Текст книги "Костры Сентегира (СИ)"

Автор книги: Татьяна Мудрая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

– В точности то, что надо! – проговорила Карди, озираясь. – Сразу видно, что кормят сытно и без затей. Эй, а хозяина или хозяйку что – Эблис к себе забрал?

– Вот чего не нужно, – донеслось из самого тёмного угла, – это самого поминать.

Кусок темноты выполз и сконцентрировался в небольшого ростом человечка, одетого не с пример изящнее наших знакомых: под дымчатый сюртук тончайшего сукна цвета поддета жилетка с роскошным павлиньим узором, серые панталоны доходят до носков сапог, отчищенных до зеркального блеска, густые усы любовно нафабрены, серые волосы расчёсаны на пробор.

– Ирусан, ты никак за хозяйку остался?

– Почему не за хозяина? Я муж почтенный, боевитый, – начал было тот, но пригляделся – и всплеснул пухлыми лапками:

– Госпожа, так это вы сами! Вот не ожидал, что так скоро появитесь в наших пенатах. Хотя город ведь поистине ваше любезное детище.

– И харчевня в каком-то смысле тоже. Эй, тут что – снова мела не имеется?

Ирусан вытащил откуда-то грифельную доску с привязанным к ней не веревочке школьным мелком и потряс ею:

– Для избранных – всегда.

– А прочие, кому отказал в кредите, зубы тебе заговаривают всякими занимательными побасенками? Всё как при мне?

– Беру далеко не всякое, ох, не всякое! – в круглых глазах человечка вспыхнуло нечто вроде пламени, да и слова казались каким-то огнедышащими, будто у ветхозаветного пророка. – Испохабились чтецы: спят в сугубом поддатии, что видят – упомнить не умеют, спутывают, как клубок грязной пряжи, а если из головы пытаются выдумать – оказывается, во всемирной паутине отловили вольно или невольно.

– Строго у тебя. И что – злостных неплательщиков ты огнём жжешь или на закуску другим пускаешь?

– Обижаете: вегетарианец я.

– В том смысле, что вся наша плоть – трава?

– Ох, госпожа Аруана, и охота вам смеяться над вашим преданным поклонником.

– Что поделаешь: было отвратно, прошло нескладно, зато вспомнить приятно. Не люблю оседлой жизни. Погостим здесь с учеником, а потом снова в путь отправимся.

– Так вам нумер требуется, – деловым тоном без капли прежней мечтательности проговорил он. – Одна кровать или две?

– Да как хочешь, лишь бы пошире. Кормёжка в номер или здесь что ни на то сообразишь?

– Погодите, лошадей еще обиходить нужно.

– Прежде у вас собаки были.

– Ах, да в стенах же мусульман полным-полно! Мы, положим, неплохо к собакам относимся, даже свои породы завели – аиди или салуки, как Идрис, – да вы же помните слепца? Но кони главнее. Так что конюшню держим на семь денников.

Он трижды хлопнул в ладоши. Явился слуга в странной курточке – пегой в черных, белых и рыжеватых пятнах, расседлал притихших жеребцов, взял за повод и увёл.

– А теперь пожалуйте в комнату.

Ирусан ловко подхватил сумки и прочее имущество и с небывалой легкостью понес впереди путешественников.

Комнаты были расположены на втором этаже. Ключ Ирусана открыл одну из дверей – на смирнском ковре возвышалась огромная, с балдахином, кровать. Столбики были покрыты потускневшей позолотой, полог и подушки – сплошь золотые лилии и пчёлы по пурпурному фону, простыня и покрывала – цвета сливок. По бокам курчаво дымились бронзовые курильницы на длинных ногах, источая знойный аромат.

– Это убери, – скомандовала Карди, кивая на курильницы. – В духовной поддержке мы не нуждаемся. И еду тащи поскорее. Что там в меню?

– Предоплата.

– Это пусть волки да вороны сами едят.

Отчего-то он слегка заробел:

– Прошу вас снова…

– Значит, так. Два раза по две мерки овса, запаренного со столовой ложкой красного вина. Это не сюда, а в конюшню. Отварной картошечки с кинзой, укропом, зеленым базиликом и редиской – две больших порции. К ней, так уж и быть, грибков домашних, белых. Бульона из рогов и копыт с гороховым пирожком – две порции, подашь, как и полагается, в двуручных чашках с блюдцами. Жбан выдержанного сидра из памплимуса с грецкими орехами. Никаких палочек и круглых ложек: две вилки, два ножа, два хрустальных бокала. И на загладку – четыре пирожных «Нельсон при Трафальгаре». Натрафишь?

Ирусан почесал затылок, отчего у него между пальцами возникли неопрятного вида клочья.

– Уж придётся побегать.

– Ох, Ирусик. Не хитри со мной – быстрее плату получишь.

Он поспешно удалился, в сердцах захлопнув за собой дверь.

Ужин прибыл через полчаса, когда путники уже вымылись в обширном серебряном тазу, поливая друг на друга из такого же кувшина, вытерлись мягким полотенцем и переоделись в ночное. Сорочки, халаты и туфли были под стать обстановке, поэтому оглядели они друг друга с иронией.

– Снова друг от друга не отличишь, – заметил Сорди, – даже запах одинаковый, на левую сторону.

– Бабы, – ответила Карди туманно. – Сплошные.

Затем они принялись убирать в себя то, что Ирусан вкатил в номер на сервировочном столике. Еда показалась Сорди вкусной, хотя и слишком пряной, вдобавок он так и не понял, что там был за сидр, хотя в грибах неохотно признал шампиньоны. Пирожные содержали в себе клюквенное варенье, в нём свободно плавал хрусткий шарик из кокосовой стружки с ромом и миндалем внутри – вкусно, подумал он, но как-то уж слишком цинично. Намёк на ядро, поразившее адмирала в живот.

Ирусан, который в почтительной позе стоял подле, собрал грязную посуду, выкатил тележку за дверь, закрыл ее и проговорил:

– Время расплаты, инэни.

– Вот именно, – ответила Кардинена, позёвывая.

Сбросила одежду, оставшись в одной сорочке, повалилась навзничь рядом с Сорди и поманила:

– Ирусь, давай сюда, под бочок. Ученик, ты с другой стороны пристраивайся и слушай – тебе еще нечего от себя дать.

Что-то непонятное висело в воздухе прямо перед его глазами, меняя очертания: Кардинена показалась ему много старше, хотя красивой по-прежнему, Ирусан свернулся в клубок и оброс мехом, похожим по цвету на прежнюю одежду, а рассказ – рассказ возник без слов в нём самом.

«Земля была безвидна и пуста, и лишь свет висел над бездной наподобие звезды или фонаря. То было тело женщины, золотистое и смуглое. Как любой свет, оно отбрасывало от себя тень: тень оплотнилась – это был мужчина с тёмной кожей.

– Теперь мне есть с кем поговорить, – обрадовалась женщина. Имя ей стало Терга, мужчине – Терг, и назвались они еще Руками Бога, ибо когда настало время им спуститься на землю, смертную плоть мужчины вылепил Он из глины правой рукой, а женщины – левой, что ближе к сердцу. Хотя и вовсе нет у Него ни рук, ни ног, ни прочего…

И сказал Он Тергу и Терге:

– Посмотрите друг на друга. Красивы ли вы?

– Да, – ответили оба. Ибо вложил Он в них чувство прекрасного еще до рождения женщины.

– А теперь посмотрите на то, что вокруг. Нравится ли вам ваш удел? Хорош ли?

– Нет, – ответил Мужчина.

– Но ведь это Ты дал нам его, – прибавила Женщина.

– Хороший ответ, – похвалил Он. – А теперь подумайте, что вы должны сделать во имя украсы мира.

Когда Он отвернулся, чтобы не мешать созданной паре, положила Терга руку на плечо своему мужчине, чтобы проверить, так ли гладка его кожа на ощупь, как на глаз, а Терг поднёс ладонь к одной из ее грудей, ибо видел в том различие между ними обоими. Шевельнулась грудь, стала тугой и легла ему в ладонь мягкой тяжестью. Притянула Терга своего мужчину свободной рукой за пояс, а он повёл пальцами по ягодицам женщины, дивясь, до чего же они пышны и округлы, а глазами – по тому раздвоению, что обнаружилось внизу ее круглого, как луна, живота.

Тут воспрянуло в нём то, чьего названия Терг также пока не знал, и сказало:

– Есть напротив тебя вместилище, где я вырасту.

Слова эти оказалось легко прочесть в глазах, что и сделала Терга. Тогда ее безымянная до тех пор расщелина пролила из себя влагу и тоже произнесла:

– Возрастает напротив меня то, что заставит пролить нас обеих еще больше слёз, но они будут сладостны.

Терг увидел, как стали эти слова против зрачка его милой супруги, и подхватил ее на руки, она же уперлась ему руками в сильные плечи, обхватила его бедра ногами и нанизала себя на его стрелу. Он порвал пелену и поразил цель, но и сам тотчас изнемог. Влаги обоих смешались в лоне Терги и истекли наружу изобильной струёй.

И вот диво: на том месте, где произошло это, появился крошечный зеленый росток! Он быстро увеличивался и тянулся к месту своего зачатия, так что Тергам пришлось отступить.

То было первое дерево на Земле, и оно немедленно принялось расти, выкидывать гроздья цветов и ронять семена.

– Как оно прекрасно! – воскликнула женщина. – Поистине это стоит той малой боли, которую я испытала.

– И той судороги, что прошла меня насквозь, – улыбнулся мужчина, видя ее радость.

Так поняли они, в чём смысл и цель их пребывания, и оттого соитие между ними становилось всё более долгим, цельным и радостным. Терг и Терга ходили по всему миру, взлетали к облакам – не следует забывать, что они были родом из неба – и низвергались в океан с радостным шумом и смехом. Всякий раз, когда смешивались их соки и ниспадали на землю или в воду, появлялось нечто новое и еще более прекрасное, чем прежде. Но если растения возникали из земли, а холодные твари – из воды, то мягкие голокожие и поросшие пухом детёныши выходили из лона Терги вместе с плодоносной жидкостью, и это причиняло ей куда большее наслаждение, чем все прочие вещи.

Когда они наполнили собой, своими играми и своими детьми всё сущее и когда сплелось всё созданное ими в изумительной красоты зрелище, ежечасно обновляющее само себя, вдруг сказал Терг:

– Приелось мне всё это. Наши отпрыски сами роняют плод, отделяют от себя сходную с ними частицу, сплетаются и зачинают, множат сами себя так или иначе, а мы того не можем. Почему бы тебе в следующий раз не удержать моё семя в себе?

– Но это не будет игрой, – ответила она. – Если наши дети от плоти будут так же безудержны, как мы, земля переполнится суетой, и не будут иметь эта суета и кишение ни смысла, ни лада. А если дети наши будут такими, как все прочие твари, – это будет нисхождением для нас. Ибо ныне рождаем мы несходное по виду с Руками Божьими и Творцами Тварности, а оттого и не лежит на нём клеймо долга. А тогда по слову твоему наплодим мы хищников и властекрадцев, которые ничем не сумеют восполнить мир, но лишь будут наносить ему ущерб. И замкнёмся мы в себе, как в оболочке гнилого ореха.

– Сотворят наши собственные дети, свой мир, – ответил Терг властно. И обхватил жену сильными руками, и поверг ее наземь так, чтобы бёдра ее лежали высоко и не выронила она из себя его семени. И проник, и вспахал эту пашню как мог глубоко.

Так в позоре и муках зачала и родила Терга первого человека, а от него произошёл весь людской род. А вот в добру или худу – кто может сказать?»

Кардинена вздохнула и прбормотала:

– Что за странная сказочка. Тебе понравилось, Ирусь?

– Не сказка – миф, – отозвался он изнутри клубка, в который превратились их тела. – Древний космогонический миф, как говорят нынче. Теперь ты понимаешь, что значили для наших предков те статуи в пещерном храме?

– Значили, Ирусан? Их что – нет там больше?

Впервые Сорди услышал в ее голосе нечто подобное страху.

– Они есть – но нет самой пещеры. Я так думаю, проросли собой наружу.

– И где?

– Ты помнишь, наверное, что в люкарне на самом верху Купола Тергов всегда показывалось нездешнее небо? Вот они в него и вошли однажды… У нас они. В Кремнике. Не больше же они микеланджелова Давида, в самом деле.

– Да, мы в расчете? Ты оказался мне полезен.

– Но ты мне – еще больше, милая моя инэни Аруана. Воистину кормлюсь я такими историями…

Что было потом – Сорди не слышал: предание о Тергах удивило его, но не более, показавшись неким особенным вариантом Книги Бытия, а рассуждения Ирусика и вообще усыпили.

Проснулся на следующее утро он, к еще большему своему удивлению, в светлой комнате с зеркалом во всю стену, двумя толстенными матрасами на полу – и в обществе одной Кардинены, которая потряхивала перед его ухом приятно звякающим кошельком.

– Умывайся, снаряжайся – и пойдем денежки на обновы растрясать, как тебе и хотелось. А потом колокола слушать. Это, кстати, они тебе сон навеяли: два трезвона проспал, вечерний и утренний. Типа «Молитва лучше сна, но сон куда приманчивей молитвы».

– Что за чепуха, – ночевали в одном месте, проснулись в другом, – проговорил он. Сознание между тем неохотно подтверждало ему, что вчера они сняли именно это – чистенькую комнатушку в гостинице для паломников.

– Карди, я же своими глазами видел Ирусана…

– А я – деньги, что у этого хитрого котяры выцыганила.

– Котяры?

– Кот он, разве не признал? Ученый вельми. Морочит людей своими штучками, травит снадобьями, да хоть не забесплатно. От этих прозрений, на которые он народ вынуждает, большая польза обеим сторонам: кому байка, а кому и ясное понимание своей сути. Мы с ним вместе заведение держали, пока не надоело мне. Только что было оно вовсе не в Лэн-Дархане, как теперь, по его словам, и Терги, а немного поближе к центру Земли.

– А эти деньги – сдача с повестушки, что ли?

– Скорее процент с прибыли. Я ведь всегда числилась в хозяйках сей богоспасаемой конторы.

Сорди уголком глаза покосился в зеркало. Багряные с золотом занавеси мелькнули там, высокие бронзовые треножники, комок перепутанных простыней… И более ничего и никого.

И всё исчезло.

– Карди, что это за мираж такой – он есть и нет его? Вот сейчас показался: или я брежу?

– Немудрено. Намешал Ирусик нам всякого, ухитрился, несмотря на мои выверты и причуды. А насчет сути дела – этот мирок, где мы оба были окружены кошками, вправлен в мир Великого Динана, как самоцвет в оправу перстня. И едино с ним, и наособицу. Так что смекай, ученик!

XI

– Ходить по базарам нам не обязательно, – объясняла тем временем Кардинена. – Только голова закружится и в глазах зарябит. Потом разве что, когда приведем себя в образцово-показательный вид. А пока вызовем модистку прямо в номер с образцами.

И исчезла, пробормотав нечто наподобие – «присмотреть заодно, как коней обиходили, а то знаю я здешний народ: скребницей чистил он коня – это вместо рукавицы – и ус крутил, ворча не в меру».

Оставшись один, Сорди снова кинул взгляд в коварное зеркало – убедиться в отсутствии морока и своём собственном наличии. Всё было там, где и положено, – окно второго этажа, задёрнутое занавесочкой, матрасы, мешки со сбруей и оружием…

Последнее навело его на мысль, что минуты, когда менторша оставила его в покое, надо использовать продуктивно. Например, вымыться остатками бывшей тёплой воды, переодеться в чистую рубаху и штаны, уложить вещи поплотнее, проверить на наличие ржавчины и почистить кирасу.

…Она была безупречна. Те же блики скользили по отполированной поверхности, создавая иллюзию прозрачности, так же, как и ранее, тяжесть доспеха казалась куда меньшей на руке, чем в глазах. Чтобы избавиться от ложных впечатлений, Сорди продел голову в отверстие, затянул пряжки на боках, отчего широкие цепочки натянулись, и выправил косу поверх.

«Рачья грудь, вот как назывался такой горб спереди, – подумал он. – Впору полотенце подкладывать за неимением бюста».

Приосанился и поднял голову.

Из зеркала на него глядел изысканный кавалер восемнадцатого века в латах, пудреном парике с косицей – и на фоне пурпурного с белым знамени.

– Чёрт, – он ругнулся. – Снова это самое.

– В первый раз, Сорди-ини, – чуть обиженно отозвались за спиной. Знамя распалось на части и оказалось многоцветным, как весенняя клумба. Это был ворох платьев, из которого еле виднелась голова самой портнихи – тёмная, курчавая, с широкой белой прядью, пересекающей причёску наискось.

За ней шла Кардинена – с ее собственной причёской тоже случилось нечто. Расчесала и разобрала на пряди?

– Давай поспешай, ученик, – сказала она. – Карнавальные костюмы не только выбрать – еще и подогнать на месте придётся.

На кирасу и смущение застигнутого с поличным она не обратила ровно никакого внимания.

Сорди, отойдя в сторону, поспешно разоблачался, поглядывая в сторону женщин. Без ноши, которую она сгрудила на один из матрасов, портниха показалась ему совсем хрупкой и маленькой: смуглая, гримасничающая, как обезьянка, подвижные руки, влажно блестящие глаза с колючей искоркой – две чёрные розы в бокале золотого, как небо, аи.

– Ты, выходит, в модистки подалась, Эррант? Дело: уж как наряжаться да как в этих нарядах двигаться, ты всегда знала туго.

– А как же, госпожа Та-Эль. Помню, помню, как мы с тобой «Танец Зеркала» исполняли. Я в белом, ты, моё отражение, – в чёрном. Или наоборот?

– Когда как. Раз на раз не приходился. Перед Тергами…

– С кастаньетами твоими любимыми, длинномерными…

– Ну, это в сторону, – Кардинена прервала ностальгию. – Из наших такое с одним Волком было.

– Ладно, вернёмся к делу. Что отсюда для тебя и что для твоего чичисбея – стан, фустан или хитоны?

– Да что угодно, лишь бы друг от друга отличались. Ты ведь этого пожелал, ученик?

А пальцы его правой руки, проникнув в глубь пёстрой охапки, уже сомкнулись на чём-то, по цвету и структуре похожем на разломленный гранат.

– Э, камзольчик со всем прочим я себе приглядела! – Кардинена разомкнула было его хватку, но Эррант лишь рассмеялась:

– Пусть его. Блондинам красненькое к лицу. И не в юбки же его рядить, право слово.

– В юбках только и делаешь, что путаешься, – проворчала Карди. – Неужели чего иного не отыщешь?

Тем временем Сорди уже вытянул готовый костюм, собранный на вешалке, и приложил к своей рубахе.

– Мерь уж, чего там, – Карди провела рукой вдоль его тела, как бы стряхивая старые оболочки. – Сапоги еще надень парадные – внизу кучи.

По счастью, исподнее на нем было из тонкой материи – в отсутствие ширмы и в присутствии дам было неловко разоблачаться и облачаться вновь.

… Кюлоты цвета…фазаньей шейки? Во всяком случае, переливчато-синие. В тон к ним – высокие, до половины бёдер, сапоги тончайшей кожи с разрезом позади: чтобы нога в колене сгибалась. Как женщины угадали размер стопы – непонятно, но сидит как влитое. Длинная белая сорочка с жабо и оборкой понизу – почти что греческая фустанелла, только вместо легкомысленного жилетика с кушаком – нечто доходящее до колена, узкое в талии и распяленное на бедрах. Без отворотов и туго застёгивается спереди на одну-единственную пуговицу, так что сверху и снизу виден спутавший свои складки батист.

– Стёганый шёлк, – цокает языком Карди. – От лучших эроских шелкопрядов. И хорошо на любой рост и любую фигуру, в точности как японское косодэ. В груди разве что немножко присборить.

– И в талии, – хихикнула Эррант. – Японцы, кстати, в рюмочку вовсе не утягивались.

– Любое сравнение частично и неполно, – отпарировала Карди. – А что там для меня отыщется?

Вместо ответа модистка чуть порылась в нарядах и извлекла оттуда по порядку:

Шаровары на корсаже, спускающиеся книзу двойным веером узких складок.

Платье, и без того просторное, но еще и с разрезами, с обеих сторон доходящими до вдетого в шлёвки пояса. Узкие рукава доходят до кистей рук, горловина подпирает подбородок.

Покрывало в виде шарфа или палантина фантастических размеров.

И под самый конец жестом феи-крёстной развернула платок и вызволила из него туфельки на небольшом каблуке.

Все это было одинаково неопределенного оттенка: сизое с бурым, сирень и корица, – и прошито тончайшей серебряной нитью.

– Лэнская парча, – с гордостью произнесла Эррант. – Легче воздуха, прозрачней облаков, а прочность – хоть ножом режь. Подкладка на туфлях – больше для жесткости. Я ведь тебя Та-Эль, впервые именно такой увидела. Мусульманкой из хорошего рода.

– Подарок Карена, – ответила та. – Как же, помню. Умна ты и хитра, Священная Плясунья. Ладно, готовь нам те наряды, что выбрала. Только голову убирать в это не буду, у меня иная задумка есть.

Эррант ушла, унося свое имущество и с юмором раскланиваясь на ходу с людьми и предметами.

– Вот, ученик. А чтобы не было скучно ждать, я тебе насчет того лэнского дела расскажу, – Кардинена уселась на пол.

– Про то, что было у самых стен Лэн-Дархана, я тебе говорила. Не из-за одного Дарумы – по разным причинам заробели мы все, а противник кстати перемирия попросил. И чтобы войска от стен на некое приличное расстояние отвели. Никто, видишь ли, не хотел перемалывать своё прошлобудущее достояние в порошок. Прежние хозяева – по аналогии можешь сравнить их с белогвардейцами – создавали и любили город таким, как он есть, нынешние претенденты, то есть мы, условно красные, царствовать над руинами и пеплом не желали, хотя и чаяли переделать во что-то более простое и доступное. И висел над обоими народами суеверный ужас: помнишь, что я тебе говорила о красоте и ее священной власти?

Имя у меня, надо сказать, было уже тогда громкое – благодаря умению делать не то, что ожидается, и тасовать козыри не в одну свою пользу. Например, выплачивать долги противной стороны мирному населению. Соблюдать не крестьяно-пролетарское, упаси бог, а сословное, горское понятие чести.

Короче, когда зашла о том, какого заложника хотят сидящие внутри стен – а без того разговор о сдаче никак не клеился, – указали на меня. С двойным прицелом: военачальный отчим падчерицу в обиду не даст по причине общей женщины весьма упёртого нрава, а если замутит подляну – эта падчерица уже свой личный характер покажет. Первое не оправдалось, кстати: мы с матерью успели друг от друга заметно поотвыкнуть, а новый папочка вообще в расчёт не брал такое чудо-юдо неуставное и запредельное, как я. Второе же…

В общем, в первый же день повезли меня показывать нашу всединанскую легенду. С краев – чистенькие такие, почти белые домики, над ними всё шпили щетинятся, как над Кёльнским собором, только гораздо поменьше. Поселили, нарочно, я думаю, в одном из старинных домов: фасад усажен каменными шипами, как Дом с остриями в Сеговии… нет, погоди, вряд ли ты там бывал. Не случалось идти пешком от Кропоткинской до парка – вот улочку не помню, там ведь несколько параллельных? Есть там очень похожее – музей или что еще… Вот представь. Из стрельчатой арки главного входа лестница ведет сразу на второй этаж, огромные зеркальные витрины первого обведены светлым мрамором. Верхний ряд окон прорезан узко и заглублен внутрь, чтобы не проникали прямые лучи солнца, – они тут сквозь зелень процеживаются. Много в Вечном Городе было деревьев – не все завоеватели были так деликатны, как мы, и так чувствительны к архитектурным красотам. Приходилось спешно засаживать проплешины, а потом в плоть и кровь вошло. В том смысле, что здание лучше смотрится в окантовке и в перспективе прогала или проспекта. Или когда оно почти внезапно на тебя набегает. Вон как это.

…Дом – бастион. Из входной арки выдвигается решетка, на стеклах нижнего ряда тоже стоят такие – с копьями. Внутреннюю лестницу, соединяющую этажи, можно закрыть сверху люком, таким образом блокируя весь верх. Там еще и окна дорогие, пуленепробиваемые. Я самолично проверила – работает безукоризненно.

А в тот же день вечером – великосветский приём в честь меня. Это тут всеобщее поветрие – врага встречай лучше друга, хотя я так подозреваю – искали благовидный предлог, чтобы накушаться вдоволь. Во всем городе и для всех были уже карточки.

– Удивительно, что для всех, – проговорил Сорди.

– А ты меньше того… удивляйся. Время экономь. Ну, все мужчины как на подбор в смокингах, женщины – в нагих вечерних платьях, кофе – в тончайших фарфоровых чашечках. Одна я торчу из этого благородного собрания, как чертополох из розовой клумбы. Штатское мне за неделю до того пошили силами армейского портняжки. Как говорится, не знаешь, что надеть, – бери английский костюм. Отвороты, двойной ряд пуговиц, юбка до щиколоток, серая диагональ. Рубашка с галстуком – оба в тонкую полоску. И хоть бы полусапожки – нет, одни ботинки отыскали. На шнурках. Бред полнейший… Я ведь им всем говорила: дайте форму надену, у меня были такие экземпляры – белый кашемир, рубинового цвета сукно, хромовая кожа с золотой нитью. Нет, не положено, говорят: рано нам победителей разыгрывать.

Так, значит, питаюсь их деликатесами в стоячем положении – в сидячем не влезет, чего доброго. Шроты, жмых, вязига – напоказ, что ли, демократию разводят? А уж кофе… Кофе в любом доме – марка гостеприимства. Домашнее вино – ну да, хвастаются, угощая, но лакмусовая бумажка – арабика родом из самых запредельных мест, какие и на карте не сразу найдешь. А тут сплошной желудевый цикорий…

– Если в самом деле третировали?

– Ну нет. Тогда нет. Хоть и не в лепешку разбивались. И вот вижу – за мной и моими спутниками, такими же перевертышами, наблюдает некто. Молод, лет от силы тридцать пять, изжелта-смугл, лоб с залысинами. Веки со складкой, огромные глаза, чуть удлиненные и подтянутые к вискам, нежный рот. Ну, ты ж его видел – и посейчас не хуже. Карен Лино, секретарь и референт, главный тайный советник нынешнего камерного президента. Тайный и камера – это, между прочим, буквально.

И говорит мне сей Карен примерно следующее:

– Выслушайте и, если хотите, можете меня потом на дуэль вызвать. Но кто-то должен взять на себя риск надавать вам благих советов.

– Что, всё так плохо? – говорю я. – В том смысле, что у меня звание мастера клинка вот-вот будет в кармане, а им запрещено сражаться с собратьями до смерти.

– У меня тоже, представьте. Почти. Что называется, лови момент, дави за горло. Так я высказываюсь?

– Разумеется.

– Во-первых, вы держите себя безупречно в том, что касается умения себя поставить. Иначе говоря, так, будто вы одна идете в ногу, а все прочие – не в ногу. Во-вторых. Запеканку из сайры нельзя вздевать на вилку целиком, даже если она настолько тверда, что никакой нож не берет. На рыбу с ножиком вообще не ходят, если вам известно. Есть такое клинковое оружие с мелким зубцом, но проще взять две вилки, свою и соседа, и разодрать кусок на две делёнки, а уж потом питаться. Ту же вилку не хватают намертво, будто шпажный эфес, а берут вот этими тремя пальчиками, так, чтобы поворачивать вверх-вниз. В-третьих. Кофе пьют, а не нюхают, морща носик, будто это невесть какая отрава. Хотя «будто» можно и опустить. И, наконец, находясь среди вечерних туалетов, уж лучше бы вам нацепить на себя такую одиозную штуку, как форма: к ней хотя бы шпага полагается или там сабля.

– Не думаю, что мне они сейчас понадобятся, – отвечаю. – Фрачная пара была бы, однако, хорошей идеей. А вот женский вечерний туалет мне противопоказан. Ваши заплечных дел мастера так надо мной однажды порадели, что не только плечи – ножку в открытой туфельке нельзя из-за подола выставить.

И сразу вижу – не червь извилистый предо мною, но муж.

– Простите, я не понял, – говорит. – Мы все полагали, что вам нравится изображать из себя боевой штандарт.

А на следующий день приносят мне в так называемый посольский дом невесомый такой свёрток: длинное шёлковое платье, темно-серое с тончайшей золотой нитью и кружевными манжетами – у меня ведь и тыльная сторона рук была в пятнах ожогов, – шальвары, башмачки в тон и газовая вуаль на голову. Вот почти как сейчас.

– И носила?

– Ну да, как ни странно. Я ведь в католичках тогда числилась и крещена была. Как большинство на том роковом приёме. Карен был мусульманин, это у нас принято – явно или тайно с побратимом именами обмениваться и даже имя покойного присваивать.

И вот начали мы с ним бродить по городу, заходить в дома, смотреть всяческие красоты. А чтобы колокола послушать – далеко ходить и не надобно.

– Конечно. Вот я и принесла уже, – ответил ей приглушенный голос Эррант. – Примеряйте.

Под восхищенными взорами обеих дам Сорди облекся в парадное платье.

– Прелестен, как девица, – похвалила Кардинена, – не стыдно на выгул брать. А теперь ты мне помоги. Достань ту кожу из моих вещей, знаешь, наверное, где?

Он знал.

Когда Сорди вытащил шкуру Нейги из-под других предметов и запаковал суму обратно, Кардинена уже стояла в своих пышных оболочках, хотя без покрывала, – и снова он удивился, насколько изменчива ее природа. Юная женщина, почти девушка была перед ним: ирония в глазах чуть привяла, хотя сияли они, кажется, еще больше, шрам скрылся даже без помощи притираний. В сотворенном из нее сложном знаке грациозность тела обозначала гибкость ума, сокрытость плоти – красоту души, но изобилие волос, поистине ренессансное…

– Так не пойдет, – первой вздохнула Эррант. – Экая грива, точно у гетеры. Права ты была, Та-Эль, – такое и под поволокой не скроешь. И даже если стянуть косу потуже.

– Тогда сначала переплетём ремешками подлинней, а потом всунем в чехол, как у Сорди, – кивнула Кардинена. – Не по уставу, ну да что ж теперь с вами обоими.

Песен над косой снова не пели и причетов перед зеркалом не причитывали: продели в футляр, закрепили одним из обручей, что ранее украшали запястья, а на другой нацепили литой серебряный косник.

И вот удивительно: именно это стало нужной чертой в созданной ими тремя каллиграмме. Росчерком молнии на дамасском клинке по имени Та-Эль.

– Благодарю, Плясунья, – говорила Карди, отсчитывая монетки. – Не увертывайся от платы – всё едино настигнет. Лучше скажи – видела тут наших?

– Еще как. По крайней мере – одного из главных. Но не самого главного.

– Уж его-то искать не придётся – второй крепостной стеной лёг, – загадочно проговорила Карди.

С тем они трое вышли на воздух.

Наверное, в одежде всегда заключаются некие чары, затуманивающие или, напротив, протрезвляющие. Иначе почему он схватил суть дела прямо с порога?

Почти все на площади имели спутника или спутницу, но разнополых пар не видно было вовсе. Девицы вышагивали под руку с женщинами постарше, юные ровесницы перешептывались или чинно шествовали по самой середине площади, забитой ларьками и зрелищами, юнцы, держась бок о бок, озоровали на ходу так, что окружающих пошатывало, солидные мужи беседовали непринужденно и с таким выражением, будто вокруг не было никого и ничего. Ровно секунда понадобилась Сорди, чтобы сообразить – или всё-таки домыслить? – что все шуточки, перешептывания и медитации касаются их с Кардиненой.

Но вот это продолжалось лишь пока их видели в лицо: закутанную по самое горло красавицу со смазливым братцем или возлюбленным. При виде змеиных кос всякие замечания как острым ножом отрезало.

Он хотел тут же спросить об этом, но поостерегся. За кого они оба себя выдавали – за колдунов? За оборотней? За учеников этого… что как крепостная стена?

А потом было уже не до того. Ибо был Кремник.

Простой светло-серый четырехугольник посередине площади, который можно было обойти вокруг много легче его почти однофамильца. Зубцы прямые – не затейливые «ласточкины хвосты». И многорядная колокольня близ одной из стен – колокола на ней не раскачивались под ударом била, а поворачивались на осях, пока беззвучно. Люди вокруг молчали тоже.