Текст книги "Русские чернила"

Автор книги: Татьяна де Росне

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Двое других приглашенных уже находились в столовой, куда проводили Николя. Женщина лет пятидесяти писала популярные детективы, которые с успехом превращались в телесериалы. На ней было шелковое платье цвета фуксии, на губах алела слишком яркая помада. Второй автор, мужчина лет сорока, модный нигилист, сочинял книги о сексе, литературе, наркотиках и о самом себе. Лицо его под очень светлыми, почти белыми волосами наполовину скрывали огромные очки а-ля Гарри Поттер, сиреневый бархатный пиджак был густо обсыпан перхотью. Оба встретили Николя с положенной по протоколу приветливостью, сияя делаными улыбками. Окна выходили на прелестную зеленую лужайку закрытого сада. После недолгого ожидания появилась супруга президента. Она вся лучилась приветливой улыбкой, на щеках обозначились ямочки. Несмотря на высокие каблуки, она оказалась гораздо ниже ростом, чем думал Николя. Ее великолепно уложенные волосы сияли. Обед начался в молчании. Официанты носили блюда плавно, как в балете. Рассуждала только первая леди, словно беседуя сама с собой. Мадам Фуксия и месье Перхоть кивали и улыбались. Никто не произнес ни слова. Неужели все были настолько взволнованы? Николя умирал от желания сфотографировать столовое серебро, украшенные гербами хрустальные фужеры, шикарные тарелки из лиможского фарфора, которые дарили президенту его высокие гости. Принесли десерт. Пришлось целиком сосредоточиться на нежном ягодном муссе с миниатюрными меренгами, чтобы, не дай бог, не уронить кусочек клубники на вышитую скатерть. Вдруг он почувствовал какое-то движение и поднял глаза. Мадам Фуксия и месье Перхоть разом вскочили и залились румянцем. В столовую входил президент республики. Николя встал вслед за остальными, и сразу оказалось, что ростом он намного выше коренастого президента. Не успел он рта раскрыть, как президент пожал ему руку и пригласил всех сесть. Ситуация сложилась невероятная, нереальная. Николя еле поборол желание тут же зафиксировать ее, поскольку никогда не видел президента живьем, тем более так близко. Но он запомнил все: костюм, белоснежную рубашку с вышитыми инициалами, золотые запонки, синий галстук, часы «Scuderia Ventidue». Когда всем предложили кофе, президент заговорил. Его супруга сопровождала каждое слово, склоняя голову. Он пустился в длинный политический монолог о предстоящих в следующем году президентских выборах. Месье Перхоть тоже вставил пару хорошо продуманных фраз, явно в надежде блеснуть. В конце беседы президент упомянул социальные сети с таким презрением, что Николя заинтересовался. Первое лицо республики со злобной насмешкой заявил, что ему хорошо известны разработчики «Твиттера» и «Фейсбука».

– Эти очаровательные молодые люди… – верхняя губа у него при этом скривилась, – эти очаровательные молодые люди в джинсах и футболках, – продолжал он, видимо забыв, что кое-кто из гостей именно так и одет, – возомнили себя хозяевами мира. А на самом деле, – жестко усмехнулся он, – «Твиттер» – это Микки-Маус, который говорит «здрасте» утенку Дональду, а «Фейсбук» – это Дональд, который отвечает. Разве не так?

Все расхохотались. Николя понял, что ему тоже надо рассмеяться, ибо этого требуют обстоятельства, но реплика президента его все же задела. Фраза о Микки-Маусе и Дональде засела у него в голове. Уходя из Елисейского дворца, он запустил ее в «Твиттер», поставив под ней инициалы президента, узнать которые было пара пустяков. И тут началось… Ему без конца писали и звонили журналисты, и Дита выходила из себя. Все желали разузнать еще что-нибудь. Где Николя услышал эту фразу? При каких обстоятельствах? Встречался ли он с президентом? За это время цитата успела переправиться через океан, и «Твиттер» растиражировал ее по обе стороны Атлантики. Алиса опасалась, что Елисейский дворец потребует объяснений. «Президентам никогда не следует приглашать на обед писателей, – сказал Микки Дональду» – гласил финальный «твитт», который стал особенно популярен и которым Николя поставил точку в дебатах.

О своей новой книге Николя ничего не сообщал в «Твиттере», зато по поводу «Конверта» был неиссякаем. Он обожал рассказывать, как испытал чувство гордости и как не поверил своим глазам, в первый раз увидев свое имя на обложке. Как правил корректуру вместе с прелестной Ребеккой, в которую были влюблены все сотрудники издательства. Она была настоящим профи, преданным работе, и когда мило склонялась над страницами с красной ручкой в руке, сквозь водопад каштановых волос порой просвечивал светлый затылок. Ему тогда нравилось самому обсуждать обложку вместе с Алисой Дор и Мари-Анн, талантливым арт-директором. Николя быстро понял, что Алиса относится к Мари-Анн с подлинным пиететом. Это она придумала логотип издательства с переплетенными вишенками. Они пересмотрели множество вариантов обложки, и он подумывал показать их подписчикам. Ему очень хотелось описать тот незабываемый день, когда его роман появился в книжных магазинах, ту ни с чем не сравнимую радость, которую он испытал, увидев его на полках. Но потом он решил, что писать не стоит. Это было только его счастье и больше ничье. Он помнил, как входил в книжные магазины, словно в трансе, только для того, чтобы увидеть свой роман среди других книг. Если кто-то снимал его с полки и рассматривал обложку, он приходил в волнение. Если же роман покупали – это был уже экстаз. В то время безумие в средствах массовой информации еще не развернулось, и он часами бродил по книжным магазинам, высматривая потенциальных покупателей и украдкой переставляя свой роман в первый ряд. Однако прошло несколько месяцев, и в этом уже не было нужды. Роман возглавлял рейтинги продаж, и ничто не могло этому воспрепятствовать. И писать о нем в «Твиттере» тоже не было смысла: это давно сделали за него многочисленные подписчики.

В«Галло Неро» наступил час обеда. Постояльцы заняли места под желтыми тентами возле сверкающего бассейна. Официанты ловко и бесшумно сновали между столиками. Среди знакомых клиентов отеля Николя заметил новые лица. Приехали две американки, блондинки неопределенного возраста. Их округлые скулы и подтянутые виски обнаруживали вмешательство ботокса и скальпеля пластического хирурга. Они без конца хохотали, и их визгливый смех пробирал до костей, как тявканье гиен. «Oh my God!» – то и дело слышалось от их столика. Позади них устроилось семейство итальянцев, точная копия вчерашних персонажей из «Vanity Fair». Те же манеры, та же показная доброжелательность. На фотосессии объявили перерыв, и вся команда отправилась перекусить. Они возобновят работу не раньше вечера, когда спадет жара. Нельсон Новезан заказал вино и склонился над тарелкой. Лицо его выглядело более опухшим, чем обычно. Нынче он обедал в компании своей подружки.

Николя уселся за свой столик рядом с Мальвиной и внимательно оглядел присутствующих. Интересно, почему все они выбрали именно это место? Судя по всему, беспечный покой, царивший в «Галло Неро», не могли бы нарушить никакие события, как бы скандальны и омерзительны они ни были. Здесь безраздельно правили солнце и сапфировое море.

Николя принялся рассказывать Мальвине, как звонил матери и как трубку поднял некто Эд. Ситуация, конечно, не самая простая, но ему стало легче, когда он понял, что с матерью все в порядке и она не заболела. Он упрекал себя за то, что долго не интересовался, что у нее происходит, и, по существу, выключился из ее жизни. Хотя телефон и искажает голоса, Эд показался ему довольно молодым. Мальвина на это только улыбнулась. Николя обиделся: он ждал от нее большего понимания.

Рядом с их столиком расположились месье Вонг и мадемуазель Минг, которые явно пытались вовлечь их в беседу на своем ломаном английском. Вот этого Николя сейчас хотелось меньше всего. Может, они все-таки помолчат и оставят его в покое? Пусть только попробуют заговорить о его будущей книге… Он их со скалы сбросит! Он был все еще оглушен утренними событиями. Непонятный, сюрреалистический разговор с Дагмар Хунольд… Странная грубость тетки… Оторопь от новости, что у матери завелся молодой любовник и она с ним нежится на какой-то яхте в Сен-Тропе… Жуткий разнос, устроенный Лоранс Тайефер, шок от которого еще не прошел…

Наколотые ботоксом американки продолжали орать во всю глотку, и он был готов их придушить.

– Вы ведь живете в Париже? – пропищала мадемуазель Минг.

Ее круглое, как луна, лицо вздрагивало и мерцало, когда она шевелила головой. Определить ее возраст не представлялось никакой возможности: она вся была как фарфоровая.

– Да, – ответила Мальвина, поняв, что Николя то ли занят, то ли в прострации, а потому сам не ответит.

– Ах, Париж, – изумленно подвыл в унисон месье Вонг. – Париж – это прелестно, да!

И оба шелковых кимоно снова почтительно поклонились.

– А вы живете… – вежливо спросила Мальвина.

Мадемуазель Минг прострекотала несколько непроизносимых слов. Мальвина бросила отчаянный взгляд на Николя, ища поддержки, но он находился в другом измерении, в мире, от которого у нее нет ключа. Она это знала. Когда он в таком состоянии, общаться с ним бесполезно. Она не догадывалась, что разум его в этот момент заполняли женщины. Женщины дня… Алиса с ее надеждами… Дагмар с ее пренебрежением… Роксана с ее агрессивностью… Лоранс с ее презрением… И женщины ночи… Безмятежно спящая Мальвина… Сабина с ее сообщениями… Язычок Кассии… Он предпочел бы сейчас оказаться где-нибудь далеко отсюда, вырваться из идиллического плена западни класса люкс с ее богатыми клиентами, за которыми прислуга ухаживает, как за детьми. Единственной отрадой в этой ситуации была мысль о Сабине. От ее сообщений и фото у него внизу живота разгорался настоящий пожар. Сейчас она была его утешением, хотя и умозрительным. При одном воспоминании о нежном золотисто-розовом треугольнике он ощущал восхитительный ожог запретного наслаждения.

Официант ожидал заказа. Мальвина выбрала соте из овощей, приправленное пряными травами и цветами [19]19
  В странах Средиземноморья цветы используются в кулинарии и как приправа, и как основные блюда: из них варят каши и жарят в кляре.


[Закрыть], с моцареллой из молока буйволицы, а Николя – филе барабульки с цветами кабачков, кашей из черного риса и артишоками. Новезан за соседним столиком все пил и пил розовое вино, и Николя ужасно захотелось пересесть к нему, выпить вместе с ним, не говоря ни слова, не пускаясь ни в какие объяснения, и надраться до бесчувствия. Он ощутил признаки надвигающейся усталости, излишества проведенной почти без сна ночи давали о себе знать: в горле пересохло, глаза словно засыпало песком. Мальвина прилагала все усилия, чтобы понять, что хочет сказать мадемуазель Минг, жестикулируя пухленькими ручками. Месье Вонг пытался им помочь, подпрыгивая на стуле и издавая все те же непроизносимые звуки.

– Мне кажется, они спрашивают тебя, был ли ты в Китае, – шепнула Мальвина.

– Да на что я им сдался! – вздохнул Николя.

Она бросила на него испепеляющий взгляд. Ценой огромного усилия он выдавил из себя, что да, он был в Шанхае, Пекине и Гонконге, и даже попробовал описать свой рекламный тур, но быстро сообразил, что они не поняли ни слова, хотя и старательно кивали. Тогда он стал говорить медленно, как для пятилетних малышей с отставанием в развитии, и они притихли. Принесли заказанный обед, и все молча занялись едой, пока мадемуазель Минг, от нетерпения подрагивая двойным подбородком, не начала снова махать руками.

– Я больше не могу, – прошептал Николя на ухо Мальвине.

– Держись, хотя бы из вежливости, – ответила она.

И оба сосредоточили внимание на мадемуазель Минг, которая все время указывала на Николя пальцем. Они никак не могли понять, чего она хочет. Месье Вонг сопел и пыхтел как паровоз, силясь помочь, но выходило только хуже. Вдруг послышался пронзительный рев. Все головы повернулись к британской мамаше, которая стоически тащила куда-то свое визжащее и лягающееся чадо. Когда визг затих, мадемуазель Минг снова начала показывать пальцем на Николя, размахивая при этом руками, как жирная кудахчущая курица крыльями.

На экране «Блэкберри» высветился номер Франсуа. О, спаситель Франсуа! Николя с облегчением схватил телефон: «Извините, я должен ответить на звонок». Он сорвался с места и выскочил на террасу, не глядя на Мальвину и уже предвидя, как она потом будет его пилить: «Бросил меня на съедение этим занудам-китайцам, побежал к своему телефону…» Наконец-то Франсуа позвонил. Старина Франсуа, на него всегда можно было положиться. Он всегда оказывался там, где нужна его помощь. Он всегда был рядом, никогда не давал ему пропасть. Франсуа – единственный настоящий друг.

– Эй, привет, приятель! – крикнул в трубку Николя нарочито низким голосом, ожидая в ответ услышать: «Здорово, второгодник!»

Но в трубке повисло молчание, как перед грозой, когда вот-вот ударит первый раскат грома.

– Алло! Ты на линии?

И тут голос Франсуа, громкий и ясный, произнес:

– Ты кем себя возомнил, придурок?

У Николя язык прирос к нёбу. А Франсуа продолжал ледяным тоном:

– Ты мне звонишь в час ночи, пьяный вдрабадан, а потом посылаешь какую-то слюнявую эсэмэску. Ты знаешь, что я встаю рано, даже по субботам, что у меня жена и маленькие дети. Ты, конечно, даже не поинтересовался, как их зовут, потому что тебя сейчас ничего не интересует, кроме Николя Кольта. Я рад известию, что ты пишешь свой будущий бестселлер на райском острове, в то время как мы, мелкие людишки, тянем тут свою унылую лямку. Я не понимаю, во что ты превратился, и, честно говоря, понимать не желаю. И не звони мне больше. Это ни к чему не приведет.

– Погоди! – взмолился Николя, к которому наконец вернулся дар речи. – Не разъединяйся!

– А я еще не закончил, – холодно сказал Франсуа. – Я прочел статью Лоранс Тайефер, наверное, как и вся Франция сегодня утром. Знаешь, она права. Ты не более чем разовая вспышка, фуфло, ты превратился в товар. Я предвидел, что так получится. И Дельфина тоже. Истина в том, что ты никогда не сможешь написать другую книгу. Не выйдет из тебя писателя. Чтобы писать, надо выстрадать то, о чем пишешь. Надо кровью облиться. Ты ведь страдал, когда провалил конкурс. Кровью обливался, когда узнал, кто на самом деле был твой отец и какой смертью, возможно, умер. Ты свою книгу брюхом написал. А теперь ты живешь за счет своего успеха. Он тебе ударил в голову. Ты пресытился. Ты растрачиваешь себя, шляешься по миру, красуешься на обложках журналов. Ты у нас король «Твиттера». А на самом деле ты ничего уже не напишешь, Николя.

Тишина. Франсуа разъединился. Николя вгляделся в роскошную синеву Средиземного моря. Почему все вокруг выглядит таким спокойным и безмятежным, когда у него внутри бушует ад? Пароходы плывут, солнце сияет, постояльцы обедают, кругом слышится смех, чайки летают… Все та же распрекрасная картинка. Еще всего только три часа. Остаток дня будет сплошной цепью всяких неприятностей, он в этом не сомневался. Что ждет его дальше? Об этом даже думать не хотелось. Медленно, еле волоча ноги, он вернулся к столику и дрожащей рукой положил телефон рядом с собой. На тарелке все остыло. Есть больше не хотелось.

– Я наконец поняла, что хотела сказать мадемуазель Минг, – с торжествующей улыбкой заявила Мальвина, не замечая, какое у него лицо. – Она интересуется, чем ты занимаешься.

Николя никогда не чувствовал себя таким подавленным. Он-то сначала решил, что мадемуазель Минг его узнала, ведь его книга очень хорошо продавалась в Китае. Обессиленно опустившись на стул, он жестами изобразил, как он пишет, потом взял в руки воображаемую книгу и начал ее листать. Мадемуазель Минг очень внимательно следила за его руками, а когда поняла, о чем речь, ее черные глаза вспыхнули восторгом. И глаза месье Вонга тоже. Они захлопали в ладоши и принялись кланяться. Они впервые в жизни встретили писателя. Как это замечательно, как это волнующе! Они спросили, как его зовут и как называется роман. Николя устало написал все на клочке бумаги. Они медленно, с трудом разбирали его почерк, потом снова согласно закивали и заулыбались. Мальвина тоже улыбнулась.

Месье Вонг ободряюще похлопал его по плечу и с широкой улыбкой произнес:

– Настанет день, и вы будете очень знамениты! Удачи вам, месье!

Вавгусте девяносто третьего, когда Теодор Дюамель пропал в море у берега Гетари, а «Hobie Cat» нашли через два дня возле Андая, его семья томилась ожиданием. Ждали подтверждения того, что он действительно умер. Ждали, что его тело выбросят на берег волны. Эмма и Николя провели в ожидании все лето. Они не выходили из дому. Сидели в своей маленькой квартирке и ждали. Николя спрашивал себя, каким образом им сообщат? Позвонят по телефону? Пришлют письмо? Придет полицейский? Задать этот вопрос матери у него не хватало духу. Эмма выглядела совсем потерянной.

Друзья, которые собрались у них в день исчезновения отца, теперь наведывались ежедневно. Они готовили еду, ходили за покупками, делали уборку в кухне и в ванной, застилали постели. Они ласково гладили Николя по голове, целовали и называли «маленьким молодчиной». Из Бельгии приехала с мужем сестра Эммы, Роксана. Они остановились в отеле в конце улицы. Нина, Лионель и Эльвира Дюамель примчались с Лазурного Берега и жили в «Палас-отеле». Нина без конца повторяла: «Тео просто попал в аварию. Все обойдется. Он наверняка где-нибудь в больнице и скоро даст о себе знать». Почему она была в этом так уверена? Николя наблюдал, как бабушка энергичными шагами марширует взад-вперед по столовой, с сигаретой в руке. А мать словно приросла к телефону, глядя перед собой затуманенными глазами. Она вздрагивала и бледнела при каждом звонке, а потом дрожащей рукой клала трубку. Николя слышал, как она тихо говорила кому-то: «Нет, нет, пока никаких известий. Я вам позвоню. До свидания, спасибо. До свидания».

Каждый вечер Николя засыпал в слезах. Взрослые ложились поздно, друзья часто засиживались до утра, и всю ночь из соседней комнаты доносились их голоса и тянуло сигаретным дымом. Иногда дверь со скрипом открывалась, и ему на лоб ложилась мягкая материнская ладонь. Потом мать исчезала.

Луч прожектора перебегал с одной стены на другую. Этот луч с детства околдовывал Николя. Его мощный свет помогал морякам безопасно пристать к берегу даже в шторм, миновав самый коварный водоворот. Он отлично освещал кресты на скале Непорочной Девы возле Большого пляжа, в том месте, где суда попадали в полосу прибоя и разбивались о прибрежные рифы. Почему же прожектор не помог отцу найти дорогу к берегу? А вдруг он все-таки вернется?

В конце августа настало время возвращаться в Париж: Эмме снова вернуться к преподаванию в коллеже Севинье, да и Николя пора было в школу. Но Эмма отказывалась уезжать из Биаррица. Тело ее мужа так и не нашли. А вдруг он не погиб? «Еще есть надежда» – твердила она полицейским. Они с понимающим видом, уже в который раз объясняли, что Теодор Дюамель, скорее всего, утонул, но она ничего не желала знать. На работе ей предоставили дополнительный отпуск, и Николя уехал в Париж без нее, с бабушкой и дедом. Он жил в их квартире на бульваре Сен-Жермен, где движение было таким интенсивным, что шум моторов слышался даже сквозь двойные стекла. Однажды вечером до ушей Николя долетел странный разговор. Голос Нины сухо отчеканил:

– О чем ты говоришь, Лионель? Ты что, спятил? Как можно даже подумать о таком?

– Но это всего лишь предположение, – слабо отбивался дед.

– И совершенно глупое предположение, – отрезала бабушка.

– Мне очень жаль, дорогая, я знаю, что ты не любишь, когда я заговариваю о Ленинграде.

– Замолчи, Лионель, ради бога, замолчи!

Николя незаметно проскользнул к себе в комнату. О чем это они? Ленинград? Что дед имел в виду?

Когда в середине сентября Эмма вернулась в Париж, Николя переехал на улицу Роллен. Мать показалась ему еще более хрупкой и беззащитной, чем раньше. Парижская квартира превратилась теперь в хранилище воспоминаний и отчаяния, здесь все напоминало об отце. В столовой витал еще запах сигар, в ванной и в комнате пахло туалетной водой «Eau Sauvage». Стенные шкафы были битком набиты его одеждой: брюками, кашемировыми пуловерами, галстуками, обувью, запонками. Там хранились и его клюшки для гольфа… И его любимая авторучка «Монблан». Вот только часов «Doxa Sub», которые он надел в тот день, не было.

Вопреки всему, Эмма и Николя все еще ждали. Их жизненный ритм был подчинен расписанию школьных занятий и приему пищи, но единственное, что имело для них значение, – это ожидание. Невыносимое, опустошающее душу ожидание. Эмма разъяснила ситуацию учителям Николя, и в классе к нему отнеслись тактично, хотя ребята все равно разглядывали его и шушукались за спиной: «У него отец утонул, а тела так и не нашли». Но Николя доверял только Франсуа, его родителям Одиль и Мишелю, его брату Виктору и сестрам Констанс и Эмманюэль. Эта семья была для него единственной отдушиной. Каждый вечер после школы он заходил к ним на улицу Дюкен и попадал в нормальный семейный дом. На несколько часов он забывал, что отец больше не вернется. Когда же он возвращался на улицу Роллен и девушка, помогавшая Эмме по хозяйству, поворачивала ключ в замке, в нем вспыхивала сумасшедшая надежда, что папа окажется дома. Раненый, изувеченный, может, без глаза, но, как всегда, торжествующий, живой и невредимый. Но в доме не пахло сигарами, не слышалось смеха. Отца не было. Только тишина.

Незадолго до Рождества девяносто третьего года к ним явился Бризабуа. Глаза его покраснели, и он целый час прорыдал на плече у Эммы. Как могло случиться, что такой замечательный человек бесследно исчез? Как могла жизнь сыграть с ним такую жестокую шутку? Эмма ничего не говорила и только тихонько его утешала. Николя смущенно отводил глаза. Однако сцена приобрела еще более странный оборот, когда Бризабуа начал требовать денег, утверждая, что Теодор Дюамель должен ему крупную сумму. Эмма молча встала и вынула чековую книжку. На следующий год сцена повторилась. С тех пор о Бризабуа ничего не было слышно.

Постепенно Николя приноровился отвечать на расспросы. Да, его отец утонул, да, тело так и не нашли. Он отвечал отстраненно, без тени насмешки. Эта отстраненность служила ему защитой. Четырьмя годами позже, в августе девяносто седьмого, после трагической гибели принцессы Дианы, он смотрел ее похороны по телевизору и увидел двух мальчиков, идущих за гробом. Принцу Уильяму было пятнадцать лет, столько же, сколько и ему. Вся планета тогда оплакивала погибшую принцессу, а Николя вдруг почувствовал горечь и злость. Принц Уильям знал, что его мать умерла, может быть, даже видел ее тело. Он сознавал, что это она покоится в гробу, покрытом белыми розами, который везут по улицам Лондона. К гробу была прикреплена открытка, нарисованная безутешной детской рукой принца Гарри, и на ней написано слово «Mummy» – «Мамочка». Уильям и Гарри могли носить траур, у Николя такой возможности не было. Они с Эммой все время ждали, что Теодор Дюамель перешагнет порог дома на улице Роллен или им позвонят из полиции и сообщат, что тело, найденное на пляже в Андае, возможно, является телом Теодора.

Ожидание стало для них тюрьмой. Эмма не могла себе позволить убрать из шкафа вещи мужа. Время от времени Николя подходил, открывал шкаф и долго смотрел на одежду Теодора Дюамеля. Запах сигар уже выветрился, и в шкафу пахло только застоявшимся воздухом. Что со всем этим собирается делать мать? Он не знал, да и не расспрашивал ее. Ему в наследство досталась авторучка «Монблан», которой он очень дорожил. Но больше всего ему хотелось надеть на руку «Doxa Sub» с оранжевым циферблатом.

Николя знал, что каждый год двенадцатого июня, в день рождения отца, мать считала, сколько ему сейчас было бы лет. И бабушка тоже, до самой смерти. А седьмого августа, в день его исчезновения, Николя просыпался с нехорошим, давящим ощущением внутри. И снова вспоминал маленького испуганного мальчика на балконе, который не спускал глаз с океана. И его одолевали одни и те же неразрешимые вопросы: что же произошло с отцом? Неужели он никогда больше его не увидит?

В две тысячи первом, незадолго до путешествия в Италию и знакомства с Дельфиной, у него был короткий и бурный роман с Орели, девушкой старше его, умной и властной. Она изучала медицину. Огромные нагрузки и необходимость много работать оказались для нее сильнее любви. Так она объяснила в момент расставания. В начале сентября, когда они обедали у нее, недалеко от площади Республики, она вдруг стала расспрашивать Николя об отце. Поначалу вопросы были вполне невинными, но потом становились все более конкретными, и Николя насторожился: зачем ей это нужно? Ее удивляло, что ни мать, ни он не задавали себе вопросов.

– Каких, например? – пробормотал он.

Потом он часто вспоминал этот вечер, потолочные балки в комнате, прелестный вид на парижские крыши и Орели в вишнево-красной блузке, облегавшей полную грудь. Потом Николя воспроизвел эту сцену в «Конверте», только там все было по-другому. Там Марго ужинала вместе с бывшим возлюбленным, и он, нарушив все запреты, заговорил об исчезновении Люка Дзека после схода лавины.

Орели налила себе еще бокал шабли и резко бросила:

– Я вот что имела в виду: почему вы не задавали себе вопроса, по какой причине не нашли тело твоего отца? Думаешь, он действительно утонул? Он ведь был предпринимателем, так? А если кто-то был заинтересован в его смерти? Если в этой истории были замешаны грязные деньги? И еще: был ли твой отец на самом деле счастлив? Все ли в его жизни шло хорошо? А ты не думаешь, что он мог покончить с собой?

Николя горько усмехнулся. Он никогда не принимал во внимание такую возможность. А потом вдруг вспомнил смертельно бледное, испуганное лицо Теодора Дюамеля тогда, на Елисейских Полях. И его странный телефонный разговор с Бризабуа в отеле «Фуке»: «Я видел его на Елисейских Полях! Черт! А о последствиях ты подумал? Ах вот оно что!» Позже ему на память пришли вечера, когда и отец, и Эмма выглядели озабоченными: денег не хватало, на обед был только суп. А потом вдруг подворачивался контракт, и деньги текли рекой. Бризабуа появлялся с бутылкой «Вдовы Клико», отец шел в магазин Петросяна [20]20
  Фирма «Petrossian» контролирует 15 % мировых продаж черной икры.


[Закрыть]за черной икрой, и так до следующего раза, когда снова вставала проблема, из чего сварить суп.

Тогда, в сентябре две тысячи первого, Орели впервые заронила сомнения в душу Николя. Возможно, что в смерти отца не было ничего случайного.

–  Привет, – прозвучал юный голосок.

Николя отложил блокнот – разумеется, там не было ни строчки, – и взгляд его упал на одну из манекенщиц фотосессии. Темные волосы забраны в узел на шее, никаких следов макияжа. Хороша. Девятнадцать, от силы двадцать лет. Мальвина дремала в тени неподалеку. Зной стоял почти невыносимый, было самое жаркое время дня, но зато и самое спокойное.

– Привет, – ответил он, улыбнувшись.

– У тебя закурить не найдется? – спросила девушка с американским акцентом.

– К сожалению, не курю.

Она передернула плечиками:

– Веселишься на всю катушку?

Голубое бикини подчеркивало прелестную текстуру ее кожи.

– А ты?

Она снова повела плечами:

– Ха, работа как работа. Вот Карпер, так это настоящая фашистка.

– А ты откуда?

– Из Нью-Йорка, месье. А ты что, сыщик?

Он рассмеялся. Девушка бросила на него шаловливый взгляд:

– Это ты, что ли, писатель?

– Так точно.

– «Конверт».

Она подняла бровь и улыбнулась, обнажив мелкие белые зубы.

– Как тебя зовут?

– Саванна, – объявила она, закатив глаза. – No comment!

Потом подбородком указала на спящую Мальвину:

– Твоя девушка?

– Да.

– Она все время дрыхнет.

– Ты что, шпионишь за нами?

Саванна отвела глаза:

– Ага.

– А ты здесь надолго?

– Завтра уезжаем, когда вся эта хрень закончится. Летим в Париж, там будет еще фотосессия.

– Ты давно стала моделью?

– Начала в тринадцать лет, меня увидели отборщики в Центральном парке. Ничего интересного. Работа как работа.

– Так чего же ты этим занимаешься?

– Отец умер, когда я была маленькой, а у матери рак. Я со своего заработка могу оплатить ей лучшую больницу и хороший уход.

– И ей лучше?

– Нет… ей всего сорок, и она умирает. Не смотри на меня так, месье писатель. Может, вставишь меня в какой-нибудь свой роман, а?

Николя расхохотался: она была неотразима.

– Пишешь новую книжку?

Он помедлил. Обычно он отвечал с совершенно серьезным видом, что да, книга в работе.

Но тут вдруг сознался:

– Делаю вид.

Саванна подошла поближе. От нее пахло морской солью и корицей.

– Почему?

Голос у нее был нежный и мелодичный. Она поигрывала прядью черных волос, выбившейся из узла.

– Все думают, что я пишу, а я ничего не делаю.

– Страх перед чистым листом?

– Нет, просто ленюсь.

– И что ты собираешься делать?

– Ну… приеду в Париж, и надо будет позвонить издательнице и сказать, что вся эта история со вторым романом – самое настоящее жульничество. Она придет в ярость.

Он подумал об Алисе Дор, которая уже послала ему два сообщения. Она хочет получить от него весточку после эпизода с Тайефер, а он ей до сих пор не позвонил. Алиса Дор ему доверилась. Она терпеливо и доброжелательно ждет его новый роман. Интересно, надолго ли ее хватит?

К ним подошла официантка. Николя заказал бутылку воды с газом. Саванна была уже совсем близко, почти касалась его плечом. Кроме Мальвины, которую не было видно за большим диваном с яркими подушками, на террасе никого не было – только зонтики стояли ровным рядом. Большинство обитателей отеля в послеполуденное время либо сидели у себя в номерах с кондиционером, либо отправлялись купаться. Жара стояла такая, что Николя почувствовал капли пота на верхней губе. Сейчас не было ничего проще наклониться и поцеловать пухлые девичьи губы. Та же мысль угадывалась в ее зеленых глазах. Обещание поцелуя. Скрепя сердце он отстранился.

Им принесли бутылку воды. Николя наполнил стаканы.

– Кроме тебя, у меня есть еще любимый писатель, Сэлинджер.

– Польщен.

Она снова придвинулась:

– Сэлинджер терпеть не мог интервью, газеты, радио и телевидение. Он жил в маленьком домике далеко от города, возился на огороде и писал для самого себя.

Николя иронически усмехнулся:

– Надо будет попробовать. Но во мне нет ничего от отшельника. Мне нравится мериться силами с миром, чувствовать, как он вибрирует. Знакомиться с новыми людьми. Если я стану жить в пещере, то о чем же тогда писать? Если я буду сидеть в своем углу, как я смогу замечать все, что творится вокруг?

– Это верно, – признала она.

Ее длинные тонкие пальцы поглаживали ободок бокала. Николя с сожалением отвел глаза. Мальвина могла проснуться с минуты на минуту и обнаружить его в опасной близости от этой красоты, от которой перехватывало дыхание. Он вспомнил, о чем предупреждал его бармен, и снова отодвинулся.