Текст книги "Форт Далангез"

Автор книги: Татьяна Беспалова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Помню, на представление по обыкновению явилось много русских. Я отличала их и по лицам, и по интонациям, даже если они использовали чистый лондонский диалект. Многие из наших соотечественников были самым неприличным образом пьяны, включая даже дам и девиц, которые, впрочем, явились с букетами цветов. Не все пришедшие выглядели опрятно. На лицах некоторых – таковые составляли большинство на галёрке – лежала печать нищеты. Возможно, не имея средств на хороший обед, они потратились на билет и букеты, а это обязывает цирк Афанасия Страбомыслова показать самый высокий класс. Все они с восхищением смотрели на акробатов, лошадей, учёных собак и голубей. Особый же их восторг вызвал медведь на велосипеде. "Это наши! Русский медведь!" – вопили они, забрасывая манеж букетами цветов.

Мой скромный выход встретили овацией.

Он сидел в первом ряду. Амаль Меретук приметила его по особой изысканной опрятности, отделяющей господ от простонародья: белая кипень сорочки меж лацканов сюртука, белая же розочка в петлице, шелковый цилиндр. Всё, включая гамаши, отличнейшего английского качества. Однако посадка золотого пенсне на русском носу выдавала в нём своего, русского.

Оставаясь равнодушным к акробатам, дрессированным животным и клоунаде, он с навязчивой пристальностью смотрел exclusive на меня. А выход Амаль Меретук перед каждым номером сопровождался бурей оваций. При этом и мой собственный аттракцион высоконаучной проницательности пользовался сокрушительным успехом.

В тот день, как обычно, я раскладывала карты одна к одной на покрытом бархатной скатертью столике.

Коверный клоун громким голосом объявлял публике каждую из них. Трюк очень простой: одна из пяти дочерей нашего конюха занимала место во втором или третьем ряду. Девушка-простушка загадывала в уме карты, а я доставала их из колоды. Так продолжалось некоторое время. Амаль Меретук называет эту часть аттракциона "затравкой". Некоторые из русских подозревали в моей "затравке" прямой обман, а дочку конюха пытались разоблачить, как "подсадную утку". В этом случае я переключала своё внимание на этих неверующих. В такой момент наш цирк становился воистину русским, ведь артистка и её недоверчивая публика продолжали общение на русском языке. Я угадывала в их карманах самые различные предметы – от костяной расчёски до небольших сумм в несколько пенни. Мой красивый господин не сводил с меня глаз, а после представления мне доставили корзину цветов с запиской, в которой значилось одно только слово, написанное почему-то латиницей с восклицательным знаком на конце: "Bravo!"

* * *

Цирк Страбомыслова работал на износ. Мы давали представления пять-семь раз на неделе, и я принимала участие в каждом из них. Упомянутый джентльмен являлся по два раза на неделе, всегда занимая одно и то же место. В конце каждого представления я получала корзину цветов и слово из пяти латинских букв с восклицательным знаком на конце. Понукаемая обычным женским любопытством и используя собственные exclusive methods, я попыталась выведать, кто он таков и откуда. Обычно подобные трюки не стоили мне большого труда. Однако в данном случае помехой стали пенсне, иногда заменяемое очками с тёмными стёклами, и цилиндр. С последним мой странный поклонник не расставался никогда, причём поля цилиндра бросали глубокую тень на верхнюю часть его лица, а очки совершенно скрывали глаза. Итак, из многодневных наблюдений я смогла вынести лишь два вывода.

Первое. Мой поклонник без сомнения русский.

Второе. Мой поклонник весьма продуманный, скрытный и неплохо обеспеченный человек.

На одном из представлений Амаль Меретук повела дело так, чтобы он принял участие в угадывании предметов. Так я обнаружила в его жилетном кармане привязанный на цепочку медальон С.-ской предводительши, а в кармане сюртука – перевязанную голубой тесьмой пачку писем от его матушки из Московской губернии и одно-единственное письмо от Амаль Меретук, к которому я когда-то приложила памятный медальон. Так мы познакомились, и в тот день мой поклонник удалился восвояси весьма довольный собой.

Обладая немалой опытностью в подобных делах, я ожидала в дополнение к цветам и "Bravo!" присылки ящика вина провинции Champagne, и нескольких килограмм самого отборного швейцарского шоколада. Предвкушение подарков не принесло мне радости. Черкесские корни, несмотря на русское воспитание, дают о себе знать и по сей день. Испытывая равнодушие к винам и шоколаду, я предпочитаю запивать жареную баранину водкой.

Но вот представление закончилось. Совершив свой последний conference-выход, я обнаружила в гримёрке обычную корзину белых роз, дюжину Champagne и пакет самого лучшего dutch chocolate. Пока я перебирала розы, размышляя о возможностях вежливого отказа на возможную просьбу об интимном свидании, явился мальчик с небольшой обтянутой бархатом коробочкой в руках.

– Господин из первого ряда велел передать это лично вам в руки. Его интересует возможность личной встречи за ужином, – проговорил хромоногий и горбатый отпрыск акробатического семейства, выполнявший в нашей труппе обязанности посыльного.

В коробочке оказался золотой браслет, довольно вульгарный своей массивностью, и визитная карточка с начертанным на ней псевдонимом. Я прочла русский и английский текст: "Григорий Холодов. Услуги врача. Grigory Kholodov. Doctor’s services". Украшение пришлось как раз по руке. Недаром субъект в шелковом цилиндре рассматривал меня несколько дней. Скрепя сердце я передала через мальчика своё согласие на личную встречу за ужином.

Ужин состоялся в один из редких для меня выходных в довольно фешенебельном ресторане Soho. Там Григорий Холодов "обнажился", оставив у швейцара цилиндр и спрятав в карман сюртука очки. Тем самым он обнаружил поразительное сходство с оставленной в Московской губернии матерью.

Весь вечер я смотрелась в его по-русски прозрачные глаза словно в зеркало, где отражалась я: прекрасная, чистая, честная, с небольшой горчинкой сомнения, обусловленного неюной опытностью и привычкой подвергать сомнению всё, кроме собственных убеждений. Григорий был действительно богат. Родители его не жалели денег на его образование, и Григорий после всех злоключений и ошибок первой молодости смог приобрести не только профессию врача, но даже некоторую практику. И это несмотря на островной снобизм и английское недоверие ко всему иностранному. В дополнение к медицинским гонорарам – а лечил Григорий исключительно русских и при том, как правило бесплатно – приличное содержание ежемесячно предоставляла мать.

За первым ужином последовал второй. За вторым – вечер в Palace Theatre Richard D’Oyly Carte. После скучного вечера в театре и посещения ювелирной лавки в нескольких кварталах от него мы стали встречаться чаще.

В Hyde Park мы только гуляли, а верхом катались в Wimbledon Village Stables. Доступ в фешенебельные клубные рестораны нам, русским, закрывало специфическое британское высокомерие. Зато гостеприимно распахнутые двери лондонских магазинов не знали сословных и национальных различий. Холодов никогда не вмешивался в мой выбор, безропотно оплачивая счета. Цирк Страбомыслова хоть и пользовался успехом, но через полгода сборы закономерно стали падать, и я стала задумываться о переезде в Шотландию.

Это случилось именно в тот день, когда я уже наметила возможную дату отъезда цирка Страбомыслова в Эдинбург. Отобедав у Gatti by Charing Cross, мы сели в омнибус.

– Я бы хотел тебе кое-что показать, – сохраняя самый таинственный вид, проговорил Холодов.

Я не возражала, ведь он намеревался отвести меня в модный салон. Ещё одно платье от лондонского портного мне совсем не помешает… Мы сошли с омнибуса на Oxford Street. Холодов повлёк меня в одну из модных лавок, которую, очевидно, приметил заранее.

Модистка встретила его как старого знакомого. Тут же из недр ателье явилось длинное вешало с двумя дюжинами платьев разных фасонов в цветовой гамме от кипельно-белого до молочного и насыщенного цвета слоновой кости.

– Вы настаиваете на белом платье? – спросила я, сохраняя хладнокровие.

– Да. На мой взгляд, любое из этих платьев вполне годится для венчания, – ответил Холодов.

– Вы нашли избранницу? Есть женщина, которую вы готовы назвать женой перед Богом и людьми?

– Только перед людьми. В том числе и перед священником. В Бога я не верю. Выбор платья оставляю на ваше усмотрение.

Модистка повлекла меня в примерочную, где около полутора часов мы обсуждали с ней фасоны платьев и белья. Всё это время Холодов провёл за чтением "The Times". В конце концов Амаль Меретук остановила свой выбор на двух платьях сдержанных сероголубых расцветок, но очень элегантных. Модистка поглядывала на меня со свойственной людям этой профессии проницательностью. Разумеется, она признала во мне хозяйку прошумевшего на весь Лондон цирка Страбомыслова.

– I wish you happiness![3]3
  Желаю счастья (англ.).


[Закрыть] – шепнула она мне на прощанье.

Холодов снова заговорил о деле после того, как мы уселись в кеб.

– Я спорил с вами о Боге. Виноват. Спорить с женщиной – это… – Он помедлил, скрывая иронию. Опустил голову, пряча улыбку. – Спорить с женщиной – это недопустимо. Спорить о Боге и вовсе недопустимо. Надеюсь, мой афронт не станет препятствием для… – по обыкновению, Холодов недоговаривал фраз.

Я вздохнула.

– Станет… Впрочем, я не помню, чтобы возражала вам, а значит, и спора не было.

– Но позвольте… Это смешно! В конце концов, каждый имеет право на убеждения. Не лишайте же меня этого права.

Он умолк, понимая, что всё кончено. Я молчала.

– Позвольте мне лишь объясниться, – молвил он и, пользуясь моим молчанием, продолжил: – Мой атеизм всего лишь следствие некоторых познаний, приобретённых в лаборатории и анатомическом театре. Проходя курс наук в Королевской больнице Марсдена, я анатомировал человеческие тела и препарировал отдельные их органы. Я посвятил этой работе долгих три года, имея, кроме прочих, и весьма специальную цель. Сейчас я готов огласить вам в самой короткой и доступной форме результаты моих исследований…

Он уставился на меня настороженно, словно ожидая поощрения.

– Каковы же результаты? – не скрывая скуки, спросила я.

Ответ его был мне заведомо известен. Сейчас он скажет, дескать, ни в печени, ни в селезёнке, ни в почках, ни даже в голове он никакой души не обнаружил. Из этого факта им сделаны далеко идущие выводы о Божьем бытии.

Всё вышло по-моему. Он долго говорил, описывая скучные в их ошибочности выводы. Я слушала с самым смиренным видом. Я вздыхала, перебирая на запястье подаренные им золотые браслеты. Наконец он взорвался:

– Послушайте! Вы – артистка! Человек легкомысленной профессии… то есть, конечно, я восхищаюсь вашим милосердием и добродетельностью, вашим артистизмом и житейской проницательностью. Я покорён вашей красотой и обаянием. Просто поразительно, как дама при таких занятиях может быть такой тонкой ценительницей… но точные науки, но естественные науки – это не ваша стезя. А именно точные науки свидетельствуют о том, что Бога нет. Впрочем, если вы намерены настаивать, я готов закрыть глаза на ваши… гм… чудачества. Чёрт возьми, да я готов венчаться. В Лондоне есть и православные церкви. Вы же православная, если я не ошибаюсь? Или…

Он умолк, понимая, что всё потеряно. Я сняла с руки браслеты и протянула ему.

– Нет-нет! Оставьте себе. На память. Может быть…

Он попытался подняться, выскочить из кеба, но я кинулась к нему, схватила за руки, заставляя сесть на место.

– Я должна объясниться. Попросту. Амаль Меретук освободит вас от терзаний. Для меня это вопрос чести. Ах, не подумайте только, будто я в действительности черкесская княжна. Мой отец, Меретук… Ах, говорят, он, как и многие в нашем роду, промышлял грабежом. И семья моя просто вымерла от чумы. Меня спас русский солдат. Обычный солдат, тянувший лямку 25 лет и по окончании службы не знавший куда себя деть. Он сотни раз видел смерть, стоял близко к ней и потому верил в Бога. А потом моею семьёй стала эта труппа. Вы видели акробатов? Высокое искусство, не правда ли? А заметили у Маши Обносковой, нашей примы-акробатки, к пояску привязанные чётки? Видели? Но вы, конечно, не могли заметить в карманчике трико у её старшего брата картонный прямоугольник. Знаете, что это такое? Николай Чудотворец. Цветная печать синодальной типографии в городе Санкт-Петербурге. Эти люди родились на цирковой арене, они хорошо тренированы и знают своё дело назубок. Кроме того, ведь есть ещё и Safety precautions[4]4
  Меры предосторожности по технике безопасности (англ.).


[Закрыть], но и она не отменяет простой человеческой веры. Взлетая к куполу цирка, они видят там Бога и верят ему, а не своему искусству. Как же иначе?

Мы расстались дружески, однако через пару дней мне принесли газету – желтоватый листок дешёвой бумаги, годный лишь на растопку буржуйки. Но заголовки набраны модным в Лондоне готическим шрифтом. На второй полосе я обнаружила собственную фотографию в сценическом костюме – для выступлений на арене я часто использовала стилистику трансильванских цыган – с колодой карт в руках. В заметке под снимком говорилось о том, что известная многим Амаль Меретук отказала наотрез потомку старого русского дворянского рода. Фамилия потомка не называлась. Я осталась довольна и заметкой, и фото. За всё это Амаль Меретук заплатила пять гиней. Мои расходы оправдались. Последние пять лондонских представлений прошли при полных аншлагах. Хорошая выручка позволила нам с комфортом перебраться в Эдинбург. Однако в дороге от неизвестной болезни пало четыре из десяти наших манежных лошадей. С этого и началась череда несчастий цирка Страбомыслова, в конце концов приведшая к его исчезновению…

* * *

После переезда в Эдинбург дела цирка пошли из рук вон плохо. Сборов хватало лишь на корм для животных – в этом случае гибель нескольких лошадей оказалась в руку – и на кое-какие неотложные расходы. Через пару месяцев такой жизни мне пришлось заложить большую часть своих украшений. Представления мы давали всегда при неполном зале. По чести говоря, удавалось распродать не более трети билетов. Публики день ото дня становилось всё меньше.

Вечерами, укладываясь на покой, Амаль Меретук грустила о покойнике Страбомыслове. Я понимала: директор из меня никудышный, и цирк рано или поздно придётся закрыть.

Этот момент произошёл раньше, чем я могла бы ожидать. Семейство акробатов Огрызковых каким-то чудом получило ангажемент в Американских Соединённых Штатах. Тамошний антрепренёр, впечатлённый их отвагой и ловкостью, выслал щедрые подъёмные на дорогу. Долго не раздумывая, многодетные родители собрались в путь. Что я могла на это возразить? Сговорились на последнее прощальное представление, а потом…

Одержимая тревогой, я написала Холодову в Лондон. Амаль Меретук не каялась и не просила денег. На голубоватом листке почтовой бумаги было начертано три слова: "Согласна на всё" и подпись – Амаль Меретук.

Оставив письмо на почте, я отправилась гулять по городу.

Проходя мимо собора Святого Джайлса, остановилась посмотреть на витражи. Меня, православную, смутили не только лики апостолов, показавшиеся совсем чужими. Странными показались и гербы с единорогами и херувимами, украшавшие стены храма.

Однако, убеждённая в том, что Бог услышит меня повсюду, я опустилась на камни паперти. На молитву сил не осталось, но я ждала избавления, и оно явилась, как это часто бывает в России, нежданно-негаданно.

– Амаль Меретук? Хозяйка цирка? – спросил кто-то по-русски.

– Амаль Меретук, циркачка, – ответила я.

– Я приобрёл билет. В афише указано, что это ваше последнее выступление. Господь мой всемогущий, как жаль…

Я обернулась. Перед Амаль Меретук стояли отличнейшего качества английские гетры, заправленные в туфли из буйволовой кожи самого высокого качества. Подняв глаза, я увидела манжеты шёлковой сорочки, которые выглядывали из рукавов клетчатого пиджака. Я обратила внимание и на запонки. Такие крупные сапфиры нечасто можно увидеть даже в Лондоне. Дополняло ансамбль классическое английское кепи, бросавшее тень на внушительный со специфической семитской горбинкой нос.

– Господин?..

– Леонид Однодворов, – проговорил незнакомец и, немного поразмыслив, добавил: – Глава торгового дома вдовы Шель.

Я подала руку, и фальшивый Однодворов помог мне подняться.

– Нам, православным, в Шотландии тяжело найти место для молитвы, – сочувственно произнёс он и снял кепи, чтобы Амаль Меретук смогла как следует рассмотреть его округлую, опушённую тёмным волосом плешь.

– Вы предлагаете поискать место для молитвы?

– Пока я желал бы стать вашим сотрапезником. Emploi[5]5
  Трудоустройство (англ.).


[Закрыть] сомолитвенника отложим на потом. Вы сомневаетесь? Колеблетесь? Но почему? На мой взгляд, вы давно уже не ели и не пили ничего достойного по причине жёсткой экономии, к которой вас привело…

– Довольно! Скажите попросту, в двух словах: зачем я вам?

– Вот это по-нашему! По-русски! Так сразу, среди улицы брать быка за рога. В emploi быка в данном случае выступаю я, Ибрагим Жвиц… ах, простите… Однодворов! Конечно же, Леонид Однодворов! Видел вас на представлении и чрезвычайно впечатлился вашей проницательностью! В связи с этим есть предложение…

– Замужество?

– Нет!

Смущенный моей откровенностью, он наконец умолк.

– Там, куда вы меня приглашаете, вы скажете, наконец, что вам угодно?

– Господь мой всемогущий! Конечно же скажу.

– Тогда для начала назовите ваше имя. Жвиц, Однодворов и Шель я уже слышала, но есть ведь и настоящее?

– Адам Ковших предлагает вам сразу и без церемоний перейти на "ты".

Умиротворённая его всесокрушающей наглостью, Амаль Меретук согласилась на обед в одном из ближайших заведений среднего пошиба. Ещё минута, и я бежала следом за ним по брусчатке соборной площади. Каблуки мои высекали искры из древних камней.

Сердце учащённо билось. Селезёнка ёкала в предвкушении выгодной сделки.

* * *

Meaningful conversation[6]6
  Содержательный разговор (англ.).


[Закрыть] состоялся в пустой кофейне. Адам Ковших с ходу дал мне понять: он приобрёл билет на последнее представление цирка не случайно. Откуда-то ему стало известно и о Холодове, которого он называл «русским интеллигентом» с некоторой пренебрежительностью. Подвоха я не опасалась, ведь никакой переписки между мной и предполагаемым женихом не существовало, а это единственное письмо, писанное в минуту отчаяния… Разве можно принимать его в расчёт?

– Ты не замужем? – с ходу спросил Адам Ковших.

– Нет… – отвечала Амаль Меретук рассеянно.

– Но хотела бы. Цирковое ремесло для молодых. А ты уже в возрасте. Сколько тебе лет?

– Кто знает?

– Понимаю. Спрашивать даму о её годах неприлично, но все же… Господь мой всемогущий! Ты находишься в связи с этим?

Он произнёс имя моего жениха. С таким выражением приказчик скобяного торговца сплёвывает на завалинке подсолнечную шелуху в каком-нибудь Бердичеве.

– Почему нет?

– Он интеллигент. Русский интеллигент! Мне всё известно из газет. Буквально всё… Господь мой всемогущий! Я просматриваю даже бульварные листки. Буквально все!

– И что?

– Ты видишь людей насквозь…

– Это и является причиной моего одиночества.

На его лице появилось забавное, жалостливое выражение. Как странно! Еврей, владелец торгового дома "Вдова Шель" – и вдруг иррациональная русская жалость к совершенно чужой ему женщине, актёрке, циркачке, гадалке. Абсурд!

– Одиночество… одиночество… Разве может быть одиноким человек, чьё имя начертано на всех афишах?

– Can’t be lonely[7]7
  Не могу быть одинокой (англ.).


[Закрыть].

– Постой! Я тоже немного разбираюсь в людях. Вот сейчас ты лукавишь.

Он принялся охлопывать себя, ощупывать лацканы сюртука и брючные карманы. Уверенный в своём успехе, он действовал энергично, страстно, целеустремлённо, как истинный англичанин. Однако через минуту я заметила, как пыл его начал иссякать, взгляд отуманился скукой. Он остановился, задумался, нахмурился. Забавно! Он надеялся найти мою откровенность в собственных карманах… Я рассмеялась.

– Смеёшься?

– Мне нравится быть собой…

Моя весёлость воодушевила его. Так воодушевляет лядащую конягу тяжёлая сыромятная вожжа.

– И поэтому ты хочешь выйти за интеллигента?! – вскричал он. – Да знаешь ли ты, что такое русский интеллигент?

– "Русский интеллигент" – тавтология. Мокрая вода. Масло масляное. Малиновая малина. Я к тому, что если уж интеллигент, то непременно русский.

– Да знаю я! Но и ты припомни. Русский интеллигент – это тело без головы. Человек без взглядов, без принципов. Русский интеллигент – мертвец, восставший из могилы самоценности. Он бесполезен… он… Предаст тебя! Иное дело я, торгаш. Да, я – удачливый торгаш. Я ценю не деньги и не удовольствия, которые за них можно приобрести. Я ценю ощущения. Я ценю жизнь во всём её разнообразии. Я хочу всё испытать. Хочу быть как Байрон, как Суворов, как Достоевский, наконец! Господь мой всемогущий! За деньги можно купить любое ощущение. Любое!

Я смотрела на человека по фамилии Ковших, Ужимки. Гримасы. Масляно блестящие глаза на подвижном, как ртуть, лице. Пожалуй, он даже красив. Впрочем… Разговаривая со мной, этот без сомнения русский человек продолжал обшаривать собственные карманы, но руки его предательски тряслись. Страстность мешала ему обрести искомое.

– Вы желаете обменять ваши деньги на место в каторжном бараке? Или желаете пасть от пули какого-нибудь проходимца? – смеясь, спрашивала я. – What аге you looking for?[8]8
  Что вы ищете? (англ.)


[Закрыть]

– Ваше согласие. Оно буквально находится в одном из этих карманов. Но в каком? Затруднение в том, что оно хоть и драгоценное, но слишком маленькое. Господь мой всемогущий! Да оно крошечное и забилось в какой-то уголок…

Вот он сунул большой и указательный пальцы правой руки в жилетный карман, застыл с блаженной улыбкой на лице. Нашел искомое?

– Господь мой всемогущий! Да вот же они!

Ковших извлёк пальцы из кармана, подул на них, потёр о лацкан сюртука и протянул мне две сверкающие капли в оправе из червонного золота. Пришлось признаваться.

– Я люблю золото, – сказала я.

– А бриллианты? Оцените размер и чистоту воды!

– И что вы хотите взамен?

– Вашу дружбу, помощь, содействие. Уверяю, этими серьгами дело не ограничится. Вы будете иметь всё. Вообще всё.

– It’s a deal![9]9
  Это сделка! {англ.)


[Закрыть]

– И ещё…

Он уставился на меня, выдерживая вполне театральную паузу и совсем неумело изображая смущение, которого он, очевидно, никогда не испытывал. Никудышный паяц! Я решила ему помочь.

– What?[10]10
  Что? (англ.)


[Закрыть] – спросила я, извлекая из его пальцев серьги и вдевая их себе в уши.

– Давайте без этого… ты же не любишь англичан и всяких там французов. Ты до последнего ноготка наша, русская. Давай по-русски, а?

– По рукам!

Я протянула ему ладонь, и он ударил по ней своею ладонью. Я быстро перехватила её и…

– О-о-о! Ты читаешь на ладони линии судьбы…

Ковших закатил глаза. Напускная ирония. На самом деле он испугался. Но отнять руку, показать страх после того, как сделал даме предложение? Нет, это не по нём. Русские не сдаются.

Я сделала вид, будто рассматриваю ладонь. Он ждал, не надеясь на откровенность. Привычка надеяться лишь на себя преобладала в его характере. Маловерный, он привык быть одиноким, но всё равно жаждал меня. Это ли не любовь? "Господь его всемогущий" предопределил для него короткую и героическую судьбу. Разве возможно такому отказать?

– По рукам! – повторила я, сжимая его ладонь своею.