Текст книги "Костры Сентегира (СИ)"

Автор книги: Татьяна Мудрая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

– Кэ хардха мард! Моё тайное – вашему явному. Даю залог и прошу отсрочить.

Звери неторопливо и с достоинством расступились. Кони, кося глазом и встряхивая гривой, прошли, едва не наступая на лапы и хвосты.

И пошли вскачь, так резво, что всадники еле их сдерживали.

– Вот это…Это было…

Сорди никак не мог довести фразу до конца.

– Ага. Высокоразумные звери попались, – еле дыша ответила Карди. – Сразу видно, кто у них головной.

– Он?

Женщина промолчала. Потом без большой охоты ответила почти невпопад:

– Думаю, до самого вечера дорога теперь будет свободна. Больше никого авось не приманим.

Тучи вверху разошлись, бледное небо очистилось, только на самом окоёме солнце садилось в грязную исчерна-серую вату, щедро обливая ее багрянцем. Всадники откинули капюшоны – пили чистый влажный воздух.

– Ты как насчет выпить-закусить, малыш? Напрочь отбило? Ладно, успеется ещё. Держу пари, на сей раз место нас само отыщет, и вскорости.

Так вот, дальше. Привезла я Джена в главную ставку. Чтобы не отвлекаться, скажу только, что именно там жили тогда оба Терга: в рукотворной пещере, по камешку и песчинке выбранной руками людей, будто армянский храм Гехард. И именно в этом Зале Статуй собирались легены ради своего суда или чтобы выбрать из себя первого среди равных. А вокруг него, сверху, снизу и со всех сторон, вся подземная сторона Лэнских гор была источена гигантским Водяным Червем. Карстовые пещеры и отходящие от них штольни. В них находились лучшие в том мире хранилища раритетов. И людей, разумеется.

Пока собирались легены – а делали они это ровно две недели, потому что я захотела непременного присутствия всех девяти, – нас с ним поселили рядом. Никто не охранял моего пленника: что и говорить, он с лёгкостью мог уйти от любой гончей своры, правда, положив уйму народу. Не хотел ни уходить, ни убивать. Знаешь, он обладал счастливым свойством души: отодвигал в сторону неизбежное и жил во всю силу души. Если ты знаешь, что так или иначе расплатишься за всё, что сделал в жизни, что это непреложный закон, – к чему переживать это как трагедию?

– И вот мы бродили по здешним сокровищницам знания, как молодожёны, – бледно усмехнулась Кардинена. – Листали рукописные фолианты, погружали руки по локоть в старинные монеты, цепляли на себя ожерелья и пояса старинной работы. Много чего ещё. Но главным оставалось то, чему мы до этого предавались лишь урывками и украдкой – быть вместе. Даже не во плоти, хотя бывало и такое…. Это заполняло сейчас всё его бытие, не оставляя места ни для чего прочего. Тем более для раскаяния. И почти всё мое. Я-то дни отсчитывала. Все две недели пролистывала документы – к одной вине причислились многие. Своеволие, что поставило единство Братства на грань разрыва. Близкое начало новой войны. Потеря того, что было достигнуто в Лэн-Дархане. Я спокойно могла бы не бросать на чашу весов мои личный счёт, хотя побратимство уважалось и в здешнем продвинутом мире.

Наконец, мне доложили, что из легенов приехали все.

В ту последнюю ночь Джен разговорился:

– Знаешь, моя кукен, единственная моя вина перед легенами и перед тобой – старость. Нет сил совершить все, что задумал, связать несоединимое, и даже явные победы оборачиваются поражениями.

– Старость?

– Между нами лет двадцать разницы. Хотя – не в этом суть. На излёте не моя физическая жизнь, но ее высокий смысл. Может быть, тебе довёдется понять меня лучше, когда ты исчерпаешь себя…. Хотя ты кажешься мне океаном.

Вот так. Польстил неимоверно и сразу добавил каплю горечи. С океаном в Динане сравнивают Бога, но разве же Терг и Терга, муж и жена, не подобны друг другу изначально?

На следующий день его сделали легеном. Там, в клятве, есть такие слова, которые включаются по давней традиции: «… принимая в равной мере власть и ответственность за неё, прошу: если на мне обнаружится вина или я не в силах буду совершать должное – да обернут против меня моё оружие, на коем клянусь».

А на следующий день Совет так и приговорил. Есть еще одна подробность: коли Брат высокого ранга хочет уйти по своей воле, он кладёт кольцо перед легенами. Так Денгиль и это проделал.

Видишь ли, на что уповали все, кроме него? Магистр, даже такой недоношенный, как я, имеет право не утверждать. Наложить вето. Тогда приговор растягивается на годы или десятилетия, пока его не исполнит сама жизнь. А я, напротив, утвердила. Все считали – из-за Нойи. Конечно – отчасти. Но более было из-за самого Джена. Ради него. Мы с ним всегда мыслили одинаково. Бог создал нас друг для друга и воплотил в каждом из нас судьбу другого. Не легены, даже не я – к этому концу он привел нас сам. Но и на меня Бог наложил зарок: не делать того, к чему понуждают другие. Ни Джен, ни легены, ни дьявол, ни с некоей поры и сам Бог. Всё было предопределено изнутри меня самой. Мной. Нет, нами самими. Предопределено тем, что Братство у меня единожды одолжилось. Что Волк однажды вошёл ко мне, как к слабой женщине, – а я отнюдь не была такой. Что мы завязали игру, любовную и политическую. Что с ним я изменила клятве посестры, что побратим ревновал, а Джен убил побратима. Что мы оба таковы, как мы есть, и равны сами себе: не умеем ни прощать, ни просить прощения. Тем паче – других молить о пощаде. И самая пламенная любовь не умела того переменить.

А ведь, знаешь, у нас не просто хватило сил после всего этого заняться любовью. В ту последнюю ночь мы поистине вместили всё, что было у нас уворовано…

На следующий день у него приняли силт, забрали Тергату, а Карен вручил ему…

Кардинена потрясла головой.

– На тот поединок я не любовалась, Бог миловал. Знаю лишь, что стояли против него, чтобы честь оказать, поочерёдно два легена. Вторым был Маллор, из кадровых офицеров старой закалки. Он же мастером считался воистину непревзойдённым, мой Волк, ему разве что я не поддавалась и до некоторых пор – Тэйнрелл. А через такое в себе не переступишь. И ведь беречь поединщиков надо…

Но всё-таки Карен, наконец, зацепил его, и крепко. Однако не до смерти, говорили оба в один голос. Кожу и вены на запястье рассёк, так что Джен уронил чужую саблю и себя самого на пол. Думали на том и закончить – Божий, мол, суд… Но он поднялся на колено, оперся раненой рукой о пол и говорит с той вечной своей усмешечкой:

– Не хочешь довершить – позови того, кто может. Боишься – не делай, делаешь – не бойся.

А это ведь я Волка тому присловью выучила, меня же саму – Тэйн из племени Борджегэ. Любимое изреченье Чингиз-Хана. Там ещё дальше так говорится: «Не сделаешь – погибнешь».

Вот Денгиль и погиб. Карен таким же движением, что руку из-под низа поддел, провёл Тергату кверху – и резнул прямо по шее.

Ну, чела, что скажешь?

– Что это в меня не вмещается, – ответил он. – А волки – они что, мстить пришли?

– Не знаю и знать не хочу. Только вижу: есть ещё чему мне поучить тебя. И самому Денгилю, который, как ни странно, живёхонек и судьбу нашу здешнюю в крепком объятии сжимает.

Тем временем совсем смерклось – только на дальнем Сентегире зажглись отблески щедрой зари, к которой приближались всадники.

XVII

– Интересно, отчего ты сегодня ни разу у меня еды не попросил. От сугубых переживаний или как? – проговорила Кардинена.

Сорди оглянулся через плечо: ехал он слегка впереди, как прилично мужчине.

– Я так понимаю, для меня те дела – давнее прошлое, а ты прямо вот сейчас в них погрузился.

– Но для тебя они свои, для меня – чужие, – возразил он, снова глядя прямо перед собой.

Это было неправдой: Волк Волком, но та, что так круто распоряжалась жизнями приближённых к ней людей, находилась рядом. И очаровала меня так же легко, как их всех, подумал Сорди. И решит мою судьбу при случае так же просто и невзначай…

Кардинена рассмеялась: интонации голоса она прочитывала так же легко, как и выражение лица.

– Я так полагаю: всякие не очень приятные телесные нужды от нас отпадают в первую очередь. Типа бритья и испускания мочи. А хорошее питание – штука приятная и даже вдохновляющая. Поэтому как вспомнил, так и покушать захотел. Ведь так, прикинь?

Он внезапно почувствовал, что хороший сон с яркими сновидениями – ещё большее удовольствие, чем еда, тем более по-дорожному сухая и скудная.

И в этот миг заметил на одном из тускло-зеленых склонов, поросших редким терновником и ежевикой, нечто странное – будто кусок надломившегося зуба торчит из челюсти. Узкое, грязно-белое, с неровной верхушкой…

– Башня. Гляди-ка, боевую крестьянскую башню наколдовал! – с удовольствием фыркнула Карди. – Я же говорила, что тут жильё само на тебя набегает.

– Правда? Я думал, они только в Хевсурети бывают. И сардинские нураги.

– До Лэн-Дархана селения такие были, помнишь? Точно крепостцы на самой верхотуре. Ты ещё стихи про них читал. Вся большая семья в сборе. Если внизу построился – берегись лавины, возводи стены пониже, ставь крышу на крепкие упоры. Вроде как сакля выходит. А здесь уже Северный Лэн отозвался. Пуритане и подобные им белокурые бестии, полученные от связи с местным населением, – их тут англами прозвали. Крайние индивидуалисты. Тут как только сын женится – зараз отделяется от матери с отцом и вот такой перст к небу поднимает. Или занимает свободный дом-башню. В три этажа, нередко ещё и с подземельем, откуда начинается потайной ход. Стены из крепкого камня, крыша сланцевая, окна слюдяные или вообще открыты всем ветрам. Жалко – эта шелудина обвалилась сверху. Ну, я так думаю, перекрытия уцелели, а там посмотрим.

Они повернули коней и стали взбираться по склону, прочерчивая свой путь осыпью белых камешков.

– А где тут вход? – удивился Сорди, встав в шаге от башни и задрав голову. – Я-то считал…

– Что ворота мигом будут нараспашку. Они тут и в самом деле имеются: для лошадей и скота. И на случай осады, так что, держу пари, закрыты изнутри и замурованы снаружи. А вход для гордых англов – вон там, прямо у нас над головой.

Обозначен сей вход был круглой дыркой едва в человеческую голову.

– Один человек должен подняться по стене и уже там разобраться, что к чему, – объяснила Карди. – Скорей всего, Шерла с Сардером придётся оставить снаружи. Ничего, травку пощиплют и нас с тобой постерегут.

– Один человек – это я?

– Приказать тебе я уже не могу. Только твой ножик кабы не заржавел без работы.

– Как и твой арбалет-мини.

– Предлагаешь прицепить к болту шнур и стрельнуть в подоконник?

– Всё ж какая-никакая страховка. А что, слуцкий пояс для меня больше не хорош?

– Тут метра три, не больше: и сорвёшься – всех костей не поломаешь. Стоит ради пустяка дорогую вещь портить!

– Интересно, как сами хозяева сюда забирались: им веревочную лестницу выкидывали?

– Или укрывали приставную в ближнем терновнике, уходя на промысел. Можно было бы поискать, авось не сгнила, только время тратить не хочется.

Так, пререкаясь с некоей ленцой, они отыскали в одной из сумок бухту тонкого альпинистского шнура, непонятно кем туда положенную, кое-как исхитрились прирастить к ней болт, и Карди выстрелила вверх, стараясь угодить стрелкой в щель между камнями. Первый раз болт лишь чиркнул, выбив искру: женщина выругалась слишком эмоционально для такого пустякового просчёта. Со второго раза получилось. Подёргали поочерёдно за верёвку – застряло надёжно.

– Что значит – раствор на трёх натуральных телесных жидкостях замесили, – сказала Кардинена. – На материнском молоке, жертвенной крови и…хм… мужском семени. Еле подходящую трещинку нашла. Тебе-то проще будет: не одним лезвием – носом во всякую щель упрёшься.

После такого категорического напутствия Сорди ничего не оставалось, кроме как лезть вверх, левой рукой в толстой перчатке придерживаясь за шнур, прижатый внизу куском башенной кровли, и то и дело то, втыкая, то вытаскивая многострадального «Волчонка». Раза два он вообще на нём повис, но обошлось: стена была вся в небольших уступах.

Отверстие было чуть пошире, чем казалось снизу: пролезла не только голова, но и плечи. Он прополз, держа свой нож в руке, и стал на ноги. Впереди была круглая и какая-то слишком ровная площадка, еле освещённая тем, что сочилось из продухов под самым потолком. Зрение Сорди едва улавливало какие-то лари, сверху накрытые мешковиной, тюки, четырехугольные корзины из прутьев с плетеными крышками, глухо запечатанные кувшины грубой работы. Продуктовый склад, решил он. На случай осады. Или тут осаждает сама природа, как в Грузии? «Мы ведь пока не пробовали здешних зим, – подумал он. – Если они тут замуровывают человека в его башне так, как бывает в моих знакомых землях…»

– Эй, как ты там, жив остался? – глухо донеслось снизу.

– Еще как. А тут вроде бы уютно, – крикнул он, не очень заботясь о том, чтобы его поняли.

– Ход наверх видишь? А вниз? Проверь сначала, что над головой.

Туда вела узкая деревянная лестница без перил, поставленная на вбитые в стену брусья. Ступени распевали соловьём, однако основание показалось Сорди надёжным. «И лететь при случае недалеко, – утешил он сам себя. – Три метра, она говорила».

Здесь были хлопья пыли по всем углам, занавес из паутины, что скрадывал решетку из прутьев толщиной в мужское запястье, замурованных в оконный проём на треть длины, легкий светлый прах, что въелся во все предметы богатого обихода. Дубовый паркет пола был прикрыт истлевшим восьмиугольным ковром, в узкой стенной нише витали почти бестелесные призраки роскошных стёганых одеял, сгнивших кожаных подушек и просевших валиков. Источенный червем столик с еле видной перламутровой инкрустацией на крышке соседствовал с раскладывающейся надвое книжной подставкой. Потолочных досок не было вообще. Из перекрестья стропил, открытых сумрачному небу, струился вниз тусклый хрустальный водопад – такие люстры, как Сорди знал по опыту, способны до бесконечности множить свет одной-единственной свечи.

Только вот само перекрестье было разомкнуто…

– Это потому что громоотвод рухнул, – пояснила Кардинена, подкравшись сзади почти незаметно. – Тут такой стальной штырь торчал с заземлением – в самый раз вокруг него всем телом обвиться. Ты почему меня не кликнул, первопроходец?

– Думал, вдруг опасно.

– А еще думал, что мужчина не должен давать фору женщине, так? Гордый стал очень. И с того самого – туговат на ухо.

Прошлась по комнате, поддевая носком сапожка мелкий мусор и напоказ гремя кархой о некий тючок знакомых очертаний.

– Богатый был дом. Ковёр в Эро по особому заказу плели – те же дамские пальчики, на которых вся местная точная электроника держалась. Две тысячи узелков на метр квадратный или того поболее. Чайный столик и подпорка для Корана – антикварные, память о братской войне. Можно сказать – трофей, но уж больно слово противное. Подголовники и матрас – из самой настоящей капки. Одеяла чистым козьим пухом набиты. А светильник взят из рухнувшей мечети: говорили мне, что плохая примета, да я не посчиталась: иначе было не сохранить эту лестницу света. А среди дурных предзнаменований мне и так всю жизнь обитать приходилось.

– Это что – всё твоё?

– Чему ты удивляешься. Я ведь не только в Лэн-Дархане – и в этих местах жила.

Вытянула из обломков былой роскоши подушку покрепче, уселась.

– Коней я привязала к щеколде бывшей двери – рукоять вовсю торчит из камня, хоть и вглубь ушла. На длинном поводе. Там мягкий раствор положен, чтоб при случае без труда размуровать. Хочешь – зараз сделаем. В самом низу подземный ход перекрыт или вообще нет его – не знаю. Родник вот бьёт малой водной горочкой, вода под фундаментом наружу просачивается. Самое то, чтобы лошадок завести: горы и долы здесь, строго говоря, не совсем внушающие доверие.

– Погоди. Дом ты узнала, но окрестности тебе не знакомы.

Она молча кивнула.

– Ты жила здесь, но не совсем? Башня – это вроде как твоё легенское платье, что нашлось тогда у незнакомого нам мастера?

Сорди решил последовать ее примеру и опустился прямо на ковёр: здешние сиденья внушали ему куда меньше доверия, чем эта тряпка. Так его глаза оказались на уровне рта Кардинены, и со стороны могло показаться, что он, как прежде, пьёт речи прямо с её губ.

– Я же говорила тебе, что жилище подставилось. Как тура в шахматах. Нам надо, кому-то надо куда больше нашего, вот оно и случилось в сих местах.

– Бога ради, женщина, что это за места такие?

– Для доигрывания. Тем, кто не додрался, не долюбил, не докурил последней папиросы…

Она специально сбилась на цитату из любимого когда-то Сергеем поэта.

– Да тут вроде их и нету, – ответил он. – Ни папирос, ни сигарет. Трубку вон курят. И кто с нами играет-то?

Она снова хмыкнула:

– Похоже, что мы сами. С нами самими. Да ты не думай особо. Вон сходи пошарь в тех ларях с амфорами, чтобы лишний раз к лошадкам не спускаться. Кажется, там такие сухие печенья были несносимые, вроде эльфийских хлебцев имени Толкиена. Смесь овсяной, мясной и черничной муки. И вино на пороге превращения в уксус. И кофе прямо из суматранской циветты – такая плотно запечатанная баночка.

– Первое и второе соблазнительно до крайности. А насчет циветты – это кто?

– Такой грызун, что заглатывает с куста зрелые кофейные ягоды и пропускает сквозь себя: для пищеварения они ему нужны, что ли. Ферментированные зёрна, коих в каждом плоде по два, подбирают с земли специальные служители, моют, жарят, перемалывают и продают как экзотический деликатес.

– Знаешь, я уж лучше один как-нибудь размуруюсь, – Сорди оперся на левую руку и хотел было подняться, но вдруг охнул и опустился на место.

– Что с рукой? Покажи, – в голосе Кардинены прозвучало нечто совсем непонятное.

Он послушно повернул кисть ладонью кверху: от большого пальца до мизинца, пересекая линии жизни, багровела тонкая нитка шрама.

– Это ещё откуда?

– Да когда ты перед волками за лезвие ухватилась, я сделал то же самое. Рефлекторно, что ли. Порезал ладонь саблей и капнул кровью на траву.

– Зачем? – на сей раз в ее голосе послышалось удивление, смешанное со страхом.

– Низачем и нипочему. Так.

– Чтобы они и по твоему следу шли, – проговорила Кардинена жёстко. – Я ради одного тебя просила отсрочить, чтобы… ну, чтобы успеть тебя с рук на руки передать.

– А я никаких сделок через мою голову не допущу. Ты снова насчет Тэйна, что ли? Который нас выслеживает – никак не выследит?

– Дурень, – проговорила она с лёгкой безнадёжностью. – Теперь уж ладно, пришла беда – отворяй ворота. То есть откинула я внешний запор, успела. Толкни изнутри на себя – вся наружная маскировка вниз сползёт, створы уйдут внутрь, а Шерла с Сардером туда же затянет. Те, кто их заметил, смогут пока не надоест нас в осаде держать.

В этот миг снаружи донеслось дикое ржание в два голоса попеременно – Сорди не узнал бы, да вспомнилось, как в первый же визит на манеж оторопел, услышав храп распалённого самкой жеребца.

– Поздно, – хладнокровно сказала Карди. – Теперь будет то, на что нарывались.

Она поднялась одним бескостным движением и буквально сдёрнула своего мужчину с пола:

– Кирасу нацепи, кстати я её принесла. Это никак не сталь, скорее металлокерамика или нечто кремнийорганическое. От молнии защитит, я думаю. Вот бы Керта сейчас спросить.

А сверху уже налегла на всё в комнате гигантская хмурая тень, загородив последние клочья неба, и отчего-то вопреки ей люстра замерцала – от пола до потолка – оранжево-золотыми огоньками.

Оба кувырком бежали по лестнице вниз, а тень лилась за ними, дребезжа горящим хрусталём. Как они приоткрыли тяжеленные створки, как каждый перерубил саблей повод своего коня и взлетел в седло – Сорди не уловил.

Только увидел по обеим сторонам их временного жилья два войска, что отступили друг от друга на бросок кинжала и изготовились к бою. То, что подошло со стороны Сентегира, – пешие лучники в мохнатых темно-серых плащах с клобуками, натянутыми по самые глаза, по временам казалось волчьей стаей. Другое, неотступно следовавшее за ними с Кардиненой, крепко уселось в сёдла малорослых лошадок, и рядом с Тэйном, который выпустил поверх грубого панциря рыжеватые с проседью косы, стояли трое, высоко подняв над собою крест: не восьмиконечный, заметил Сорди, но протестантский «четверик» с выпуклой монограммой. Иван-Бенедикт, Кирилл-Николай, Мефодий-Мстислав. Туловище в броне, лица – в бородатых окладах, прочая растительность забрана в длинную, хитро переплетенную прядь ученика.

А во главе волчьего племени…

Тот, кто до того нагружал собой кровлю. Властный персонаж из сна. Всадник на статном вороном жеребце, что змеёй извивается под ним, в чёрной мантии с откинутым назад капюшоном: сверкают камни на рукояти сабли, заткнутой за пояс, светлые волосы струятся по плечам, будто вьюга, властно и пронзительно смеются белые, как серебро, глаза:

– Ай, моя джан. Зачем позвала, к чему приманила – тайным словечком перемолвиться была охота? Сплясать танец с булатными кастаньетами, как в старину случалось? Подо мной твой Бахр, у тебя на поясе – моя Тергата. Не обменяться ли нам вначале?

– У меня твой караковый жеребец, за твоим поясом – карха работы Даррана, именем «Зерцало Громов». Если уж меняться, так не наперекрест – вровень. Сабля на саблю, конь на коня, – отвечает ему Кардинена.

– Что хочешь, то и получишь, моя джан, моя кукен. А твой ученик, которого все желают для себя, – он как, в придачу идти согласился? Зачем кровь свою в ладони зажал и перед моими оборотнями наземь бросил?

– Чтобы тебя на такой же танец пригласить, Огненный Оборотень, – как бы само собой сорвалось у того с губ. – Ибо нет чести – ученику не защитить учителя, мужчине – пережить его женщину.

– Круто замахиваешься, вечный чела. Смотри, чтоб и удар был меня достоин! – ответил Денгиль и уже было тронул коленями Бахра, но вдруг…

Троица святых выступила вперёд, высоко подняв перед собой стилизованное распятие:

– Хоть и великий грешник этот Сергей, да был некогда из наших, – сказал Иван.

– Погубил ты, Змей, немало народу по его указке, да по-христиански должно нам его простить, – добавил Кирилл.

– Славную речь ныне он перед всеми держал, – веско подытожил Мефодий. – Не дело будет, если мы трое хоть не попытаемся отвоевать его у Сатаны.

И дружно сделали ещё один шаг.

– Слышу прекрасные речи! Слышу горделивые слова! – тихо рассмеялся Денгиль. – Все мои уши ими наполнились. Что же, пусть будет по-вашему, упрямцы. Прощайте покуда. До свидания, моя джан, и да спится тебе крепко в твоём дому. А чтобы вам не подумалось, что вы одержали надо мной верх, – вот вам от меня подарок!

Он поднял правую руку, с пальцев сорвалась широкая голубая искра…

И холодный огонь охватил весь крест от вершины до самого конца, что держал в руках Мефодий. Тот хотел было удержать, но от испуга сронил своего Христа на траву.

Тут всё исчезло – и крест, и дракон, и оба войска. Только утренняя изморозь под копытами лошадей переливалась мелкими радугами.

– Ну зачем тебе было вмешиваться? – грустно проговорила Кардинена. – Я уж думала – завершился мой путь к Сентегиру.

– А мой – к твоему Тэйнри, – буркнул Сорди. – Вот уж чего мне вовек не надобно.

Они сошли с сёдел, завели Шерла и Сардера внутрь, сняли с них поклажу и всё, кроме лёгкой узды.

– Снова говорю – дурень. Тебе сейчас ни его самого, ни тем паче Денгиля не одолеть. Нас троих один учитель фехтования учил, отчасти на манер самураев. А в тебе этого как не было, так и нет. Закрепилось лишь то мастерство, что пребывало в тебе изначально.

Они почти без усилия – сказывалось душевное напряжение, что не нашло себе выхода – подняли себя и свои тюки по лестнице на второй этаж. Здесь было куда теплее, чем под бывшей крышей.

– Такое искусство передаётся не в одном поединке до первой серьёзной крови, а и по любовному согласию, – вздохнула Карди. – Вроде как способности волка-оборотня.

– Вот как, – Сорди стянул кирасу через голову и поставил на пол рядом с собой. – Тогда ты меня прости.

– Ладно, отсрочу. Прощать с концами – не в моей натуре, знаешь. Но как тебе твои патриархи, а? Сущие бойцы. Видать, дружище Тэйн уже успел над их мозгами поработать.

– Даже не думал, что они решат меня защитить. Послушай, а кто, собственно, для тебя Тэйнрелл, что ты его обзываешь и так, и сяк?

– Чела снова напрашивается на приватную беседу.

– Ну да. Как и на чашку родникового кофе, пропущенного через циветту. Или ты думаешь, что мы прямо так в путь тронемся?

И вот когда они сварили это питьё в кастрюльке, поставленной на открытый очаг, выпили по чашке и заели рассыпчатым печеньем, Кардинена проговорила:

– Теперь слушай. История длинная, но, я так думаю, в сон тебя не вгонит. Жила я тогда в городе Эдине, что не в горах, а в той части страны, что звалась «Влажной Степью», потому что там рощи произрастают среди обильных трав, ласковых речек и мелких озёр, и лесов и водных глубин вовсе нету. Училась в Военной Академии, её же и мой покойный отец кончал. А рядом, в приснопамятном Замке Ларго, был сортировочный лагерь для побеждённых. Кое-кому пытались навьючить обвинение в том, что военный преступник, кого, напротив, пробовали обелить, кто уже конкретно ждал заграничных паспортов и виз, а пока подрабатывал в конторах и на заводиках чем мог. А поскольку все они были офицеры, хоть без погон, но с саблей на боку, то и упражнялись на хозяевах новой жизни в своё удовольствие. Причём обоюдное: мало кого до смерти ранили.

И вот говорит мне как-то отчим в приватном порядке:

– Танеида моя, это ведь с твоей лёгкой руки мы получили то, что имеем. Многожёнство среди новых исламских подданных, горскую клановость, кровные разборки, побратимство какого-то странного вида – на форменный инцест, прости, смахивает. А тут ещё и поединки эти. Совсем немного – и головы будет впору отсекать и тем, и этим, как кардинал Ришелье. Я до такого скоро дозрею, если ты не найдешь иного способа с ними покончить, и срочно.

И добавил к этому:

– Слишком многое стало делаться по твоей указке в Лэн-Дархане, да и во всём Динане.

Это он поэта всё пытался изобразить по следам предшественника. Мой отец ведь очень удачно Омара-хаджи переводил. Хайама, имею в виду.

А на дуэльном поприще двое особенно блистали: наш Тэйн и, вестимо, я. Да, нужно прибавить, что по уговору на такие поединки противники надевают лучшее – если не единственное – оружие, и победитель имеет право забрать его как приз. Или приказать больше в приватные драки не ввязываться.

Вот к Тэйну я и пошла. Ибо всеобщий авторитет и глава землячества. Пошла только чтобы посоветоваться, как я думала. Нет, вру, пожалуй…

Ох, Тэйн! Вот уж кто был, как любили у нас говорить, элита. Стоять против него было одно удовольствие, не то что ерошить перья юнцам-аристократам. С виду тяжёл, как флотский броненосец, в бою проворен: любую защиту пробивал шутя, даже и бычий нагрудник не спасал меня от кровоподтёков. Это была не беда: меня ещё и мой личный хирург полосовал, делал хитрые пересадки, чтобы извести старые и новые шрамы. Под таким наркозом, что, может быть, ты знаешь, собакам дают, когда купируют хвост и уши.

И вот что ещё учти. По негласному правилу, два таких мастера элиты, как мы с Тэйном, не имели права всерьёз скрещивать боевое оружие. И не понапрасну: кто-то уж непременно ляжет, а то и оба. Если бы хоть тождество было, а то у каждого свои неповторимые приёмы и ухватки…

Нашла я его на общих квартирах – «бывшие» старались держаться кучно. И надёжнее, и дешевле, однако. Слегка удивился – не ходок я была к моим кэлангам – но встал навстречу, поздоровался за руку. Для вежливости, чтобы не сразу брать драчливого быка за рога, обсудили с ним качество поданного кофе, аромат различных сортов табака, вишнёвого, медового и воскуряемого днесь горлодера, проблемы временного трудоустройства и выездные перспективы.

А потом я и говорю:

– Послушайте, Тейн. В Белом Доме моего приёмного батюшки какие-то неприятные веяния. Считают, что ваши соплеменники слишком часто пускают в ход свои стальные знаки доблести.

– Вот как, – отвечает. – А у меня, напротив, данные о том, что это ваши красноплащники напустились на нас с чьей-то благосклонной подачи.

– Не будем спорить, – говорю. – Ибо из нас всяк тешит свой гонор. Только речь идет о вещах куда более конкретных и ощутимых. Можно ли привязать все ваши клинки к ножнам по закону, причем не нанося никому бесчестья?

– Вы знаете – так зачем спрашивать? – отвечает слегка нервно. – Обычная церемония: каждая из спорящих сторон выставляет бойца и делает ставку на его победу. Мы никогда такого не хотели, ибо дуэль – один из способов доказать противнику, что его считают ровней себе.

– Я и это знаю, Тейн. Самое меньшее, что мы могли для вас сделать. И вы для нас. Но ни одна река не течёт век в одном русле, даже самая смирная. Так и мы ныне хотим завершить дело, решив спор по обычаю. Если срубят вашего поединщика, мы становимся хозяевами ваших шпаг по праву победителя – и никаких больше дуэлей. Если нашего – ваш верх. Всё остаётся как было, никто из моих подначальных больше не вмешивается, я в любом случае устраняюсь от власти.

– Это неравная мена, – говорит Тэйн. – Ни почтенный Лон Эгр, ни его креатуры под госпожой Та-Эль не ходят, скорее уж наоборот.

– Что же, – отвечаю. – Самая лучшая девушка в мире даст только то, что уж есть у неё.

Это строка из очень популярной песенки, знаешь, наверное?

Говорю, а сама поворачиваю свой не вполне понятный силт на пальце. Только и знала тогда, что это знак братской приязни. Братства Зеркала, понятно. Он такое тоже заметил, но то ли не понял, то ли слишком уж понял, то ли пренебрёг. И продолжает невозмутимо:

– Такое предложение раздражит всех нас и поссорит с нашими коллегами уже всерьёз. Мы лишились погон вместе с наградным огнестрельным оружием, которое могли иметь не одни офицеры-дворяне, но и рядовые, и…

Договорить ему не удалось. Потому что на меня напало примерно то же, что и в случае с Дарумой. Высшая степень учтивого бешенства.

– Я весьма охотно, – говорю, – подарила бы вам взад и ваши револьверы для игры в гусарскую рулетку, и по лишней пятёрке шпаг, и погоны со шнурами, а заодно по петушиному хвосту, чтобы воткнуть и красоваться.

Для того, чтобы произнести эту фразу как следует, мне понадобилось вздохнуть по меньшей мере раз двадцать, На выдохе шли самые отборные выражения из даже не военной – бандитской лексики. А в интонации – не больше эмоций, чем в светской болтовне или квартальном отчете.

Натурально, заело моего приятеля. Побледнел и на этом фоне вспыхнул злым румянцем.

– Ина Та-Эль, вы посмели…

– Я – сейчас, а дядюшка Лон – часом раньше, – отвечаю тем же тоном. – И посмеет немножко погодя. В разговоре со мной он таких выражений не применял, натурально. Просто выдал мне ультиматум в самой изящной своей манере. Или я ваших и наших замиряю – или начинается тотальная подбивка итогов и сведение счетов.