро и сидела теперь за пустой чашкой, вызывая недовольное внимание пробегающих мимо официанток в декольтированных со всех сторон тельняшках, символизирующих, в соответствии с названием бара, пиратскую экзотику. Когда же одна из них подошла за пустой чашкой, Зоя Иннокентьевна попросила принести бокал сухого красного вина, как потом выяснилось, необыкновенно терпкого и вкусного.

Дело шло к ночи, Зоя Иннокентьевна допивала уже третий за последний вечер бокал вина. Настроение было хуже некуда. Лопоухих, прыщавых и малорослых с сальными волосами кругом было хоть пруд пруди, но ни у одного из них не было уха, похожего на высохший капустный лист.

За столиками сидели в основном большие компании бритоголовых мясистых парней и размалеванных пэтэушниц, до пупка обвешанных металлической бижутерией. «Не пропадет российская черная металлургия!» – с уверенностью подумала Зоя Иннокентьевна, глядя, каким количеством железа украшены девичьи шейки, ушки и пальчики.

Все были пьяные, но хотели еще.

Посетителям бара было, наверное, весело, потому что за столиками не смолкал громкий смех. Девицы повизгивали, как молоденькие поросятки, смех же их мужественных спутников больше походил на лошадиное ржание.

Через столик, наполовину отделенная от зала огромным аквариумом, расположилась такая же бритоголовая компания, но без девиц. Гуляли они основательно – бутылки и блюда с едой едва помещались на огромном столе.

Двое из парней в отличие от остальных выглядели загоревшими. Один из загоревших явно был лидером компании. Зоя Иннокентьевна это поняла по поведению сидевших за столом. Так актеры в правильно поставленной мизансцене играют короля. Все старательно прислуживали загорелому, время от времени с нескрываемыми подхалимскими нотками восклицая:

– Ну ты, Слон, блин горелый, даешь!

Парень, к которому относился восхищенный возглас, и вправду был похож на Слона. Даже не своим массивным телом, что-то слоновье было в его облике, повадках, манерах. Он шумно двигал по столу стаканом, размахивал руками, чересчур громко разговаривал.

По блатным словечкам и манерам она угадала в Слоне бывшего зека, хотя, как это у нее получилось, объяснить не смогла бы – среди ее знакомых не было никого, кто сидел бы в тюрьме.

Отчасти от скуки, чтобы занять себя чем-то, отчасти из любопытства Зоя Иннокентьевна стала наблюдать за компанией у аквариума. Прислушиваться к разговору нужды не было – громкий, он и так был хорошо слышен.

Слон рассказывал дружкам что-то веселое, и они дружно и радостно ржали в ответ.

– Что мне, братва, нравится в этих сраных заграницах, – говорил он, – это то, что кругом полно наших. Идешь по ихней стрит, лупетками брызгаешь туда-сюда, сюда-туда, вы же знаете, я люблю посмотреть на мир, кругом архитектура, в натуре, кайф. А навстречу только и слышишь: «Здрасьте, приветик». Во, братва, жихтарка пошла! Весь мир теперь Россия! И гордость меня от этого берет! Особенно много наших в Израиле, – продолжал он. – Если присмотреться, так это вообще и не Израиль, а Берди-чев, в натуре! Там все говорят по-русски, а кто не хочет, наши заставят!

– Так ты вроде не в Израиль ездил? – усомнился один из сидевших за столиком.

– Не в Израиль, – согласился Слон. – Но я тебе вообще рассказываю, я что, по-твоему, в Израиле не был?

– Был, – торопливо согласился парень, задавший вопрос.

– То-то! – буркнул Слон и, недовольно посмотрев на опустевший стакан, добавил: – Наливай, Кнац!

Налили, чокнулись, выпили.

– Слушай, Слон, народ рассказывает, что сейчас в турбюро у Авилова новые развлекухи стали устраивать. Не слышал?

– Нет! А чего там?

– Есть туры в Сибирь – охота с рогатиной. Есть в Африку, там любителям острых ощущений – а ты у нас любишь острые ощущения – организуют охоту на льва, причем в руках у тебя один ствол, а в нем один патрон.

– На хрен мне такие развлекухи? Не уважаю! В круизе должна быть экзотика!

– Так куда экзотичней? С рогатиной на медведя!

– Не-е-е, я люблю другую экзотику. Чтоб номер в гостинице – оторвись! А лучше, чтоб теплоход белый-беленький! Я гулять широко люблю – дорогое пойло, дорогие девки, дорогие тачки… Помнишь, Гладик, как по Парижу гоняли на перламутровом «Ягуаре»? – Слон радостно засмеялся.

– Чего ж не помню, помню… Мы потом этот «Ягуар» грохнули. Ты еще в прокате за него рассчитывался.

– Вот это по мне! А то медведь, рогатина, Сибирь… Я сибирскими лесоповалами наелся – во! – Слон чиркнул пальцем по горлу. – И чтоб по доброй воле туда, не по этапу? Ну и сказанул! Я лучше на Канары или другие какие острова махану. Есть у меня, братки, мечта! Желаю, чтобы на отдыхе мне каждое утро подавали к гостинице тачку с персональным шофером. И чтоб шофером этим был знаете кто?

– Кто? – спросил один из дружков. С готовностью спросил, скорее для того, чтобы подгалдыкнуть, чем и вправду узнать, кто же должен подавать по утрам машину Слону.

– Местный начальник полиции! Вот кто! – ответил Слон. Должно быть, в том, чтобы начальник полиции прислуживал бывшему зеку, ему виделся особый шик.

– Так за чем дело встало? Не по карману? – раздался несколько провокационный вопрос.

– Бабок у меня достаточно! Но не получается пока… – честно признался Слон. – Не по резьбе мои предложения ихней полиции.

– А ты предлагал?

– Предлагал… Кочевряжатся…

«Прямо как старуха из «Сказки о золотой рыбке», – подумала Зоя Иннокентьевна.

– А помнишь, Слон, как мы в прошлом году, в Сочах, на пляже раскидали два куска баксов?

– Как раскидали?

– Игру такую придумали – чтоб к Слону подходили и целовали руки.

– И чего?

– А ничего! Пацаны и дешевые девки прямо в очередь стояли, некоторые по несколько раз норовили облобызать.

– Класс! Слушай, расскажи еще и про Хургаду! Вы с Гладиком сейчас там были?

– Были, – подтвердил Слон. – Наших там, как и везде, до фига. Отрываются, кто как может! Один братан из новых копченых так круто в ночном кабаке погулял, что к утру ни одного стакана, ни единого целого зеркала или столика не осталось. Но хозяин на него не в обиде – копченый возместил убытки и чаевыми не обидел.

– Не хило!

– Ты перепутал, Слон, это не в Хургаде было, а на Кипре.

– Может, и на Кипре… А ведь точно! В Хургаде другое было – с девками плавали. Опять же наши ребятки завели классный бордель. Собирают народ, грузят на катер и вывозят в открытое море. Мы с Гладиком были и еще три девахи – одна сисястая, а две плоскогрудые, но остальное в порядке… Отплыли от берега подальше, поигрались с девахами и стали учиться в акваланг дышать. А когда научились, нацепили эти акваланги на себя – ив воду.

– Так утонуть же можно?

– Не утонешь! У них с этим строго. Идем, значит, ко дну. Кругом красота, кораллы, рыбы плавают разноцветные, большие и маленькие. Большие этих маленьких все время кушают… Тут-то все и начинается. Девахи стали нас обслуживать. Прямо в воде. Такого кайфа я еще не пробовал! Это настоящий секс!

– Наши в этой Хургаде вообще не хило отрываются. Шашлык из акул делают, – решил дополнить рассказ второй загорелый парень, который, видимо, и ездил со Слоном в Хургаду.

– Ну это ты, Гладик, положим, туфту гонишь! – оборвал его Слон. – Не из акул, а из мурен. Тварь подводная такая есть, длинная, как змея, и жирная, как поросенок. Шашлык из нее классный получается!

– А барракуду видели?

– А как же! Зубы у нее – во! – почему-то с гордостью пояснил Гладик.

– Точно, еще та сучка! – подтвердил Слон. – Но земляки наши, из России, этих барракуд удочкой ловят и засаливают…

Дальнейший рассказ о заморских путешествиях и дивах Зоя Иннокентьевна слушать не стала. Время было позднее, пора домой. Так и не дождавшись лопоухого, она махнула рукой длинноногой пиратке, и та принесла счет.

В свой район Зое Иннокентьевне нужно было добираться троллейбусом. Это было удобно, так как останавливался он рядом с ее домом. Можно было ехать и трамваем. Но он шел только по центральной улице, а это означало, что к дому ей придется пройти через парк. Зоя Иннокентьевна долго простояла на остановке троллейбуса возле бара «У Флинта», но так и не дождалась его. Заметив, что из-за поворота показался трамвай, она быстрым шагом направилась на трамвайную остановку, находившуюся метрах в тридцати впереди.

Так вот и получилось, что этим поздним вечером ей пришлось идти одной через парк. Собственно, ни темноты, ни хулиганов она не боялась, но все равно была огорчена – от усталости отекли ноги, и туфли, вроде не новые, притершиеся к ноге, снова стали жать.

Зоя Иннокентьевна любила городские парки. К природе это не имело никакого отношения, всякие там цветочки-лепесточки никогда не волновали ее сердце. Растут и пусть растут себе. Это была ностальгия по паркам детства – с летними кинотеатрами, аттракционами, неизменным чертовым колесом, открытыми концертными площадками, откуда доносились звуки духового оркестра, с нарядными людьми, неспешно прогуливающимися под ручку по аллеям парка в выходные дни. Даже распространенные тогда скульптуры – гипсовые атлеты и олени не вызывали в памяти раздражения. Было жаль утраченной атмосферы беззаботности и бесхитростного веселья.

Трамвай остановился, и Зоя Иннокентьевна направилась по знакомой аллейке к дому. Она была хорошо освещена. Несмотря на позднее время, здесь еще прогуливались парочки. Зоя Иннокентьевна вышагивала спокойно, как человек, который никуда не торопится и которому нечего бояться. Одно лишь беспокоило ее сейчас – сказывалось немалое количество выпитого сухого вина. Поколебавшись, она чуть отступила с асфальтовой дорожки в темноту и спряталась за кустиком желтой акации. Она уже собиралась вернуться на освещенную аллею, уже сделала шаг, второй, как услышала голоса. Поддавшись естественной в таких случаях опасливости, Зоя Иннокентьевна затаилась, замерла, напряженно прислушиваясь к разговору, чтобы не упустить момент, когда лучше выскочить на освещенную аллею.

Один из голосов был с характерным кавказским акцентом. Другой – высоковатый для мужчины, с легким не то клекотом, не то дребезжанием в горле.

– Зачем, дорогой, звал? Засветишься – друга потеряю, как жить буду без такого друга? – в голосе с кавказским акцентом прозвучала едва уловимая насмешка.

– Не мог же я с твоими говорить, дело серьезное – стоит дорого…

– Знаю, дорогой, за свои базары недешево берешь. Но разве я мало тебе плачу?

– Не обижаешь, – нехотя согласился собеседник кавказца. – Потому и рискую шкурой…

– Говори, не тяни время.

– Ходят слухи, Эстет готовится к войне…

– Вот как? Не живется, значит, ему спокойно. А с кем воевать собрался?

– Сам знаешь, у него один враг…

– Так мы давно враги, почему воевать решил сейчас?

– Не понравилось, что ты кокаинчиком разжился. Говорят, потянет не меньше, чем на сотню «лимонов» «зеленью».

– Ошибаешься, дорогой. Не потянет. А за подсказку спасибо, учту. Дату знаешь?

– Она пока открыта, ее и сам Эстет не знает, но что-то заставляет его торопиться… Одно могу сказать – час икс наступит в ближайшие две недели. Так что жди.

– Жду, дорогой! Я люблю наши встречи с Эстетом, подготовлюсь и к этой как надо…

Женское любопытство оказалось сильнее опасливости, и, когда один из собеседников уже ступил на аллейку, Зоя Иннокентьевна высунулась из-за куста акации. Человек прошел несколько шагов по хорошо освещенной аллейке и остановился закурить. Остановился как будто специально под фонарем, чтобы Зоя Иннокентьевна могла получше его рассмотреть.

Она сразу увидела это – одно ухо было высохшим…

Зоя Иннокентьевна остолбенела. На миг всего, но этого было достаточно. Лопоухий прикурил и торопливо зашагал по аллее, удаляясь в сторону проспекта. Она рванулась за ним, зацепилась носком туфли за какую-то корягу и свалилась в высокую траву у обочины асфальтированной дорожки. А когда поднялась, было поздно – лопоухий исчез в темноте.

Зоя Иннокентьевна беспомощно, как птица с переломанным крылом, заметалась по аллее. От досады пнула ногой подвернувшуюся урну. Та гулко отозвалась, но это ничего не изменило.

Лопоухий исчез, как в воду канул.

* * *

Елизавете нравилась ее теперешняя жизнь.

В жизни Елизаветы была острота запретной игры.

Время от времени старые знакомые жаловались на трудности, ужасное время, беспорядки в городе. Елизавета выслушивала, не спорила, но про себя думала, что для нее-то это время самое лучшее. И дело вовсе не в достатке, хотя и нравилось, что не нужно ни себе, ни сыновьям ни в чем отказывать. Елизавета жила! Не существовала, не тянула воз, не выживала, а именно жила.

Жизнь ее будто раскололась на две части. В той, первой, она закончила институт, работала в юридической консультации, советуя несчастным женам, как при разводе ловчее обмишурить мужей, чтобы и новый цветной телевизор, и старый сервант, купленный двадцать лет назад в рассрочку, при разделе имущества достались именно супруге. Заниматься этим Елизавете было скучно и противно. Все было скучно, и все было противно – и дурацкая работа, и муж, которого, казалось, навечно приговорили к внеплановым операциям и ночным дежурствам в больнице, как будто во всем городе, кроме него, не было другого хирурга.

Единственное, что нравилось тогда Елизавете, – это последние минуты перед сном: уже засыпая, она придумывала разные способы избавления от скуки, рутины, будней. Но наступало утро, и ничего не менялось. И все же однажды она нашла такой способ. Тогда ей казалось, что придумано неплохо, но теперь понимала, как мелки прошлые удачи, как смешны прошлые радости.

Впервые это пришло в голову, когда она, стараясь если не сосредоточиться, то хотя бы продемонстрировать внимание, выслушивала массивную тетку, выкрашенную под белокурую бестию. Тетка пришла в юрконсультацию посоветоваться все о том же – как при разводе повыгодней разделить имущество. Она перечислила квартиру, дачу, машину, гараж, потом принялась рассказывать, какие именно шкафы входят в импортный мебельный гарнитур. Елизавета слушала и чувствовала: надолго ее не хватит – еще одно слово клиентки, и она взорвется, наговорит гадостей.

Последней каплей стало подробное описание сервиза, называющегося «Мадонной». В середине восьмидесятых был такой писк моды – перламутровые чашки и тарелки, расписанные сценами из жизни французских кокоток времен маркизы де Помпадур.

– Вы представляете, меня больше всего возмутило то, что оно – на этом слове было сделано красноречивое ударение, дескать, не муж, не отец моих детей, просто «оно» – хочет забрать этот сервиз. Говорит о каких-то правах, так как это подарок его матери. Да, «Мадонна» была подарена его матерью, но подарена мне! Почему же я должна его отдать?

– На сколько персон сервиз, вы говорите? – неожиданно оживилась Елизавета.

– На двенадцать! И к тому же он чайно-кофейный.

– Это просто замечательно, что сервиз не на шесть персон, а на двенадцать! – вдруг радостно воскликнула Елизавета.

– Почему? – не поняла гидроперитная бестия.

– Когда при разделе имущества суд присудит разделить сервиз пополам, каждому из вас достанется по персональному сервизу на шесть персон, – подлила Елизавета масла в огонь, но клиентка, кажется, не уловила иронии. – Вы какой себе выберете – чайный или кофейный?

– Никогда! – голос клиентки умер, будто и вправду жизнь ее оборвалась со словами Елизаветы. – Слышите, никогда ни один суд не заставит меня пойти на это! «Мадонна» – неделима!

Выпроводив через полчаса владелицу перламутровой и неделимой «Мадонны», Елизавета поднялась из-за стола, собираясь пойти в соседний кабинет, где они обычно пили чай. И вдруг, пораженная шалой мыслью, неожиданной и волнующей, бессильно опустилась на стул.

Придя в себя, Елизавета взяла листок, куда в начале разговора записала данные клиентки. Долго смотрела на него, усмехаясь, склонив голову, словно хотела что-то получше рассмотреть, поточнее запомнить.

Через несколько дней снова приходила та же клиентка, гневно жаловалась на мужа-подлеца, который тайком унес из сервиза четыре чайные чашки и сахарницу, отчего «Мадонна» утратила свою ценность. Елизавета слушала вполуха, снова переживая чувства, которые она испытала, когда подбирала ключи и, дрожа от возбуждения, складывала перламутровые чашки в сумку.

А потом были другие клиенты. Не таясь, они рассказывали юрисконсульту о себе, о своих квартирах, дачах, машинах, гарнитурах и хрустальных вазах.

И она снова сделала это.

И снова.

И снова.

Брала по мелочи. Золотые сережки, флакон французских духов, хрустальную вазочку. В какой-то квартире ей попалась на глаза коробка с новыми туфлями. Примерила. Они оказались впору. Прихватила и туфли.

Деньги Елизавета обычно не брала. Лишь однажды. Она прозвонила квартиру и, обнаружив, что дома никого нет, подобрала ключи. Но вышла ошибка – на диване спал пьяный хозяин. Елизавета хотела было так же тихонько выскользнуть, но взгляд упал на брошенные посредине комнаты брюки. Из кармана вывалились смятые троллейбусные талоны, ключи, мелочь, а поверху лежало несколько сторублевок. Скорее из хулиганских побуждений, чем из желания своровать деньги, Елизавета, стараясь не шуметь, прошла в комнату и подобрала купюры.

Деньги она потратила, туфли сносила, а все остальное, что было натаскано за два года, складывала в коробку на антресоли. Валентин, первый муж Елизаветы, по-прежнему пропадал на работе, ничего не замечая и делами жены не интересуясь.

Открылось все до банального просто. В одной квартире Елизавета взяла из шкатулки какую-то золотую побрякушку, сунула в сумку новую норковую шапку-ушанку, которую нашла в шкафу, и уже была в прихожей, уже открыла входную дверь, еще бы несколько минут – и уехала в лифте, как и всегда, удачливая и неуловимая. Но на этот раз Елизавете не повезло. Удача ей изменила. За открытой дверью стоял высокий седовласый мужчина. В тот миг, когда перед ним предстала растерявшаяся от неожиданности Елизавета, он доставал из кармана ключи. Хозяин даже не стал спрашивать, кто она такая и что делает в его квартире, втолкнул обратно в прихожую, оттеснил к ванной, где и закрыл на щеколду.

Когда Валентину сообщили, что жена взята с поличным и сейчас находится в следственном изоляторе, он поначалу не поверил, как не поверили в это и тихие, обремененные семейными заботами женщины из юрконсультации.

Елизавета заговорила сразу. С бравадой, больше похожей на истерику, рассказала следователю обо всех случаях кражи, открыла, где прячет похищенное. Хотя могла многое утаить – никто из потерпевших в милицию не обращался. Поскольку обычно исчезали одна-две вещи, думали на кого-то из своих, а то и вовсе не замечали пропажи.

– Зачем тебе это было нужно? – спросил Елизавету следователь, который помнил ее по юридическому факультету, на котором они учились почти в одно время.

– Тебе не понять, – улыбаясь, ответила Елизавета. – Ты что же думаешь, я жила, когда этим идиоткам давала советы, как делить их поганые шкафы и кастрюли? Или когда Валек перед сном, уже в постели, рассказывал о своих пациентах, болезнях, операциях, уколах, а потом устало и счастливо засыпал? А ты знаешь, я даже не огорчалась, что муж заснул, значит, у меня будет время помечтать, спланировать, когда пойду на следующее дело, куда… Это… это и есть настоящая жизнь…