Текст книги "Анатомия страха"

Автор книги: Татьяна Рябинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

Их детективному агентству исполнилось недавно три года, располагалось оно в бывшей огромной коммуналке недалеко от кинотеатра «Зенит» и называлось весьма неоригинально: «Аргус», хотя местные остряки предлагали переименовать его в «Рога и копыта». Помимо классического, в этом было еще как минимум два смысла. Первый – намек на рогоносцев-клиентов и ходоков-наблюдаемых. А второй намек – на то, что оставалось после клиентов после того, как они оплачивали счет. Как ни противно было Диме рыться в чужом грязном белье, он не мог не признать, что бизнес этот приносит солидный доход. Впрочем, ему самому заниматься делами было необязательно.

Попал Дима в «Аргус», можно сказать, случайно. Если, конечно, не считать, что случайностей на свете не бывает. Его элементарно попросили из органов, когда он, майор уголовного розыска одного из РУВД, совершенно сознательно и демонстративно позволил скрыться преступнику. Летчик гражданской авиации выпустил шесть пуль в бандита, который, ограбив его квартиру, зарезал жену и двух дочек трех и семи лет. Грабителя задержали, но через несколько дней, хотя все улики были на лицо, по высочайшему повелению отпустили. И тогда летчик свершил правосудие сам.

Диме светил суд, но, хотя умысел в его действиях был очевиден всем и каждому, доказать это не удалось. Тогда его начали элементарно увольнять, намекнув, правда, что если он раскается – как следует раскается, то дело, возможно, удастся замять. Дима раскаиваться не желал, ни как следует, ни как-либо вообще. Он любил свою работу, но этот случай стал критической точкой, в которой количество негативных эмоций перешло в качественно новое к ней отношение. Он просто не мог больше выносить жадность и продажность своих коллег, не мог терпеть несправедливость. Конечно, он понимал, что не всегда бывает так. Чаще всего – не так. Но и того, что было «так», Диме вполне хватило.

Он подождал, пока все документы на увольнение «за дискредитацию» были оформлены, а потом зашел к кадровику и ткнул его носом в свое личное дело, из которого следовало, что Дмитрий Иванович Сиверцев с учетом льготных (были в его карьере такие адреналиновые периоды, когда год засчитывался за полтора, а то и за три) уже полгода как может удалиться на пенсию. Кадровик схлопотал взыскание, а Диму, к великому разочарованию начальства, вместо позорного изгнания проводили на заслуженный отдых.

Однако через три месяца, когда все положенные при выходе в отставку выплаты были проедены, а ореол героя-мученика несколько потускнел, Дима призадумался. Прожить на мизерную пенсию представлялось нереальным, а послов, предложивших бы ему пост главы какой-нибудь службы безопасности, что-то не наблюдалось. Оставшихся не у дел ментов, фээсбэшников и прочих силовиков в Питере было гораздо больше, чем синекур, к тому же в определенных кругах стало известно о его нелояльности.

Скоро дела стали совсем плохи, и Дима стал всерьез задумываться, а не занять ли где денег и получить лицензию на право заняться частной детективной деятельностью. Он видел себя эдаким Арчи Гудвином. Вот тогда-то ему и позвонил бывший сокурсник Вадик Соловьев по прозвищу Птица.

Они не сталкивались с самого выпуска, и Дима был изрядно удивлен, увидев вместо тощего пронырливого паренька солидного лысого дядьку в роскошном костюме, вылезающего из «вольво» цвета зеленой навозной мухи. Птица сразу взял быка за рога и предложил Диме пост генерального директора своего нового предприятия – детективного агентства, специализирующегося на слежке за неверными супругами. К посту прилагался процент от прибыли и служебная «волга», правда, без шофера.

Дима колебался. Это было уж как-то слишком вовремя. Он элементарно не мог понять, зачем Птице понадобилось детективное агентство. Для прибыли заводят совсем другие игрушки. Для охраны и прочих бандитских гешефтов – тоже. Но он также знал, к счастью, не по своему опыту, что проявлять любопытство насчет бизнеса даже близких друзей, не говоря уже о просто знакомых, может быть опасно для здоровья.

Птица отверг все возможные возражения и сомнения. В качестве зицпредседателя предполагался коммерческий директор. На Диму возлагались обязанности главного специалиста-координатора, кадровика и технического директора. Однако по глобальным вопросам предлагалось все же советоваться с большим боссом Птицей, который поклялся, что не собирается втягивать его ни во что скользкое. «Мне нужен человек, которому можно доверять и в личном плане, и в профессиональном. Который, к тому же, не будет задавать лишних вопросов», – сказал он.

И дела пошли. Был ли Дима таким хорошим организатором, или все дело было в актуальности услуг, но клиент повалил валом, оставляя в кассе немалые денежки.

Итак, в пределах своей миссии Дима мог все, но в данный момент не хотел ничего. Ему было элементарно лень даже подняться из-за стола и доползти до кресла или диванчика. А объяснялось все просто: он очень плохо переносил жару, тем более жару питерскую, не очень жаркую, но влажную и душную. Вообще он был «кофейным наркоманом» и не мог сносно существовать без ведерной чашки животворного напитка с утра и еще нескольких в течение дня. Но в жару кофе рыл подкоп под сердце, и приходилось переходить на крепкий холодный чай.

Глотая отвратительную бурую бурду, Дима исходил раздражением и с грустью вспоминал об отпуске. Сотрудники агентства родили «народные приметы»: «Жара – к начальственному гневу» и «Лето на жару, Сиверцев – на север». Словно оправдывая свою фамилию, Дима уже лет двадцать ездил отдыхать не в Крым, не на Кавказ и даже не на модные заграничные курорты (хотя такая возможность появилась совсем недавно), а действительно на север – в Карелию или Поморье.

Он любил хмельной боровой воздух, холодную синь озер, торжественную тишину бескрайних лесов, нарушаемую лишь щебетом птиц и шумом ветра. Там были его корни: Димин дед родился в крохотной лесной деревушке под Сортавалой, прожил в ней всю свою жизнь и умер в возрасте ста тринадцати лет – еще крепким и вполне здоровым, тихо, как уснул...

Дима собрал себя веничком на совочек и нажал кнопку переговорного устройства.

– Слушаю, Дмитрий Иваныч! – кокетливо отозвалась секретарша Леночка.

– Лена, меня нет, – простонал Дима. – Ни для кого.

Он отключился и вяло добрался до дивана. Нет, жара жарой, а так распускаться просто неприлично.

Зимой ему стукнуло сорок два. Именно стукнуло, а не исполнилось, потому что как-то вдруг, неожиданно он заметил, что время с каждым годом летит все быстрее и быстрее. Конечно, с его сумасшедшей работой оно никогда не стояло на месте, но только после сорока Дима отчетливо понял, что прожитых лет становится все больше, а тех, что остались, – соответственно меньше. Это ведь только в молодости кажется, что впереди – немереная целина, которой столько, что и не жаль.

Тем не менее, сорок два ему никто не давал, от силы лет тридцать пять. Статью Дима пошел в предков-поморов, по семейному преданию, в восемнадцатом веке переселившихся в Карелию из-под Архангельска. Он был высоким, худощавым, но не тощим, а жилистым, крепким. Русые волосы, серо-голубые глаза и аккуратная, чуть светлее волос, борода делали его похожим на былинного витязя. Помимо всего прочего, в Диме была какая-то загадочная отстраненность, делавшая его необыкновенно притягательным для дам всех возрастов.

Не вставая с дивана, Дима позвал Лену, и, когда она просунула в дверь голову, попросил еще чая. Хотел было попросить ее заодно почесать ему пятки, но побоялся, что она воспримет это всерьез. Он поправил под головой ярко-желтую ворсистую думочку с вышитыми пальмами, снежинками и пронзительной надписью «Хреновое лето!». Подушку ему презентовала в качестве сувенира именно Леночка. Она привезла сувенир из Сочи, куда поехала отдыхать одна после нескольких неудачных намеков на то обстоятельство, что их отпуска совпадают. Дима намеки понял, равно как и надпись на подушке, но виду не подавал. Ему казалось слишком банальным заводить интрижку с секретаршей. Тем более Леночка, которую он звал про себя Подлещиком, была совершенно не в его вкусе: мелкая и чудовищно костлявая.

Отхлебывая мерзкий холодный чай, пахнущий веником, Дима с сожалением думал о том, что, наверно, придется скоро расстаться с Аллочкой, невероятно сексуальной девицей, обладавшей ногами от подмышек, длинными рыжими волосами и малахитовыми глазами. Аллочка могла соблазнить даже идола с острова Пасхи, но при этом слишком бросалась в глаза и поэтому хорошо запоминалась.

Помимо слежки за неверными супругами агентство занималось и вовсе малопочтенным промыслом, именуемым «провокацией». В обязанности нескольких ослепительных красавиц и красавцев, работающих провокаторами по трудовому договору, входило соблазнение супруга или супруги клиента, причем секс был необязателен. Считалось достаточным, чтобы клиент просто застукал свою половину в пикантной ситуации и получил повод для развода, скандала или чего он там еще желал.

Несколько раз Диму просили сделать видео– или фотосъемку, но не жены или мужа, а совершенно постороннего человека. Памятуя о громких скандалах с голыми министрами и прокурорами, он неизменно отказывался.

Посылая своих подчиненных на ассенизационные работы, сам Дима изнывал от скуки. До тех пор, пока не появлялось настоящее дело. Обычно это были личные просьбы знакомых. Он вставал на уши, задействуя все свои старые связи, и чаще всего добивался успеха. Деньги при этом брал исключительно на текущие расходы. Если адюльтеры были его нудной, но доходной работой, то раскрытие краж, убийств, поиск пропавших людей превратились в хобби, дело для души.

Однако если нет худа без добра, то и добро, как известно, без худа – чудо. «Собственные» дела имели обыкновение сваливаться на него именно в тот момент, когда это было наименее кстати. Так случилось и сегодня. Запищал мобильный, который Дима, размякший от духоты, забыл отключить, и голос бывшего сослуживца Вальки Стоцкого произнес:

– Митька, у меня тут клиентка есть. Для тебя лично.

Женщина сидела перед Димой, нервно комкая носовой платок. Ей было лет тридцать пять. Около глаз посетительницы прорезались заметные морщинки, корни рыжевато-каштановых волос предательски темнели, кое-где поблескивая серебряными нитями.

«Еще лет пять назад, наверно, была красавицей, – подумал он. – Или это от переживаний так сдала?»

– Валентин Сергеевич сказал., что еще раньше хотел с вами связаться, но забыл. А когда я спросила, не знает ли он хорошее частное детективное агентство, снова вспомнил.

– Да, я знаю, – кивнул Дима. – Он мне говорил по телефону. Понимаете, дело в том, что мы с Валентином тоже закончили юрфак, как и Сергей, только Валентин на год раньше. Когда завели дело, Стоцкий подумал, что я должен Сергея знать, но закрутился, так и не позвонил. Мы когда-то вместе с ним работали, с Валентином, я имею в виду, хотя и недолго.

Он раскрыл блокнотик и приготовился записывать. При первой беседе с клиентом он никогда не полагался на память, чтобы не упустить впоследствии какую-нибудь важную деталь, показавшуюся поначалу незначительной.

– Итак, Ольга Артемьевна, давайте по порядку. Стоцкий мне все обрисовал очень кратко. Я с ним потом еще встречусь, а пока расскажите, что знаете. Дело в том, что мы с вашим... мужем дружили в детстве. Жили в одном доме, учились в одном классе, вместе в университет поступили. Но... так уж сложилось, что курса с четвертого перестали общаться, и я о нем абсолютно ничего не знаю.

– Сережа был генеральным директором «Радио-Эль». Новая станция, ей всего-то полтора года. Российско-американская, принадлежит компании «Медиа-Экшн». Это девелоперская фирма.

Поймав недоумевающий Димин взгляд, женщина пояснила:

– Открывает станции по всей стране, раскручивает и продает.

– Хорошо, я понял, продолжайте, – Дима сделал в блокноте кое-какие пометки.

– Ну и вот... Пятого июня он пропал. Обычно он всегда звонил, если задерживался. А тут ничего. Наоборот, утром сказал, что придет пораньше, часа в четыре. Я ждала до двух ночи, потом стала звонить на станцию, всем знакомым, в больницы. Никто его не видел. Юля, секретарша, сказала, что он ушел около часа дня. Машина осталась около станции, на Гороховой.

– А сегодня у нас второе августа. Почти два месяца... – нахмурился Дима. – Скажите, у него были какие-нибудь служебные неприятности? Или еще какие-нибудь?

– Точно не знаю, но думаю, что нет. Наоборот, в последнее время он такой веселый был, оживленный. Как будто какую-то проблему для себя решил. А до этого – да, было, еще весной, хмурый ходил, неразговорчивый. Сердился из-за ерунды всякой.

– Враги были у него?

Ольга с досадой покачала головой:

– Не знаю! Не могу сказать, что Сережа часто делился со мной своими проблемами. Мы прожили вместе четыре года, но он так и остался для меня загадкой. Честно говоря, я особо и не пыталась ее разгадать.

– Можно нескромный вопрос?

– Пожалуйста.

– Вы ведь не расписаны, да? А кто из вас не хотел этого?

Женщина чуть порозовела.

– Если честно, то я. Сережа настаивал, он хотел в церкви венчаться. Но, во-первых, я неверующая, а во-вторых, уже была замужем...

– Понятно. Скажите, когда вы подали заявление о розыске?

– Восьмого, через трое суток, но заявление у меня не приняли. Сказали, принимают только от родственников или с работы. Тогда я приехала на следующий день с коммерческим директором, Никитой. Никита привез справку со станции, что Сергей – генеральный директор. У него приняли, хотя и со скрипом. Вы же знаете, наверно, как неохотно такие дела заводят.

– Да уж, – согласился Дима. – А почему вы решили обратиться в частное агентство?

Ольга помолчала какое-то время, разглядывая замок своей сумки, потом подняла голову, и у Димы дух захватило от ее огромных серо-синих глаз.

– Честно говоря, я не верю, что милиция сможет что-то сделать. Если бы Сергей был жив, думаю, за два месяца он дал бы о себе знать. А если... – голос женщины дрогнул, – если нет, то найти его могут лишь случайно.

– Возможно, вы и правы... А вы не исключаете такую мысль, что Сергей может просто скрываться от кого-то? Или от чего-то?

Она не ответила, только вздохнула тяжело и снова опустила глаза.

– Значит так, Ольга Артемьевна, – Дима захлопнул блокнот и отложил его в сторону. – Давайте договоримся... Не знаю, сказал ли вам Стоцкий, что у нашего агентства совсем другой профиль, нежели поиск людей. Но Сергей как никак был моим другом когда-то, и я займусь этим сам. Постараюсь сделать, что могу.

Заметив, что жена Сергея порывается что-то сказать, он остановил ее жестом:

– Насчет оплаты. Я возьму с вас деньги только на необходимые по делу расходы. Но сделаем так. Если в течение трех месяцев ничего выяснить не удастся, мне придется от расследования отказаться. Согласны?

Ольга согласилась, оставила свои координаты и ушла. А Дима, наплевав на жару, созвонился с Валентином, оседлал служебную «Волгу» и поехал к нему на Васильевский.

Следователь районной прокуратуры Валентин Стоцкий восседал в том же кабинете и за тем же столом, что и семнадцать лет назад, когда Дима перебрался на работу из своего отделения в Василеостровское РУВД. С тех пор Дима поменял не одно место службы, а Валентин был незыблем, как скала. Казалось, он даже внешне почти не изменился, разве что чуть погрузнел и обзавелся плюсовыми очками.

В университете они знакомы не были. Но когда после выпуска Дима, отчаянно считая себя неудачником, пришел в отделение на должность, более приличествующую выпускнику школы милиции, он сразу подумал, что физиономия вон того молодого опера ему, кажется, знакома. Общая несправедливая, как им тогда казалось, судьба, общие воспоминания о промерзающих зимой насквозь аудиториях и злодеях-преподах, разумеется, сблизили их моментально. Год они проработали бок о бок, а потом Валентин, отличавшийся какой-то врожденной занудливостью и педантизмом, попал в зону особого внимания пожилого следователя прокуратуры Егора Андреевича.

По согласованию с начальством, Андреич методично натаскивал Валентина и, уходя на пенсию, завещал ему свой кабинет. А следователь из Стоцкого получился отменный. Возможно, на начальном этапе расследования его въедливость и тормозила дело, поскольку он никогда не отвергал версию, не проверив ее от и до. Зато ухватив истину за хвост, он вцеплялся в нее, как бультерьер, и не ослаблял хватку до тех пор, пока дело не отправлялось в суд.

Все эти годы они оставались достаточно близкими друзьями, часто созванивались и встречались. Дима пытался было переманить Валентина к себе, соблазняя высокими заработками, но Стоцкий любил свой стол, свой кабинет и свою работу в целом, и поэтому категорически не желал перемен. К тому же его жена когда-то сбежала к ресторанному пианисту, оставив отцу трехлетнего сына, и Валентину претило получать деньги, как он выразился, за «выслеживание блядей».

Дима заглянул в кабинет и увидел, что Валентин, припав к столу и яростно сверкая очками, змеем шипит на прыщавую деваху в кожаной набедренной повязке. Он хотел подождать в коридоре, но Стоцкий призывно махнул рукой: заходи! Чуть не прорвав бумагу, размашисто подписал повестку и швырнул ее девице.

– Иди отсюда, шалава! Только учти, что когда эти мальчики выйдут с зоны, вряд ли ты долго проживешь. И я буду рад, если так случиться, потому что за все в жизни положено платить.

«Шалава» подавилась жвачкой и исчезла со сверхзвуковой скоростью. Стоцкий машинально вытер пот со лба замшевой салфеткой, посмотрел на нее с недоумением, протер очки и сунул их в футляр.

– Здоров, Митяй! Дверь закрой на собачку. Рабочий день закончен. Сейчас мы с тобой по стопарику примем. За встречу и для разрядки напряженности.

Он вытащил из сейфа бутылку коньяка и две рюмки, а из стола – большую шоколадку. Пытаясь скрыть улыбку, Дима смотрел, как Валентин, деловито нахмурившись, пытается разломать ее на равные части, не снимая обертки. Вообще Стоцкий всегда напоминал ему слоненка из мультфильма про тридцать восемь попугаев – такой же занудливый, но симпатичный.

– Видал клюшку? – спросил Валентин, отправив в рот шоколадную дольку. – Сам бы убил, да нельзя – потерпевшая! Клейма на ней негде ставить, на потерпевшей. Затащила к себе домой троих парней, устроила стриптиз-шоу до победного конца, а потом, разумеется, написала заявление об изнасиловании. Ей-то пятнадцать всего, а тем придуркам восемнадцать-девятнадцать. С блеском прошла все экспертизы, описала, так сказать, все интимные особые приметы, глазом не моргнув. Ты же знаешь, сколько изнасилований утаивается только потому, что потерпевшие не хотят переносить еще одно унижение – осмотры, расспросы, намеки на то, что сучка не захочет... А эта!... Позвонила мамашам пацанов, потребовала по штуке баксов с носа – и заберет заявление. Пойдут в милицию – отвертится и не заберет. Мамаши-курицы денежки и собрали. Она взяла, а заявление забирать не стала. Фиг теперь чего докажешь! Пытались ей через мамаш еще денег предложить, ну, чтобы взять с поличным, так отказалась! Формально дело выеденного яйца не стоит, надо в суд передавать. Пацаны, вся вина которых в том, что их мозги вместо головы помещаются в письке, попадают в зону и автоматически становят чушаками. Групповое изнасилование несовершеннолетней! Вся надежда на адвокатов. Ладно, Митька, вздрогнули!

Валентин опрокинул в рот рюмку, будто это был не дорогой коньяк, а жуткий сивушный самогон, поморщился, зажевал шоколадкой. Его оттопыренные уши моментально покраснели.

– Плебей ты, граф Стоцкий! – Дима смаковал свою порцию крошечными глоточками, как положено, грея рюмку в ладонях. – Тебе только пиво хлебать. Давай-ка лучше к делу!

– Ты о Балаеве? Эка я тебя на живца выманил!

Дима действительно не виделся со Стоцким месяца два, но черный юмор Валентина ему не понравился.

– Так, закончили балаган! – сухо сказал он. – Как бы там ни было, но мы с ним дружили с пеленочного возраста, считай двадцать лет.

– Прости, Митька, – Стоцкий виновато потупился и налил себе еще. Дима прикрыл свою рюмку ладонью. – Просто эта жаба достала... Я помню, ты рассказывал о нем, и о других, и о своей девушке...

– Да. Когда Света стала встречаться с Олегом, Сергей и Генка стали меня избегать. Особенно после того, как Света погибла. Да и я не стремился с ними видеться, слишком уж все о ней напоминало...

Стоцкий молча достал из сейфа тоненькую папочку.

– Держи. Конечно, я совершаю должностное преступление, но будем считать, что я отвернулся, а ты, мерзавец, воспользовался и сунул свой буратиний нос в мои бумаги.

– А что я буду иметь с того, если своим буратиньим носом что-нибудь разнюхаю? – уточнил Дима.

– Вечную мою благодарность и дюжину «Балтики».

– Годица! Только «троечку», пожалуйста.

– Ты пока читай, а я пару звоночков сделаю. Потом расскажу о том, чего в деле нет. Хотя там вообще еще ничего нет, как-то недосуг.

Дима просмотрел по диагонали несколько листочков, делая себе в блокнот пометки. Заявление, подписанное неким Н.Г.Векшиным, объявление в розыск, показания Ольги, сотрудников...

– Значит, слушай, – Валентин положил трубку и раскрыл потрепанный ежедневник. – Тебе подруга его, кстати, что рассказала?

– Да, собственно, ничего особенного. Ушел из дома т.Бендер. Ни проблем, ни врагов, красота. Вернее, она просто ничего не знает.

– Или говорит, что ничего не знает. На мой взгляд, непростая дамочка, – возразил Стоцкий.

– Возможно.

– А вот мы узнали, что у Балаева были оч-чень серьезные заморочки. Вернее, не были, а назревали, да один хрен. Денежки казенные он хапал просто в наглую. Станция еще и раскрутиться не успела, а уже на грани банкротства. Когда начальство из Москвы приехало да аудит сделало – за голову схватились!

– Деловые разборки?

– Не исключено, конечно. Но в таких делах всегда какой-нибудь дятел Вуди нарисуется, а тут два месяца – и тишина. Мертвая. Боюсь, закопали твоего друга где-нибудь под сосенкой.

– Типун тебе на язык! – разозлился Дима.

– Ага, и два под язык. Между прочим, нам дана установка каждого «потеряшку» разыскивать как труп. Поверь, если человек прячется где-нибудь в тесной землянке, кто-нибудь что-нибудь всегда знает, и слушок пройдет, рано или поздно.

– А если он уже за шеломянем?

– За чем? – не понял Валентин.

– Классику надо читать. У Инки своей спроси. «Слово о полку Игореве». За бугром.

– Да нет, какое там. Ты слушай! Я просто в папку все никак бумаги сложить не могу. Секретарша сказала, что в тот день, пятого июня, ему позвонила женщина, себя назвать наотрез отказалась, заявила, что имя ему ничего не скажет, а дело не терпит отлагательств. Причем голос ей показался знакомым. Балаев поговорил с этой дамой минут пять...

– А секретарша случайно не подслушивала? – перебил Дима, заинтересовавшись.

– Увы! У них там мини-АТС, на которую скоммутированы все станционные линии, кроме двух студийных, которые на прямой эфир идут. То есть все звонки попадают к секретарше, а она их уже разбрасывает по назначению. Когда линия занята, у нее ничего не слышно.

– Жаль. Значит, он говорил пять минут...

– Потом вышел из кабинета, бледный, напуганный, спросил секретаршу, с какого вокзала та ездит на дачу. Она сказала, что с Московского, Балаев ответил: «Не то!» и вышел, больше ничего не сказав. Один из сотрудников станции встретил его на улице, когда тот ловил такси. Дали по телевидению фотографию, обратились к таксистам. И представь себе, нашли. Он приехал на Финляндский вокзал, там его запомнил продавец газет. По его словам, Балаев стоял у расписания, очень нервничал, все время на часы смотрел, вроде, ждал кого-то, потом к платформам пошел. А дальше – тишина, как говорил Шекспир. Мы, между прочим, тоже классику читаем. Иногда. Больше никто его на Финбане вспомнить не смог – ни служащие, ни шантрапа вокзальная. Дали еще одно объявление. Позвонили два человека. Один видел его в приозерской электричке, другой – в сестрорецкой. Кто-то из них врет или ошибается. Может, оба. Тем более не слишком он приметный.

– В Приозерском направлении у нас были дачи, – задумчиво сказал Дима, покусывая ручку. – В Лемболово. Но я знаю, что он свою давно продал.

– А ты, кажется, Аньке отдал?

– Да. Не мог туда ездить. За десять лет два или три раза был, и то, пока родители были живы.

– Из-за Светы? – тихо спросил Стоцкий.

– Из-за Светы тоже. Это трудно объяснить. Понимаешь, нас туда ссылали каждое лето, начиная с младенчества. Кто с бабкой, кто с теткой. Я очень хорошо помню себя именно на даче – и маленьким, и постарше. Помню, о чем думал, чего хотел, чего боялся. А когда стал взрослым – вдруг все изменилось. Приезжаешь весной и видишь, что за полгода деревья стали выше, пруд грязнее, дети, которые вот только что ездили в колясках, целуются в кустах. В городе время идет, быстро или медленно – неважно. А там оно на зиму засыпает, а потом делает рывок. И от этого становится страшно, особенно когда подумаешь, что детские мечты не исполнились – и уже никогда не исполнятся...

Стоцкий задумчиво смотрел на Диму, подперев голову рукой.

– Я, Митрий, давно тебе говорил, что ты не ту специальность выбрал. Ты – этот самый... рефлектор. Или как там это называется – тот, кто рефлексией страдает. Тебе надо было стать философом. Писал бы умные книги о сложной и загадочной судьбе человечества в целом и отдельной личности в частности.

Они долго еще сидели на бутылкой и рассуждали о спасении цивилизации и мировом разуме, жонглируя словами и восхищаясь своим несравненным интеллектом. То ли от жары, то ли от дискуссии Дима вдруг почувствовал себя невероятно пьяным. Пришлось звонить зицпредседателю Грише и просить доставить свое директорское величество по месту проживания.

Глава 2.

Алексей Викторович с наслаждением вдыхал пряный лесной воздух. Сейчас он напоминал себе подростка, тайком смакующего аромат «Момента», или беременную женщину, которую неудержимо тянет нюхать креозот. Его личным, персональным наркотиком был лес. Грибы! Сам Алексей Викторович есть их не так чтобы уж очень любил. Разве что груздик соленый под водочку. Зато он любил сам процесс «охоты». Встать рано-рано, когда солнце еще только начинает выглядывать из-за горизонта, а над озером висит густой туман. Войти в лес – сумрачный, суровый, настороженный, в тысячный раз пройти по знакомым местам, здороваясь с привычным, отмечая новое: вот здесь лось ходил, а тут ручей совсем подмыл дерево. Видеть, как постепенно лес светлеет, начинает играть в солнечных лучах, как ложится на моховой ковер муар бликов. Сесть на пенек, съесть нехитрый завтрак, послушать, как гудят на ветру корабельные сосны. Всего этого достаточно, чтобы почувствовать себя счастливым. А ведь еще грибы...

Есть сумасшедшие кошатники и собачники, альпинисты и садоводы, а Алексей Викторович был сумасшедшим грибником. Последние двадцать лет он все отпуска и летние выходные проводил только на даче в Лемболово. Грибы приносил из леса всегда. Даже тогда, когда коллеги по цеху выносили дружный вердикт: грибов нет. Открывался сезон пригоршнями лисичек и колосовиков в июне, закрывался ведрами груздей и волнушек в октябре. Он никого не допускал до своей добычи, все делал сам: сортировал, чистил, сушил, солил, мариновал. А потом с удовольствием смотрел, как другие едят его грибочки.

Сегодня он вышел из дома рассветом. Накануне вечером прошел дождь, с деревьев капало. Небо хмурилось, но муравьи работали во всю, значит, в ближайшие часы непогоды можно было не опасаться.

Грибов было много даже в Ближнем лесу, вдоль и поперек истоптанном многочисленными дачниками. Корзина быстро наполнялась. Алексей Викторович решил, что жадничать не будет и в Дальний лес, за Чертово болото, не пойдет. Напоследок он захотел обойти несколько своих заповедных местечек, куда обычные грибники никогда не заглядывали – то ли ленились, то ли не допускали мысли, что там может что-то вырасти.

Сырая скользкая яма подарила семейку маслят, в невероятно густом молодом ельнике, где пробираться можно было, лишь нагнув голову и прикрыв лицо рукой, притаились два белых. В остальных «тайниках» на этот раз ничего не было. Оставался лишь один, дорога как раз шла мимо него.

Алексей Викторович вышел на поляну, которую пересекала грунтовка, делившая Ближний лес надвое. В солнечную погоду здесь было нереально, фантастически красиво: высоченные могучие сосны и ковер цветов по одну сторону дороги, по другую – ровная, как газон, лужайка, окруженная одними только березами. Здесь часто устраивали привалы и пикники, были даже место для кострища и яма для мусора.

За мусорной ямой начинался непролазный березовый «подшерсток», скрывающий фундамент давным-давно сгоревшей финской мызы. Судя по останкам, мыза была не из бедных. У дальнего угла фундамента росла молодая осина, а прямо под ней большие лесные муравьи построили настоящую пирамиду Хеопса – муравейник в человеческий рост. По цементным осколкам шла даже не дорога – настоящее муравьиное шоссе. Кто бы мог подумать, что под муравейником прячется грибница! Уже не раз Алексей Викторович осторожно вытаскивал из его подножья крепенькие красноголовые подосиновики.

Продираясь сквозь заросли, он вдруг почувствовал странное беспокойство. Показалось, что солнце вдруг спряталось за тучу, но ведь и солнца-то никакого на небе не было! Ему вдруг расхотелось заглядывать в муравейник, но привычка доводить начатое до конца взяла верх.

Алексей Викторович раздвинул ветки, вышел на каменный пятачок с проросшей сквозь трещины травой и замер. Величественное муравьиное сооружение напоминало кучу мусора. Словно на муравейник бросили что-то большое и тяжелое. Муравьи старались изо всех сил, но вернуть своему жилищу первоначальную красоту пока не смогли.

«Вот же варвары! – вздохнул Алексей Викторович, подходя ближе. – Такой дворец испортить!»

Тут он почувствовал, как остатки волос под кепкой в буквальном смысле слова встали дыбом, а все обитатели муравейника будто в один миг переселились ему на спину.

Из-под тонкого слоя хвои, сучков и травинок выглядывал застывший в безмолвном крике предсмертного оскала человеческий череп...

Дима припарковал служебную «Волгу», включил сигнализацию и вошел в подворотню. Как и подавляющее большинство старых питерских зданий, его дом в двух шагах от «Петроградской» был похож на загадочного принца, ставшего с возрастом только более изысканным. Но стоило войти под арку, принц превращался в безобразное до тошноты чудовище, как будто под парадным камзолом у вельможи оказалось ветхое, ни разу не стиранное белье.Он открыл дверь квартиры, в которой прожил больше тридцати лет -всю жизнь за исключением периода, проведенного на территории Анны. Как ни противно было смотреть из окна во двор-колодец (к этому Дима так и не смог привыкнуть), саму квартиру он обожал – несмотря на тараканов, стаями заползавших с черной лестницы, и отсутствие ванной. Квартира представляла из себя заднюю часть огромной десятикомнатной, ее отрезали от перенаселенной коммуналки специально для Диминого деда, известного архитектора, умершего в блокаду. От былого великолепия остались две большие комнаты, чуланчик, предназначенный когда-то для прислуги, и огромная кухня, угол которой удалось отгородить под душевую кабинку. Год назад Дима сделал евроремонт, но обстановку менять не стал, за исключением пары ветхих стульев, да на кухню приобрел гарнитур со встроенной техникой.