Текст книги "Форт Далангез"

Автор книги: Татьяна Беспалова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Клоун в который уже раз окинул меня оценивающим взглядом.

– Всё-то ты врёшь! – бросил он, и во рту его растворилась ещё одна горькая пилюля.

– Могу показать! Я видела в вашем цирке много лошадей. Могу сесть на любую!

– Хвастовство!

Тогда я не поняла доподлинно значения сказанного клоуном слова. Ясно было только, что он мне не верит. В поисках правильного аргумента я оглянулась на Хозяина, стоявшего позади меня.

– Я слышал, твой отец, Меретук, очень хорошо стрелял и стоя на седле, и из-под седла…

– Да я умею! Джигитовка!

И клоун сдался.

– Господь с тобой. Пойдём!

Страбомыслов неловко выбрался из своего кресла. Я последовала за ним в цирковое закулисье, где кричали, курлыкали, рычали, ржали и лаяли цирковые животные, где в нос бил запах их мочи и кала. Я шла, ступая по мелкому песку, а порой и древесные опилки впивались в мои голые пятки. Я ойкала и морщилась, останавливаясь, чтобы вынуть из ноги очередную занозу.

– Ты бы хоть на обувь для девочки потратился, – ворчал недовольный моей нерасторопностью Клоун. – Эй, где ты, солдат?

Но того уже и след простыл. Мой Хозяин исчез, считая новые руки, принявшие меня, вполне надёжными. Поразмыслив, я отнеслась с уважением к его выбору.

Спустя много лет меня нашло письмо, писанное Хозяином в северном городе Коряжма. Всего несколько строк, которыми он выражал надежду, что я всё-таки выучилась читать и писать, и смогу самостоятельно прочесть его послание. Его надежды питали газетные статьи, время от времени появляющиеся в российской и заграничной прессе, в которых рассказывалось о феерических успехах цирка Страбомыслова. Я помню достоверно, как в одной из статей – кажется, то был "Вестник" – действительно упоминалось имя юной эквилибристки Амаль Меретук. Хозяин хвалил меня, используя для этого самые нежные выражения. О себе он рассказал очень коротко: состарился. Вот и всё…

А пока я следовала за полосатой спиной. Так следует за мамой-уткой едва вылупившийся из яйца утёнок. Обычная, не сценическая походка клоуна была скованной, как у старого человека с больными костями и суставами, но стоило лишь ему ступить из-за смрадных кулис на свежий, пахнущий дамской пудрой воздух манежа, как движения его преобразились: шаг сделался стремительным, а осанка горделивой. По песку манежа бродили белые горлинки из аттракциона "Сара Самерс и её дрессированные голубки". Клоун возвысил голос, отдавая распоряжения, и белокрылые птицы взвились к куполу. В тот короткий миг, когда их шумные крылья трепетали возле моего лица, я испытала восторг счастья. Но вот голуби упорхнули. Амаль Меретук засмотрелась на них и не заметила, как мне подвели маленькую лошадку с бельмом на левом глазу.

В руки мне дали очень тяжёлый старинный пистоль, совсем не похожий на обрез моего отца. Угрюмый желтолицый человек в зелёном трико показал мне, как целиться и как нажимать на курок. Я выстрелила на пробу в цирковой купол. Пуля перебила один из канатов трапеции. Горлинки снова взвились.

– Але-оп! – вскричал клоун, и вот я уже в седле.

Там, на манеже, в окружении рядов пустующих кресел, я – девочка без имени и с потерянной судьбой – показала всё, что умею. Там я впервые ощутила мистический азарт победы над фатумом. Вкус удачи оказался сладок, незабываем…

* * *

Время слишком быстро бежит, от того порой я ощущаю себя совсем старой. Часы, дни, недели, месяцы, годы скручиваются в плотный клубок моей жизни. «Что есть жизнь Амаль Меретук?» – спросите вы. И я отвечу: жизнь Амаль Меретук – это ЦИРК.

Что такое цирк? Цирк – не только деревянный обтянутый раскрашенным брезентом каркас. Цирк – не только круглая посыпанная песком арена и зрители вокруг неё, не только пахнущее звериными испражнениями и трудовым потом закулисье. Цирк – это вереница конных повозок. Иногда их лишь двадцать, но часто намного больше. Вот они тянутся по просёлку под назойливым дождём, который с минуты на минуту собирается превратиться в снег. Впереди хорошие сборы в рождественские праздники и на Масленицу. Надежда осесть на зиму в каком-нибудь губернском городе. Но дни зимней оседлости проходят. Праздники заканчиваются страдой, и цирк снова пускается в путь по просохшим после весенней распутицы дорогам.

И опять, как в минувшем году, шоссе, просёлки, переправы, большие и маленькие города. Россия, Северный Кавказ, Малороссия, Белая Русь, Польша, Балтия, Закарпатье… В городах дома, магазины, фабричные трубы, вывески и кабаки, палисадники, крыжовник и смородина, рябинки и акация, черёмуха и сирень, виноградная лоза, шелковица, яблоки или абрикосы, поля подсолнечника и рапса – как повезёт, но всегда и везде в сумерки меж синими ставнями в окошках свет. Ранним утром над низинами стелется туман и тишь такая, что выдохнуть страшно. В такие минуты человеческое дыхание слишком громкий звук. В медленной речке вода, как ртуть. Рыбка играет, пуская круги по воде. И стрекозы. Множество стрекоз, и каждая, как ювелирное украшение. За высокими воротинами на хозяйских дворах неведомая мне семейная жизнь. Там мычит скотина, кудахчут куры и верещит детвора. Возможно, такая семейная жизнь скудна, скучна и уныла. Возможно, в ней слишком много труда и лишений, а праздников и веселья совсем чуть-чуть. А вот у меня и дома-то нет, зато на ногах ботинки из отлично выделанной кожи, на плечах красивая шаль, а в сундуке за спиной множество платьев и даже шубка из чернобурого меха имеется. А у меня в картонках дюжина изысканных шляпок, а одна из них даже с настоящим страусовым пером. А у меня в кармане потрёпанная колода покойницы Любови Пичуги, которая очень кстати скончалась именно в тот момент, когда мне по возрасту стало вовсе неловко заниматься джигитовкой и стрельбой по движущейся мишени. Уходя из нашего мира, она отчасти передала мне начатки своего искусства, главным образом заключавшиеся в прямом подлоге. Ведь среди зрителей в зале всегда присутствовали несколько цирковых, добрых знакомых огромного попугая и его всегдашних избранников. Искусство Любови Пичуги заключалось главным образом в том, что она, подобно писателю Чехову и иным литераторам, для каждого представления придумывала своим "подсадным уткам" новую судьбу.

Я же работала по-настоящему, как и полагается видящей. Для моей работы мне не требовались ни ассистенты из числа ряженых под простаков цирковых артистов, ни огромная птица exotic, ведь неразлучный мой сатанёныш приоткрывал мне оконце в будущее по первому требованию. Ах, это будущее! Сладостное, манящее, жуткое, ужасное – любое, но всегда чарующее. И Амаль Меретук – его властительница, одна из немногих, допущенных к истине. Зрителя в моей работе подкупала искренность, следствием которой являлся успех. Небольшая моя слава бежала быстро впереди меня, а я поторапливалась за ней на облучке цирковой кибитки.

* * *

Такова цирковая судьба, сулящая Амаль Меретук в будущем славу огромную, роскошные яства, пуховую постель и шелковые одежды. А пока значительную часть своей жизни Амаль Меретук проводит на облучке цирковой кибитки. За её спиной, под брезентовым кузовом два сундука с бесценными дарами клоуна Страбомыслова. В одном нарядные платья, пошитые умелой портнихой из плотного шёлка. Другой полон растрёпанных книжек. Их обветшалые страницы, их запах, их тихий шелест полюбился Амаль Меретук не меньше, чем красивые платья. Кроме «Учебника логики» и «Русского правописания», там было простенькое издание книг господина Карышева «Бог не опровержим наукой» (учебник для офицеров военных училищ), «Состав человеческого существа», «Сущность жизни». Благодаря сундуку Страбомыслова в моём распоряжении оказались и «История государства Российского» господина Карамзина, и учебники по естественным наукам. В том же сундуке хранились и главные русские романы девятнадцатого столетия. На этом Страбомыслов не экономил. Прекрасные издания с золотыми обрезами и латунными застёжками на кожаных переплётах Амаль Меретук зачитала до дыр. Так, пересекая Россию от Чёрного моря на север и от Уральских гор до Польши, Амаль Меретук в то же время путешествовала от «Евгения Онегина» и «Героя нашего времени» к «Обломову». Промежуточными станциями на этом пути являлись «Мёртвые души», «Война и мир», «Анна Каренина», «Отцы и дети», «Господа Головлёвы», «Идиот», «Преступление и наказание», «Бесы»…

Под копытами лошадей пыльная колея дороги, огибающей зелёный холм. На холме, под церковной стеной кладбище. Кресты на могилках с увядающими веночками, кованые оградки. Такие места любит русский Бог. Он суров и строг со своими чадами. Но он и настоящий, единственно подлинный. Совсем девчонка, я видела, как крестились на церковные купола мои товарищи – цирковые артисты, и, следуя их примеру, крестилась сама, хоть на моей шее и не было креста. Мне не требовалось доказательств подлинности русского Бога во всей его суровой доброте. Для меня доказательство Божьего бытия – частички мощей, зашитые в трико воздушных акробатов, лик Николы чудотворца в потайном кармане шутовского балахона Страбомыслова, их сосредоточенная и страстная сомолитвенность перед каждым представлением.

Путешествуя из города в город, я сначала узнала Россию и выучила, наконец, русский язык не только в устной его форме, но и в письменной тоже. Русской грамматикой мои познания не ограничивались.

Страбомыслов действительно неплохо разбирался в алгебре и геометрии. Науки эти, не слишком-то мудрёные для живого ума, он сумел преподать и мне. Изучение же русской литературы я завершила пьесами того самого Антона Чехова, рассказы которого читал мне вслух Хозяин из "Нового времени". У этого самого Антона Чехова мы гостили в местечке Мелихово в 1898 году. Конечно же, уездный город С. видел представления цирка Афанасия Страбомыслова. Там же Клоуну пришла в голову новая мысль, которую он назвал "коронной".

– Я тебя окрещу и зваться ты будешь Амалией Афанасьевной Меретук. Так тебя и запишем в метрической книге, – сказал он мне однажды.

– Таким образом, если ты решил удочерить меня, то я должна стать Страбомысловой, – ответила я.

– Страбомыслов – неблагозвучная фамилия, которая подходит лишь такому толстому и нелепому мужчине, как я. А Меретук – как дроби барабанных палочек. Меретук – это торжество, слава! Это ты! Какой успех! После моей смерти ты унаследуешь моё дело. Мой цирк станет твоим. Понимаешь?

– Цирк Страбомыслова – это firma. Это слава. Это деньги. Это доход, – возразила я. – А что такое Амаль Меретук? Амаль Меретук – это просто я и ничего более.

Но Афанасий Страбомыслов никогда не спорил с Амаль Меретук. Афанасий Страбомыслов всегда и всё делал по-своему.

* * *

Обряд моего торжественного крещения проходил в храме неподалёку села Мелихова. Помнится, то была церковь Рождества Христова. Поп оказался очень добросовестным, оттого обряд и длился несколько часов. Присутствовали все наши цирковые, а также приятель Страбомыслова местный земский врач и благотворитель по фамилии Чехов, уже упоминавшийся мною ранее. Все мы слишком устали тогда, и вернувшись к своим кибиткам, крепко выпили, да и повалились спать.

На следующее утро Амаль Меретук проснулась с крестиком на шее и сразу припомнила Любовь Пичугу с её колдовской наукой. Как теперь быть? Ведь этот крест, надетый мне на шею православным попом, символизирует мою связь с Богом, а гадания на картах и любое гадание – это связь с Сатаной. Что же делать? Бросить гадания и окончательно податься в конные эквилибристки? Амаль Меретук так и терзалась бы в плену собственных внутренних противоречий, если б на помощь ей не явился похмельный, но вполне бодрый Страбомыслов. Вся сцена разыгралась в пахнущем зверинцем закулисье самого лучшего в мире цирка.

– Начало через два часа. Готовься, – хмуро проговорил Страбомыслов. – Нынче явится из С. предводитель дворянства. У его супруги к тебе есть несколько вопросов. Их она задаст, разумеется, после представления.

– О чём вопросы? – с самым смиренным видом спросила я.

– Не знаю, – нехотя отозвался Страбомыслов. – Там есть дело… Возможно, понадобится предмет… ну ты понимаешь…

– Привлечь мужчину? – допытывалась я.

– Да какое там! Сына! И не привлечь, а направить на путь истинный. Надо дать ему… предмет…

– Не могу! – отрезала я. – Господь православный не велит колдовать.

Страбомыслов остолбенел. Гнев раскрасил его лицо багрянцем, он надулся индюком. Того и гляди, взорвётся. Но и Амаль Меретук не робкого десятка.

– Сам меня крестил. Сам на грех толкаешь, – добавила я не без ехидства.

– А для чего тогда я тебя учил? – взревел Страбомыслов. – Для чего Люба Пичуга тебе своё искусство передала? Думаешь, она не крещёная была?

– Я не знаю. Она не говорила, – дерзко ответила Амаль Меретук.

– Крещёная она была. Я точно знаю! Большой грешницей себя считала… А С.-ская предводительша – дама значительная и из хорошей семьи, но вот сынок у неё не задался ни в отца, ни в мамашу. Бунтовщик и атеист. Связался с революционерами ещё в гимназии, за что и изгнали. Родители его в реальное училище определили, так он и там организовал какой-то там кружок. Его – в участок, он – бежать и в подпольщики определился. Сын уездного предводителя – революционер! – Страбомыслов закатил глаза. – Мамаша желает знать, где он.

– В Лондоне, – быстро ответила я.

– Откуда знаешь?

– Откуда… ну как тебе сказать… Я не знаю. Скорее вижу.

– Что?

– Главный город столь искусных в жизненной борьбе англичан. Лондонскую трущобу. Всё серо, нечисто. Грязный воздух. Плохая еда. Пьянство. Плотский грех. Серое, плохо выстиранное бельё. Рваные занавески, а за ними двор, полный нечистотами.

Я зажмурилась, зажала пальцами нос. Я поджала ноги и подобрала подол юбки, чтобы не испачкать их. Я оказалась в Лондоне, на мусорных задворках какой-то фабрики. Дурной запах, грязь, нищета. Отчаяние овладело мною. Конечно, разум мой понимал, что это всего лишь видение. Амаль Меретук замечала за собой подобное и ранее. Неведомым образом, по какому-то наитию мне открывалось скрытое от других, стоило лишь сосредоточиться. Часто мне снились незнакомые города, посёлки, перекрёстки полевых дорог, колодези, мельницы – самые разные места, в которые впоследствии приводила меня цирковая судьба. Самой себе я это объясняла просто: пережитый в раннем детстве испуг так повлиял на меня. Страбомыслов называл это "Божьим промыслом", а я не понимала, отчего же его суровый Бог промыслил мне так остро испытывать чужую боль и чужую радость, и даже запах чужого супа, съеденного кем-то за тысячу вёрст от меня? Отчего я должна знать погоду на следующей неделе и состояние ободьев экипажа, проезжающего по соседней улице? Не слишком ли много знания для одной маленькой Амаль Меретук? Тёплый крестик покоился на моей груди, но на сердце не было благодати. Я боялась не только запаха и вида трущоб. Не только бессмысленности чужой боли опасалась я. Меня волновал мой служебный демон – толкователь непонятного, наперсник и друг. Вдруг да он, испугавшись православного креста, отвернётся от меня? Вдруг да я не услышу больше его заговорщицкого шепотка? Таро, цыганские карты, кофейная гуща – всё это инструменты шарлатанки Пичугиной, которая научила меня лишь петь под гитару. Перебирая пальцами картонные прямоугольники или грея ладони о тонкий фарфор, проще сосредоточиться. Но увидеть, понять увиденное и иметь достаточный такт, чтобы передать виденное вопрошающему, – это вам не на гитаре играть. Такому нельзя научить.

Беспомощная, я оглянулась на Страбомыслова.

– С Божьей помощью ты сумеешь, – проговорил тот. – Надо помочь избежать именно нечистоты. Сын вельможной дамы подался за границу и уж третий год от него ни слуху ни духу. Надо помочь. Передать денег. Может быть, что-нибудь ещё…

– Амаль Меретук всё сделает, – вздохнула я.

Страбомыслов направился было к выходу. Но какая-то мысль, какая-то надоба остановила его у самой двери, за которой уже бурлила обычная цирковая суета: слышались громкие возбуждённые голоса, тявкали собаки, репетировали оркестранты. Медвежий рёв диссонировал со звуками гобоя.

– Амаль?..

Сейчас он опять станет спрашивать об этом. Всегда выжидает подходящего момента, когда я слишком занята – как сейчас – или расстроена, или устала. В таком состоянии люди склонны к неуместной откровенности.

– Амаль Меретук торопится. Её номер первый в программе, – отозвалась я, делая вид, будто наношу на лицо грим.

– Люба Пичуга не могла обучить тебя такому. Люба просто гадала на картах, в то время как ты…

– Что я?

– Ты видишь…

Он смотрел на меня с тем умилительно алчным выражением, с каким смотрят дети на витрину кондитерской лавки.

– Я вижу. Да. Амаль Меретук видит. Маленькой девочкой она испугалась. Впервые это случилось от испуга как раз перед тем, как её спас русский солдат.

– Я так и думал… Я предполагал, что это у тебя врождённое!

От радости Страбомыслов принялся скакать на моей крошечной гримёрке. Флаконы на моём столике звенели, соударяясь друг с другом. Костюмы на вешале трепетали, как под порывами ветра.

– Я знал! Я чувствовал заранее!!! – громовым голосом пропел он, прежде чем я, вконец обозлившись, хлопнула ладонью по столу.

– Выход Амаль Меретук! Мой выход! – вскричала я.

Страбомыслов угомонился, но встречи с серпуховской предводительшей было не избежать.

* * *

Пожилая и по столичному элегантная дама явилась в мою скромную гримёрку после представления. И сразу же в руках Амаль Меретук оказалась пухлая пачка банкнот.

– Вы не подумайте, что С.-кий уезд – это какая-то провинция… иначе говоря, дыра… мы с мужем состоятельные люди… по-настоящему состоятельные. Понимаете?

Я кивала, ожидая продолжения. Как тут не понять? Дама между тем продолжала. Оказалось, что она осведомлена о планах цирка Страбомыслова, который направляется через Галицию в Европу, где ему предоставлен хороший ангажемент. Дама надеется, что Амаль Меретук разыщет в Европе её сына и убедит его принять деньги на содержание.

– По глупости, по молодости он связался с неправильными людьми, бежал и теперь объявлен в розыск. Но я надеюсь, что он в Европе. Все-все бунтовщики бегут в Европу…

Она выжидательно посмотрела на меня и добавила:

– Бежал, не простившись с матерью и отцом…

– Он в Лондоне, но цирк Страбомыслова окажется там не скоро, – проговорила я, предпринимая первую попытку вернуть ей пачку банкнот.

– Ах, оставьте себе! – она оттолкнула мою руку.

– Возможно, я смогу найти нарочного, который передаст деньги вашему сыну, когда мы будем уже за границей, в Австро-Венгрии.

– Отчего же вы уверенны, что он именно в Лондоне?.. Откуда вам знать?.. Впрочем… Умоляю найти его и передать, но тайно! Мой управляющий доставит вам деньги… Мы хотели перевести деньги через банк, но мой управляющий против. Он толкует об конфиденциальности. Да мы и не знаем куда переводить. И как сообщить ему о переводе. Уже второй год ни одного письма!

– Но эти деньги?..

– Ах, эти лично вам! За беспокойство…

Я провела пальцем по обрезу банкнот.

– Но тут… Это слишком много! Слишком щедрая плата за такую услугу.

Ничего не ответив на моё возражение, дама снова спросила:

– Так вы сказали, что он в Лондоне?

– Именно Лондон.

– С ним всё хорошо?

Как ответить на столь прямой вопрос, если он задан страдающей матерью?

– Он здоров, – ответила я и от всей души взмолилась Господу о скорейшем окончании разговора, но моя собеседница желала обрести полную уверенность.

– Прошу вас. При помощи денег жизнь его совершенно наладится.

Её глаза заискрились слезами. Сердце Амаль Меретук сжалось от жалости.

– В Лондоне тоже можно жить. Город как город. Кого там только нет! И русских бунтовщиков немало. Ручаюсь, не пройдёт и полугода, как сын напишет вам.

– Вы говорите так уверенно… Вы вселяете в меня надежду… Может быть, что-то нужно ещё?

– Вот это, – Амаль Меретук указала пальцем на кулон, блиставший бриллиантами меж тонких ключиц госпожи предводительши.

– Это подарок мужа. Но если угодно, я могу заказать точно такой же и пошлю его вам… или лично?

– Подарок мужа – это очень хорошо. Я должна отдать его вашему сыну.

– Но зачем? Зачем ему женский медальон?

– Это связь, якорь, который привяжет вашего сына к вам. Амаль Меретук знает, как это сделать.

* * *

Вот вкратце и весь разговор. Жена уездного предводителя отправилась в Серпухов, а я осталась под цирковым шатром с бриллиантовой подвеской и пачкой денег. Действительно, в последнее время дела цирка шли не так, чтобы очень уж хорошо, а скорее вовсе плохо. Публике приелись акробаты и дрессированный медведь на велосипеде. За год ресурсы хлебной Московской губернии исчерпались. Кассовые сборы начали падать. Выходя на арену, я всё чаще видела в зрительном зале пустующие места, и их с каждой неделей всё прибавлялось. Переезд в Галицию требовал неимоверных затрат. А потом нас ждали Трансильвания и Вена. В Австро-Венгрии у Страбомыслова был хороший антрепренёр, письмо Страбомыслову прислал, дескать, в Трансильвании своих цыган мало – подавай ему наших. Страбомыслов собирался не долго. Так мы покинули Московскую губернию навсегда.

А сына предводительницы Амаль Меретук разыскала в Лондоне без труда. Он поразился, получив письмо от циркачки, и сразу же мне ответил. Стоит ли упоминать о том, что к письму прилагалась бархатная коробочка с медальоном? Вскоре между матерью и её потерянным сыном завязалась переписка. Гастролируя с цирком Страбомыслова по Австро-Венгрии, я окольными путями узнала о счастливо окончившемся визите С.-ской предводительши в Лондон.

Добрые дела заслуживают награды, не так ли? Вот и Амаль Меретук получила своё. Но об этом я расскажу чуть позже.

* * *

Мне едва минуло 30 лет, а уже перевидала многие страны и тысячи людей. Казалось, Амаль Меретук знает о жизни всё. Я сопоставляла, сравнивала, но в сердце жили первые детские впечатления: старый солдат, спасший меня от одинокой смерти, его товарищи и их тяжелая служба неласковому Отечеству. Само это Отечество, наш дом, наш мир, его бескрайность, чистосердечие и отвага. Его лень, босячество, безалаберность, вороватость. И это странное смирение перед несправедливостью и в то же время осознание собственной исключительной правоты, и упорство, и мужество в отстаивании её. Амаль Меретук всё время думала о России и всегда мечтала туда вернуться. Тем не менее наше европейское турне длилось нескончаемо долго. Артисты цирка Страбомыслова стремились вернуться в Россию, но Великий Клоун на европейских гонорарах богател. Испытывал ли он тоску по плакучим берёзкам и раскисающему по осени чернозёму, кто знает? Чёрно-белая маска клоуна, цветной колпак, полосатый балахон и огромные, с загнутыми носами ботинки обеспечивают приватность чувств лучше самых толстых монастырских стен.

Для мадьяр, чехов, словаков, словенцев, хорватов и сербов, а впоследствии и поляков, наши выступления являлись чем-то exotic. Это обстоятельство и обеспечивало нам головокружительный успех, значительная часть которого неизменно выпадала на мою долю.

Делая annonce перед каждым моим выступлением, Страбомыслов без преувеличения именовал меня черкесской княжной. Высокопарные объявления эти он делал на всевозможных языках. Да-да, мой Страбомыслов являлся настоящим полиглотом, и в каком бы краю мы ни оказывались, в любом городе от губернской Варшавы до обильно воспетой Вены, всюду великий клоун Страбомыслов общался с публикой на понятном ей языке. Казалось, всему миру смешны его шутки.

Да-да, всему миру, но только не мне. Амаль Меретук не смеялась над шутками Страбомыслова никогда. Амаль Меретук много работала над собой, и работа эта отнимала все её силы. Где бы мы ни оказались, если только население этого места не говорило по-русски, Страбомыслов тут же забывал свой родной язык и общался с нами – со мной и с артистами труппы – на языке местного населения.

Дело доходило до absurdus. Поздней осенью 1898 года осенняя распутица заперла нас в одном из местечек Житомирской губернии – мы не успели вовремя добраться до Львова. Там Страбомыслов внезапно заговорил на иврите. При этом он сделался настолько непреклонен в своём упрямстве, что нам пришлось нанимать толмача из местных евреев. Раввин давал нам уроки иврита, и через неделю мы стали кое-как понимать распоряжения директора нашего цирка.

В Париже и Кракове, Праге и Стокгольме, неделями не слыша русского языка, я ощущала в себе нарастающее безумие, так сходит с ума изнывающий от жажды узник. Тогда Амаль Меретук – я! – уходила к людям, простым цирковым артистам, чтобы поговорить с ними по-человечески, на обычном русском языке. Вести беседы на родном языке нам строжайше запрещалось. За подобное Страбомыслов штрафовал, нещадно урезая гонорары, и мы сбивались тайком в тесные стайки, чтобы, торопясь, обменяться несколькими фразами на русском языке.

Однажды – кажется, это было в Будапеште – Страбомыслов явился в мою каморку с горбатым карликом в котелке. Карлик больше походил на англичанина, чем на мадьяра. Говорил он невнятно, да к тому ж ещё и шепелявил. Речь карлика, обращённая ко мне, показалась мне слишком длинной и торжественной. Страбомыслов стоял рядом с самым загадочным видом. А мне в тот день выпали разом Смерть, Башня и Дьявол. Амаль Меретук ничуть не испугалась. Страбомыслов представил карлика. Тот оказался из той гнилой породы кровопийц-адвокатов, что одинаково жадны и противны и в Житомире, и в Будапеште. Карлик представил Амаль Меретук завещание, оформленное на немецком языке и зарегистрированное в Будапештской юридической палате. По завещанию я выходила единственной и полной наследницей Страбомыслова. Крёстный отец и благодетель попросил меня удостовериться в корректности составления документа. Поражённая, я несколько раз прочла текст на гербовой бумаге. Всё верно: завещание, объявлявшее меня единственной и полной наследницей цирка Страбомыслова, заверили два уважаемых в Будапеште свидетеля.

Выпроводив адвоката, Страбомыслов принялся за вино и попросил меня почитать ему русские газеты. Странная просьба, особенно учитывая обстоятельства. В то время цирк давал представления в Зальцбурге. А что до русских газет, то Страбомыслов не испытывал к ним особого интереса и находясь на Родине.

В то время глаза его были настолько слабы, что самостоятельно мелкий шрифт газетных листов он разобрать не мог.

Заголовки русских и иностранных газет, исправно получаемых цирковыми, вопили о русской революции. Русские деятели сделались персонажами для французских карикатуристов. Раскрывая Journal des debats или Le Temps, Le Parisien или Le Figaro, Амаль Меретук могла видеть адмирала Дубасова, принимающего кровавую ванну, или русского мужика в валяной шапке с кровавым же знаменем в руке. Мужик огромный, на знамени огромными же буквами написано "СВОБОДА", а подо всем этим копошатся, кривляясь, какие-то интеллигентского вида типы. Тогда-то Амаль Меретук впервые и подумала: быть войне, кровавой бане. Тогда Европа превратится в analog скотобойни. Стоит ли читать статьи в газетах, пестрящих подобными карикатурами?

– Будет война, – заявила я Страбомыслову без обиняков. – Это правда. Не стоит читать всех этих газет – ясно и без них.

– Ты плохо усвоила кодекс гадалок: о плохом не говорить, – огрызнулся Страбомыслов.

В тот вечер он выглядел усталым и слишком много выпил.

– Будет война, – повторила я. – Здесь, в Европе. Во всей Европе война. Нам надо в Россию, куда-нибудь подальше: Самара, Саратов, Оренбург. Там некоторое время мы будем в безопасности.

– Какие же в Оренбурге антрепризы? Эдак мы останемся без денег. А что до войны… Война, она всегда была, есть и будет. Если и не здесь, то где-то уж непременно. Ничего. Как-нибудь извернётесь.

– Я вижу море крови. Кровь всюду. Мор. Голод. Мертвецы, которых некому хоронить.

– Это ерунда, милочка. Ступайте-ка лучше в Британское королевство. Там нет ничего страшнее высокомерных англосаксов, но мой друг еврей и антрепренёр Яков Житомирский, он же Самуэль Фурс, платит исправно. Я уже подписал контракт.

– Мы поедем в Лондон?

– Конечно! И Лондон, и Эдинбург, и Ливерпуль, и Манчестер.

– Ты сказал: "Ступайте-ка". А как же ты?

– А когда я умру. Ты выйди замуж. А потом делай, что хочешь.

Сказав так, Афанасий Страбомыслов действительно умер. Умер, не потому что сердце его устало биться, позвоночник перестал поддерживать его тело в вертикальном положении, печень перестала очищать его кровь. Умер, не потому что слишком уж состарился. На седьмой день после памятного чтения газет, рано поутру Смерть явилась за ним и застала старого праведника в собственной постели.

Так Амаль Меретук осиротела во второй раз.

Однако предаваться горю возможности не представлялось. Надо же было кому-то заботиться об ангажементе, вести дела с банком, покупать корм для животных и организовывать ремонт поломанного инвентаря, выплачивать артистам гонорары. Да мало ли что ещё требовалось от хрупкой Амаль Меретук! Уважая Страбомыслова, я помнила о его последней воле, однако на поиски мужа времени не оставалось. Да и как найти мужа при нашей-то кочевой жизни? Тем не менее, претенденты на руку Амаль Меретук со временем сыскались.

* * *

Финишная черта истории Амаль Меретук переносит нас в Лондон. Это произошло в 1909 году, когда революция в России уже утихла. В те времена столицу Британского королевства наводнили изгои русской смуты. Вместе с бежавшими ранее бунтовщиками они составляли довольно многочисленное общество. Сколько их было, беглецов, объявленных на родине вне закона? Десятки, сотни тысяч? В те времена их можно было встретить во множестве в любой из европейских столиц. Людей, мужчин и женщин, избравших своей профессией борьбу с законной властью в России, тянуло ко всему русскому. Нравился им и русский цирк. Билеты охотно раскупали. Некоторые приходили на представления целями семьями или землячествами, писали мне благодарственные записки.

Я не слишком люблю Лондон за его приветливость к особому сорту русских. Лондонские русские – люди особого склада, именуемые профессиональными революционерами. Они, как правило, высокообразованные самоучки (университеты таких не терпят) и интеллигенты. Мой рассказ об одном из них.

Помню нашу тогдашнюю лондонскую афишу, в которой среди прочих preferences, предоставляемых цирком Афанасия Страбомыслова (русским цирком!) почтеннейшей публике, значилось знакомство последней с новейшими достижениями британских учёных. Таким достижением, к примеру, являлось и чтение мыслей вслух, и угадывание спрятанных по карманам предметов. Представление этих "научных достижений" являлось prerogativ Амаль Меретук лично. Соответственно, мой прекрасный портрет доминировал на цирковой афише, окруженный надписями готического стиля.