Текст книги "Костры Сентегира (СИ)"

Автор книги: Татьяна Мудрая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

– Ведьма, – холодно заметил Орхат. – это еще и из-за нее меня погнали здешние праведники.

– Приёмная дочка-то?

– Видишь, значит, что не родная. Оба родителя у нее померли.

Во время разговора он вынул из положенного наземь свертка узкую подкову, примерил. Пока он подрезал копыта, расчищал особым крючком стрелки – Шерл послушно подавал ту или другую ногу – продолжал:

– Мыслимое ли дело, чтобы сирота в Лэне бесхозной оставалась? А всё эти… Правые словом, тверезые главой. Не дело, говорят, чтобы поганые муслимы девчонку себе в родню забирали. Оба померших родителя из наших были, пускай и Еленка хоть на мирских харчах, да в нашей вере воспитается.

– Всехнее дитя – в Лэне, да и во всём Динане доля неплохая.

– Одно в Динане, иное – в их деревянной деревне. С боку припёка. Греется у чужого тепла, а своего как не было, так и нету.

Кончил обихаживать копыта, стал прилаживать к месту первую подкову.

– Я и взял в кухарки и подмастерья – печь топить, за горном следить, мехи раздувать. Жара кузнечного и иного с младых ногтей не боялась.

Весь этот речитатив наслаивался на протяжную мелодию.

– Подросла, округлилась, первые крови пролились – непонятная сделалась. Я думал на ней ожениться, и она хотела вроде – говорят, не положено. И молоденька, и вроде дочери мне.

– Дядюшка, а с какого рожна ты сам у них оказался?

Он тяжело поднялся:

– Земля это моя. Вот с какого. Раньше здесь жил и теперь захотелось. Потом работы они мне первое время обеспечивали много, и хорошей.

– А позже?

Он снова согнулся в три погибели.

– Прознали, что я боевые клинки отковывал. Для бурых и красных, черных и белых едино. Что, подзабыла разве?

Кардинена коснулась пальцами навершия своей кархи гран.

– Помню. И своей работы у тебя сабли были отменные, и из чужих обломков целое составлял. Неладно отпущенное закалял снова: в жиру, солёной воде и солёной крови.

– Вот насчет последнего они и возмутились особо, – Орхат распрямился. – Палач, говорят, и палачам потакаешь. Но сначала всю поковку забрали вместе с доброй рудой и в расщелину сбросили. Рядом с кузней мы, считай, по своей воле место выбрали. Там и раньше малая лачужка стояла – переночевать бывает способно, коли не желаешь горн поутру заново распалять.

– Что же, правоглавы голой сохой теперь землю ковыряют? Без наконечников?

– Я их по гроб жизни орудием обеспечил. Подмастерьем, опять-таки, не одна Лени у меня работала.

– Это после тех событий она себе мусульманское прозвище вернула?

Леэлу перестала петь: ее и кузнецово колдовство над Шерлом подошло к концу.

– Вовсе нет. Тогда еще было хорошо. Нам приказали гибельной остроты не творить даже в шутку, но других запретов не наложили. Лемехи, резцы да кухонные ножики…

– Полно говорить, – перебила его девушка. – Забирай своего, ина Та-Эль, и ведите другого.

Однако гнедой, едва Сорди подошёл к нему, задрал голову и отпрянул.

– Имя ему какое? – спросила девушка. – «Ни тпру, ни ну»? Или Гнедком кличешь в душевной простоте?

– Не успел придумать. Говорят, Гнедком звали самого лучшего коня в наилучшей книге.

– Всё равно не годится. Он ведь прежнюю кличку помнит, а ты не знаешь. Тебя как величают?

– Сергеем… Нет.

Это сочетание звуков стало мёртвым, плотью без души.

– Сорди.

– Сардар… – позвала девушка. – Так тебя звал хозяин?

Конь замер, повернул голову, но с места не сдвинулся. Угадала девушка или нет – для него это имя тоже не имело никакого него смысла. Как и для Сорди.

– Не годится. Сорди. Сардар. Сардер, вот как. Шерл и Сардер, живые самоцветы. Драгоценные камни в оправе своей сбруи.

Гнедой прислушался. Леэлу черпнула воды из ведра, полушутя брызнула ему в морду, плеснула наземь, потом поднесла ковш к тёмным, мягким губам:

– Пей, Сардер. А напьёшься вдоволь, наденем на тебя добрую обувку: по горам ходить, ввек не сносить.

– Благодарю вас обоих, – говорила Та-Эль, доставая из заплечной сумы кошель и отсчитывая по золотому за каждую деревяшку: такая цена была назначена. – Дядюшка, ты вот что прикинь: тебе одни орудия изо всех оружий оставили, а моему Сорди нельзя сталь за поясом носить, ибо ученик.

– Я тебе еще не всё рассказал, – ответил Орхат, глядя себе под ноги. – Стали правоглавы мою дочку хаять, что истая ведьма на свет уродилась. Почему – сама видишь. Стройно и гордо себя держит, припевки смутные во время дела распевает, всякая живность и любое ремесло к рукам льнут. Слушаются, значит.

– Ведьма – та, кто ведает,

– тихо проговорила Карди,

– Знахарка – кто знает,

Жрец – тот жрёт, а лаечка

Без помехи лает.

– И ещё. Когда я ото всех отделился и высокую цену стерпел…

– Решили, что нечестно с дочкой живёшь. А как же иначе!

– Клевета это.

– А хотя бы и нет – мне-то что в вас, а вам во мне. Твоё мастерство от этого хуже не станет.

Сорди во время этого разговора вываживал рядом обоих жеребцов, стараясь поуспокоить: девушка ушла внутрь хижины, унеся с собой золото и свои заговоры.

– Им тоже в этом ничего, пока мы смирно здесь сидим и с хлеба на воду перебиваемся. Вернуться теперь нельзя: обещали камнями отогнать. Камень в оружиях не числится.

– Угм. Поварёшкой тоже убить можно, если как следует в висок нацелить, – согласилась Кардинена. – И что – так и будете с дочкой смиренников из себя разыгрывать? В том только и бунт, выходит – имя сменить.

– Чего ты от меня хочешь, ина командир?

А она в самом деле командир, подумал Сорди. Водительница Людей, такое имя эхом отдаётся мне ото всех здешних гор.

– Твоего прежнего и настоящего. Нет прокованной стали – сделай мне меч из дуба тысячелетней выдержки. Чёрного дуба. Или у тебя нет резцов: ведь они – запретное железо. Только не ради ли них ты в кузне пламя поддерживаешь? Ах, да тебе даже простым ножом пользоваться запрещено… Вот, от нас возьми. Сорди!

Он понял еще до того, как его позвали по имени. Бросил поводья, достал своего «волчонка» из потайной прятки, протянул Орхату. Не показывать, не отдавать в простоте душевной, подумал мельком. А сколько раз я это уже делал! Только теперь самое истинное для того время. Уж никак не простое и не простодушное.

Кузнец, однако, лишь покачал головой:

– Не возьмёт мой матерьял. И единой стружки не снимет – кусок лезвия враз отщепится.

– Нет. Мы его на кремнях Шерры точили. Всем стал хорош. Так, говоришь, ты вчерне работу уже сделал?

Орхат воззрился на нее, как на безумную. Потом расхохотался:

– Узнал. Только и узнал сейчас тебя – не глазами, нутром. Помнишь, значит, как такие мечи творятся? Семижды семь резцов нужно сменить, прежде чем малый ножик в дело пойдет. Он для самого тонкой резьбы пригоден.

– Скоро докончишь?

– Смотря как дело пойдет. Рисунок под владельца подбирается, по особую песню кладётся. Пока мы с дочкой ее творим, придется вам с учеником помогать по хозяйству. Да и возьму дорого. В прежние времена за добрый клинок брали столько цехинов, сколько на нём уложить можно.

– А нынче главная наша плата – мы с Сорди промедлим идти по своему пути. Остальное уж как-нибудь одолеем – не нищие.

Переночевали все четверо под железной крышей: лошадей не стреноживали, сами от чужих людей отобьются, только бросили им для интереса по охапке из Орхатовых запасов. Тот буркнул: «Сено – это мы корову хотели завести». После этого Сорди ожидал было, что там и грязно будет, как в хлеву, но приятно обманулся: пучки духовитых трав под низкой притолокой, чистое тряпье на широких лавках, стол, выскобленный и вылощенный до блеска. Печь была странного вида: не с высоким челом, но низкая, плоская, крытая поверх внутренних труб серым мрамором. Когда такую в зимнее время протопят, на ней можно, чуть поостерегшись, всю ночь спать в тепле.

На самом восходе кузнец с дочерью заперлись в кузнице – а потом только и выскакивали, чтобы справить нужду. Должно быть, тратили подкожные запасы, готовили на горне, а посуду ставили на наковальню, заметила Карди. Воду в ведрах они с Сорди приносили им с родника и ставили у дверей, себе готовили сами.

Строго говоря, кухарил один он: Карди относилась к еде весьма прагматически. Не отравились – и слава вышним силам, что еще требуется? Соль вредна – так и ну ее, сахара нет, один мед из борти, полученный ценой пчелиных жизней, – обойдемся, манная крупа – вообще дикий манник, и вообще в травках девушкиных лучше не копаться, как бы хорошо ни пахли.

Сорди мигом навёл свой порядок. Перенюхал и попробовал на зуб все корешки – отцы-основатели заставили его заново пройти суровую школу путешественника. Обнаружил бочата с крепко пахнущими маринадами, мешочки с бурым рисом, в который только ягоду по сезону добавь – и получится отменный фруктовый плов. Даже настоящий, мясной, имеем из чего соорудить. Мясо, правда, сушёное, чёрное, как грех, сутки отмачивать приходится, зато чеснок и в уксусе замаринован, и под ногами произрастает в изобилии. Видом на алтайскую черемшу смахивает, но сочнее. Кофе в зернах был у них пока свой.

– Эроский, – пояснила Карди, махнув рукой куда-то за горы. – Такое питьё можно и без помола готовить, если огонь жаркий, а пар острый. Я тебя научу.

Сие было единственным ее вкладом в дело обоюдного выживания – колдовать над напитком невиданной крепости, который по капле стекал в подставленный сосуд. Сушняк для печи-лежанки, воду для мытья, стирки и запаривания овса обеспечивал снова Сорди. Кипятить грязное белье в буковой лохани, бросая туда раскалённые в печи булыжники, «его женщина» согласилась лишь в первый раз.

Хозяйствовать оказалось не таким уж и трудным делом: хотя и не лёгким – зато весёлым. Истинное учение происходило уже под вечер.

– Вот ты об Оддисене и Братьях Зеркала не так мало понял, – говорила Кардинена, лежа на лавке кверху лицом и задумчиво разглядывая потолок. – Что это их я выгородила тогда, догадался, наверное?

– Да.

Сорди сидел на краешке – не след казалось выдать свою усталость перед женщиной.

– Мое тогдашнее руководство с ними напропалую кокетничало, хотя кто у нас с ними не считался! Но это вроде как к Богу в храм. Пристойно и ни к чему такому не обязывает. Помощью заручиться, уверить в благонадежности, самим во имя предпринять нечто не весьма обременительное. Попользоваться информацией. Но вот я… почти случайно.

– Ты сделала куда больше, чем хотели другие.

– К тому же мне удалось понять суть дела, связав многие нити. Те люди приходили на встречу с закрытыми лицами – ну, это отчасти у нас принято, как у туарегов или в Венеции. Маски на все лицо, обмоты, мусульманские вуали. Полиция не обращала своего внимания: проверит разок другой паспорта, сличит фото – в порядке. Выучка там чувствовалась не моя – те мои шпионские курсы были слегка недоношенные. Хотя вот наш сэнсей – это, по-японски только называлось, какая тут Япония. Скорей всего, тюрок-эмигрант с сильной эроской роднёй. Со всеми слушателями разведшколы ладил – одну меня обучал безо всякого снисхождения.

После офицерского училища – это, как ты понимаешь, много позже – мне, лейтенанту, придали отряд верховых в две сотни сабель: снова тюрки местного розлива, между собой говорят на каком-то диком наречии. Их старший, Керт, меня вмиг узнал, хотя после замка Ларго на мне порядком мяса наросло.

– Из хороших парней, как ты говорила?

– Из них самых. Вроде комиссара, если ты в детстве Фурманова читал. Но не совсем. Даже вовсе нет. Мои подчинённые были не идейными бойцами – за монету нанялись и десятину добычи. Воинскую хоругвь, правда, целовали, зажав конец в кулак. Двойного смысла не пугайся – они сами тем втихомолку похвалялись на все мыслимые лады.

– Сухопутные каперы. Кондотьеры.

– Точно. Насчет самого Керта до сих пор сомневаюсь, что из зеркальщиков был, но вот ходил при нем, а потом и при мне в ординарцах такой Дэйн. Не по чину интеллигентный, не по месту фехтовальный виртуоз, хотя у нас в Динане попадалось и кое-что похлеще. Исконные дворяне, понимаешь, под красно-зеленым знаменем. Знакомо?

– Военспецы и перебежчики от батьки Махно.

– Угм. Так вот, когда Керт ввёл меня во власть, а сам отодвинулся на второй план, попросился этот Дэйн со мной поговорить. А о чем, я тебе сейчас доложу в тех же самых подробностях. Ты поменьше моего знаешь, так что заплата в самый раз к месту придётся.

Карди повернулась к нему лицом:

– Да не жмись к краю, расслабься поудобнее. Тебе с одного раза всю информацию вызубрить положено. Эта история началась в веке примерно одиннадцатом-двенадцатом. Тогда Динан распался на четыре части, каждая со своей особой культурой, мировоззрением и экономикой, а те – на мелкие и мельчайшие княжества. Вот тебе примерная диспозиция на тот момент. Лэн – горы, гордость, чистое христианство и ислам. Эрк – леса, вольные лесники, католичество смутного облика, ближе к старинному ирландскому, вольные портовые города и торговля со всем светом. Эдин – это вроде как частичная анаграмма Динана или наоборот, не знаю, – влажные степи, живописные озера, как в Карелии, портовые города пониже сортом, чем эркские, и знаменитые на всю страну лошади. Крупнотелые, вальяжные – хороши для парадов и парадных упряжек. Да нет, я не совсем справедлива: неплохая порода, если ее с натуральными степнячками смешать. Ну, эдинские живописная и архитектурные школы задавали тон всей стране. Города мастеров, однако. Эро…Сие на особицу. Керт был как раз из тамошнего приграничья. Глиняная степь, почти пустыня, только вместо верблюдов кони. Такие, как у Тэйнрелла. И сугубый ислам. Первоначальный.

Вообще-то здесь у нас все по чину пришельцы, хотя даже самая первая волна не застала пустой земли. А о некоей «древней вере» и древнем божестве с двумя ипостасями, мужской и женской, Тергом и Тергой, – как тогда говорили, так и по сей день говорят. Из варяжской земли, от склавов, от англов, саракины, побочная ветвь Джучиевичей на саракинского дела кораблях… Все, кто умел хоть деревяшку оседлать, по пословице. И у каждого была своя наболевшая, своя выстраданная вера. Вот какой расклад получился – хоть веками воюй, особенно после того, как государи страну и власть меж собой поделили.

И вот тогда наиболее умные и дальновидные решили соединить свою мощь в попытке обуздать хаос, силу низведения. «Наш Динан – расколотое зеркало», – это именно с той поры началось. И опознавательные знаки: стеклышки, кольца, наручи. О них потом. Исходная цель – объединить всех древней верой, которая просвечивала-таки из-под всех чужеземных одёжек, – быстро показала свою несостоятельность. Нельзя сплавить осколки хрусталя без швов. Да и не нужно: то, что происходит, – должно произойти. Важно следить, чтобы всё это протекло с минимальным ущербом. В сплоченном монолите нет ничего помимо бедности. По сравнению с этим даже война – благо, если она соблюдает некие правила.

– Прости, это так ни с чем не сообразно…

– Планета Земля слишком надышалась христианского воздуха. Который нисколько не мешал вести игру вообще без правил. Всё для фронта, всё для победы. Мы за ценой не постоим. Кто не с нами, тот против нас. Заменить смертную казнь кнутобойством, по сути еще более немилосердным, – знак безусловного прогресса. Узнаёшь исторические прецеденты?

– Ну, допустим. По крайней мере, я запомню. Карди, я читал о необходимости агрессии для выживания человечества. Экстремальная ситуация, ради которой это всё упорно сохраняется, невзирая на усилия по ее искоренению.

– Не будь слишком умён. Оддисена над этим не задумывалась: просто внедрилась во все поры общества. Сражалась на всех сторонах, не особо щадя и своих членов. Стремилась облагородить поступки, привить даже и крестьянам зачатки кодекса чести. У купцов и вообще горожан они возникали сами: ремесленно-торговое дело поневоле должно вестись порядочно, иначе на потомков его не хватит. В правительстве братьев было немного и не на самых высоких постах, в дипломатах – постольку-поскольку, зато среди монашествующих – добрая половина. Оттого и ереси более поощрялись и приводились к общему знаменателю, чем искоренялись. Братья – мастера соглашательства.

– А теперь главное, – Кардинена поднялась, села рядом с учеником. – Дай-ка мне вон тот лоскут свежей коры и уголёк.

Он послушался.

– Смотри.

Она провела на бересте, положенной между ними на лавку, почти идеальную окружность.

– Вот вся Оддисена. Я рисую внутри еще один круг. В нем те, кто помогает своим друзьям, выполняет их просьбы, не особо вникая в их смысл и только чувствуя, что работают во имя человечности, добра и блага. Их много, их очень много, это ими живо наше общее дело. Нелегко сделать добро престижным, однако если работать над менталитетом веками…

– Провожу внутри круг поменьше. Те, кто знает. Большой соблазн для иных – помочь добру, мало чем рискуя и не обременяя себя особенными клятвами. Игра подростков в рыцари. Или в рекруты Оддисены. Это оно и есть, но не больше. Лишь одному из тысячи новобранцев дано стать солдатом по призванию. Даже не воином по своей сути – просто хорошим профессионалом. Ловишь разницу понятий?

– Малый круг. Его именуют страта. СтратЕны – воины Зеркала. Их обучают, подвергают инициации, с них берут строжайшую клятву. Это не постоянная армия. Они могут жить обычной жизнью, пока их не позовут, но всякое их дело посвящено Братству. Ну, как ты понимаешь, среди воинов должны быть свои рядовые и свои офицеры. Тут получилась некая оригинальность. Круг военачальников, домАнов, как принято их называть, – непременно люди, связанные с армией, разведкой и спецподразделениями. Если они не при официальном деле, то лишь по требованию светского, так сказать, начальства. У них закалено тело и изощрен ум, особенность их – они умеют управлять людьми, причем на самый различный манер. Есть доманы различных уровней и подуровней: так называемые «высокие» и «низшие». Не высшие и низкие, запомни тонкость. В жизни пригодится…. Так вот. Вся достаточно сложная иерархия доманов, стратенов и помощников, гораздо более сложная, чем следует из моих слов, подчинена легЕнам. Духовным вождям своего рода. Их мало: девять, реже двенадцать. Эти управляют не собственно людьми, как доманы, но сферами их деятельности: науками, обороной, прикладной медициной, свободными искусствами. Курируют, направляют. И судят. Девять или Двенадцать объединены в Совет, во главе которого стоит старший леген, но они могут поставить над собой еще и магистра – в тех редких случаях, когда Братству необходимо совершить нечто выходящее за рамки. Когда меняется не одна тактика, но и стратегия. Запомнишь, мой ученик?

– Запомню. Хотя вряд ли мне придется здесь столкнуться с магистром, хотя бы и бывшим.

– С бывшим? Никогда. Скорее уж с бессмертным. А вот теперь пойдет самое главное. Братство Зеркала всегда подчинялось трем законам. Не смейся – это далеко не роботехника. Первый. Для того чтобы подняться на высший круг, нужно пройти через низший и основательно проявить себя на нем. Второй. Ни один пост не дает никаких привилегий, кроме одной: чем больше твоя власть, тем выше и ответственность за то, что совершено силой и авторитетом этой власти. Третий. Братству клянутся в верности навсегда. Пребывание в нем кончается вместе с жизнью – и этот закон обратим.

– Теперь я понимаю. Что же даёт… давало Братство тем, кто вступал в его круг? Сознание того, что ты творишь благо?

– Вовсе нет. То, что сделано из самых лучших побуждений, легко оборачивается темной своей стороной. Никто из людей не знает, чем обернутся его дела, более того: отделить лицо от изнанки бывает невозможно в принципе. Нет-нет, самое опасное обаяние Братства – в нем самом. Быть в кольце сплетенных рук и чувствовать, что ими многократно возрастает твоя сила. И находиться в круге Суда. Не того, что по ошибке именуют Страшным. Доманского или даже легенского, если повезёт такой ступени достигнуть. Как-то получалось, что соблазн ответить на некий вызов с полной ответственностью и достоинством перевешивал все прочие неудобства.

Сорди поднял с пола упавшую туда схему и рассеянно повертел в руках.

– Что молчишь, ученик? Задавай вопросы, пока можно.

– Ты говорила о здешних аборигенах так, будто бы они жили здесь от Адама и даже до него. И в то же время – все вы пришельцы. – Да кто же из земли выродился, кроме самого Первочеловека? Любой из нас откуда-то приплыл. Все мы странники на земле – это и есть главная вера и предназначение.

– Тогда вот еще. Ты все время сбиваешься, переходя с настоящего времени на прошлое и наоборот. Отчего?

– Хитрец. Сочти сие риторическим приемом.

Она вытащила бересту из его рук и бросила в открытую печь, прямо на тлеющие угли.

– Спать ложись. А трубу, так и быть, закрывать не станем. Не будет у нас в доме сегодня гостей – все вокруг кузницы роятся.

С этими загадочными словами она задула светец и ушла на свою постель, оставив ученика в полнейшей темноте и недоумении.

Дни шли за днями, а из кузни так ничего и не появлялось: будто обитатели померли над своим тайным занятием. Сорди и его учительница не говорили больше ни о каких тайностях, только ели, спали, прогуливались по ближним окрестностям верхами, чтобы лошади не застаивались, и чистили последним шкуру до блеска.

Через неделю дверь отворилась.

Орхат бережно, как младенца, вынес на протянутых руках нечто узкое, истемна блестящее, выложенное поверх такой же длинной тряпицы.

Чёрный меч, слегка изогнутый. Бокэн. Без гарды и обмотанной шнуром рукояти – ну да здесь в самом деле не Япония. Рукоять, странно неровная, мягко переходит в плоскую часть с необычно широким долом. С одной стороны клинок сходит на нет – лезвие кажется тонкой нитью. Зато с другой…

Что это такое?

Неровности слагаются в осмысленный рельеф. Длинное туловище кольцами обвивает рукоять, кожистые крылья пригнулись книзу и защищают дол с обеих сторон, трапециевидная головка плотно прильнула к обуху.

Крылатый змей.

Не знаешь – не увидишь. Стоит угадать намёк – оберег являет себя во всех деталях, даже чешуйки видны, даже перепонки на крыльях, а тонкий язык, кажется, готов затрепетать, выпуская на волю пламя.

Высочайшее мастерство. Неужели это сотворено простым ножом?

– Вот ваш меч, – сказал кузнец. – Дочери понадобилось четыре дня, чтобы увидеть его знак, и три – чтобы проявить. Теперь сила ее вконец оставила. Берите клинок, забирайте работу, а насчет платы сторгуемся.

Сорди подошел, принял и то и другое. По кивку Кардинены убрал нож за пазуху в его обычное поместилище, меч хотел заткнуть за кушак…

Надо же – забыл, что всё время ходит неподпоясанный. Да и то – куртка больно жёсткая, в складки не берётся.

– В придачу к такому мечу нужно влагалище, – сказал Орхат. – Бери, чего уж там.

Это оказался футляр будто бы из гладкой кожи, с застёжкой вверху. По всей длине шел ремень – перекидывать через плечо или за спину.

– Шёлк, – пояснила Карди. – Знаменитая лэнская парча с вотканной в нее воронёной сталью. Нитью и узором внутрь повернута. Внутри такой оболочки меч еще больше выглаживается. Моему, по счастью, такого не нужно – сам себя, можно сказать, держит.

Забрала клинок у Сорди, спрятала внутрь и подвесила на ученика:

– Вот, теперь хотя бы вид у тебя достойный. Владеть сумеешь?

– Не уверен. В университете было спортивное, на эспадронах.

– Мигом вспомнишь, как только прижмёт. Ухватки тут, по правде, иные требуются.

– Платить-то чем собираетесь, всадники? – спросил кузнец добродушно.

– Ради тебя с пути сошли, – ответила Карди с некоей философской интонацией. – Говорила в прошлый раз. А плату не с меня – с тебя взять нынче приноравливаются.

Она подняла взор к небу, виднеющемуся в ветвях деревьев, и продолжила:

– От греческого огня уксус весьма хорош, куда сильней песка. Только мы с учеником все твои маринады от безделья потравили. Вон это что – снова не оружие, скажешь?

И тут все четверо увидели воткнутую в толстенные бревна хижины стрелу с рыжим трепещущим флажком на конце.

VII

Куда раньше, чем Сорди успел сообразить, что к чему, кузнец выхватил откуда-то здоровенные длинноручные клещи, выдернул ими стрелу с горящим охвостьем и ткнул им в кучу литейной земли.

– Простое пламя, не паскудное, – впопыхах объяснил он.

– Объявление войны, – кивнула Кардинена. – Положим, такого у них может быть много, в отличие от снаряженных стрел.

– С пустыми наконечниками из глины, – кивнул Орхат. – Чтобы разбивались и из себя горючую дрянь плескали.

– Наследие Рума, – подтвердила она. – Вместе с верой обрели. Интересно, десяток или больше? Или вообще полный горшок такой прелести, а рядом катапульта?

– Выбери жизнь вечную. То есть второе, – хмыкнул он.

Сорди ошарашенно следил за теологической дискуссией, пока в руки ему не ткнули вторые клещи, поменьше.

– И старайся всё-таки это подальше от одежды держать, – поучала Карди. – Жаль, не довелось тебе во вторую мировую зажигалки на крыше дома тушить – опыта бы солидно поднабрался.

– Инэни, – проговорил Орхат, – не нагружай мальца, мы с тобой вдвоём отлично справимся. Или втроём – вообще никак и нисколько.

– А что, и верно. Когда посылают лёгкий фламмер – значит, хотят переговоров. Ученик, бросай назад инструмент. Пойдешь ты. А мы тем порядком.

Он коснулась было навершия своей кархи, потянула кверху – легко ли вынимается. Однако передумала: забросила в ножны.

– Ученик.

– Я.

– Когда отправишься в лес, хорошенько вызнай, кто они. Верно ли, что правые, и чего от нас хотят. По пути вынь белый платочек и маши всё время, понял? Если будут говорить банальности – не прерывай. Смотри на лица: знакомы ли или не весьма. Типа – те, кто умер или перенесенные параллельно. Да, прости. Когда пойдешь на переговоры, твоё дубовое чудо брать с собой не стоит. Пусть думают, что оба клинка стальные.

Протянула руку и сняла бокэн с его плеча.

– Они ведь за оружие на нас ополчились.

– И распрекрасно. То, что доктор прописал. А пока ты им зубы заговариваешь…

Она достала откуда-то изнутри тот арбалет: изящную игрушку, которая незаметна даже в подзорную трубу, если она у противника имеется. Наложила стрелку, нацелила в зенит.

– Это же убьёт.

– Ну и характер тебе достался. Подумай: они чего хотят – на чай к нам напроситься? Да утешься: не им вовсе предназначено. Так через крепостную стену стреляют, чтобы влетело аки глас с неба.

Карди подцепила тетиву своим когтевидным кольцом и натянула. Болт вырвался с негромким жужжанием – и ушёл из виду.

– Порядок в частях. Стираная тряпица имеется, ученик? Ага. Вот и пошёл. Гляди, не мешкай там особо!

Сорди хотел предупредить, что нож так и остался при нём, – это правильно? Но решил, что не стоит донимать старших буквализмом.

Лес начинался почти сразу от порога – когда шли, Сорди всё дивился, как это здешний кузнец с дочкой не боятся тесноты и темноты. Но – странное дело! Такое же чувство было у него самого. Чем дальше он уходил под кроны здешних дубов, тем спокойней ему казалось. Широкие полотнища света, ниспадая сквозь трещины в облаках, всё чаще спускались с корявых ветвей до самого низа, в них кружилась пыль или пыльца, золотыми змейками играли блики невидимого солнца. Идти было мягко: тропа заросла мхом, широкие подушки его вздымались по обеим сторонам, как на купеческой постели. Рисунком мох напоминал кукушкин лен, белёсостью – сфагнум, но мелкие сиреневые цветы были будто взяты от ручной камнеломки. Их узор, бегучий узор травянистого покрова завораживал и покоил, обещал нечто…

Сорди еще пребывал в мечтательно расслабленном состоянии духа, когда вдруг на него наложили руки и потащили в сторону от тропы.

– Надо ведь, какой живучий, позорник, – говорил один, накидывая ему на лоб и глаза повязку. – Куда его, Миха?

– Говорили – прямо к патриархам. Они его издаля опознали.

Резиденция правоглавов была расположена со смыслом: лес отстоит от поляны со всех краев метров на сто – для безопасности. Пни указывают на недавнюю порубку, светлый холст палаток – на опрятность, коя превозмогает и стремление к истинно воинской маскировке. Ага. Их тут не менее сотни, думает Сорди. В справной одёжке и с арбалетами – охотничьими, дальнобойными. То-то стрелка показалась коротковата для обычного лука. Молодые все парни и вроде бы незнакомые. Я их не застал: уже или еще?

Все это проговаривается внутри него так быстро, что не успевает обрасти звуковым мясом и колыхнуть голосовые связки.

Палатки выстроены в круг, почти идеальный; посередине горит костёр. Внутри огня гулко булькает в котле некая жидкость.

«Вот это как раз оно, – отчетливо говорит себе Сорди. – Тот самый огонь, которым они хотят устрашить ведьму и ее потатчиков. Дабы впредь неповадно было».

Он невольно сбивается на речевой стиль прошлой своей жизни.

«Только это не рецепт Калинника и даже не арабская горючая смесь: тут состав попроще. Подогревают и умакивают кончики болтов, как дикари – в яд. Загорается и поджигает при сильном ударе».

Как он сумел такое определить – Сорди и сам не знает.

Трое вождей – в самом большом шатре. Вышли оттуда навстречу, как-то клочьями думал Сорди. Кирилл, Мефодий, Иван. Имена не настоящие, к ним даже отчества вроде бы не полагается. Даны в честь Священного Великобуквия.

– Приветствую, Сергей Вячеславич. Это ты будешь переговорщик? – вещает Иван. Он, как и все здесь, помолодел лет на десять, окладистая борода распушилась. Другие тоже немало похорошели: шкиперский лицевой оклад Кирилла потерял все седые волоски, и теперь ясно видать, что святоотец Кир – рыжий от природы. Длинные белые волосы Мефодия не заплетены в косу, отчего-то сие кажется гостю диким. Любопытно, удивлены эти трое своей метаморфозой или сочли воздаянием за добродетели?

– Я парламентёр, – поправляет Сорди. Исправлять имя смысла нет.

– Видим, как же. Чего ж ты за не своих говоришь и своей холёной шкуркой ради них рискуешь, брат Сергей? – говорит старший из отцов.

– За постой ковалю с дочерью плачу, Мефодий Андреевич, – спокойно отвечает Сорди.

– За постой или за работу? – спрашивает уже Кирилл. Ага, непочётное прозвание задело не одного Мефодия – всех троих. На самом деле он самый обычный Николай, даже Колян. Мефодий – Мстислав. Иван зато – Бенедикт. Венедикт Фёдорович.

– За работу тоже. Коней подковывали, – отвечает Сорди спокойно.

– Далеко ли собрались с твоей… мужедевицей? – спрашивает Иван, пока руки Сорди закручивают за спину. Обыскивать, наверное, собираются.

– Если вы ее определили, значит, и насчет всего прочего без меня знаете. Или у вас одна только подзорная трубка, а слуховой нет?

Нарочитое оскорбление: намёк на дряхлость и ветхозаветность троицы. Не зря ли, соображает пленник. Нет, не то. Не слишком ли рано? Здесь, в этой гущине, и первая, может статься, не работает. Бинокль висит на шее одного из младших – новенький, вполне солидного вида, но оптику по одной внешности вроде не заценишь. Впрочем – не самая продвинутая, наконец решает Сорди.