Текст книги "Козырная дама"

Автор книги: Татьяна Соловьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Жгучее, забытое, давно не тревожившее его чувство стыда болезненно заворочалось внутри, покалывая, как металлическая стружка, острыми зазубренными краями, впилось в раскалывавшуюся с похмелья голову.

Ведь догадывался Литвинец, что Мельник, словно ворон, распластал над городом черные крылья… Он же при своей должности всеми квартирами и крутит. Одним лишь извинял себя Литвинец. Не похоже, что в истории с квартирой племянника этой учительницы замешан именно Мельник. Слишком все противозаконно и примитивно обстряпано. Не его почерк. Он обделывает квартирные махинации тоньше, изящнее… «Любитель изящного, твою мать…» – с горечью подумал Литвинец.

Что произошло? Как произошло? Но произошло. Чудноватая женщина, и напористая и растерянная одновременно, стала последней каплей, переполнившей чашу унижений, из которой давно уже хлебал Литвинец. Внутри у него будто что-то взорвалось, требовало выхода, исхода, логического конца – и не было сил терпеть этот сжигающий нутро огонь, не было сил смириться, признать себя тварью дрожащей, червем ползучим, которого легко раздавить, стоит лишь наступить на него.

«А эти… – с горечью подумал Литвинец о соратниках-милиционерах. – Сколько среди них осталось таких, которые не дрогнули, не соблазнились бандитскими кровавыми деньгами, бандитским расположением?! Остались, конечно, мир давно погиб бы, не будь на свете людей честных и порядочных… Остались… Но много ли? Висяки у них, понимаешь!»

– Знаем эти висяки! – вслух пригрозил Литвинец.

А что творится за этими стенами? Если специалист потолковее, то предпочитает консультировать мошенников и бандитов, потому что те больше платят. По оперативным сводкам, среди таких консультантов числятся профессора, ученые с громкими, известными на всю страну именами.

Литвинец знает и это.

Группа адвокатов, причем далеко не самых худших в городе, напротив, грамотных и ловких, организовала частную контору и консультирует бандитов не после совершения преступления, когда суд грядет, а до того – советуют, как наиболее безопасно с точки зрения законодательства совершить разбойное нападение, должностное преступление и даже убийство.

И это Литвинец знает.

Но схватить за руку, доказать, привлечь к ответственности ему слабо.

Слабо!

Он только и умеет, что ловить плотву-рыбешку. А то, что почти все мелкие шайки в городе истреблены, – не его заслуга, не милиции. Это крестные отцы вели войны и чистили город, утверждая власть своих сильных, вооруженных до зубов банд, циничных и жестоких, ни в какое сравнение не идущих с прежней уголовной шелупонью, промышлявшей квартирными кражами и рэкетом, которыми пестрели раньше оперативные милицейские сводки. Теперь же в них преступления куда более страшные – заказные убийства, расчлененка, торговля оружием, наркобизнес, работорговля, похищение детей…

Единственное, чем откупился от своей совести начальник милиции, что он мог сделать и что в свое время сделал, – не стал вмешиваться в кровавые разборки между бандами, предоставляя им возможность, как паукам в банке, уничтожать друг друга.

Литвинец мысленно вернулся к утреннему докладу о разгроме подпольных цехов, производивших фальшивую водку, и убийстве ларечного короля Фогеля, человека криминального. Многое в этом деле прояснил неожиданный рассказ учительницы.

«Да, – подумал он, – разворотила ты осиное гнездо! Оно бы и хорошо, но беда, что осы жалят не только друг друга, роем пронесутся теперь над городом, и немало невинных пострадает от этого роя».

В последнее время в городе было относительно тихо. Так казалось, потому что затихли шумные войны группировок, а если и постреливали бандиты друг друга, то не часто и как-то незаметно.

Городские же власти давно живут по принципу Алкивида.

Была у древнегреческого полководца собака с красивым пушистым хвостом. Заметив, что афиняне восхищаются хвостом собаки, он велел его отрубить. А когда донесли, что горожане жалеют собаку, а его осуждают, Алкивид засмеялся: пусть, дескать, делают, что хотят, лишь бы не мешали мне управлять городом.

«Вот и у нас так», – подумал Литвинец, вспомнив притчу о собачьем хвосте.

И у нас.

Злые, трезвые мысли дерзали стиснутую раскаленным железным обручем голову Литвинца, а под левой грудью что-то дергалось, больно ударяясь о сетку из ребер.

Замутила Зоя Иннокентьевна душу начальнику милиции, замутила.

* * *

Бывший фээсбэшник, а ныне бандитский стукач Александр Ворбьев, безусловно, умел ловко добывать ту или иную информацию, которую перепродавал различным криминальным группировкам. Нельзя отказать ему и в умении, оттолкнувшись от незначительного факта, выстроить четкую и верную схему того или иного события. Но в предположении, высказанном как-то в разговоре с главой преступной группировки Эстетом, Ворбьев ошибся. А предположил он, будто следователь прокуратуры Казанцев, руководивший разоблачением одной из самых крупных квартирных банд в городе, известной под именем «ассенизаторов», оставил на свободе главаря Горелина намеренно, в интересах следствия, имея какие-то свои соображения, идеи, далеко идущие планы.

Возможно, Казанцев так бы и поступил, если бы обладал более-менее четкими сведениями о связях Горелина и надеялся, что тот, оставшись на свободе, принесет следствию больше пользы, выведет на человека, который существовал пока только в смутных догадках Казанцева.

Да, наверное, Казанцев так бы и поступил.

Но на самом деле все было иначе.

Горелина не арестовали по другой причине – он затаился, лег на дно, возможно, уехал из города, когда разгром банды «ассенизаторов» только начался.

Самой крупной рыбой, попавшей тогда в сети прокуратуры, был Георгий Долгушин. Он действительно был не последним человеком – организовывал похищение людей, руководил пытками, добывал нужные подписи жертв, устранял несговорчивых и свидетелей. Но ни один из руководителей риэлторских фирм, к слову, в криминале не замешанных, что тоже было проверено прокуратурой, занимавшихся лишь поисками клиентов и оформлением бумаг, не признал в Долгушине то таинственное частное лицо, которое поставляло квартиры для продажи.

Подтверждалась версия, что в преступной цепочке было еще одно звено. Ставшие известными факты заставляли следователей склоняться к мнению, что это этим звеном являлась не группа людей, как предполагалось ранее, а один человек и именно он стоит над Долгушиным, а не наоборот.

Имя Горелина выплыло при обстоятельствах, которые в душе Казанцева отозвались ликованием. Его раскопал Костя Зубахин. Да, тот самый Костя Зубахин, новичок, пришедший в следовательскую группу прокуратуры из милиции. Тот самый Костя Зубахин, излишне доброжелательный, излишне многословный, которого Казанцев подозревал в предательстве, в том, что не без его участия в город просочились сведения о разгроме квартирной банды. Брали преступников тихо, следствие держалось под секретом даже от милиции, некоторые работники которой если не помогали криминальным структурам, то уж точно не боролись с ними в полную силу. К тому же в прокурорских кругах прочно утвердилось мнение, что начальник милиции мужик хоть и не поганый, но пьяница и слабак.

Так вот, именно Костя Зубахин вытащил на свет божий человека с редким, огромным размером обуви, раскопав по старым милицейским связям, что носит эту обувь некий Павел Горелин.

Правоохранительным органам он был знаком – осужденный в свое время за крупные махинации со средствами строительных кооперативов, отсидел часть срока, освобожден по амнистии. После выхода на свободу одно время работал в разных строительных организациях, занимал довольно высокие инженерные должности, но три года назад, как раз когда и начала действовать банда «ассенизаторов», отовсюду уволился. На этом сведения о Горелине обрывались. Чем зарабатывает на жизнь сейчас и вообще живет ли еще в этом городе или уехал, никто не знал.

Горелин и был тем человеком, на котором обрывалась цепочка, тем частным лицом, о котором следователям рассказывали в посреднических конторах по торговле недвижимостью.

Все силы были брошены на его поиск.

Но вскоре он нашелся сам.

В милицейских сводках возник расчлененный труп с невероятно огромным размером обуви, сшитой на заказ. Личность убитого, имевшего столь своеобразную примету, установить оказалось нетрудно. Это был Павел Горелин. Дело, естественно, попало к Казанцеву, так как имело прямое отношение к тому, чем занималась его группа.

Убийство Горелина стало третьей смертью в банде «ассенизаторов». Еще раньше повесились в своих камерах фельдшер морга судмедэкспертной службы Пыхов, известный по кличке Санитар, и щуплый Жоржик – Георгий Долгушин.

Следствие продолжалось.

«Ассенизаторы» на допросах стали поразговорчивее, но о Горелине они знали немного, в захватах заложников он лично не участвовал, в Борзенке, в доме с подвалом и сортиром, превращенным в пыточную, не появлялся, контактировал только с повесившимся Долгушиным, правда, несколько раз встречался еще кое с кем из банды, но встречи эти были короткими, незначительными, ничего нового для следствия не прояснявшими.

И хотя со смертью Горелина дальнейшие ниточки оборвались, казалось, окончательно, уже сам факт ее подтверждал, что Горелин действовал не самостоятельно. Был над ним кто-то, был. И скорее всего этот «кто-то» и устранил Горелина. Не исключено, что это тот человек, о котором нередко задумывался Казанцев в последнее время.

Есть люди, у которых все в меру.

Нельзя сказать, что у них напрочь нет самолюбия, но все же они не обладают в достаточной степени тем здоровым тщеславием, без которого невозможно двигаться по служебной лестнице, уверенно пробиваясь наверх, в первые руководители. Но и затрапезными рядовыми исполнителями, на подхвате, куда пошлют, они не остаются, дорастая, как правило, до начальников участков, отделов, групп, лабораторий. На этом их карьера, правда, заканчивается, и дальнейшее изменение в жизни и социальном статусе связано уже с выходом на пенсию, куда, подарив на память неизменные именные часы, настольные или наручные, их спроваживают в ближайшие же месяцы после достижения пенсионного возраста, чтобы освободить место молодым, горячим, зубастым.

Такие люди общительны, но в меру, они редко становятся душой компании. Не молчуны, не скрытники, но и разговорчивыми их никак не назовешь. Не мрачны, не угрюмы, но остроумцы и весельчаки выходят не из их числа.

Такие люди не участвуют в художественной самодеятельности, не поют под гитару бардовские песни, не коллекционируют марки, значки, спичечные этикетки или предметы старины, не занимаются спортом, не ходят в бассейн, не бывают на кортах, не участвуют ни в каких командах, футбольных или волейбольных.

В учебе это хорошисты, отличниками не становятся, золотых медалей и красных дипломов не получают и не стремятся к ним.

Книги читают. Немного, десяток страниц перед сном, но почитывают.

Политикой не интересуются, пристрастий к той или иной партии не имеют. Их не избирают в депутаты, не предоставляют под аплодисменты слово на митингах. Даже на деловых совещаниях, пятиминутках, собраниях они открывают рот лишь для того, чтобы ответить на обращенный непосредственно к ним вопрос.

В личной жизни не бабники, но и не однолюбы, нередко женаты дважды, и оба раза по любви.

Это люди среднего здоровья, среднего роста, средней внешности и среднего достатка.

Иногда их называют середнячками, вкладывая в это определение изрядную долю пренебрежения. Другое мнение окрашено в иной цвет – дескать, золотая середина.

Они кажутся скучными, о них не пишут в газетах, не рассказывают по радио, о них, как правило, вообще не говорят. Но если задуматься, всмотреться, то окажется, что люди эти порядочны, нравственны, совестливы, добры, надежны, они не подведут, не предадут, поддавшись страстям, не обидят в пылу плохого настроения.

Таких людей большинство.

К ним относился и Казанцев.

Одного лишь в нем было не в меру – подозрительности. Если бы вдруг вздумалось провести конкурс на самого подозрительного следователя, Казанцев, безусловно, занял бы первое место.

Достаточно было небольшой детали, крохотного фактика, необъяснимого отклонения в сторону, чтобы Казанцев начинал подозрительно относиться к человеку, его словам, поступкам, другим людям, кажущимся простыми, открытыми и понятными. При этом Казанцев упрямо не желал отказываться от своих подозрений, проверял и перепроверял их, хотя в обычной жизни он к упрямцам не относился. Бывало, подозрения не оправдывались, чему Казанцев нисколько не огорчался и потерянного времени не жалел. Но бывало и наоборот, он будто открывал дверь в кладовку, а там оказывалось…

Много чего там оказывалось!

В группе Казанцева об этой черте его характера знали и относились к ней спокойно, хотя порою из-за чрезмерной подозрительности руководителя следователям приходилось делать лишнюю работу, что, впрочем, воспринималось как неизбежность, никто не роптал и не спорил. От того же Казанцева Олег Антипов и Костя Зубахин заразились уверенностью, что лишней работы в следствии не бывает, любые усилия результативны. И результат этот – полная ясность происходящего.

Давно ли Казанцев, Антипов и Зубахин курили сигарету за сигаретой и говорили о том, что в деле «ассенизаторов» ясности-то и нет, несмотря на арест почти всех членов банды, на добытые в долгие часы допросов сведения и то, что с этими арестами в городе прекратились массовые убийства хозяев квартир. Было вскрыто более пятидесяти эпизодов преступной деятельности банды. Стало известно, что Пыхова и Долгушина повесили по указанию Горелина, но точку в деле «ассенизаторов» ставить было рано.

– Почему же Горелин так боялся, что они заговорят? – скорее думал вслух, чем спрашивал Казанцев.

– А может, ты нагружаешь ситуацию смыслом, которого в ней нет? – предположил Антипов. – Думаю, на самом деле все проще, оба – и Санитар, и Жоржик – лично знали Горелина, могли указать на него. Да и о деятельности банды эти двое знали больше, чем остальные.

– Знали – не знали… Что дальше? – не согласился с Антиповым Зубахин. – Ну, всплывет еще одно, пусть даже несколько новых случаев убийств – что это меняет, если в пятидесяти эпизодах они уже раскололись. Нет, тут было что-то неизвестное другим «ассенизаторам»…

– Или кто-то, кто не фигурирует в квартирном деле, – зацепился за слова помощника Казанцев и развил мысль дальше, – но мы могли выйти на него через Пыхова или Долгушина.

– Логично, – согласился и Антипов. – Что будем делать дальше?

– То, что делали и вчера, – отрабатывать связи Пыхова, Долгушина и, самое главное, Го-релина. Чувствую, есть в них что-то такое, обо что мы споткнемся, как о бревно, валяющееся под ногами, – ответил Казанцев.

– Или хотя бы прутик, – улыбнулся Зуба-хин.

– Бревно! – с вызовом повторил Казанцев.

И как в воду глядел.

Прошло меньше недели, и троица в том же составе собралась в кабинете руководителя группы. Также курили, обсуждая вновь открывшиеся подробности.

– Сначала ты, Костя, – сказал Казанцев. – Что у тебя по Санитару?

– Во-первых, Петров. Мне показалось, что ты, Гена, рано успокоился на его счет. Что-то мне не давало покоя в этой ситуации, не верилось, чтобы начальник судмедэкспертной службы был ни к чему не причастен, в то время как у него под носом Санитар крутил с десятками трупов.

– И что Петров? – лукаво спросил Казанцев.

– А то самое, что ты и говорил, – чист, как младенец. В смысле криминала, разумеется. В остальном же к работе относится спустя рукава, пьет горькую, иногда на пару с Литвинцом. Зато по Санитару всплыло кое-что новенькое. Трупов, которые он отправлял через морг суд-медслужбы на кремацию, оказалось больше, чем их поставляли «ассенизаторы». Прощупал. Выяснилось, что с полгода назад Пыхов оформил справку о естественной смерти, формулировка все та же – острая сердечная недостаточность, на некоего Рустамова, бывшего спортсмена, каратиста, мастера спорта, крепко повязанного не просто с криминальным миром, а… – Зубахин сделал паузу, победно глядя на следователей.

– Да не тяни ты, чертяка! – не выдержал Антипов.

– Рустамов был связан с бандой Эстета! Занимался подготовкой боевиков, но в последнее время поплыл – наркотики.

Внутри Казанцева что-то зазвенело, отозвалось, словно на признание в любви. Эстет – человек-миф, летучий голландец, хозяин самой крутой группировки в городе. Одно его имя приводило в трепет, хотя в лицо в криминальном мире его не знал никто.

– У меня тоже возник один эстет, но не в качестве бандюги, а в прямом смысле этого слова – любитель прекрасного, книгочей, философ, эрудит, меценат, создавший частную балетную труппу, способную выдержать соперничество с лучшими танцорами страны.

– Мельник? – удивился Зубахин.

– Он самый. Мельник Владимир Иванович.

– А какое отношение имел к нему Горелин? – спросил Зубахин, зная, что в последние дни Антипов занимался отработкой связей расчлененного Горелина.

– Старые знакомцы. Одно время Горелин работал в строительном кооперативе Мельника, жизнь сводила их на почве жилищного строительства и в последующие годы.

– Ты полагаешь, Мельник все-таки связан с Эстетом? – спросил Зубахин.

– А ты не допускаешь, что это одно и то же лицо?

– А доказательства?

– Доказательств нет… – печально усмехнулся Казанцев.

– Ищем? – почти одновременно спросили Антипов и Зубахин.

– Ищем! – Казанцев по-прежнему усмехался, но уже не печально. В его растянутых губах появилось что-то недоброе, угрожающее.

* * *

Игорь был в ванной, когда зазвонил телефон. С намыленными щеками, одна из которых была уже выбрита, он выбежал в прихожую и поднял трубку. Аллочке, хозяйке квартиры, в которой он пока жил, звонили нечасто, но это могла быть Зоя Иннокентьевна, поэтому Игорь нисколько не колебался, нужно ли подходить к телефону. Он несколько раз произнес «Алло!», но никто не откликнулся, хотя ему показалось, будто он слышит на том конце провода тяжелое сопение. Игорь испугался, он всегда был трусоват, и тут же перезвонил Зое Иннокентьевне, рассказал ей все.

У страха глаза велики, особенно когда дело касается близких. Может, и не было ничего страшного в этом молчаливом звонке. Скорее всего ошиблись номером, не произошло соединение, да мало ли что могло стать его причиной. Но Зоя Иннокентьевна встревожилась и – береженого бог бережет – решила принять предложение Елизаветы, начальницы охранного агентства «Синяя птица», перепрятать Игоря в безопасное место.

Так и поступили.

Точного адреса Елизавета не сказала, назвала лишь улицу – Ботаническая. Находилась она на окраине города, рядом с дендропарком.

То, что Игорю ничего теперь не угрожает, развязало Зое Иннокентьевне руки. Однако развернуться с новой энергией она не успела, уже на следующее утро после переезда на Ботаническую позвонил Игорь.

– Я боюсь ее, тетя Зося, – сказал он.

– Кого? – не поняла Зоя Иннокентьевна.

– Елизавету. Она ведет себя как-то не так. Когда мы приехали на эту квартиру, сказала, что телефона здесь нет, а я сегодня, когда доставал оброненную зажигалку, случайно увидел за тумбочкой розетку, а потом нашел и телефон – на антресолях.

– Что же здесь страшного? Может, Елизавета в твоих же интересах спрятала телефон, чтобы никто не мог услышать твой голос?

– А дверь она тоже заперла в моих интересах? И справку заставила писать зачем-то…

– Подожди-подожди! Какую дверь?

– Входную. На ней два замка, один обычный, английский, а второй – знаешь, такая замочная скважина, в которую нужно вставлять ключ. Так вот, Елизавета заперла дверь снаружи, и выйти я не могу…

– Тебе и не нужно никуда выходить, – не очень уверенно сказала Зоя Иннокентьевна. Действительно, с чего бы это Елизавете понадобилось запирать парня? – Ты еще говорил о справке… Какую справку тебя заставили писать?

– После того как Елизавета расспросила обо всех подробностях, она сказала, что для возврата документов на квартиру нужно написать доверенность.

– Написал?

– Написал. Вернее, подписал. Она уже была напечатана на компьютере.

– Ты можешь дословно пересказать содержание этой доверенности?

– Конечно, могу. Там говорится, что я, Игорь Белобородов, поручаю агентству «Синяя птица» производить различные операции с квартирой по улице Пушкинской.

– Кретин! – сорвалось у Зои Иннокентьевны. – Боже! Ну когда ты поумнеешь?! – Она говорила сердито, но сквозь недовольство явно прорывалась тревога.

Уловив ее, Игорь сник окончательно.

– Не знаю… – еле слышно ответил он.

– Я немедленно приеду за тобой! – уже взяла себя в руки Зоя Иннокентьевна, и в ее голосе снова зазвучали уверенность и энергия.

– Дверь заперта… – напомнил Игорь.

– Ерунда! Откроем! Ты сказал, что это обычная замочная скважина. У меня есть целая связка школьных ключей, авось какой-нибудь подойдет. Адрес знаешь?

– Улица Ботаническая.

– Это я и без тебя помню. Номер дома, квартиры?

– Квартира тридцать шесть, на четвертом этаже. А номера дома я не видел. Машина, на которой мы приехали, остановилась у среднего подъезда, и таблички на доме не было видно.

– Ну, хоть описать сможешь? Может, он какой-то особенный?

– Обычный… Невысокий, пятиэтажный, кирпичный… Да! – обрадовался вдруг Игорь. – Это единственный кирпичный дом здесь, остальные – панельные.

– А ты не заметил, есть ли рядом гастроном, универмаг, детский сад?

– Универмага и детского сада точно нет, но на первом этаже есть небольшой магазин, может быть булочная.

– Это хорошо, – сказала Зоя Иннокентьевна. – Теперь давай разберемся с дендропарком. Дом далеко от него?

– Не очень. Мы проехали мимо центрального входа, он остался справа, миновали еще один квартал и остановились.

– А сейчас подойди к окну и расскажи, что ты видишь?

Игорь положил трубку, но через несколько минут Зоя Иннокентьевна снова услышала его голос:

– Напротив жилой дом, девятиэтажный, панельный, желтый… Он желтый! – вдруг воскликнул Игорь. – Все дома вокруг покрашены в бледно-голубой цвет, а этот желтый. Тетя Зося, ты приедешь?

– Обязательно! Крепись, Игоречек, не раскисай! – Последние слова получились настолько нежными, настолько необычными для их отношений, что Зоя Иннокентьевна растерялась, словно поймала себя на чем-то запретном.

Заметил это и Игорь.

– Тетя Зосенька, ты моя единственная, я тебя очень люблю, – тут же ответил он. – Почему ты молчишь? Ты меня слышишь?

– Да, сыночек, слышу… Я тебя тоже очень люблю, ты у меня тоже единственный, у нас с тобой ведь и родственников никаких нет, все поумирали… Но вдвоем мы выживем и все преодолеем. Ты верь мне, ладно? Мы не пропадем в этой жизни, потому что нас двое… – не в силах произнести больше ни одного слова, Зоя Иннокентьевна положила трубку. Горячие слезы залили ее лицо, смыли тушь, которой были накрашены глаза, и черными ручейками потекли по щекам.

Зоя Иннокентьевна выплакалась, немного успокоилась. Она не должна больше плакать! Она обязана быть мужественной! Игорь, этот слабый, с искореженными представлениями о жизни мальчик, нуждается в ней. И она не бросит его.

– Правильно поступила! – похвалила себя Зоя Иннокентьевна. – Не у Елизаветы же узнавать адрес. Кто знает, что она задумала? – По своей природе Зоя Иннокентьевна не была подозрительна, скорее наоборот, доверчива, но в последнее время вокруг стало происходить столько невероятных событий, невольно начнешь подозревать всех и каждого! Да и слишком близко касалось ее все происходящее, чтобы правильно понимать и оценивать ситуацию.

Зоя Иннокентьевна разыскала под газетами блокнот, открыла на нужной страничке с номером телефона Поспелова. Она никогда не могла запомнить больше трех цифр кряду, поэтому даже телефоны близких людей приходилось подсматривать в блокноте.

Гудки казались бесконечно длинными, к телефону долго никто не подходил, наконец раздался сонный голос Поспелова:

– Алло!

– Я вас разбудила? – удивленно спросила Зоя Иннокентьевна, невольно взглянув на часы. Было уже десять. Утро далеко не раннее.

– Ничего страшного! – сказал Поспелов и, будто оправдываясь, добавил: – В ночь сегодня дежурил, вот и прикорнул немного. Что случилось?

– Кажется, я совершила одну глупость…

– Боюсь, Зоя Иннокентьевна, обижу, но, должен сказать, – не одну!

– Но одну серьезную. Меня угораздило

связаться с весьма сомнительной девицей. Она возглавляет частное охранное агентство «Синяя птица». Римма вычитала о нем в газете, и мы отправились туда. Елизавета, так ее зовут, предложила безопасное убежище для Игоря, я согласилась, а сегодня он позвонил и рассказал о каких-то странных вещах… – Зоя Иннокентьевна пересказала все, что полчаса назад услышала от племянника.

– Да-а! – протянул Поспелов, ошарашенный новым поворотом событий. – Игоря нужно немедленно увезти оттуда!

– Поэтому я и звоню вам. Думаю переправить его на Кубань, у нас там есть родственница, двоюродная сестра моей матери. Пусть поживет у нее, пока все это, наконец, закончится. Но ехать на вокзал на общественном транспорте опасно, а мою Сливку все бандиты в городе знают. Ваша машина на ходу? Сможете приехать?

– Буду у вас через полчаса, – пообещал Поспелов.

Ожидая его, Зоя Иннокентьевна достала из ящика связку ключей и положила на видное место в прихожей, чтобы ненароком не забыть. Но когда они, разыскав по описанию Игоря нужный дом, попытались открыть дверь, ни один из школьных ключей не подошел.

Зоя Иннокентьевна беспомощно посмотрела на Поспелова.

– Что же теперь делать?

– Есть одна универсальная отмычка, – ободряюще улыбнулся тот, – продается в ларьке рядом с домом, сейчас схожу куплю.

Вернулся Поспелов через несколько минут и достал из кармана пакетик обыкновенной жвачки.

– Об этом способе я вычитал в одной газете. Там описывалось все так подробно, что, думаю, и у меня получится, как надо, – объяснил он ничего не понимающей Зое Иннокентьевне.

Пожевав одну пластинку, Поспелов скатал липкий комок и засунул его в отверстие замка. Подождав, пока жвачка схватится намертво, он взял связку ключей, которые Зоя Иннокентьевна по-прежнему держала в руках, выбрал один, вставил в замочную скважину и повернул. Раздался характерный щелчок. Поспелов толкнул дверь, и она открылась. Второй замок Игорь открыл изнутри давно, еще когда они только пришли, и радостно бросился навстречу своим спасателям.

До вечера Игорь хоронился у Поспелова, а когда стемнело, тот отвез парня за город, на небольшую станцию, откуда той же ночью Игорь уехал проходящим поездом на Кубань.

* * *

Многие циничные люди склонны пофилософствовать в кругу друзей об идеалах высокого искусства, нравственных ценностях жизни, тонких сферах человеческой психики и, конечно же, о душе. Не был исключением и Владимир Иванович Мельник. Он с детства много читал, обладал отличной памятью, поэтому эрудиции ему было не занимать, красноречия – тем паче. Последнее особенно поражало в нем собеседников, так как Мельник был чистым технарем, из которых получаются классные специалисты в своем деле, но ораторы они, как правило, никудышные.

В компании банкира Юрпалова и мэра города Набойкина, с которыми Мельник водил дружбу, он чаще всего рассуждал о судьбах России. В последнее время, впрочем, это вообще стало модной темой.

– Не осталось в стране здоровых людей. Увы! Увы! Увы! – патетически восклицал Мельник. – Все сплошь больны зеленой лихорадкой скоротечного обогащения. Кто ворует или мошенничает, кто взятки берет, кто фиктивные финансовые пирамиды строит… Средства разные, а цель одна – хапнуть и смыться.

– Что уж говорить о расцвете коррупции должностных лиц, о продажности депутатов, готовых принять любой закон, любое постановление, угодное криминальному миру! – бросил камешек в огород Набойкина Юрпалов.

– А какие захватывающие дух махинации крутятся с ценными бумагами, многомиллионными банковскими кредитами! – вернул колкость Набойкин.

– У каждого своя цена и свое корытце… – примиряя собеседников, философски заметил Мельник. Себя он, разумеется, в виду не имел. Он ведь не такой, как все, он приносит пользу, поддерживает в городе порядок, поднимает достойных, не дает зарываться тем, кому зарываться не следует, – одним словом, трудится на общее благо не покладая рук. – А что есть обиженные, – добавил он, – тут уж ничего не поделаешь! Кот в перчатках мышь не поймает…

– Конечно, конечно, – как всегда, согласился с ним Набойкин. – Разве можно понравиться всем? Я вот тоже не всем в городе нравлюсь…

– «Не всем нравлюсь…» – передразнил его Мельник. – Да ты никому не нравишься! – Он нередко говорил Набойкину колкости, но это была уже не колкость, это было откровенное хамство. Юрпалов с любопытством взглянул на мэра: как, дескать, тот себя поведет, как выкрутится? Но Набойкин сделал вид, что ничего не услышал, не понял, выкручиваться не стал, лишь судорожно глотнул, дернувшись кадыком. Мельник, будто и не замечая, продолжал: – А почему тебя не любят, догадываешься? Ты неудачник. Любят же удачливых. Удачливому человеку многое прощается. Удача списывает все грехи, даже пролитую кровь, – еще не глядя на вытянувшиеся лица Набойкина и Юрпалова, Мельник понял, что хватил лишку, и поправился, – не в буквальном, разумеется, в переносном смысле слова. Человек – сам кузнец своего счастья. Помните, в советские времена была такая расхожая поговорка. Очень правильные, точные слова! Помнишь, Набойкин, с чего я начинал? Как собачонку выкинули из облисполкома. Поди, говорят, прочь, недостоин! Сколько грязи вслед вылили, вшивый кооперативишко открыл, и то жить не давали. Но я сам поймал свою удачу, сам сковал свое счастье! Вот и гнутся все – доброго вам здоровьица, Владимир Иванович! Как изволите, Владимир Иванович!

В молодости Мельник действительно некоторое время работал в отделе капстроительства облисполкома, да зарвался, попытался выжить немолодого уже руководителя отдела и сесть в освободившееся кресло. Но тот оказался крепким орешком, легко раскусил честолюбивые замыслы Мельника и властью делиться не захотел. К тому же старый пройдоха якшался с большими людьми, доступа к которым Мельник не имел. Из отдела его вышибли, а когда началось кооперативное движение и он организовал строительный кооператив, его не допускали не то что к денежным, а вообще ни к каким подрядам. Но это, так сказать, внешние обстоятельства. А какая обида сжимала его душу! Но ничего не поделаешь, оставалось только ждать своего часа, собирая тем временем «под крыло» нужный народ.

Этот час наступил, когда началась приватизация жилья и в городе организовалось новое управление, занявшееся этими проблемами. Всеми правдами и неправдами Мельник добился того, чтобы его возглавить.

Помимо оформления приватизационных документов, новое управление получило довольно широкие полномочия по торговле недвижимостью. Правда, к тому времени в городе появилось уже несколько десятков всевозможных риэлторских фирм, но они, как ни странно, не конкурировали между собой. Да и какая конкуренция, если за всеми этими фирмами так или иначе стоял один человек – Мельник.