Текст книги "Котятки, или как я была женой психопата (СИ)"

Автор книги: Татьяна Белоконская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Я поддерживала Артема. Инстинктивно. Мне казалось, что отлюблю так, как не смогла семья. Нужно только немного подстроиться, подольше слушать, лучше понимать и учитывать тяжелое детство. Моя тактика была полу-верной, но последствия безусловного принятия плачевными. Ибо имея единственного безусловно принимающего, отказаться от такого дара с небес нарциссу невозможно. Помимо этого, жалость обрекает мужчину на остановку в развитии и стремлении восполнить пустоты этики, характера, ценностей. А пока...

***

Артем сходил с ума от самого себя и приобретенной недвижимости. Я поддерживала миф о единоличных вложениях заработанных честным трудом средств. Не видела причин портить иллюзию, ведь он был моим мужчиной. Выбором. А я же не могла выбрать нечестного, непорядочного, недостойного. Убеждала себя в его хорошести, заглушая внутренний крик, что давненько уже плохо рядом с ним и на самом деле не тот, каким кажется среди друзей...

Прием гостей и демонстрация состоятельности были еженедельным. В присутствии гостей мы изображали любовь и хохотали от пуза. Смеяться мне было позволено исключительно над его самовыражением: он пел, танцевал, рассказывал стихи и безудержно шутил. Со стороны – рубаха-парень, мечта любой женщины.

Но как только кто-то смел заговорить со мной наедине или увести в сторонку посекретничать, Артем врывался в пространство и перебивал. Казалось, интерес ко мне его раздражал. Даже когда в гости приезжали его двоюродные сестры и по причине девочковатости больше тянулись ко мне, он фыркал и злостно хлопал дверью, мол "понаехали тут". Хотя сестер любил сильно.

Когда уезжал последний приглашенный, мы входили в дом и разбредались по разным комнатам. Мы не спали в одной постели, не кутались в большое одеяло и не забрасывали ноги друг на друга во сне.

После переезда, я ночевала в пустой комнате на матраце. Артем же упивался величием и все чаще позволял неуважение:

– Что это? – он смотрел на тарелку с квашеной капустой.

– Капуста! – мне стало смешно.

– Ты совсем офигела?! Ты не в курсе, как подают капусту?! – он внезапно сорвался на крик.

– Ты чего орешь? – я остолбенела.

– Масла добавь! Лук нарежь! А потом на стол ставь, дура!

Артем встал, бросил тарелку с едой в мойку и вышел из комнаты.

Я старалась не обращать внимание на психические припадки, когда он устраивал скандалы из-за пережаренных отбивных или вымытого подоконника тряпкой с иным, по его мнению, предназначением.

Мне не удалось отследить момент, когда я смирилась с таким отношением. Было больно и обидно, но я не перечила. Отстаивать себя, не позволять обижать или швырнуть неправильно поданную тарелку с капустой можно только тогда, когда есть внутренний ресурс себя защитить.

Нутро было на ноле, сил не было. Видимо, долго я глотала твердое и успела привыкнуть. Я молча готовила новое, меняла, стирала и, в общем, делала так, как он хотел.

Артем спокойно заходил в "мои апартаменты" с матрацем на полу и ногой закрыть ноутбук, когда я смотрела кино или читала.

Казалось, его не устраивает все:

– Ты себя в зеркале давно видела? – насмехался он.

– В смысле?

– Меня бесит эта сельская зеленая кофта! Ты где ее нашла?

– Нормальная кофта, мне в ней удобно. Я носила на работу раньше поверх батника. Ты говорил, что мне идет...

– Переоденься во что-то нормальное!

Критические замечания стали нормой моего восприятия себя. Я чувствовала себя дефективной и недостойной той жизни, которую Артем мне обеспечивает. До уровня же мужа я не дотягивала в принципе. Он купался в собственной славе и самолюбовании, я же прислуживала царским замашкам, уверяя себя в том, что так и надо.

Я не смотрела в зеркало, перестала делать глиняные маски для лица, обрезать кончики волос, которые секлись до половины головы. Он позволял скандалить при ребенке, оправдываясь тем, что может позволить себе орать на собственной кухне и другие ему не указ.

***

– Сынок, тебе бывает одиноко? – я присела к 3-летнему крохе на кроватку. В доме не было света. Артем после очередного скандала из-за не пришитой пуговицы на рубашке, уехал. Я включила огромный дежурный фонарь, который освещал всю комнату.

– Бывает.

Я не ожидала положительного ответа и вопрос задала, чтобы продолжить игру в слова, мол "нам никогда не бывает грустно!"

– А когда?

– Когда вы с папой ссоритесь. Что я сделал неправильно? – Ванчик привстал с кровати и посмотрел мне в глаза. Его огромные карие глазища смотрели мне прямо в душу и выедали остатки жизни, совести и веры в то, что все наладится.

– Сынок, ты запомни одну важную вещь. И я, и папа тебя очень любим. Мы ссоримся не из-за тебя. Ты замечательный и ни в чем не виноват. И делаешь все правильно.

Казалось, что наш 3-летний Ваня ничего не замечает. Ни настроения, ни отношения друг к другу мамы и папы, ни того разочарования, которое окутало наш большой загородный дом. А малыш все сек. И винил себя.

***

Я забыла о привычке читать книги и общаться с подругами. Я больше не носила макияж и не красила ярким ногти. Волосы больше не являлись моей гордостью, так как утратили блеск и стали тусклыми, как и глаза. Я забила на фигуру и прятала лишние килограммы в больших спортивных штанах и растянутых джемперах. А когда Артем возвращался вечером домой, я таилась в комнате в надежде, что он не заговорит со мной и не тыкнет носом в очередной ляп.

В союзе с этим мужчиной я деградировала. Уровень личности демонстрирует партнер, находящийся рядом. Если человек гармоничен, спокоен внутри, уравновешен, целенаправлен, то и женщина рядом будет чувствовать силу, защиту и становиться лучше. Я же ежедневно тонула и задыхалась. Мужчина рядом душил, я же покорно соглашалась на недостаток воздуха...

Неоднократные попытки обратиться за помощью к профессиональным психологам успеха не приносили. Артем настаивал на своей безупречности и необходимости моих изменений, так как терпеть рядом с собой мое недовольное табло у него не оставалось ни сил, ни желания. Он хотел радостную и оптимистичную женщину, которая бы подчинялась его взглядам и требованиям. Между счастьем и подчинением – пропасть, поэтому вопрос становился ребром у специалистов, которые разводили руками в безуспешных попытках помочь.

Сексуальная жизнь стала мрачной и тусклой. Артем хотел всегда и в любом месте, меня же воротило. Раздражал его запах, тело отталкивало, мысль о соитии приводила в ужас. Я отдавала долг супружеству раз в месяц, а то и реже.

Я лежала бревном на спине, отворачивала голову в сторону, чтобы не видеть страсти в глазах Артема. Одежду не снимала, не хотелось оголяться. Думала только об одном: "Кончи скорее..." Я скулила под ним как собака и симулировала оргазм.

Вспомнить, когда по-честному кончала, не удавалось. Сильно радовалась, когда наступали месячные. Болезненные, долгие, но такие спасительные. Ранее ни менструация, ни боль в животе не препятствовали. Подручные средства в виде салфеток, мыла, обезбаливающего или второй пары трусов помогали выйти из положения.

Теперь же критические дни стали поводом, чтобы муж не прикасался ко мне за неделю до их начала и неделю после.

Как-то в ссоре он назвал меня фригидной. После этих слов мы оба резко замолчали. Я вышла из дома, хотя ранее он заслонял выход, пока не дослушаю до конца список моих недостатков и его святости. На улице шел ливень, я в тапочках. И мне было плевать. Промокла до нитки, тулясь к навесу над гаражом, который был слишком узок, чтобы уберечь от воды. Стояла у нашего дома, зеленый газон орошала водная стихия. Проблески солнца из-за туч намекали на непродолжительность дождя. И вскоре он таки закончился. Лицо было влажным, обувь неподходящей, желания вернуться обратно не было. Я фригидна...

Ромка подошел:

– Я не то имел в виду. Я не хотел.

– Я фригидна.

Фригидность – это не просто неспособность достичь оргазма, но и нежелание секса в принципе. Что уж тут, он был прав. Я не хотела мужа, мне была противна сама мысль о сексе с ним.

Я действительно была фригидной по отношению к когда-то желанному мужчине. К тому, от взгляда которого возбуждалась еще в коридоре. С которым занималась любовью целую ночь и утром хотела еще. В любом месте. На кровати, в кухне на столе, на пеньке в лесу, в машине, в подъезде, с "соседями" в другой комнате, в поле. Че уж там, в лифте!

После услышанного я надолго перестала достигать оргазма. Даже мастурбируя. Дальнейший редкий секс как долг отечеству сопровождался симуляцией. Уж не помню свой порядковый номер, но опыт сношений у него небогат. Поэтому симулировать кайф было несложно.

Говорят, секс – это не главное. Соглашусь отчасти. На страсти не построишь полноценных отношений с прелестями бытовухи. Похоть не простит кисляков в глазах по утрам, отвратительного храпа мужчины рядом, несвежести во рту, недельной антиэпиляции, немытой посуды в раковине, отсутствие настроения и черных чулков при встрече, послеродовой депрессии и некрасиво нарисованной правой брови, как результат неумелости наносить макияж впопыхах, когда муж и сын собраны на выход, а ты не успела.

Нельзя быть всегда "наготове". Но если нет сексуального влечения – это показатель проблем в паре. Когда не хочется, когда противно, когда как "братик с сестричкой" в разных комнатах засыпать несколько лет. Мы с Артемом отшучивались перед друзьями, узревшими нашу "рознь", мол "не спим вместе по религиозным соображениям, соблюдаем чистоту телесной оболочки. Дом построен, дерево посажено, сын рожен – к чему еще эти плотские утехи продолжать? Не солидно для высокодуховных людей".

Отсутствие полноценного секса – звоночек, а в нашем случае звон колоколов, плачущих о непоправимом. Когда физиология кричала об окончании любви, влекущей окончание отношений и возможности поправить. Фундамента нет, инстинкта продолжения рода к конкретному мужчине, некогда любимому. Что латать и налаживать будем?

Починить то, что было поломано обоюдно, одному не под силу. Тем более, что у другого отсутствовало осознание вклада в проблему. А главное, склеить разбитую емкость можно только на основании наличия базы отношений – любви. Если любишь, пережить можно все, простить тоже.

У меня не сил, а самого желания работать над восстановлением отношений не было. Я не любила мужа... Клеить было нечего. Осознание было летучим, нечетким и страшным. Обдумывать и тем более, принимать решение была не готова.

Дискомфорт стал моей зоной комфорта. Я жила скучной, неполноценной жизнью, слушала гадости в свой адрес и боялась изменений. Ведь каждый день я имела четкий алгоритм действий: Артем возвращается домой, значит, пора прятаться. Если он входил в комнату, я выслушивала поток навоза и мы "удовлетворенные" разбредались по углам.

***

Коли нужно было переделать недоделанное, с его точки зрения, я переделывала. При чем, в любом случае, ибо пока не покорюсь, Артем не выпускал из комнаты или швырял как неваляшку по стенам. За руки хватал так, что синяки появлялись мгновенно и проходили эволюционный процесс – сначала багровый цвет, потом синий, затем зеленый и, наконец, желтый. Отвратительные живые браслеты.

Однажды толкнул и я ударилась головой о дверь. Смену цветовой гаммы синяков я не наблюдала, волосы мистическим образом оставались густыми и скрывали место, где еще долго болело.

Проще было согласиться... Важным было то, что я четко знала, последовательность собственных реакций на его закидоны. Мне было привычно в этом ужасе, который перестал восприниматься как таковой, ибо статика унижений никуда не исчезала и я стала профи на предмет реагирования. Я молчала и соглашалась, ибо не представляла, как это "когда не обижают"...

Оказывается, к счастью и уважению других нужно быть готовой психологически. Нужно уметь вести себя в почитании и воспринимать как норму. А для такого восприятия нужно жить, не вытирая ноги о себя, соответственно, уходить от позволяющих... Я же вытирала смачно и по-другому не умела.

***

Однажды в процессе "озвучки претензий" Артем положил правую руку мне на голову и резко нажал сверху, мол "ниже!" Не "на колени", а именно "ниже"... Его взгляд выражал презрение. Как будто дотронулся к чему-то противному и инстинктивно оттолкнул с намерением последующего побега. Меня затошнило и я вырвала ощущения в унитаз. Этот жест я не забуду никогда.

Всегда презирала "терпил". Такие женщины вызывали отвращение, мол "Ты дура, что ли? На тебя плюют и размазывают слюни по лицу, а ты выносишь? Себя не любишь, о ребенке подумай! Оно ж маленькое наблюдает, как муженек твой поносит на чем свет стоит! Нравится, да?"

Слушая истории о жестокости со стороны мужчины, я была непреклонна в суждениях и порицании жертв. Физическое и психологическое давление я не разделяла – и то, и другое – ненормально.

Агрессия не возникает на пустом месте и одномоментно. Сначала женщина терпит повышение голоса в свой адрес, потом свирепые вопли и оскорбления, после чего рукоприкладство. А потом... привыкает. И жизнь не кажется опасной и тусклой, редкие демонстрации нежности и любви "после воспитательной работы" со стороны мужчины воспринимаются надеждой на их дальнейшую стабильность: "Он больше не будет обижать. А то, что было – то я сама виновата, он исправиться". И так по кругу.

Я была среди этих женщин... Я ступила на первую ступеньку, когда мой мужчина позволял кричать и оскорблять, иногда попихивать и хватать за руки, в глазах читалось презрение. Встать на следующую было вопросом времени...

***

В моменты личных кризисов и маргинальных положений меня уносило в воспоминания и мысли об отце. Где-то в глубине души я понимала, что модель теперешних взаимоотношений с мужем – это результат детского восприятия и усвоения. Любовного счастья давно не было, поэтому разобраться с отцом было очень нужно. Как подобраться к вопросу, не имела понятия, но знала, что рано или поздно решусь:

– Я хочу его найти... – делилась с Артемом желаниями.

– Для чего?

– Не знаю, но чувствую, что необходимо...

– Ой, Таня, забудь. Вечно ты со своими мечтаниями и нелепыми планами! – отмахивался супруг.

– Почему нелепыми?

– Да потому, что живи и наслаждайся жизнью! Вместо этого я наблюдаю кислую мину, отчаянно ищущую ответ на непоставленный вопрос! Угомонись!

– Что ты говоришь? Почему ты так со мной?

– Ты выглядишь жалко. Тебя бросили сто лет назад и пора бы уже забыть. Так нет, ты ищешь отца-мудака или собираешься в Освенцим!

– Освенцим? При чем тут это?

– При том, что нормальные бабы мечтают слетать на Бали, а не посетить концлагерь и выплакаться по несправедливо убиенным и растерзанным!

К чему Артем вспомнил мою давнюю мечту побывать в Освенциме было неясно. Но очень обидели насмешки. Нельзя обесценивать чужие мечты. Пусть мотивационно непонятные и глупые, но нельзя. Близкие люди поддерживают, Артем же издевался над всем, что выходило за рамки "дорого, пафосно и статусно"...

***

Отец был высокий, статный, с кудрявыми волосами. От этой кудрявости и мне досталось – на затылке у меня есть кучерявая прядь волос, которую я выравниваю утюжком, иначе прическа смотрится нелепо.

Обладал круглым "пивным" животом и отвратительными зубами. Будучи совсем маленькой я ужасалась, когда он улыбался. Запаха папы я не помню, так как естественный всегда перебивали никотиновый и алкогольный.

Мой отец был запойным. В своем пьянстве он был звездой. Есть мужчины, которые немного перебрав, становятся мягкими медведями, добрыми, заботливыми, щедрыми "плачу сегодня за всех!" Или сразу отключаются.

Мой же был режиссером спектакля под названием "если не убежишь, я убью тебя!" По попыткам вставить ключ в дверь и войти в дом, мама четко угадывала, сколько было выпито. Иногда папа приходил навеселе. Это значило, что с собой имелось несколько дополнительных бутылок спиртного и закадычный друг по кличке Борода. Они вваливались на кухню, закрывали дверь и ужирались до полусмерти.

Немного пьяный папа – это счастливый шанс спокойно собраться и уйти на ночь к дежурным знакомым, которые с гостеприимно ютили до утра.

Чаще отец приползал домой на карачках и вот тогда начинался ужас ужасный.

– Таня, собирайся! – тревожно приказывала мама.

– Куда мы идем?

– Не знаю! Какая разница?! Не копошись!

– А мы навсегда?

Каждый раз, когда нужно было срочно убегать из дома, мне казалось, что мы больше никогда не вернемся. Поэтому я плакала и собирала самое ценное: куклу и новые вещи.

На верхней полке огромного платяного шкафа с зеркальными дверями мама хранила мои детские обновы. На вырост. Там лежали модные свитера, немецкие платья, колготы и трусики-недельки. Достать сие в глубоко советские времена было сродни откопать слиток золота в огороде.

Поэтому к сокровищам наверху шкафа я относилась соответственно. По сути, я так никогда и не смогла взять в бега ни одну из этих вещей. Мама брала совсем другие, старые.

Иногда нам везло и мы успевали одеться, пронырнуть с вещами и выбежать на улицу. Тогда мы садились на 102 автобус и уезжали к бабушке. Или брели к "районным" знакомым, где нас кормили и отогревали.

На 8 этаже подъезда жила потрясающая женщина, которой мама вручила меня однажды полуголую. Та одела меня в одежду своей дочери (кстати, тоже Тани) и я пробыла у нее несколько часов, пока отца паковали в бобик.

Местный участковый был другом семьи, а кутузка в нашем же многоподъездном доме – место укрощения строптивого папки-алкаша. Ему били морду, морили голодом, отбивали почки. Мама не писала заявлений, участковый с дружественным нарядом выручал просто так. Воспитательной работы хватало на несколько дней, пока внутренние органы приходили в норму. Потом начиналось все сначала.

Отец бросался на маму с ножом, неоднократно разбивал стекла в дверях и окнах. А однажды брызнул из газового баллончика на мою кошку Фросю. Захотелось человеку позабавиться!

Наш дом славился дополнительными "орудиями" воздействия. У отца был пистолет. Черный, тяжелый, как в кино. С какой целью и каким образом оказался в руках больного алкозависимого человека, история умалчивает. Отец запихивал пистолет в штаны, сверху одевал зеленый пиджак. Так, чтобы вроде и не видно, но руку поднял в троллейбусе, а тут хоп, и устрашающее оружие "случайно" заблестело. Насколько знаю, не выстрелил ни разу.

Я ненавидела все, что было связанно с отцом. Я презирала бабушку по папиной линии просто за то, что она родила этого ублюдка.

Бабушка Катя была маленькой женщиной. Ее скудный гардероб состоял из ситцевых платьев-халатов и платков. Она жила в хрущевке с проходными комнатами на втором этаже.

Там всегда пахло едой. Мой приезд для нее был праздником на уровне религиозного. Постели выбеливались и гладились тяжелым чугунным утюгом. Скупались килограммы конфет "Золотой ключик" и предлагались в неограниченных количествах. Я обжиралась ими от пуза, а бабушка заботливо сметала веником бумажки с пола.

Она готовила незабываемое пюре с подливой. Уж не знаю, откуда она брала на молочную телятину, фрукты и мороженое каждый день, но мама после выходных не могла меня поднять. Дедушка Иван водил меня кататься на железной дороге и рассказывал о своей большой семье, ни одного члена из которой мне так и не посчастливилось за жизнь увидеть.

Жили они на Сырце в слаженной системе еврейских взаимоотношений. Из представителей украинского гражданства, казалось, была только бабушка и я.

– Катичка! Душечка! Твоя Танечка такая красавица, а Женечка сильно урод! – интеллигентно обращалась к бабушке тетя Белла, живущая по-соседству.

– Белла, ну почему урод? Просто маленький еще, – бабушка старательно занималась самовнушением по поводу внешности моего двоюродного брата.

– Катичка, я вижу, шо говорю! Приводи ее ко мне, а сама поправляй этого (тычет пальцем в двоюродного брата)! Намажь физиогномию крэмом, что ли!

Жить среди еврейского сообщества было здорово. Большие торжества в виде свадеб или похорон отмечались всем двором.

Однажды хоронили какого-то мужчину. Это первые похороны, на которых я присутствовала. Дом рыдал так, как будто провожали в последний путь Сталина. На фоне всеобщей утраты и плача, я не выдержала и сама плакала так сильно, как будто знала несвоевременно умершего и любила всем сердцем.

Бабушка Катя исправно водила меня на прогулки. Рядом с домом находился Бабий Яр, куда каждый раз по приезду я непременно должна была сводиться. Это были очистительные высоко этические походы, воспитывающие сострадание и жалость к людям. Я понятия не имела тогда, что такое Холокост или нацисты, но каждую деталь памятника знала наизусть.

Полураздетая женщина с завязанными руками сзади склонилась на коленях над плачущим младенцем, не имея возможности взять на руки и накормить. Позади несколько людей в форме и с винтовками, издевательски наблюдают за воплями матери с малышом. Плакал ребенок, мать и я. Глядя на эту каменную достопримечательность мое маленькое сердце сжималось от боли: "Ну почему же вы, гадкие дядьки, издеваетесь над ними? За что?!"

Бабушка умерла когда мне было 13 и после смерти я ни разу не была в Бабьем Яру.

Я плакала, когда мама оставляла меня там. Я винила бабушку за то, что у меня такой отец.

Прошло много лет, когда я поняла как сильно она любила меня и маму.

Однажды ночью он приехал и забрал меня от бабушки, повез сонную на такси. Бабушка не пускала, но тот взмахнул разок своей рученкой и та съехала по стене с разбитым носом. Мы приехали домой. Он уложил меня рядом на огромной кровати в спальне. Было холодно и я тулилась к отцу как могла. Он ни разу меня не обнял.

Странно, но я не помню, чтобы мама плакала и жаловалась на вынужденные побеги и скандалы. Видимо, было слишком привычным.

Помню, в канун Нового года мы оказались у маминых друзей, где остались ночевать.

В тот предновогодний вечер отец притащил домой елку. Срубленную у магазина домашним топором, голубую, пушистую с невероятным запахом новогоднего дерева. Она стояла на балконе и ждала, пока мы ее нарядим. Отец спрятал ель, чтобы "порадовать" маму. Та отчего-то не порадовалась и очередной скандал закончился фееричным выбросом полтораметровой елки с балкона нашего пятого этажа. Она летела вниз, а я недоумевала, куда теперь Дед Мороз положит подарки...

Он прилетал ко мне по домашнему адресу, а сегодня меня там не будет. Я проплакала полночи, а наутро мне подарили железную новогоднюю елку и заводную жабку с белым пузом, которая плавала в ванной. Тогда я подумала, что Дед Мороз прилетает не по адресу, а конкретно к ребенку и всегда меня найдет.

Когда мамы не было дома, я могла убежать к соседке тете Алле, живущей этажом выше. Бегать за мной отец себе не позволял. Там меня поили чаем и рассказывали удивительные истории обо всем на свете. Тетя Алла была очень интересной женщиной, работала на телевидении. Жила одна, поэтому возможностью принять у себя живую душу не пренебрегала.

Так же у меня имелся номер телефона тети Лены, которая заранее была предупреждена об алгоритме действий на случай "пришел пьяный". Это экстренный путь спасения, но однажды и он пригодился.

Я сидела в своей комнате и шила куклам наряды. Я очень любила рукоделие. Шитье, вышивка и вязание были прекрасным способом успокоить нервы, оправдать страх выйти из комнаты к пьяному отцу и забыть об одиночестве.

Я вышла в туалет и заметила открытую на балкон дверь. Из нее торчала отцовская нога. Мне 9-летней показалось это необычным и я подошла ближе. Передо мной предстала ужасающая картина – отец порезал вены.

Крови было немного, мелкая лужица овальной формы. Он полусидел, облокотившись о синюю стену балкона с закрытыми глазами. Вроде, дышал. На правой руке виднелся порез ближе к изгибу локтя, из которого сочилась кровь. Она струйкой стекала на пол, образуя тот влажный кровавый овал. Левая рука лежала на животе и я не видела, поранена ли она. Я ощутила странный запах и меня затошнило.

Я стояла несколько минут не шевелясь и ждала его смерти. У меня катились слезы по щекам, было страшно наблюдать кончину родного человека, но я не пошевелилась: "Он умер? Как проверить?"

Внезапно он издал какое-то звериное шипение и я вздрогнула: "Живой..." Я набрала тетю Лену. Она была женщиной быстрого реагирования, поэтому через 20 минут отец был обработан и забинтован. С тех пор я не выношу вида крови.

Спустя 13 лет счастливой семейной жизни родители развелись.

Отец ушел недалеко, к соседке тете Лиде, которая жила на 3 этажа ниже в нашем же подъезде. Невероятно, но мы ни разу не встретились в подъезде даже случайно. И он ни разу ко мне не пришел.

Я не скучала и не ждала. Мне больше не было стыдно за то, что мой отец – алкоголик. Отца у меня больше не было.

Когда мне было 23 я случайно проезжала мимо Бабьего Яра. Мимо бабушкиного дома, где я была принцессой. Мгновенно свернула направо и припарковалась. Подъезд был неудобным, дорожки узенькими. Двор опустел. Куда-то исчезли турники, горки заржавели.

Единственное, что напоминало о детстве – зеленые низкие лавочки у каждого подъезда, которые по счастливой случайности до сих пор хранили цвет. Я села на такую у подъезда, где прошло мое детство. Закурила. Заплакала.

Подняв голову, увидела знакомый балкон, утепленный не стеклом, а пленкой. Последняя поделка дедушки Ивана. На нем извивались мужские джинсы и заношенные футболки. Дверь в комнату открыта.

Рядом зашторенное кухонное окно. В детстве я выглядывала маму сквозь него. На подоконнике бабушка хранила старую совковую пудру, которую я пальцем выгребала и размазывала по стеклу.

Я забычковала третью.

– О! Привет! – воспоминания прервал знакомый голос...

– Привет...

– Что ты тут делаешь? Почему не заходишь?

– Не знаю. Сижу.

– Я тут за чаем вышел. Потом куплю. Зайдешь?

Мы подымались по знакомой лестнице, вошли в нетронутую ремонтом деревянную бордовую дверь. Пахло какой-то гарью. Я не разулась, вошла в комнату прямо с сумкой. Словно на вокзал.

Интерьер комнаты не изменился. Старый сервант, дедушкин бордовый диван, полированный коричневый стол.

Я вошла в спальню, на окне бабушкины столетники. Маленькой, я обрывала листочки и смотрела как вытекает сок. Снимала кожуру с растения и размазывала "сочную внутренность" по полу. Бабушка Катя не ругалась: "Ничего, он еще вырастет".

Господи, они таки выросли. В горшочках, колючие как ежики, напоминали мне время, когда я портила живое и мне ничего за это не было.

– Кофе будешь? У меня нет чая, – нервно спросил отец.

– Буду.

– У тебя есть сигареты?

– Бери, – он вынул из пачки мои слимс, руки дрожали, а пальцы были белыми.

– Ты такая худая!

– Да.

– Как ты живешь?

– Хорошо.

– Замуж вышла? Сколько тебе уже?

– Нет пока, но собираюсь.

– У меня диабет. Не пью поэтому. Колени сильно болят, надо уколы делать. 10 уколов – 1000 грн, откуда такие деньги? – он хлебал кофе как в последний раз и докуривал мою пачку сигарет.

– Давай я в магазин схожу, еду куплю?

– Лучше сигареты еще.

Магазин был за углом. Раньше там хлеб продавали, теперь продуктовый. Я купила ветчины, сыра, хлеба и чай черный. Несколько пачек Lucky Strike, других не было.

– Я хочу спросить...

– ?

– Почему ты меня не искал?

– Ой... – отмахнулся он, но точно услышал вопрос.

– Почему ты меня не искал???

– Понимаешь, жизнь так закрутилась... То да се. Мама не разрешала приходить, у меня другая семья появилась.

Я осмотрелась на эту жизнь. Ободранные обои, бабушкина мебель, пыль на книжных полках. Седой мужчина, неопрятный, с мешками под глазами. Сделал ребенка, а потом нырнул в круговорот яркой жизни и забыл...

Я вышла. Спускаясь по лестнице, плакала. Открыв парадную дверь, вычеркнула этот разговор из памяти. Щеки были сухими.

***

Папой я называла совершенно другого мужчину. Огромный, спортивный, с пролысинами на голове и пухлыми губами.

Осознание того, что этот мужчина теперь папа пришло неожиданно. Однажды я проснулась, вышла из комнаты и увидела раздетого до пояса человека с волосатой грудью. Он вежливо поздоровался, продолжая смотреть телевизор.

Мамы дома не было. Что вообще происходит? Мы встречались раньше, но знала я его как маминого водителя. Она работала поваром в одной престижной организации и для продовольственных покупок ей ежедневно выделяли шофера, одним из которых был Игорь. Сегодня же утром этот юнец, младше мамы на 6 лет, сидел в моей квартире на моем диване и щелкал пультом каналы. Поразительно.

– Мама, кто это? – вопрошала я по возвращению матери.

– Как кто? Игорь, – мама пыталась скрыть смущение и не знала как объяснить 13-летней девочке, что влюбилась.

– А почему он ночует у нас?

– Так удобнее, – аргументы мамы были нелепыми.

– А когда он уедет к себе? – не унималась я.

– Есть будешь?

Я возненавидела Игоря с первого дня. Я искренне не понимала, почему мама перестала спать со мной и променяла меня на какого-то мужика.

Мама же, изголодавшаяся по мужскому теплу и человеческому антиалкогольному отношению, забила на меня в принципе. Мы мало разговаривали, я проводила время в одиночестве.

– Ты поела? – мама забирает тарелку с остатками пюре и куриными костями.

– Да.

– То что сидишь? Поела – иди к себе! – недовольно фыркнула мать, желая уедениться на кухне с Игорем.

Я вышла. Стою в коридоре и подслушиваю:

– Зачем ты так?

– Что такое? Поела – пусть идет и учит уроки! – дерзит мама.

– Никогда так не делай. Это обидно.

На следующий день я поставила на прикроватной тумбочке фотографию мамы с сотрудником, чтобы вызвать ревность Игоря.

Я вела себя как истеричная дурочка, заслуживающая ремня. Я демонстративно игнорировала попытки Игоря вступить в диалог, выбрасывала его вещи из окна. Более того, кричала в лицо "Я тебя ненавижу!" Представить трудно, что творилось в его душе.

– Я так не могу! – говорил он маме в коридоре, собираясь уходить навсегда.

– Не надо, она не соображает!

– Нельзя так! Ну не вышло, ну бывает. Я не буду делать ей больно, – я слышу всхлипывания.

– Что ты делаешь? Зачем ты так? – мама прибежала из коридора.

– Ты не любишь меня! – ору ей в лицо, размазывая слезы и сопли.

– Дурочка! Ты самое ценное, что у меня есть! Но я тоже хочу быть счастлива, как ты не понимаешь?! Он хороший человек!

В чем его вина? В том, что полюбил женщину с ребенком. И ребенок этот не божий одуванчик, а психическая маленькая дрянь, готовая пойти на все, чтобы вырвать мать из его любящих лап.

Но однажды я пришла со школы в слезах. Не помню точно, что меня расстроило, но плакала я неистово. Вошла в квартиру, сняла клетчатое пальто, шапку.

Игорь завел меня в гостиную, усадил на диван. Сам сел рядом и обнял. Его массивное тело окутало меня пледом сострадания. Огромные мужские руки с широкими пластинами ногтей гладили мои мелкие так, что стало жарко. Он запихнул меня маленькую плачущую девочку себе прямо в сердце и своей добротой отогревал как мог.