Текст книги "Форт Далангез"

Автор книги: Татьяна Беспалова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

– Танец объяснит всё, что не скажут слова, – произносит Амаль, извлекая из складок своей многоярусной, широкой, как весенний степной горизонт, верхней юбки небольшой бубен.

Танцевала она долго. Грохот её нижних юбок, звон колокольчиков на обечайке бубна, движения её змеящихся кос подействовали на нас по-разному. Я попросил прислугу внести наконец вино, осторожно оставленное мной в прихожей. Чопорный немец радовался, как ребёнок, а хозяин дома, загипнотизированный мельканием пёстрой шали, не заметил моей предосудительной вольности с Moet Chandon.

– Выпьем за победы турецкого оружия! – вскричал я, собственноручно откупоривая первую из четырёх бутылок и наполняя пенистым напитком армуды.

Пить Moet Chandon из армудов – жуткая похабщина, но что прикажете делать, если бестолковая прислуга Камиль-паши не доставила нам подходящей посуды?

– По сути вы еврей, но по повадкам чистый русский… – проговорил герр Феликс, опустошив первый армуд.

Я сделал вид, будто не слышал его замечания, и разлил по второй.

– Не обижайтесь, герр Жвиц, – продолжал штабной зануда. – Но это ваше гусарство за генеральским столом… Шампанское за завтраком… Видите ли, это совсем по-русски…

Ах, если б чувство юмора Гузе было б так же тонко, как его туловище, пожалуй, мы провели бы вполне приятное утро, а так… Словом, Гузе вынудил меня оправдываться:

– Если уж рассуждать о моих привычках, приобретённых в России, то скажу вам так: что такое какая-то там одна бутылка Moet Chandon? Нам полагается употребить все четыре бутылки. Именно так ведут себя за завтраком русские люди. Ну же, герр Гузе! Prosit!

– Prosit! – отозвался тот.

Амаль тем временем вьётся вокруг Камиль-паши. Руки её взлетают. Широкие рукава опустились к плечам, обнажив смуглые руки.

Ах, эти руки! Лицо женщины часто лжёт, скрывая возраст. Но руки не обманут. Сколько же на самом деле Амаль лет? Словно услышав мой мысленный вопрос, танцовщица наконец останавливается. Едва заметное движение и дешёвая безделица – медальон с мутным рубином, купленный мною в лавке местного ювелира, покинув шею Амаль, оказывается в ладони Камиль-паши.

– Это подарок, – произносит чаровница. – Я – бедная женщина – желаю одарить столь мужественного воина, победителя многих армий. Носите этот медальон с собой, и он защитит вас от ран. Если господин генерал не пожелает носить столь простенькую вещь на шее, то пусть положит её в карман. Условие одно: ни в коем случае не расставаться с ней.

– Подарок? – пытаясь казаться значительным, Феликс Гузе пресмешно морщил свой нос, отчего тот казался ещё более курносым. – На медальоне изображён какой-то всадник. Не решусь предположить, что это божество аланов, именуемое Святым Георгием. Но если это не святой Георгий, то кто же? По меньшей мере странно, а может быть и…

– Амаль странная, да. Она сирота, получившая воспитание в портовых притонах Батума. Её манеры оставляют желать лучшего, но искренность заслуживает всяческого уважения. В чём-то она действительно подобна старцу Григорию… на свой лад… – произношу я, стараясь запечатлеть на лице самую загадочную мину.

Сказав так, я наполнил шампанским три армуда.

– А дама? – произносит Камиль-паша. – Она приучилась к Moet Chandon в портовых притонах Батума?

– Конечно! – я наполнил вином четвёртый армуд. – Prosit!

Мы дружно выпили, и каждый получил от этого неизъяснимое, на свой лад, наслаждение. Две бутылки Moet Chandon оставались непочатыми.

Огромные глаза Камиль-паши источали масло подлинного вожделения. Он сжимал в ладони странный подарок Амаль. Так сжимает губами наживку какой-нибудь бестолковый карп. Феликс Гузе громко дышал носом и сжимал челюсти. Скулы его побелели. Я готовил себя к безобразной выходке в остзейском духе. Так готовится окопавшаяся пехота к артиллерийскому залпу противника. Однако, уважая умиление Камиль-паши, Гузе молчал. Освежившись вином, Амаль проделала ещё несколько вполне изящных па.

– Годится! Я беру её! – воскликнул хозяин застолья, когда Амаль наконец опустилась на своё место. – О благодатная ханум! Стань звездой моего гарема!

Аллилуйя! Наш восточный друг вообразил, будто моя далеко уже не молодая, но всё ещё красивая спутница является подарком для него. Своего рода ясаком. Господь мой всемогущий! Уповаю на Тебя одного, запрети моему рту смеяться, а проклятой чревоугодливой утробе исторгать эти булькающие звуки, неизменно сопровождающие хохот.

Между тем будущая "звезда гарема" Камиля-паши бросала на меня обжигающие взгляды. Господь мой всемогущий! Ну что же тут поделать? Думаю, десяток-другой золотых червонцев смогут развеять гнев старой феи?

– Ну, теперь вы моя! – Камиль-паша потирает руки. – Как это там по-русски? Ducheshka… miloshka… angel!

Даю подсказку:

– Ангельчик – так называл подобных очаровательных особ Фёдор Михайлович Достоевский.

– Ангелы Достоевского – все пятнадцатилетние проститутки. Ну или чуть постарше, в то время как эта дама… – пробурчал Гузе.

Господь мой всемогущий! Сколько ещё пилюль таится в жилетном кармане у этого господина?

– Полагаю, теперь драгоценная Амаль поведает нам об обычаях портовых притонов города Батум! – с весёлой невозмутимостью замечает Камиль-паша.

– Поведает! – ответил я, разливая по армудам вино из третьей бутылки.

– Относительно притонов ничего не знаю, – кое-как соорудив на лице строгое выражение, говорит Амаль. – А вот в Санкт-Петербурге перед самой войной появилась мода на спиритические сеансы и гадание на кофейной гуще.

– Спиритический сеанс? Хочу спиритический сеанс! – кричит Камиль-паша. – Ибрагим!

– Весь в распоряжении моего генерала!

– Где ты достал столь прекрасный э-э-э…

– …йран, – подсказала Амаль.

– Айран марки Moet Chandon! Где? Подать сюда ещё полдюжины бутылок! Нет! Дюжину! Две дюжины!

Является слуга в расшитой шелками ермолке. Пузатый и вислоносый, он перечисляет своему хозяину все трудности, связанные с добыванием Moet Chandon именно в Эрзеруме. Эйфорическое выражение сменяется на лице Камиля-паши выражением глубокого разочарования. Я считаю своим долгом вмешаться.

– Есть один господин в Трабзоне. Этот может достать через контрабандистов буквально всё. Я беру у него.

– От Трабзона до Эрзерума… – Гузе пошевелил сучковатыми пальцами, закатил глаза.

– Двести сорок четыре версты, – проговорила Амаль. – Мы добирались неделю. Ах, я так устала!

– В верстах – это по русскому счёту, – прошипел Гузе, а я ухватился за четвёртую бутылку Moet Chandon, громогласно взывая к исчезнувшей куда-то калфе.

Амаль – подданная османов. Её турецкий паспорт в полном порядке, тогда отчего я так волнуюсь?

– Эй, девушка, женщина, хозяйка, калфа! – ору я. – Пошли человека на улицу Кемералты – это недалеко от мечети Лала Мустафа Паша. Там скажи кому-нибудь, дескать, Ибрагим Жвиц требует шесть бутылок Moet Chandon срочно сюда! Да подай наконец нормальную посуду. Нет, пиалы тоже не подойдут. Торопись, женщина!

За суетой и треволнениями, связанными с тупостью и ленью восточной прислуги, я не заметил, как подали кофе, и пропустил начало задушевной беседы, внезапно завязавшейся между Амаль и Камилем-пашой. Они беседовали по-турецки, и бедному Ибрагиму Жвицу пришлось изрядно напрягаться, прислушиваясь к их разговору.

– …Зима будет снежной и холодной. Снегу выпадет… – не найдя подходящей метафоры, Амаль провела ребром ладони по горлу. Лицо её при этом приобрело забавно-кровожадное выражение. – Убийственный мороз! – слегка вытаращив фиалковые глаза, добавила она. – В такую зиму даже русским воевать невозможно, и потому война прекратится. Здесь, – Амаль стучала указательным пальцем по столешнице, а Камиль-паша не сводил с неё влюблённого взгляда, – войны точно не будет.

– Поедешь со мной на Босфор? Я сниму тебе отдельный дом, – проговорил Камиль-паша. – На озере Кючюкчекмендже… по-русски это называется dachka… или ты хочешь смотреть на проплывающие по Боспору корабли?

– Я хочу… Великий Аллах! Никто и никогда не спрашивал меня, что я хочу!..

Притворщица закрыла лицо ладонями. Наверное, именно так закрывается занавес в том цирке, с которым она много лет гастролировала.

– Эта женщина очень правильно говорит на турецком языке, – проговорил Гузе, переходя на немецкий. – Из этого я делаю вывод: она не шпионка.

– Разумеется, нет. Знание европейских языков – следствие частых и продолжительных путешествий.

– Вы познакомились с ней на скачках?

Да этот немец, подобно Амаль, видит сквозь землю, не иначе. Откуда ему знать про скачки?

– Я слышал, – продолжал Гузе, – вы ведёте коммерцию не только на Балканах. В Чехии у вас пивоварня, в Венгрии плодовые сады, в России конный завод…

– В Венгрии также конный завод. Однако он теперь разорён. Все лошади реквизированы для нужд армии эрцгерцога.

Гузе не сводит с меня своих крошечных водянистых глаз. Мы с ним приканчиваем четвёртую бутылку, но Moet Chandon не сделал его доверчивее.

– Господин генерал рассказывал мне о ваших многочисленных увлечениях. Игра в поло, например. Чисто английский вид спорта.

– Не люблю англичан за снобизм. На мой вкус, в Британии слишком сыро, а я люблю сухой горный воздух.

– Я слышал, ваша жена старше вас на много лет, и по сути вы управляете её business за неимением собственного.

Вот это номер! А господин Гузе не так прост, как я думал поначалу…

– А ещё я слышал о некоем Адаме Ковшихе. Господин генерал, вы слышали о таком? – не унимался остзеец.

– Полковник, Ибрагим Жвиц – мой друг. Мы вместе пересекли не только Средиземное море, но и Атлантику, – Камиль-паша едва сдерживал раздражение. – С Адамом Ковшихом я не знаком, хотя, кажется, где-то слышал это имя.

Всецело и немедленно готовый встать на мою защиту, Камиль-паша даже вскочил с места, и я с удовольствием заметил, как его правая рука шарит по левому боку, на котором, впрочем, не наблюдалось ножен.

– А что вам известно о Галлиуле Джелакаеве? – презрительно нащурив глаза, проговорил Гузе.

– Судя по имени – это татарин, – проговорил я.

– Этот человек был пойман нами недалеко от города Хасан-кала. Он двигался куда-то с поручением. Но, не выполнив оного, перебежал к нам. При нём нашли целую пачку писем – и одно из них престранное…

Казалось, Гузе плотно увяз в трясине собственных подозрений, в то время как я вертел головой в надежде, что крайне нерасторопная турецкая прислуга на этот раз всё-таки окажется чуть шустрее обычного. Господь мой всемогущий пришёл мне на помощь! Давешняя некрасивая калфа внесла в столовую шампанское. Она держала поднос на вытянутых руках, словно пытаясь отстранить от себя на возможно большее расстояние отвратительную гидру пьянства. На подносе пару запотевших бутылок Moet Chandon окружала стайка высоких бокалов. Наконец-то мы будем пить порядочное вино по-человечески.

– Никогда не уступаю прислуге право салютовать пробкой от шампанского! – воскликнул я, принимая из рук рассерженной прислуги поднос.

– А я слышал, будто у некоего Ковшиха в Костромской губернии огромное имение с домом и штатом прислуги. Всё устроено по русскому дворянскому обычаю. Настоящая латифундия, приносящая огромные барыши. Кроме того, я наслышан о престарелой жене молодого Ковшиха. Она и сейчас проживает в этом имении, в то время как сам Ковших путешествует по миру, участвует в гонках регатах и тому подобное…

Пробка задорно хлопнула. Из горлышка открытой бутылки заструился белый дымок. Я разлил напиток по бокалам.

– По курортам Германии и Швейцарии, где много лет лечилась фрау Ковших, циркулировали слухи о супружеской преданности её мужа. И это несмотря на разницу в возрасте между супругами в тридцать лет…

Я слегка волновался, однако старания Гузе пропали попусту, потому что Камиль-паша и Амаль вновь увлеклись обоюдным очаровыванием, используя для этого турецкий язык.

Прежде чем дать достойную отповедь остзейскому зануде, я опустошил свой бокал и откупорил следующую бутылку. Гузе цедил из своего бокала, словно ему поднесли не вино, а какую-нибудь горькую микстуру.

– Ибрагим, – внезапно проговорила Амаль. – Почему ты не поправишь господина Гузе? Он постоянно называет вдову Шель фрау Ковших, в то время как госпожа Шель честно вдовствует в Костромской глубинке не один десяток лет?

– Заявляю совершенно официально! – прогремел я подобно грому. – Мадам Шель сохраняет верность Самуэлю Шель и намерена продолжать делать это до гробовой доски, в то время как я, с вашего позволения, всё ещё хожу в жениха-с. Позвольте представиться: Ибрагим Жвиц – завидный жених.

При этих словах я вскочил и поклонился, щёлкнув каблуками. Говорил я назло врагу на чистом русском языке, употребляя при этом специфический костромской выговор с ударениями на звук "о". Водянистые глаза Гузе округлились, отчего он сделался немного симпатичней.

– Оставь его, Гузе! Я твой генерал, и я тебе приказываю. Подозревать Ибрагима в шпионстве – что за вздор? – бросил Камиль-паша.

– Если господин Гузе не понял речи Жвица, я готова перевести её на турецкий, – проворковала Амаль. – Немецкий язык плохо давался мне, но если господин полковник предпочитает французский или английский…

– Презираю язык томми! – фыркнул Гузе. – Но возвращаясь к нашему пленнику…

– О ком это он? – Амаль округлила глаза. – Амаль Меретук никогда не понимала немцев – перескакивают с пятого на десятое.

– Галлиуле Джалакаеву? Татарину? Письмоносцу? – растерянно переспросил я.

– Этот человек – мусульманин, недовольный политикой царской власти по отношению к иноверцам. К примеру, в русских войсках по обычаю всегда есть полевые священники, для солдат исповедующих православие. Но никогда и нигде вы не увидите на передовых позициях русской армии муллы. В Австромадьярской армии существует институт фельдвикариата, которым управляет полевой римско-католический епископ – представитель церкви при Имперском Военном министерстве. Ему подчиняются фельдсу-периоры, которые находятся при штабах отдельных армий. В их подчинении находятся низшие полевые духовные чины – фельдкураты. Кроме того, есть ещё капелланы при военных госпиталях. Следовательно, структура духовной опеки в армейских частях в основном отвечает не только административному делению церкви (епископат – деканаты – приходы), но и армейской структуре. У русских же только и есть что православные попы. Остальные конфессии отнесены на второй сорт. И дело не только в вероисповедании. В Царстве Польском в школах преподавание только на русском языке. В армии в ходу язык только русский, а между тем некоторые солдаты из национальных областей русским языком не вполне владеют. Вот вы, господин генерал, с этим вашим Жвицем вдоль французского побережья на яхтах плавали, устриц и улиток жрали, а в России в 1898 году люди от голода десятками тысяч мёрли. Россия – что та устричная раковина. Ковырни её вилкой – и развалится, но не на две части, а на множество. Тут счастлив будет тот, кто успеет сочное мясо её первым в глотку себе сунуть. Европа обязана сожрать Россию, иначе во всех школах от Балкан до Ла-Манша детишек будут на русском языке учить…

Пылкая и обильно политизированная речь полковника Гузе, что холостой выстрел из гаубицы: громко, дымно, но толку никакого.

– Конечно, дорогой мой полковник! – Камиль-паша одобрительно треплет Гузе по руке. – С судьбами Европы можно и подождать. Совсем иное дело – дорогая ханум. Судьба ханум важней судьбы какой-то там Европы, не правда ли?

В ответ на его любезность Амаль снова обнажает лицо, прикрыв при этом грудь, что, на мой взгляд, несколько огорчает Камиля-пашу.

– Если желаете, можно погадать на таро Ленорман. Колода осталась в моём портпледе, в прихожей, – произносит Амаль едва слышно. – Если угодно, прикажите принести.

При слове "Ленорман" Гузе бычится. Теперь он похож на закипающий дровяной бойлер.

Камиль-паша картинным жестом прикладывает ладонь к левой стороне груди и склоняет голову. Кисточка на его феске задорно подпрыгивает. Амаль поднимается, готовая лично отправиться в прихожую за колодой Ленорман.

– Как любому немецкому офицеру, мне чужда эзотерика, – говорит Гузе, беспощадно, с чисто остзейской пренебрежительной брезгливостью лорнируя декольте и юбки Амаль. – Однако факты подтверждают болтовню нашей милой колдуньи.

– То есть? – рассеянно интересуется Камиль-паша. Его тараканьи усы настороженно шевелятся.

– На сей вопрос имею сообщить следующее…

И немец затараторил, самым забавным образом коверкая турецкий язык. При этом широкое и курносое лицо его сохраняло комично-серьёзное выражение. Он нёс скормленную ему штабом Кавказской армии при посредничестве Галлиулы чушь о планах британского экспедиционного корпуса, который якобы готовит наступление ранней весной в Месопотамии, а также об отряде генерала Баратова, который также готов принять участие в этом деле. Он приводил и доказательства. Аргументация его хоть и соответствовала действительности, но всё равно казалась мне чрезвычайно забавной. Moet Chandon сделал своё дело.

Да, действительно, русская армия купила в иранском Азербайджане большую партию верблюдов для гужевых перевозок. Одновременно закупались и гурты мясного скота, и пшеница для питания войск, и фураж. Я сам лично принимал участие в закупках и не делал ровно никакого секрета из выгоды, получаемой торговым домом "Вдова Шель и наследники" от подобной коммерции. Мог ли я предполагать, что полковник немецкого генерального штаба, приставленный к Камилю-паше именно для предоставления тому умных советов, придаст результатам моей удачной коммерции столь глобальное значение?

– Таким образом?.. – произнёс Камиль-паша с особым, пристальным вниманием оглядывая собеседников.

– …Таким образом, – подхватил немец, – мы с вами, дорогой паша, вполне можем отправиться праздновать Рождество по домам.

– Но позвольте! – тараканьи усы Камиля-паши воинственно топорщились. – Рождество вовсе не праздник османов, однако…

– Я о том и говорю! – Немец снова прервал своего патрона самым возмутительным образом. Пухлые губы его забавно шлёпали одна о другую. На широком переносье пролегли глубокие горизонтальные полосы. – Рождество Христово – праздник, особо почитаемый русскими. Уверяю вас: русский человек в Рождество убивать не станет. Не правда ли, герр Жвиц? Вы ведь, кажется, выкрест?

Немец уставился на меня ровно с тем же пренебрежительным выражением, с каким только что смотрел на Амаль.

– Мне и самому порой кажется, будто я выкрест, – отозвался я с уклончивой любезностью. – Однако следование православно-христианской доктрине подразумевает нестяжание, а я непрестанно думаю о деньгах, о наживе. То есть именно о стяжательстве. Это и неудивительно. Я – деловой человек.

– Как раз сейчас у нашего дорогого паши некоторые затруднения… – многозначительно ухмыляясь, проговорил герр Феликс.

– …Наживаюсь буквально на всём, – продолжал я, подражая манере немца пренебрегать собеседником. – Например, даю деньги в рост, а в России, прошу заметить, ростовщичество морально осуждаемое занятие…

Я заметил, конечно, как моя драгоценная Амаль изобразила на своём милом личике уморительно недовольную мину – ах, шла б она лучшей за колодой Ленорман! – но меня уж было не остановить:

– … Но если дорогой мой паша испытывает затруднения, то я готов помочь и даже не возьму процентов.

– Я верну долг по окончании военных действий, – проговорил Камиль-паша с некоторой даже озабоченностью. – Затруднения с деньгами возникли из-за прерванных войной коммуникаций. Это просто заминка, задержка – не более того. Но вот закончится война, и тогда моим затруднениям конец. Так я получу возможность расплатиться с долгами.

– Очень верно подмечено. Господь мой всемогущий, как же ты прав, дорогой Ахмед! Во время войны в первую очередь страдают коммуникации, из-за чего денежные потоки, так сказать, меняют свои русла. От этого страдают как промышленность и торговля, так и отдельные предприниматели. Вот, например, я. Ранее уже упоминал о реквизиции мадьярским командованием лошадей с моего конного завода. И это далеко не все мои потери. Есть и ещё!

– Иными словами, денег у вас нет? – насупился Гузе. – В таком случае, как вы собираетесь выбираться отсюда?

Подобный подход меня слегка обескуражил, но не слишком-то удивил. Любой остзейский вояка, как истинный ладскнехт, не упустит добычу, оказавшуюся у него в руках.

– Уважаемый герр Гузе! Наличные деньги в наши смутные времена слишком тянут карман, а потому я предпочитаю держать их в банках нейтральных стран.

– Отправьте телеграмму вашему поверенному в нейтральную страну, – не скрывая раздражения, парировал несносный Гузе.

– Непременно отправлю! А следом за телеграммой отправлюсь в указанном направлении сам, потому что в наши смутные времена ни одни поверенный ни в одной нейтральной стране не поверит телеграмме, отправленной с театра военных действий.

– Ибрагим прав, – Камиль-паша снова кивнул, и кисточка на его феске снова совершила головокружительный кульбит. – Турецкая Армения – театр военных действий. Правда, сейчас, ближе к зиме, бои приняли позиционный характер и накал противостояния ослабел, но…

– Обещаю вернуться с деньгами! – заверил я, прижимая руки к груди. – И не только. Обещаю кроме денег всевозможнейшие дары. А залогом своих обещаний оставляю Амаль – ты ведь не против, дорогая? – и этот несессер.

Тут-то я и выложил на стол свой главный козырь.

Во всё время моей лживой тирады, позабыв о никому не интересной Ленорман, Амаль стояла у окна, рассматривая нечто любопытное за решёткой небольшого садика.

– Я согласна остаться в Османии, – тихо молвила она. – Климат Швейцарии, конечно, не плох, но я слишком боюсь бомбовых разрывов и ядовитых газов. Европа будет страдать ещё много-много лет, а вот здешние места, оказавшиеся вдали от войны, покажутся любому истинным раем.

– Быть по сему! – вскричал я, поднимаясь и давая понять генералу и его советнику, что визит мой окончен.

Пытаясь попрощаться и с Амаль тоже, я распахнул объятия, но чаровница внимательно рассматривала нечто в крошечном садике за окном и проигнорировала мои объятия. Господь мой всемогущий! Мало ли я смирялся? Пришлось смириться и с этим.

– Таким образом, ты даришь мне эту женщину, Ибрагим? – спросил паша у самой двери, до которой он меня проводил с вежливостью, достойной лучшего из хозяев.

– Таким образом, она останется с тобой ровно столько, сколько ты сам этого пожелаешь.

Довольная ухмылка чрезвычайно украсила тараканье лицо Камиль-паши.

– Женщина женщиной, а деньги деньгами! – молвил он, многозначительно поднимая палец.

– За деньгами дело не станет. Нам надо продумать оптимальный маршрут до Базеля. Я так же, как Амаль, не люблю бомбовых разрывов, штыковых атак и ядовитых газов.

В ответ Камиль-паша обещал мне всяческое содействие вплоть до самого Трабзона и дальше, при этом генерал, как я заметил, ни на минуту не выпускал из ладони уродливый подарок Амаль. Меня же чаровница одарила лишь холодноватым взглядом и одной короткой, но многозначительной фразой:

– Я буду ждать тебя в Эрзеруме, Ибрагим. Возвращайся!