Текст книги "Костры Сентегира (СИ)"

Автор книги: Татьяна Мудрая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

– Обычай велит оставить взамен что-нибудь лишнее, – сказал Сорди. – Ты же на ходу вся греметь будешь, как ведун бубенцами.

– Сделано, приторочено и вообще не твоя забота, – сухо ответила женщина. – А ты знаток здешних порядков, как я погляжу. Дай-ка присядем на дорожку – тоже привычка неплохая. Родом из твоей матерней землицы, однако.

Они опустились наземь – и началась беседа: поток вопросов, которые задавались с непонятной целью и требовали немедленного и четкого ответа. Стоило мужчине задуматься, как перстень с когтем, повернутым к основанию среднего пальца, начинал постукивать по каменному сиденью – живое напоминание о дальнобойном арбалетике.

– Всё, можешь быть свободен, – заключила Карди, когда он уже было решил, что его решились вконец уморить. – То есть вот прямо сейчас будем выбираться отсюда – загостились. Как я поняла, социальная антропология, психология масс и учение о коллективном бессознательном у вас в универе шли как факультатив?

– Да, причем я ухитрился получить зачёт по всем трём. Этнология была обязательным предметом, я упомянул?

– Здесь, уже после эмиграции, правоглавы заставили тебя изучить пару-тройку горных лэнских диалектов в придачу к общенациональному эдинери – так называемому «говору лесов и степей».

– Они тут в стране Динан, все похожи, – объяснил Сорди. – Небольшие различия в словарном запасе и произношении. Вот у тебя – ну, насчет слов молчу, это неважное дело – но какая-то акцентуация необычная.

– Профессор Хиггинс, тоже мне, – поморщилась Карди. – В верховой езде тоже: зарабатывал на спорт королев репетиторством и в дни бегов не вылезал с ипподрома.

– Виноват.

– Надо бить себя в грудь и причитать: «Mea culpa, mea maxima culpa», и всё пройдет, – усмехнулась она. – Что, такому тебя твои безгрешные собратья не учили? Ничего, здесь это лыко тоже в строку, хотя ставки в игре здесь другие, а лошади нам пока и вовсе не по рылу.

– Я бы и не сумел верхом по таким тропам.

– С хорошо обученным конём сие не так трудно, как тебе кажется. Так вот. Я думаю, не взять ли тебя в подмастерья. В ученики или там оруженосцы. Без высшего руководства тебе с Лэном и горами не разобраться и вообще не проживёшь и недели. О том я уже говорила, по-моему. Так вот тебе пища для размышлений. Ученик соблюдает три основных правила: не надевает «смертного железа», не задаёт вопросов, пока мастер не спросит, исполняет приказ старшего тупо, слепо, безмозгло и так далее. Ибо пока включишь разум – напрочь лишишься его вместилища и седалища.

– Я обязан подумать или сразу соглашаться? – спросил Сорди.

– Пока я прямо не предложила – нет, конечно. Думай сколько влезет. Мы оба ничем друг другу не обязаны, даже самим фактом существования.

– Значит, ты мастер?

– Раз при долгом клинке – да, конечно. С перерывом на тот случай, если его возьмут украдкой. Только не спрашивай, прошу тебя, что именно делают с сабельным вором, когда поймают.

Когда дошли до выхода, оказалось, что брошенная накануне одежда обратилась в кружево.

– Крепко ей досталось, – отметила Кардинена. – Что значит – мёртвая материя. А ведь вещи чуть сдвинули, заметил? Еще раз посмотри и вспомни, как они легли раньше. Явно кое-кто желал в гости напроситься.

– Как мы пройдем наружу?

– А вот это без проблем, – сказала она, отодвигая тряпье от выхода и возвращая погашенный о землю факел на прежнее место. – Проблемы потом начнутся. Видишь – светает впереди? Чуть погодим, пока не разъяснится полностью, – и вперед без страха и упрёка.

Так и получилось. Что бы там ни было; кислота, яд, волшебство или простая биологическая сингулярность, – работало оно лишь на входе. Слишком умно для травы, слишком выгодно для человека.

Когда выбирались из зева, ему почудилось, что спина женщины чуть напряглась. Потом отпустило.

– Не здесь, похоже. Чуток впереди, – пробормотала она себе под нос.

Сорди не посмел переспросить, про что это она – очевидно, втайне примеривал на себя роль ученика. Некая странная лёгкость овладевала его душой и телом. Несмотря на тяжесть верхнего одеяния, на то, что вздетые на плечо сумки превращали обоих в горбунов, а сабля, понемногу съехав на левый бок и заторчав как помело, придала облику его спутницы нечто ведьминское, – тропа как бы сама стелилась под ноги всеми своими извивами, а холодный воздух прочищал лёгкие. Где-то неподалёку ручей плескал воду из одной ладошки в другую, и высоко вверху, над кронами дубов, деловито переговаривались птахи. Ветви там, в безличной голубизне и светлых облаках, будто сами завивались в гнёзда. И поникшая от росы трава, такая длинная, что путалась в ногах и ложилась на гравий…

В самом деле, гнездо в кустах обочь тропы. И в нем два беловатых в алую крапинку яйца. Сорди нагнулся, взял в руку одно – тёплое. Свежее. Когда-то мальчишкой он такие яйца с удовольствием пил…

Но тотчас в бок ему воткнулось нечто вроде хорошо заточенного шила.

– Положи на место. Вот так, плавно, и попробуй только мне раздавить. Я тебе что приказывала – кормиться лишь тем, что само на тропе появилось. Или ты настолько голоден? Одинокая вдовая самочка только отошла чего ни на то поклевать – а тут нате вам!

Сорди отстранился:

– Я считал, что у тебя нет другого оружия.

– Это не оружие, а бамбуковые спицы для моих дамских рукоделий. Нет, ввожу новое правило для ученика: мастер говорит только раз и только после первого нарушения. Притом запечатлевает свои слова заушением или чем покрепче. Как отец Бенвенуто Челлини, когда тот мальчиком увидел саламандру, пляшущую в огне камина. Чтобы навек запомнилось.

– Но я пока не ученик?

– И моли своего христианского Бога, чтобы так оставалось подольше.

Карди помолчала и добавила не так жёстко:

– Дурень, яйца были насиженные. Тебе ж не надо, чтобы в животе малиновки щебетали?

– Эти птахи, по-моему, гнёзд на земле не сооружают.

– Значит, то была сумасшедшая малиновка.

Дальше оба шли молча, но так быстро, что Сорди не мог как следует подкормиться и тем, что было ему положено по договору: только успевай переступать через плети куманики, что пытались переползти через дорогу – ягоды на них вызрели как-то уж очень рано, – или подушки мелких, похожих на строчки, грибков. Усталости, впрочем, он не чувствовал совершенно, несмотря на то, что тропа резко повернула в гору, и даже слегка удивился, когда его спутница, что двигалась впереди широким шагом, велела ему отойти к плоским валунам, которые высились поодаль.

– Кремнёвые желваки. Твой ножик подострим, а заодно и бритву.

Сорди невольно провёл ладонью по щеке – гладкая, точно у младенца. Вроде бы и не так удивительно после такого краткого времени – и всё-таки…

Кардинена, руководствуясь некими неведомыми соображениями, забрала у него «волчонка», а ему бросила изогнутое складное лезвие и странный брусок – не тонкого наждака, а того же камня, что под ногами.

– Вот, поправь пока на оселке. Это более для тебя привычно?

Сорди хотел было сказать, что эти две вещи совершенно не подходят одна к другой, но с первого движения убедился в обратном: сталь бритвы оказалась мягче и податливей камня и легко брала заточку. «А сабельку и сама не гладит, и мне не даёт – нет нужды или просто я того не достоин? – подумал про свою старшую. – Не сумею, и верно».

Камни оказались хороши и с другой стороны – широкие искры, что отлетали в нарочно расстеленный перед женщиной сухой мох, подожгли его. Карди тотчас огородила место булыжниками, велела поддерживать огонь таким же мхом, что, видимо, оставался с прошлого сезона, и, пока костерок разгорался, наломала в него веток. Чуть позже она водрузила над костром котелок на железной рогатке и засыпала туда круп, по всей видимости, более тугоплавких, чем утренний кускус. Все необходимое появлялось как бы по первому зову и без затраты сил: вода из родника, сухостой, даже сам огонь.

Когда оба поели и ополоснули каждый свою чашку, а Карди вытерла котелок травой, она спросила:

– Ты стал очень скромен. Разве тебя не удивила повсеместная, так сказать, податливость здешней натуры?

– Я над этим работаю.

– Гм. И к какому выводу пришёл?

– Если бы я погубил птенцов – такого бы не было.

– Ой. Уж больно вглубь ты зришь, отрок. Нет, каннибализм сразу бы обстановки не ухудшил. Здесь, в стране Динан, Стрела Аримана далеко не летит. Ормузд ее на лету перехватывает.

– Ты уверена, что я читал «Авесту», Карди?

– Ну, про второе правило термодинамики и закон возрастания энтропии, уж верно, слышал. Так вот, здесь это работает иначе. Далеко не так фатально. Земля, не отягощённая злом…

Она поднялась, отряхнулась от налипшего на мантию сора.

– Кстати, ученик не имеет права спрашивать, но вполне может намекнуть этак обиняками. «Какая чудесная погода», скажем. Или – «Раньше я не видел таких высоких снежных гор, как эта, далеко в распадке».

– Раньше я не видел таких прекрасных заснеженных гор, как эта, далеко в распадке. Это ведь пик Сентегир, самый высокий в центральном хребте Луч.

– Именно. И могу тебя обрадовать, Сорди. Мы как раз туда и направляемся.

Ее рука указала на широкое острие серебряного копья, что вырвалось из курчавой иссиня-зеленой шкуры окрестных склонов.

– Как близко. Но я по опыту знаю, что это лишь иллюзия близости.

– О, никак, в тебе самозародился юмор? Дойдем, не бойся. Причём именно что вместе. Но – сама не знаю когда. Как придется. Или через неделю, или через месяц, или через годы. И что там нас ждёт – тоже заранее не предскажешь.

Снова дорога, но уже не такая лучезарная. Словно устаёт вместе с путниками и не так охотно стелется под ноги и высылает подарки. Липнет к подошвам, словно хочет уйти вместе с путниками к мифическому Сентегиру. И солнце держится совсем близко к земле, кровавит ее своим светом.

Кардинена оборачивается:

– Устал, я вижу. До такого же странноприимного места, как прежнее, идти немало, а наверху придётся спать посменно. Только ведь ты не выдержишь бдения. Не оправдаешь. Скажешь, нет?

– Мне приходилось долго не спать. Но уши у меня не чуткие на природный шум и нескоро такими будут.

– Может быть, и скоро. Иным хватало недели…

Вдруг женщина оборвала себя:

– Вот оно. Держись чётко позади и не вмешивайся нипочём. Волосы наружу выправь.

Но Сорди не успел. Ничего. Ибо из-за ближнего поворота выехали люди. Конные.

Оружие и одежда почти такие же, как у Кардинены. Первое – нарочито щегольское, второе выглядит небрежно, как наряд записного денди. Ягмурлуки вот не бурые – чёрные. Все темноволосы, темноглазы и бороды скоблят, наверное, кремневым топориком. У старшего кос даже две, разделённые пробором, – так изобильны; проседь мешается в них с еле заметной рыжиной.

– Привет тебе, Тэйнри.

Он кланяется едва ли не в пояс – серая прядь, что выпала из причёски, почти касается седельной луки.

– Здравствуй и ты, Карди. Я пришёл ради мира и блага.

– Вижу, благородный вождь. Кто бы в том сомневался.

– С миром и благом – оттого, что у тебя ученик. Приёмный сын, что защищает своего мастера, как младенец – свою мать. И ученик воистину прекрасный! Тонкая кость, карие волосы с примесью золота, серые глаза. Обновление крови всему роду Борджэге.

– Неужели заберёшь? Полно тебе.

– Знаю-знаю, что не по нашему обычаю. Хочу обменять. Один из твоих кешиктенов…

– Нет у меня гвардии, ты знаешь.

– Нет при тебе. Ладно, не буду спорить. Тайно и беззаконно за тобой пошёл, ибо хотел охранить. Я его уступаю – ты отдаёшь права на юнца.

– Плохой обмен. Без чести. Нет.

– Ты даже имени не захотела спросить.

Кардинена кивнула:

– Да. И ты не называй. Для записного карточного игрока все пальцы на руках одну цену имеют.

– Биться за пленника, значит, не станешь, Кардинена Та-Эль бану Терги?

– Нынче не стану, Тэйнрелл бану Борджегэ. И не проси.

– Что же, ходите невредимо. А захочешь на него посмотреть – препятствовать не будем и дороги назад не загородим. Только не медли, Карди.

– Благодарю тебя, Тэйн.

Всадники поклонились уже все – и исчезли в зарослях.

– Поторопимся, Сорди. Неприкосновенность мне они гарантировали, а ты и так ее, выходит, имеешь.

Он не спросил, почему: дисциплина на него давила или шок от опасной встречи? Кардинена шла впереди невиданно широким шагом, уже не по тропе – перепрыгивая с камня на камень и балансируя с риском провалиться в щель или сорваться с обрыва. К своему изумлению, он поспевал за ней почти без труда и с той же ловкостью.

Наконец, оба остановились на выступе вроде того, откуда Сергея сняли при помощи пояса.

– Хочешь смотреть – на, орвьетан проглоти, – женщина выпростала из фольги, протянула назад крупную пилюлю. – Шевелиться нельзя, кричать нельзя. Портить моему человеку настроение – тоже.

Внизу, вокруг небольшой арены, собралось почти все племя – бану Тэйнрелла. Полузабытые определения и различия из тех, что заставляли Сорди учить в самом начале несостоявшейся миссионерской карьеры. В этих местах в ходу пограничные стычки, говорили ему, каждый род мнит себя племенем, а скопище родов – государством. Угоняют табуны, воруют скот. Режутся в споре на саблях один на один. Нечестивцы. А самый Вавилон – город по названию Лэн-Дархан, средоточие трех вер. Современный с виду, набитый благами цивилизации, сплошные театры, библиотеки, мечети да синагоги с костёлами, а храма нет ни одного. Гроб повапленный.

Внизу двое юнцов, похоже, простые воины, застелили круг толстым сукном или войлоком. Вынесли саблю вместе с поясом – такие здесь называются карха-гран, тяжелая сабля, вспомнил он. У степняков, что захаживают в горы, – кархи-мэл, злые, малые сабли, по виду – круто изогнутые серпы.

Клинок бережно и с почтением обнажили. Из ковшика облили его по всей длине струйкой чистой воды.

«Я видел похожее, – сказал себе Сергей. – Фильм по книге «Последний…»

Он не успел додумать название. Из-за рядов внутрь круга вышел человек с совершенно седыми косами, в рубахе распояской, но руки свободны. Владелец «погибельного железа», понял Сорди. Тот самый пленник.

– Иштен, – пробормотала женщина так тихо, что ее спутнику показалось, что он слышит ее мысли. – Погано, да хоть не самый гроб.

Подошёл Тэйн, приподнял конец одной косы. Что-то спросил Иштена – тот покачал головой. Тогда один из молодых подвёл нагую саблю лезвием к затылку и, чуть повернув к себе, поддел обе косы изнутри – они упали с лёгким шелестом, будто лист осенью. И, перехватив за лезвие, вручил клинок вождю вперед рукоятью.

– Не захотел, чтобы за волос удерживали. Самого большого почёта для себя пожелал, – снова объяснила Кардинена будто бы одной себе.

Иштен стал на колени – спокойно, истово, будто в церкви.

Тэйн занес саблю над вытянутой вперёд шеей и резко опустил.

Сдавленный то ли крик, то ли нервный хохот вырвался из глотки Сергея, его спутница мигом перехватила его ладонью поперек лица и оттащила упавшее тело от края пропасти.

– Нет, это почти смешно – его стало так…так мало!

– Не закатывай сцен, мальчишка. Уходим, живо!

Там, внизу, до странности куцый обрубок, оставшийся от живого человека, прикрывали алой мантией. Тэйнрелл почтительно обтёр саблю тряпицей, одел в ножны, заткнул за широкий пояс. Но этого не видели оба.

Немного погодя Кардинена, лёжа рядом на камне и приобняв за плечи Сорди, который и в самом деле бился в тошнотной истерике, извергая из себя всё, что можно, и еще кое-что сверх того, приговаривала:

– Ну вот вышло так – прижгло тебя до времени. Это пройдет, только чуток перетерпеть надо.

– Если бы знал – сам бы пошёл к этому бандиту.

– Тебе у Тэйна бы преотлично жилось. На первых порах – скорее любимец, чем любовник. Нашему главному ремеслу стал бы обучать: всадник и следопыт от Бога, фехтовальщик от дьявола, как у нас говорят. Я ему и то по большей части уступаю. Дали бы тебе полную волю гулять – хоть с такими же юнцами, хоть с девицами. Слышал насчет обновления рода?

– Тогда… не знаю. Мне такая жизнь и такая воля – вторая смерть.

– Не преувеличивай. Вторая – не первая. А вот выжмешь из себя по капле правоглавское сектанство – и первой перестанешь бояться.

– В любом случае спасибо тебе. Но… как ты смогла?

– Иштену скоро семьдесят – слишком большой риск умереть в своей постели. А после семидесяти пяти любой из нас начинает исцветать: сил нет жить, как прежде, а размышлять над тем. что прошло и миновало, научается из нас не всякий. Оттого Иштен и обычай нарушил: решил последовать за тем, кто учится одинокому пути. За мной то есть. Теперь он погиб самой лучшей и почётной смертью – от храброй руки да своего клинка. Ради сего и от послабления отказался. Мы ведь зачем косы растим? Почти для того же, для чего индеец отпускает прядь, а запорожский казак – свой оселедец. Чтобы ухватились, когда с одного взмаха голову рубят, а потом голову к седлу приторочили… Нет, последнего Тэйн делать не будет. Разве что праздничную чашу велит выточить из черепа – чтобы дорогого противника наравне с собой вином поить на пиру.

– Врага?

– Нет. Противник – не враг. Это, считай, почти что друг. Враги всем – твои правоглавы: вишь, окопались у себя в долине, так за границы никакими посулами не выманишь. Протестанты посговорчивей были: боевитый народ и пристальное понятие о чести имеют. Раззадорить – раз плюнуть. Не буквально, разумеется: оскорблять ни у кого из здешних не в обычае.

От этих разговоров Сорди стало чуть легче. Наркотик больше не заволакивал восприятие, последние события парадоксальным образом приобрели некий возвышенный смысл, и даже Карди показалась вроде бы мягче нравом.

– Я могу спросить?

– Всё равно уже спрашиваешь.

– Он, Тэйнрелл то есть, сказал, что я ученик. В самом деле?

– Нет. Я же велела волосы показать – ты не успел. Ученик их под своим браслетом в две пряди скручивает и в такой узкий чехол прячет, воин – в три, а мастер – во сколько захочет. Чем дольше живёт, тем коса гуще отрастает.

– А волосы на лице?

– Ха. Зависит от веры. Вот муслимы любят себя по бородке поглаживать во время степенной беседы за чашечкой кофе – и выходит по их желанию.

Усмехнулась:

– Тебе чего – хоть скобли, хоть лелей. Молод для такого, вот и бородка редкая. И в походе легче: меньше бреешься – меньше зеркальце показываешь. Расколотое. Он так понял – неспроста это, про зеркало. Знак? Что-то братья по вере ему говорили про иное братство. Еретическое.

Тут Карди прибавила уже совсем серьёзным тоном:

– Теперь уж тебе от ученичества при мне никуда не своротить. Ради того, чтобы Тэйнри сам себе не солгал и меня во вранье не уличил. Ну, и чтобы старому кешиктену в своей могиле мирно лежалось. А пока лишний раз волосом не тряси – не девица.

Почему-то Сорди не удержался – спросил напоследок:

– А как здешние девушки и жёны волосы убирают? Настоящие. Ведь не в косы, пожалуй?

– Я тебе, что ли, не настоящая? Да как им вздумается, так и убирают. Винтом, торчком, водопадом, крутым бараном…

III

– Не знаю, как тебя по горам тащить такого расхлёстанного, – проговорила Карди. – Душа мал-мала упорядочилась, но в кишках ветер свистит.

– Я что – я ничего, – ответил Сорди. – Голода не чувствую, только голова разнылась и под ногами земля пружинит. Но насчет земли – даже хорошо. Ступать мягче.

– Это он и есть – настоящий голод. До того ты знал только воспаление аппетита.

Мужчина хотел возразить, что там, на скале, он… И вдруг засомневался: между тем моментом, когда он испытал первые болезненные судороги в пустом желудке, и фразой, что была брошена в воздух наудачу, а угодила в его будущую спасительницу и ментора, зияла пропасть. Нет, не из таких, на краю которых они с его старшей время от времени балансировали, передвигаясь по узкой кромке. Безмозглая, бессмысленная. Где-то в этой тьме, наполовину стёртое, маячило мгновение, когда Сергей из какого-то невнятного бахвальства приподнялся на ватных ногах, расстегнул ширинку – и отомстил наступающей тьме единственным возможным для него способом. Весьма нагло.

«Такое чувство, что я после того потерял сознание так прочно, что мои алчные мучения прошли мимо, нисколько меня не задев, – подумал Сорди. – И голода я в самом деле не испытал. Но Карди – она-то откуда взялась? Где она существовала между обоими моими жестами – первым в досмертии и вторым – в посмертии? И откуда, кстати, взялись эти мысли о несуществовании?»

– Не тормози, юноша, – ворчливо проговорила здешняя и вполне осязаемая Карди. – В то уютное гнёздышко, куда я собиралась тебя направить, мы не поспеваем, но есть шанс до темноты устроиться неплохо. Правда, в отличие от вчерашнего, постоянный хозяин там есть – и еще какой.

Тем временем они отошли в сторону от большой тропы, прошли по уступам, что сходили за дорогу, по видимости, лишь в глазах местных жителей, и приблизились к очередному склону, сплошь покрытому вертикальными складками.

Карди указала на щель почти в рост человека, что пряталась в одной из складок:

– Вот, давай сюда. Или нет, конечно. Сначала рискует мастер, потом подмастерье.

Она сняла плащ, подвинула саблю ближе к переду, повернулась боком, как-то сразу сузилась вся и начала протискиваться.

– Да сюда впору одной змее пролазить, – сказал Сорди ей вслед.

– Ты не представляешь, малый, насколько ты прав, – хихикнуло оттуда нечто вроде эха. – Вот и вообрази себя ею. Или диггером: не развлекался этак до того сакраментального обращения?

– Нет, только спелеологом немного.

– Отлично! Вот вернись мыслью в свое грешное и разнообразное прошлое – и валяй.

Как ни странно, кожу он с себя не содрал; даже одежда осталась почти невредимой. Пара-другая царапин на рукавах куртки, каменное крошево на ткани свёрнутого и протянутого перед собой ягмурлука – и всё.

Внутри оказалось просторно: ход не тянулся коридором, как в прошлой пещере, а обрывался в довольно глубокую впадину с гладкой, как бы даже отполированной стенкой, по которой подошвы скользили с опасной прыткостью. Зато искать или зажигать свет не понадобилось: здесь слегка фосфоресцировал сам воздух, вернее – некая взвесь парящих в нём частиц. А внизу мертво стояло круглое озерцо с тёмной, тяжёлой на взгляд водой и широкими песчаными берегами.

– Споры, – отрывисто сказала Карди, опуская ношу на влажный песок. – Светящиеся споры. Это от растений здешних – вон какие бороды на дальнем склоне. Снова мох или, верней сказать, водоросль. Вообще-то не опаснее болотной гнилушки, но зрелище имеем недурное.

В самом деле – стоило глазам чуть отойти от вечернего солнца, как замерцали уже стены грота, песок и даже вода.

– Можно пить с берега внаклонку или прямо из горсти, если ты хочешь, – продолжила Карди. – Но не очень рекомендуется. Лучше подожди, пока устроимся в задних помещениях.

Они обошли озеро по краю, поднялись по противоположной стороне чаши – растения не скользили, а лишь слегка пружинили – и увидели низкую арку хода. Идти по ней можно было лишь пригнувшись, а позже – и вообще ползком.

Когда запыхавшийся и вконец истомлённый Сорди сумел, наконец, подняться на ноги, его старшая уже била кремнем о кремень, зажигая огонь в светильнике чугунного литья.

– Хорошо быть запасливой, что скажешь?

– Хорошо весьма. Это всё ты с собой принесла?

– Только камушки. Ты примечай – металл тяжёлый, работа местная. Богатая.

Узор вокруг глубокой плошки был неожиданно изысканный – крылатая змейка с раскрытой пастью. Жало в виде языка пламени перевешивалось внутрь сосуда – оттого казалось, что огонь в нём есть продолжение самого гада.

– Затейливо, – ответил Сорди. – Да, прости, я могу отпускать по делу какие-никакие замечания?

– Конечно, юноша. Запрет на слова и даже на вопросы – вовсе не самодурство: ты должен учиться слышать те тихие ответы, что звучат здесь со всех сторон.

Когда они поели – нечто вроде толокна, заболтанного водицей, которая была запасена у них во флягах с прошлого раза, – Сорди высказался вторично:

– Карди, это я по твоему примеру стал вегетарианцем или окрестная натура подсказывает?

– Говоришь в том смысле, что ты моей затирухой не наелся?

– Ну… не знаю. Живот вроде набил, а морального удовлетворения как не было, так и нет.

– Знаешь, тут место особое. Впрочем, во всем Динане места особенные, а в горном Лэне – тем паче. Вот как было, или не было, или в какой-то мере всё-таки существовало царство пресвитера Иоанна.

– Умберто Эко, «Баудолино». Да, я читал.

– И только-то? Маловато. В таких книгах поселяться внутри надо, чтоб их суть познать. Знаешь, как твои православцы здесь оказались? Динан по своей природе точно книга, страницы которой перелистывает нездешний ветер. И оттого как бы мерцает. То встраивает себя в человеческое бытие вплоть до заметок в прессе и дружественных визитов глав государства, то стирает следы подчистую. Обыкновенная жизнь ведь тоже с двойным дном, только вы того не замечаете. То есть, то нет, то горит, то тухнет и протухает. Одна сторона – свет, другая – тьма, одна – плюс, другая минус. Двоичный код. А твои приятели свет не по чести воруют. Берут то, что им пока не предназначено от Бога. Заповеди блаженства соблюдают, а внутренний смысл для них закрыт. Получили чаемое – а потом стоп машина.

– Погоди, прошу тебя. И прости, что внедрился в паузу. Это ведь… Синдром Мерфи. Каждый застревает на уровне своей некомпетентности.

– Ха! Лихо. Так вот они внедрились со своим заёмным светом в Динан, когда он проявился, и позже засели в нём инородным телом. Бревном в глазу. Вляпались или влопались. Ни туда, ни оттуда, ни вверх, как Иштен, ни вниз. Хотя в одну сторону могут, пожалуй… Да, тебе понятно или не очень?

– Не очень. Это не мозгом, наверное, а всем телом надо постигать, как танец. Сердцем. Они нам опасны?

– Нам ничто не опасно.

– Ну, могут навредить из-за меня?

– Как сказать. Они – не те, кто тебя с горки спустил. Как и ты не совсем тот.

– А Тэйн нас здесь в узком месте не подстережёт?

– И не помыслит. Подождёт чистого поля. Я ему, видишь ли, прилюдную схватку задолжала, перед лицом ваших и наших. Прошлый раз верх-то мой вышел.

Сунула ему большую миску и две малые чашки с ложками – вытереть расхожей тряпицей и выполоскать. Сняла плащ и положила на пол, бросила в изголовье оба заплечных мешка. Сказала с холодноватой интонацией:

– Теперь ложись отдыхай. Я тут кое с кем из местных поговорю, но тебе не надо при этом присутствовать. И на берег озерца не выходи тем паче.

Сорди упал на постель как был – в одежде и обуви. И снова заснул, как умер. Но уйти далеко не успел. Ибо его позвали.

В узком проходе встала луна – или нет, он сам сделался луной, круглым осколком зеркала, похожим на то, что дала ему Карди для бритья, но девственным и не тронутым никакими изъянами, как сама античная богиня.

Нечто свыше подняло Сорди с ложа и окунуло в Луну. По лунной дорожке он не двигался подобно прочим смертным – плыл, купаясь в молочном, серебряном волшебстве. И сам не понял, как очутился в месте, что было ему запретно…

Нет, не так. Смотреть издали – не находиться, подумал он. И берега нет: озеро встало вровень с краями своей чаши, это его вода сияла живым фосфором. А у самой воды, в одной светлой рубахе и шароварах, – увидел он – лежала Карди. Запрокинутое так, что коса полощется в лунной воде, лицо казалось высеченным из здешнего мрамора: не подрагивают веки, не трепещут круглые ноздри. А вокруг всего тела…. Чёрное, лоснящееся, со сложным рисунком более светлых ромбовидных пятен и зигзагов…

Огромная змея, что обвила человека кольцами, подняла изящную стреловидную голову и уставилась немигающими глазами в полупрозрачной плёнке – в другие глаза, плотно закрытые веками. Спящие. Зачарованные.

Видимо, Сорди непроизвольно подался назад, вообще шевельнулся. Ибо змей рывком повернул голову – отверстая пасть, кинжальные клыки – и с почти беззвучным шелестом ринулся навстречу святотатцу.

Но наперерез ему уже летел, поворачиваясь вокруг оси, уже раскрытый «Белый Волчонок», неведомо как вышедший из-за пазухи и возникший в руке Сорди.

Клинок ножа ударил точно поперек шеи, звякнув о камни. Голова отлетела к ногам убийцы – челюсти судорожно раскрывались и открывались, язык трепетал обоими концами, как алая лента на ветру.

Кольца раскрутились, соскользнули вниз. Кровь пролилась в воду и пригасила своим пурпурным цветом фосфорное сияние.

– Недоумок, – Кардинена, полуобнаженная и злая, подобрала нож и держала его, по-прежнему раскрытый, на отставленной в сторону руке. – Это ведь с ним я говорила. Хорошо, что беседа наша уже шла к концу, а то бы тебя не так еще приласкало.

Теперь Сорди почувствовал немоту во всём теле и понял, что его парализовало. Как жену Лота. Откуда повылезли некстати эти библейские реминисценции…

– Это как раз ерунда, – она плеснула ему в лицо тепловатой водой из озерца, и он вмиг очнулся. – Ты нарушил запрет. Ты убил вместо того, чтобы самому стать на пороге гибели. Здесь за такое полагается вира.

– Я заплачу.

– Сказано смело. Откуда ты знаешь, как и чем? При всём том ученик не платит и ничем не платится – за него отвечает учитель, – Кардинена подобрала змеиную голову, приложила к извивающемуся в последних судорогах узкому телу. Теперь, в более естественном свете небольшой лампадки на стене, который проявился, когда озеро помутнело, стало видно, что змей скорее атласно-коричневый, чем чёрный, а узоры на нём – золотистые и алые, как пламя.

– Я виноват… Но мне было страшно за тебя, и я разозлился.

– Убить со страху презренней, чем от злости. Что ты выбираешь?

– Второе, Карди.

– Хорошо. Учту, когда придётся тебя наказывать. Не сей же час, разумеется, а когда у меня будет пояс с тяжелым набором вместо этого шарфика или хотя бы жеребец в полной боевой сбруе. Кстати, можешь меня спросить, пока я не занята тем или иным: верный вопрос – зачёт в твою пользу.

– Я убил разумного?

– Да, но, по счастью, не высокоразумного. Главу Подземного Народа. Единая мысль природы – вот это Высокий Ум, Вселенская Связь Разумов. Капли, что сливаются в реку, не теряя своего вкуса и запаха.

Кардинена произносила двухсловные и трехсловные термины так, что отчётливо звучали прописные буквы.

– Ну что же, сделанного не переделаешь. Остаётся использовать то, что дано в непосредственном опыте. Я хотела взять от Змея силу для твоей инициации – придётся совершать иной ритуал, хотя с прежним смыслом. Вот твой нож, забирай. Свежевать змею сам будешь? Ну, шкуру снимать? Ученику положен выползок, старая кожа, что кай-коаты оставляют внутри грота, пробираясь наружу сквозь щель, но судьба вновь нас переиграла.

Теперь Сорди почувствовал уже не страх, как в самом начале, – но неподдельный ужас.

– Я не смогу.

Однако принял своего «Волчонка» и сунул в узкий карман на внутренней стороне плаща.

– Немногое ты можешь, однако.

Карди забрала свой камзол из кучи, где были сложены все ее вещи. Откуда-то из недр вынула плоский, величиной в палец, кинжальчик и начала не торопясь снимать змеиную кожу, выворачивая наизнанку чулком.