Текст книги "Детство Лермонтова"

Автор книги: Татьяна Толстая

Глава III
Мир воображения. Рисование и литература

 
В ребячестве моем тоску любови знойной
Уж стал я понимать душою беспокойной;
На мягком ложе сна не раз во тьме ночной,
При свете трепетном лампады образной,
Воображением, предчувствием томимый,
Я предавал свой ум мечте непобедимой.
Я видел женский лик, он хладен был как лед,
И очи – этот взор в груди моей живет;
Как совесть душу он хранит от преступлений;
Он след единственный младенческих видений.
И деву чудную любил я, как любить
Не мог еще с тех пор, не стану, может быть.
Когда же улетал мой призрак драгоценный,
Я в одиночестве кидал свой взгляд смущенный
На стены желтые, и мнилось, тени с них
Сходили медленно до самых ног моих.
И мрачно, как они, воспоминанье было
О том, что лишь мечта и между тем так мило.
 

М. Ю. Лермонтов. «Первая любовь»

После уроков более часа длился обед. Тарханские повара приготовляли блюда отменного вкуса, и Мише не позволяли встать, пока он хотя бы не попробует их. За обедом присутствовали и взрослые: мосье Капе, доктор Ансельм, старик учитель из Пензы и гости, когда они приезжали к Арсеньевой.

После обеда мальчики шли по своим комнатам готовить уроки, вечером музицировали и танцевали. Мосье Капе расставлял своих учеников в пары, а если бывали взрослые гости, мальчики приглашали дам.

Когда приходило время ложиться в постель, Миша с дядькой Андреем шел в свою комнату. Мосье Капе, вместо того чтобы отдыхать, предпочитал сидеть с гостями, которые каждый вечер бывали у Арсеньевой.

Миша уговаривал Андрея Соколова влезть на лежанку и отдохнуть, что тот охотно и делал, а сам играл на скрипке; после этого он брал книгу из своего шкафа и погружался в чтение или доставал альбом своей матери и дневник и перечитывал их. Иногда к нему заходили мальчики, чаще всего Юрьевы, и Миша с ними любил беседовать, несмотря на то что дядька их тоже уговаривал ложиться спать. А мосье Капе сидел внизу, шлепая картами и восхищаясь малейшим своим выигрышем. После сытного ужина он, весело напевая, поднимался со свечой по темной лестнице и каждый раз, к изумлению своему, замечал свет в Мишиной комнате и заставал своего ученика лежащим в постели с книгой в руках. Гувернер сердито толкал ногой обе половины стеклянной двери, начинал громко ужасаться, что Мишель еще не спит, и бранил Андрея, который давно похрапывал на своей лежанке.

Мосье Капе тушил свечу у постели своего воспитанника и шел к себе. Но Мише спать никогда не хотелось. Он вспоминал впечатления дня, отрывки из прочитанных книг и, глядя на зеленый огонек лампадки перед иконой в углу, слушал, как ночной сторож, обходя дом, бил в чугунную доску. В соседней комнате, за стеклянной дверью, мосье Капе, напевая, раздевался, и вскоре слышалось его мирное похрапывание. В доме все уже спали. Из деревни доносился лай собак, чуявших волков. Сквозь кисейные занавески виднелось черное небо. Понемногу тишина делалась необыкновенно звонкой. Слышно было, как за окном суровый зимний ветер колеблет верхушки оголенных деревьев и с легким стуком пригибает их к перилам балкона.

Миша лежал неподвижно, надеясь, что заснет, но он знал заранее, что сон его тяжел и полон ночными страхами, которые возникали от случайно услышанных слов и рассказов и неожиданно воплощались в путаные, фантастически-мрачные образы. Мысль о том, что он, заснув, должен будет биться и действовать, чтобы освободиться от разных чудовищ, сердила мальчика, и только после тяжелого стона и скрежета зубов, разбуженный любящей рукой Андрея Соколова, который, мгновенно просыпаясь, ловко спрыгивал с лежанки и подходил к своему питомцу, Миша погружался в глубокий сон, похожий на беспамятство.

Когда Мишенька жаловался на бессонницу, Арсеньева советовала ему думать о приятном, и он стал услаждать себя мечтами и сказками. С самого раннего детства он любил вспоминать свою мать, пытался воссоздать ее образ, ее черты, но вспомнить ясно не мог и приучился представлять себе ее лицо по портрету.

Тогда Миша начинал вспоминать песню, которую мать пела ему в младенчестве. Он пробовал настроить рой звуков, но – увы! – не сливаясь, они таяли и уплывали в полутьму сквозь стены его любимой комнаты, задерживались на ветвях деревьев, шуршащих за окнами, и ветер, заглушая музыку ухарским свистом, опять уносил их и гнал перекати-полем вдаль. Песня сначала была без слов, потом мальчик стал подбирать слова, чтобы удержать эту песню в памяти. Но мотив все-таки был не тот, и поэтому слова приходилось менять; слова подбирались заветные, любимые, тайные, их нельзя было никому открыть.

Стоило только подумать о песне, и сон ускользал. Миша начинал мысленно повторять мотив, но теперь уже ясно слышалось: нет, не то! Приходилось повторять еще и еще, меняя слова, меняя ритмы и темпы. После долгих поисков мысль утомлялась, кровь начинала стучать в виски, и мстительный сон, не вовремя отогнанный от сомкнутых ресниц, посылал свою бестолковую сестру – бессонницу. Тут начинало казаться, что в комнате, как во время уборки, все вещи сдвигаются с места. Мысли начинали наплывать и уплывать, как льдины весной на пруду; очертания их похожи были на давно виденных людей и разные сцены из прошлого. Незваные, они появлялись из тьмы перед закрытыми глазами, и вдруг слух улавливал голос издалека, и желанная музыкальная фраза ясно вырисовывалась. Но неожиданная тишина прекращала ее переливы, и от этой тишины начинало усиленно биться сердце, и приходилось повертываться на другой бок, чтобы заснуть.

Мальчик вставал утром с покрасневшими веками, с хмурым лицом. Чувствуя себя слабым, он долго умывался холодной водой, медленно растирал кожу холщовым полотенцем и, много раз вздохнув, шел к людям – начинать свой день.

Миша любил сидеть за уроками. Он раскрывал тетрадь, и мысль его прояснялась. Каждый день мальчик узнавал что-то новое, хоть что-нибудь да узнавал. Но, увы, познания учителей были ограниченны, они уже начинали повторять себя.

Но как связать изучаемые предметы в одно целое, как расширить свои знания по всем направлениям, чтобы остаться победителем? Эта мысль навязчиво мучила, и ответа на нее не было. Он представлял себе: если выйти в бесконечную гладь полей и очертить вокруг себя волшебный круг?.. Впрочем, вид ровного поля со всех сторон утомляет внимание, надо оживить природу разнообразием; нельзя видеть со всех сторон только поле, – надо, чтобы были и горы, и леса, и реки, и озера…

Так мысли украшались фантастическими мечтаниями, и хотелось петь какую-нибудь песню, однако в мотив укладывались не все слова, некоторые были непригодны для песни. Но ведь песня – одно, а напевные слова без мотива – это стихи. Как же поэты слагают стихи? И о ком? О тех людях, которых они видят перед собой? Или же они украшают этих людей чертами характера, им не присущими?

Миша трудно сходился с людьми. Он видел их слабости скорее, чем даже взрослые люди, умел подмечать их характерные черты.

Однажды, беседуя с мосье Капе об очередной главе учебника французской словесности, Миша спросил, все ли герои списаны автором точно с натуры. Капе ответил, что нет: сочинители, наблюдая людей, берут за основу нужный им характер и придают ему ряд черт, которые усиливают их отличительные свойства. Это объяснение поразило мальчика. Значит, он правильно понял тайну творчества, тайну создания образа? Пока он мог только для себя вызывать желанное ему видение и еще не умел его выразить так, чтобы передать людям. Пение без слов казалось бесцельным, и он стал напевать, рифмуя окончания строк, поправляя себя, переделывая; запутываясь, сердился, что он еще мал, что голову засоряют какие-то французские «on», «an», «en», и наконец решил: надо сначала придумать маленький рассказ о том или ином событии, а потом спеть его, как песню, как поют народные певцы.

Все это было трудно продумывать, и пришлось потратить много ночей, мучаясь от путаного наплыва мыслей, тяжелых и громоздких, как грозовые облака, насыщенные душной сухостью. Только на рассвете обессиленный мальчик засыпал, не слыша ничего вокруг, спал бледный, покрытый испариной, и напрасно мосье Капе и Андрей пытались его разбудить.

Доходило до того, что вызывали бабушку, и она в тревоге поднимала Мишеньку своими причитаниями, а он вставал вялый, капризный и, как всегда, равнодушный к еде. Однако стоило только ему раскрыть книгу и найти фразу, заключавшую в себе мысль, которая казалась ему интересной, он окончательно просыпался и начинал думать о прочитанном, смущая учителей своими вопросами, на которые они не всегда могли ответить.

После поездки на Кавказ Миша поправился и стал спокойнее. В Тарханах он вновь приучился в тишине мечтать и размышлять. Он вспоминал прекрасный образ девочки в белом платье, с длинными локонами, яркую природу гор, песни, которые там слышал, разговоры, что велись при нем. Он вспоминал Кавказ радостно, как сбывшееся мечтание, и не раз пытался зарисовать то, что видел летом: большие черные птицы летят в голубом небе, горец прицеливается в одну из них, лодка скользит по реке, а за нею, далеко за лугами, горы розовеют нежным снегом.

Летом Миша долго рисовал одну акварель в альбом своей матери. Бабушка разрешила ему это с условием, чтобы он старался, и он нарисовал большое озеро с берегами, заросшими зеленью. С правой стороны путник поднимался на деревянный короткий мост, по направлению к холму, густо заросшему травой; посреди холма возвышался полосатый верстовой столб. Оттуда, по этому холму, спускалась женщина с корзиной на спине и с посохом в правой руке; она выходила на дорогу. Водная гладь украшена была парусной лодкой, и вдали намечался челнок.

Миша собрал несколько рисунков, которые ему казались интересными, и отложил их, мечтая показать отцу. Но отец давно не приезжал. Он еще не слышал от Миши рассказов о его поездке на Кавказ и в Москву, не ответил ему на ряд вопросов, которые мальчик не мог разрешить самостоятельно.

Миша часто думал об отце, хотел его видеть, но свидания их были редкими и всегда на людях. Мальчик считал отца самым близким человеком, но Юрий Петрович мало занимался сыном: у него была своя жизнь, свои заботы, но зато, когда он приезжал, каждый день его пребывания в Тарханах Миша считал праздником.

Глава IV
Предок Томас Лермонт. О версификации

В 1825 году Арсеньевым пришлось заняться разделом их общего имения и имущества. Умерли старики родители – Василий Васильевич и Евфимия Никитична.

Сыновья их занимали известное положение в обществе. Никита Васильевич, самый заметный из братьев, жил в Петербурге, редко наезжая в имение; другие братья также покинули родное гнездо ради служебных благ.

Безвыездно с родителями жили три дочери.

Приступили к счетам, подсчетам, расчетам и дележу.

Юрий Петрович решил съездить в Тарханы, рассказать о предстоящем разделе Арсеньевой и Афанасию Алексеевичу, деловой ум которого он высоко ценил.

В декабре дело Арсеньевых должно было слушаться в Елецком уездном суде.

Когда Миша увидел отца, то обрадовался несказанно. Арсеньева тотчас же стала при нем высчитывать расходы, которые она несет, давая образование внуку. Юрий Петрович молчал, опустив глаза. Когда она стала говорить, что ей уже шестьдесят пять лет и что бремя лет ее угнетает, потому что она состарилась и скоро умрет, он поднял глаза и, внимательно посмотрев на тещу, загоревшую и поправившуюся за время путешествия на Кавказ, с недоумением выслушал ее жалобы на состояние здоровья…

Юрий Петрович сообщил сыну, что приехал к нему потому, что нашел в новой книге Вальтера Скотта[29]29
  Вальтер Скотт (1771–1832) – знаменитый английский романист. В 1812 году приобрел себе замок Абботсфорд, где жил и записывал в поэтической форме местные предания.


[Закрыть] сказание о барде Томасе, или Фоме Лермонте. Может быть, не герцог Лерма, но Томас Лермонт является родоначальником русских Лермантовых?

Это была баллада в трех частях – «Певец Томас».

И тотчас же отец и сын с интересом погрузились в чтение.

Томас Лермонт жил в замке своем, развалины которого и до сих пор еще живописно красуются на берегах Твида, в нескольких милях от слияния его с другой рекой. Развалины эти носят название башни Лермонта. Недалеко от этого поэтического места Вальтер Скотт купил себе замок, знаменитый Абботсфорд. В окрестностях еще жили предания о старом барде, гласившие, что Томас Эрсильдаун, по фамилии Лермонт, в юности был унесен в страну фей, где и приобрел дар провидения и песен, столь прославивших его впоследствии. После семилетнего пребывания у фей Томас возвратился на родину и там изумлял своих соотечественников даром прорицания и песен. За ним осталась слава певца и пророка. Томас предсказал шотландскому королю Александру III близкую смерть, и действительно, король верхом на лошади чересчур близко подъехал к пропасти и был сброшен испуганным конем на острый выступ скалы.

В поэтической форме Томас предсказал течение исторических событий в Шотландии. Пророчества его ценились высоко, и в 1615 году книга пророчеств была издана в Эдинбурге. Большой известностью пользовался он и как поэт. Ему приписывался роман «Тристан и Изольда». Народное предание утверждало, что по прошествии известного времени царица фей потребовала возвращения к себе высокочтимого барда, и он дал прощальный пир, после чего и покинул замок Эрсильдаун. Это прощание так описывал Вальтер Скотт:

«Роскошный пир идет в Эрсильдауне. В старинном зале Лермонта сидят и рыцари и дамы в пышных платьях.

Звуки музыки и песен раздаются вокруг, и на столе бокалы эля и вина.

Но вот замолкли все пирующие. Томас поднялся и стал настраивать лиру, которую он выиграл на состязании у эльфов.

Все затихло вокруг – прекратились разговоры, и менестрели побледнели от зависти; железные лорды склонились на свои мечи и слушают.

Полилась песня барда, вещего пророка, и так он пел, что не найти отца, который бы смог повторить эту песню своим сыновьям!

Отрывки этой песни понеслись вдаль по реке времени, как обломки корабля, выплывая среди бурных волн.

Пел Томас своим товарищам – сподвижникам Артура – о Мерлине, но более всего пел о благородном Тристане и нежной его Изольде. В страстном поцелуе слила Изольда свое дыхание с последним вздохом Тристана и умерла. С его душой обнявшись, ее душа к небу улетела.

Кому так спеть, как пел Томас?

Умолк певец, затихли звуки его лиры, и гости долго сидели за столом. Головы их поникли, и всем казалось, что струны еще звенят, замирая. Но вот послышался робкий шепот, и тяжелое предчувствие охватило гостей; вздохнули дамы, и не одна из них стерла перчаткой слезу.

На волны Лидера, на башни спускались вечерние туманы – это был час, когда и в замках и в лачугах начинали готовиться ко сну. И вот Дугласу принесли поспешно весть: по берегу реки идет чета белых оленей; шерсть их бела, как снег на вершине горы. Они идут рядом очень спокойно, не торопясь.

Когда проникла эта весть в жилище Лермонта, Томас торопливо поднялся с места; сначала он побледнел, как белый воск, потом разрумянился, как сургучная печать, и сказал:

– Пробил мой час. За мной пришли!

Как подобает менестрелю, он накинул себе на шею лиру; грустно в ночной тишине зазвенели ее струны. И вышел Томас из замка, но, удаляясь, часто оборачивался, глядя на древний замок. Блеск осеннего месяца играл на кровлях; белые туманы с подножия скал, медленно клубясь, закрывали вход.

– Прощай, обитель отцов моих! – молвил Томас, и люди в последний раз услыхали его голос. – Не бывать тебе больше жилищем веселья и власти. Лермонтам здесь не владеть землей! Прощайте, серебристые струи Лидера! Скалы и замок мой, прощайте!

Тут подошли к нему белые олени, и с ними он удалился.

Дуглас же, который присутствовал при этом, вскочил на вороную лошадь и помчался через Лидер. Он летел быстрее молнии, но тщетно: он не нагнал их. Одни говорят, что чудесное шествие скрылось в пещере холма, другие говорят, что оно исчезло в туманах ближайшей долины, – неизвестно, только с той поры между живыми Томаса Лермонта никто не встречал…»

Чтение этого отрывка произвело на мальчика сильное впечатление. Легендарный Томас Лермонт был великим поэтом – какая завидная доля! Но как связать это с преданием, что Лермантовы происходят от испанского герцога Лерма? Отец, пожимая плечами, не мог дать определенного ответа, говоря, что он до сих пор никогда не интересовался своими предками, и вспомнил изречение Наполеона: «Зачем мне предки? Я сам себе предок!»

Этот афоризм понравился Мише, однако от нового предка, поэта Лермонта, он отречься не пожелал. Впоследствии, желая подчеркнуть, что он ведет свое происхождение от шотландского поэта, он даже изменил правописание своей фамилии и вместо «Лермантов» стал подписываться «М. Лермонтов».

Юрий Петрович не знал наверное, от каких предков ведут начало русские Лермантовы, и один из его родственников, который заинтересовался этим вопросом, разыскал рисунки гербов испанского Лермы и шотландского Лермонта.

Герб испанских Лермантовых таков: в щите на золотом поле черное стропило с золотыми квадратами, а под этим черный цветок. Щит увенчан обычным дворянским шлемом с дворянской же короной. Внизу щита девиз: «Sors mea – Jesus» («Жребий мой – Иисус»).

Герб шотландских Лермонтовых также представляет собой щит. На золотом поле – тоже черное стропило с тремя золотыми ромбами, но без черного цветка под стропилом, а на щите – нашлемник с розой. Внизу щита девиз: «Dum spiro – spero» («Пока дышу – надеюсь»).

Выслушав все романтические рассказы о предках и о гербах Лермантовых, практическая Арсеньева сказала зятю, что хорошо было бы подобрать все документы и передать их Мишеньке хотя бы в копиях, на случай, когда он будет поступать в какое-либо учебное заведение, и вообще эти документы могут пригодиться ему, если его род так знатен.

Юрий Петрович обещал это сделать, но, по обыкновению своему, скоро об этом позабыл, считая, что ежели ему эти документы не пригодились, то и Мише они не так уж нужны.

Мосье Капе разговорился с Юрием Петровичем насчет своего воспитанника. Во всех играх Мишель желает быть и бывает главарем и требует послушания от своих друзей, которые принимают участие в играх. Любопытная черта характера: как бы он ни был привязан к своим товарищам детства, он всегда настаивает на своем. Он очень любит детей, которые его окружают, потому что он добр по натуре, даже чувствителен. Вежлив ли он? О да! С товарищами детства он обязателен и услужлив, но вместе с этим качеством развита настойчивость. Как-то раз он рассорился с Колей Давыдовым. Мишель от него чего-то требовал (Капе не вслушался, в чем было дело), но маленький Давыдов отказался исполнить это требование. «Хоть умри, но ты должен это сделать!» – повелительно закричал Мишель, и всех поразил властный тон его голоса.

В этот приезд Юрий Петрович сказал мальчику, смеясь, что учителя жалуются на него: слишком много он им задает вопросов. Только что они расскажут урок, а Миша начинает их расспрашивать, и в конце концов получается, что ученик их экзаменует, а не они его.

– Уверяют, что ты задаешь вопросы не по существу, – сказал Юрий Петрович.

– Не знают просто! – хмуро ответил мальчик. – То, что в учебнике есть, они, конечно, знают, но это я и сам могу прочесть.

– Тогда тебе нужны профессора! – обнимая сына, с улыбкой молвил Юрий Петрович.

Оказывается, Миша читал свои учебники по нескольку раз. Он раскрывал их, как только получал, и внимательно читал подряд всю книгу. Поэтому он знал заранее весь курс наук, который ему надлежало пройти, и каждый урок, который для всех мальчиков был новым и трудным, казался ему легким и очень знакомым.

Учителя изумлялись его памяти и тому, что ничем нельзя было ее утомить: он помнил всё – и даты, и грамматические правила, и арифметические таблицы, все стихи, которые он читал, все музыкальные пьесы, что он слыхал, помнил всех людей, с которыми встречался; только одного не мог вспомнить – той песни, что напевала ему мать. О, как часто эта песня приходила ему на ум, когда он уже засыпал, когда сонные грезы одолевали его!..

На уроках словесности Миша спрашивал Полузакова, как поэты сочиняют стихи, но тот не интересовался стихами и предпочитал прозу. Впрочем, он через некоторое время стал говорить о церковном пении и о духовных стихах.

Старик пензяк, учитель истории и географии, считал образцом стихов оды Ломоносова и Державина, зато Пушкина, Рылеева и прочих молодых сочинителей не одобрял, находя, что они слишком вольнодумны – всё пишут про каких-то разбойников и воспевают воинственные похождения исторических героев.

Мосье Капе с восторгом отзывался о творениях французских поэтов, полагал, что только единственный вид поэзии хорош – это любовная лирика, и утверждал, что только лирика является истинным двигателем поэзии и что он сам, Капе, влюбляясь, легко подбирает стихи, а в дни неудач и грусти бьется над рифмами. Он советует Мише начать писать стихи позднее, когда амур прострелит его сердце, а пока что заниматься общими предметами.

Юрий Петрович находил, что мосье Капе, пожалуй, прав: стихи надо писать в более зрелом возрасте. Он сам стал писать… э-э-э… когда? Он и не помнил точно, потому что вопрос о стихах его никогда особенно не волновал. Юрий Петрович писал стихи с величайшей легкостью, иногда прямо набело в альбом, потом забывал их настолько, что очень удивлялся, когда знакомые дамы показывали его стихотворения несколько лет спустя. Он разводил руками – неужели это он писал? Покойница Мария Михайловна также сочиняла стихи, но иначе: она напевала какой-нибудь мотив и к нему подбирала слова, а затем их записывала.

Мальчик интересовался: неужели все поэты самоучки? Неужели нет каких-либо правил, которые надо изучить, прежде чем писать стихи? Ведь многие пишут стихи, как говорится, «для себя», почему же нельзя научить их писать «для всех»?

Мосье Капе изумился. Что бы случилось, если бы все люди разговаривали стихами? Ведь это была бы сплошная опера или трагедия. Нет, это невозможно! Предположим, Мишель должен будет отвечать урок географии стихами. Сможет ли он это сделать? Но мальчик твердил свое: если бы обучили, то, может быть, и ответил бы. Вот мосье Капе говорит, что стихи можно писать в то время, когда человек влюблен. Но Пушкин пишет стихи, в которых и не упоминается про любовь. А Рылеев? Он почти никогда не пишет о любви. Взять хотя бы его стихотворение, посвященное бабушке Вере Николаевне, а тем более «Думы».

Юрий Петрович пообещал Мише, что, когда будет в Москве, поищет в книжной лавке книгу по версификации – как будто бы он слыхал, что издали такое руководство, и объяснил сыну вкратце ряд правил стихосложения, которые изучают поэты.

Арсеньева, которая внимательно слушала этот разговор, тотчас же попеняла Мише, что он до сего времени ей не говорил о нужной ему книге и что, ежели это дело срочное, она может послать Никанорку в Москву – пусть Мещериновы достанут эту самую версификацию за какие угодно деньги.

Юрий Петрович побледнел, искоса взглянул на тещу и решил завтра же уехать.