Текст книги "Форт Далангез"

Автор книги: Татьяна Беспалова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Ковших с воистину еврейским проворством новым зарядом болтовни отражал непростые вопросы господ офицеров, словно в конг-конг какой-нибудь играючи.

– Тю! Берите ниже, господин Даниэль-бек, – взры-чала одна из черкесок. – Где торговец, там и шпион. Трабзон – турецкий порт, где этот господчик каким-то образом сначала оказался в военное время, а потом, меж каменьев и скал ужом просочившись, наново в расположении Кавказской армии оказался. На аэропланах тут кружится. Всё уж знает, везде разнюхал, в офицерское собрание втёрся!..

Борода над воротом черкески встала дыбом, и вопрос об изобретательстве также возвысился.

Я приблизился к сложенному в углу оружию: саблям, нагайкам, винторезам, по большей части принадлежащим подъесаулам Зимину и Медведеву. С огромными в узорчатых ножнах кинжалами черкески 1-го и 2-го Кизляро-Гребенских полков никогда не расставались. В то время как подъесаул Медведев бушевал, изрыгая густым басом самые страшные подозрения, а его лепший товарищ грозно вращал очами, поминутно хватаясь за рукоять кинжала, я мечтал. Иногда лень не чужда даже такому трудолюбивому человеку, как я. Воображение рисовало мне картины примерно такого вида: вот одна из черкесок ломает Ковшиху его рачьи загребущие клешни, в то время как другая остро наточенным лезвием выпускает из того же Ковшиха весь его вельможный подкожный жирок. В то время как я мечтал, его высокоблагородие Евгений Васильевич всем своим видом выражал крайнее беспокойство, постепенно перерастающее в возмущение и даже гнев. Его благородие поручик Мейер пытался урезонить Медведева, хватал его за руки и теснил к двери, изрекая проклятия (а может быть, и оскорбления?) на чистом немецком языке. Но подъесаул ревел громче, чем мотор аэроплана. До изобретательства оставался один небольшой шаг.

– Подъесаул Медведев! – прогремел его превосходительство Масловский.

Черкеска замерла, прислушиваясь. Бас утих.

– Слушать мою команду! Как старший офицер приказываю: прекратить! Мейер! В сторону. Оставьте его.

– Если вы, Борис Иванович, рассчитываете, что кто-то из нас, вот хоть Минбашибеков, согласится стать вашим секундантом при дуэли с подъесаулом, то вы глубоко ошибаетесь, – спокойно проговорил его превосходительство Пирумян-Пирумов. – А вы, вольноопределяющийся… Адам… или как вас там. Прошу объясниться. Сам факт вашего присутствия в офицерском собрании кажется нам странным…

– Ковших мой друг. Он смелый. Он отличный человек! – вскричал Мейер.

Что и говорить, этот без какой-либо формаглисти-ки – самое настоящее благородие.

– Постой, Мейер! Не гоношись! Господь мой всемогущий! Я просто хочу знать, что значит быть военным. Вот так, с младых, как говорится, ногтей, просто встать в строй и всё. Всю жизнь маршировать и выполнять команды. Это просто! Думать не надо! На полном государственном обеспечении! Иное дело – предпринимательство. Тут необходим creative approach…

– Ковших, ты дурак! – фыркнул Мейер.

– Позвольте мне высказаться, – молвил его благородие штабс-капитан Минбашибеков. – Как раз зимняя кампания, по нестерпимой погоде, на труднопроходимом театре – это и есть ваш creative approach, или, по-нашему говоря, искусство стратега, полководческое искусство.

Спокойный тон и благодушная улыбка его благородия подействовала на сцепившихся господ умиротворяюще. Мейер отпустил черкеску, и Медведев рухнул на диван рядом с Зиминым.

– Юденич рискует. Стоит ли? Оправдан ли риск? – ответствовал неугомонный Ковших.

– Командующий – опытный военный и знает цену риску, – ответил полковник Пирумян, окончательно откладывая в сторону газету.

Нерасторопный лакей наконец-то подал кофе, портвейн и сигареты. Лакей зажег спичку, давая Пирумяну прикурить.

– А как же осмотрительность? Не лучше ли дождаться весны и не рисковать при наступлении? – спросил один из неизвестных мне офицеров.

– Нам предстоит штурм фортов. Пойдём напролом при отвлекающем манёвре вспомогательных подразделений, – проговорил его высокоблагородие Пирумян. – В тёплое время года легче наступать, но легче и обороняться. Такова военная логика. Идя против неё, мы получаем преимущество. В Эрзеруме нас не ждали. В этом одна из причин панического бегства турок.

– Мы видели форты с воздуха. Впечатляющая картина. На мой взгляд, позиция Девебойну совершенно неприступна, – раздумчиво молвил его благородие поручик Мейер. – Если только…

– Рискованно. Но если план Юденича сработает…

– Я готов! Я хочу пройти по земле по тому месту, над которым летал в воздухе! Но только сначала я хочу знать, велик ли риск?

– Зачем вам это, Адам Иосифович? – голос полковника Масловского под блистающими нутряной ненавистью взглядами черкесок 1-го и 2-го Кизляро-Гребенских полков звучал спокойно и примирительно.

– Как зачем?! – Ковшиха аж подбросило в воздух.

Без сомнения, считая себя самым умным в высоком офицерском собрании, Ковших не терял уверенности в том, что присутствующие должны и обязаны безоговорочно разделять его точку зрения.

– Как зачем? – повторил Ковших в своём обычном истерическом оживлении. – У меня всё есть, понимаете? Вообще всё. Я баснословно богат, если вы до сих пор не догадались…

– Да догадались мы, чего уж там. Золотая мошна, – проговорил подъесаул Медведев.

– …В том числе имею и государевы награды, – не унимался Ковших. – Несколько наград. Но боевых, полагающих за боевые подвиги, наград у меня нет.

– Не продали-с? Ай-яй-яй! – покачал головой боевой товарищ и брат Медведева, их благородие подъесаул Зимин.

– Для получения боевой награды необходима заслуга, подвиг. Хоть небольшой, но подвиг. А любой подвиг – это риск, – тараторил Ковших, не замечая кизляро-гребенской подначки. – Я готов рисковать! Чего уж там! Но речь, должно быть, идёт о большом риске. Например, наши рискованные эскапады с Мейером никто почему-то подвигом не считает. Выходит, наш риск недостаточно велик. Я готов поднять ставки!

Пресвятая Богородица, наша заступница и веро-учительница! Да видела ли ты когда-либо столь позорного торгаша, как этот самый Ковших? Привыкший торговаться везде и обо всём, оказавшись на войне, он торгуется о военном Подвиге! Скулы мои свело молчанием. Страдание моё было неизъяснимо, но я утешался тем, что христианские великомученики страдали более моего. На устах господ офицерства блуждали сдержанные улыбки. Поручик Мейер тяжело и часто вздыхал, будто ему не хватало воздуха, как при грудной жабе.

Полковник Пирумян заговорил тихим голосом, скупо роняя слова. В речи его внезапно появился выраженный армянский выговор, которого я ранее не замечал:

– Рисковать или не рисковать – это вопрос выбора. Если твой выбор – спокойная жизнь, то, казалось бы, велики шансы прожить дольше. Но когда ты выбираешь путь, связанный с военным делом, то считается, что ты вводишь себя в особо рискованное пространство. Выбирая этот путь, ты растёшь в чинах и должностях. Со временем становишься военачальником, как Николай Николаевич или я. Смотрю я на вас, штатского шпака, каким-то образом попавшего в собрание офицеров, прожившего жизнь избегая прямого боя, и понимаю, что в сложившейся ситуации я имею больше шансов выжить в условиях риска, с которым нас поставили нос к носу. Вот такая вот военная философия. Поскольку человек вы известный и действительно заслуженный, вот и в газетах, как я теперь понимаю, это про вас статьи, готов просветить вас по части геройства…

На этом месте полковничье речи я раскрыл створки окна, чтобы выпустить на улицу спёртый прокуренный воздух. Тем временем под окнами проезжала вереница крытых брезентом саней. На сбруе коней и на полотнищах брезента алели кресты.

– Ай, что это? – без церемоний отодвинув меня плечом, Ковших высунулся в окно. – Что это, милейший, куда путь держите? – прокричал он, адресуясь к вознице первых саней.

– Раненых везём, ваше благородие! – был ответ. – Нынче ночью стычка с турком произошла. Большие потери.

– Это как раз побочные последствия геройства, – проговорил полковник Пирумов. – То, что прилагается к орденам и крестам. Но часто сие событие является единственной наградой. Ранения – это всегда боль и страдания. В течение жизни каждый человек в той или иной мере познаёт боль и страдания. Иногда эти боль и страдания безопасны, то есть не несут прямой угрозы жизни, но если вы оказались на театре войны…

Однако егоза-Ковших не стал слушать слова умного человека. Наскоро накинув на плечи своих бобров и нахлобучив шапку, он выскочил на улицу и погнался за медленным обозом. Поручик Мейер пытался его остановить, но куда там! Ковших отбивался и брызгал слюной, умоляя пилота ссудить ему несколько рублей наличными якобы для раздачи раненым. Мейер в полный голос называл его дураком и, опорожнив карманы, разочарованный вернулся в собрание. Горячность Ковшиха странным образом подействовала на господ офицеров, заставив некоторых из них последовать на улицу буквально с непокрытыми головами. Я отправил лакея следом с шинелями и фуражками. Нельзя ведь допустить, чтобы схваченная по дурости, от слишком чувствительного сердца простуда лишила штаб армии лучших его служащих. Однако их благородия Бек-Пирумов и Минбашибеков остались на своих местах. Так же остались при своём командире несколько младших офицеров 153-го Бакинского полка. Кроме этих отменных вояк – героев Саракамыша, под тёплым кровом офицерского собрания остался и его высокоблагородие полковник Масловский, который своей выдержкой и осмотрительностью всегда давал нижним чинам хороший пример.

– Нечасто увидишь столь открытого человека, дурь которого сразу и без обиняков видна, – проговорил штабс-капитан Минбашибеков вслед убегающему Ковшиху. – В то же время он обладает некоторым, я бы сказал, обаянием, способностью увлекать за собой… А что, друзья, не завинтить ли нам на досуге? Вы, Даниэл Абиссогомонович, как на это смотрите?

И Минбашибеков зашелестел колодой, приглашая присутствующих к картежу.

– Николай Николаевич категорически против подобных занятий, – сдержанно заметил полковник Масловский. – Как старший офицер запрещаю.

– Придержите язык, штабс-капитан, – проговорил Мейер. – Иначе…

– Что "иначе"?

Штабс-капитан вскочил. В воздухе снова запахло изобретательством.

– Позвольте, поручик! Не вы ли сами называли этого Однодворова или как его там… Ковшиха… дураком? – прокричал штабс-капитан.

– Вообще-то Адам купец первой гильдии и почётный гражданин города Кострома. Весьма щедрый и отважный человек, – сказал поручик Мейер уже более спокойным тоном.

– В Костроме не доводилось бывать…

– Повторяю: Адам – мой друг, весьма щедрый и отважный человек. Набожный меценат. Свободен от многих грехов, свойственных людям его круга. В том числе и от самого страшного для христианина – гордыни. Но есть у него одна страстишка…

– Карты-с?

– Никак нет. Это страсть к новым ощущениям. К тому самому риску, к которому, как вы ошибочно полагали, Даниэл Абиссогомонович, он не приучен. У Ковшиха в характере есть много хорошего, в том числе у него есть… гм… совесть.

Я застыл посреди комнаты с разинутым ртом, разгорячённый спором господ офицеров и немой от изумления. Его благородие господин поручик сказал "совесть". Что бы это могло означать?

– Жены ли разве нет? – мрачно поинтересовалась одна из черкесок. – Да кто за такого пойдёт? Разве из-за денег…

– Он хочет получить Святого Станислава третьей степени. Готов рисковать всем, в том числе и жизнью. И с этой его прихотью я ничего не могу поделать. Подавай ему подвиг, и всё тут!

Бросив колоду на стол, штабс-капитан Минбашибеков вскочил на ноги:

– Предлагаю тост. За одержанные и будущие победы! За героев Сарыкамыша! Виват! – вскричал он. – Эй, ты! Как тебя… Лебедев?.. Ну что же ты? Наливай!

– Гитару подай, Лебедев, – проговорил полковник Пирумян.

– Да! Под Сарыкамышем было дело… – вздохнул поручик Мейер.

– Страшно вспоминать, – согласился их высокоблагородие, принимая из моих рук гитару. – Кстати, я ведь бывал на тамошнем театре. С 24 августа по 8 сентября 1894 года участвовал в поездке строевых офицеров во время лагерного сбора. Ах, как это помогло нам!..

Он умолк, перебирая струны гитары. Мелодия получалась какая-то неблагозвучная для русского уха, но не лишённая стройности.

– Кстати, Даниэл Абиссогомонович, Сарыкамыш-ская операция также осуществлялась при неблагоприятных метеоусловиях, – проговорил полковник Масловский.

– О да! Дело было завершено к пятому января 1915 года, – отвечал полковник Пирумян. – Из него я вышел с контузией, но ни о чём не жалею. Блестящая победа!

* * *

Я тогда ещё был в чине подполковника и был приписан к 156-му Елисаветпольскому полку. Прекрасно, приятно и впечатлительно вспоминать о выигранных делах, когда вся картина сражения, как на ладони, будто решённая шахматная задача! Фигурально выражаясь, пусть белыми будут турки, а чёрными – мы, русские. Штабс-капитан, нет ли у вас с собой настоящей карты Турецкой Армении с прилегающими Кутаисской, Батумской областями и Тифлисской губернией? А подайте-ка её сюда. Нет, мне показывать не надо. Я помню наизусть. Покажите господам офицерам. Эх, жаль, господин Ковших выбежал. Да где же он? Всё милостыню раздаёт, совестливый человек? Ну, продолжу без него. От себя ещё напомню: Сарыкамышская операция являлась оборонительной против корпуса небезызвестного Энвера-паши.

Итак, белые – турки – начинают. Каков же ход партии?

Ход первый. Белые атакуют. 9-й и 10-й турецкие корпуса переходят в наступление.

Ход второй. Русские принимают контрмеры. Русское командование производит контрманевр в период с 9 по 13 декабря включительно.

Ход третий. Турки атакуют. В этот период два турецких корпуса, выполняя широкий обходный маневр при импровизированном тыле, слабо руководимые Энвер-пашой, разрозненно выходили в район Сарыкамыша, где неожиданно встретили нарастающее сопротивление русских. Разновременный выход турецких войск был вызван тем, что 10-й корпус, начав наступление против русского Ольтинского отряда, увлекся преследованием его в сторону Ардагана и потерял два дня. При выполнении этого маневра некоторые турецкие части обходного крыла понесли громадные потери. Всё, как и говорил выбежавший на мороз господин почётный гражданин. До 80 % замерзшими и обмороженными, но не у нас, а у турок.

Ход четвёртый. Шахматная аналитика. Русские, разгадав в общем план турок, начали методично перебрасывать с фронта Сарыкамышского отряда к угрожаемому пункту части, которые должны были прикрыть базу всего отряда, находившуюся в Сарыкамыше. Русское командование сначала в лице начальника Сарыкамышского отряда генерала Берхмана, а затем временно командовавшего Кавказской армией генерала Мышлаевского, прибывшего 11 декабря на фронт для урегулирования вопросов управления, было застигнуто врасплох начавшейся операцией и намеревалось оттянуть этот отряд в сторону Карса, но встретило сопротивление со стороны начальника штаба Кавказской армии, указавшего на пагубность этого отхода. Последний являлся уже запоздалым, так как 9-й и 10-й турецкие корпуса выходили к Сарыкамышу раньше, чем туда могли подойти части Сарыкамышското отряда, сковываемые с фронта 11-м турецким корпусом. Для обеспечения правого фланга Сарыкамышского отряда русские выдвинули через перевал Ханский в район Бардуса 18-й туркестанский стрелковый полк. Ко времени достижения этим полком указанного перевала 12 декабря от Бардуса в направлении на Сарыкамыш направлялись части 9-го турецкого корпуса, оставившие в районе названного селения сравнительно слабый заслон. При такой обстановке русские имели возможность в решительный момент операции выйти на сообщения 9-го корпуса.

Ход пятый. Удачный маневр белых, то есть турок.

32-я пехотная дивизия 10-го турецкого корпуса, чьей настоящей целью являлся Варнаут, случайно оказалась в Бардусе, где и отразила попытку наступления русских. Этим контрударом 32-я пехотная дивизия прочно обеспечила тыл 9-го корпуса. В дальнейшем, действуя в том же районе, 32-я пехотная дивизия в свою очередь создавала угрозу правому флангу Сарыкамышского отряда.

Ход шестой. Русские (чёрные) успешно обороняются.

Под давлением внезапно появившегося на театре 10-го турецкого корпуса, Ольтинский отряд, обеспечивавший правый фланг Сарыкамышского отряда, избежав окружения в районе Ольты, начал поспешный отход к Демур-капу. Для поддержки этого отряда, прикрывавшего одновременно направления и на Ардаган и на крепость Карс, русское командование выдвинуло из крепости Карс имевшиеся там в резерве полевые части, которые к 17 декабря восстановили положение на фронте Ольтинского отряда.

Ход седьмой. Белые всё ещё надеются на победу. 9-й и 10-й турецкие корпуса совершают совместный обходный маневр в районе Сарыкамыша.

Ход восьмой. Успешное противодействие чёрных. С 14 по 22 декабря русское командование отражает обходный маневр турок. При этом остатки 9-го турецкого корпуса охвачены русскими в районе северо-западнее Сарыкамыша и 22 декабря взяты в плен со всем командованием корпуса.

Ход девятый. Белые отступают. Ослабленный 10-й турецкий корпус, против которого русские сосредоточили ударную группу за счет войск, подтянутых из состава Сарыкамышского отряда и из крепости Карс, сумел искусно выйти из боя, оттянув одну пехотную дивизию на Ольты, а другую – к Бардусу.

Ход десятый. Контратака чёрных. С 24 декабря началось преследование русскими 10-го турецкого корпуса, остатки которого совместно с 11-м турецким корпусом, руководимым Энвер-пашой, пытались остановить русских коротким контрударом. Мероприятие запоздалое. Ошибка его состоит в том, что следовало бы начать преследование сразу же, то есть 22 декабря. В этом случае наша шахматная партия и завершилась бы раньше, и, возможно, имела бы иной исход.

Впрочем, далее события развивались несвойственным для шахмат манером – белые раз за разом пропускали свои ходы. То был период торжества чёрных, которые сумели обратить оборонительную операцию в наступательный порыв.

Итак, в связи с занятием турками в первый период операции Ардагана, откуда они, по мнению русских, могли угрожать в сторону Боржома или даже Тифлиса, русские предприняли операцию с целью уничтожения этой группы турок, которая закончилась 21 декабря разгромом турок у Ардагана. В операции наиболее активное участие приняла Сибирская казачья бригада, переброшенная из Тифлиса. Преследование турок началось с опозданием на двое суток. За это время турки, конечно же, успели оторваться от русских. Зато русским удалось использовать для маневра в горах и конницу.

Теперь о бардусском направлении. Здесь русские, произведя в короткое время перегруппировку сил, в свою очередь успешно нанесли удар туркам в направлении на Бардусс.

Таким образом, к 5 января 1915 года русские отбросили турок как на ольтинском, так и на сарыкамыш-ском направлениях на их прежние исходные позиции, с которых они начали Сарыкамышскую операцию.

* * *

Во всё время своего рассказа полковник Пирумян водил пальцами левой руки на старой с обтрёпанными краями карте. Десницей же он сжимал гриф гитары. По завершении своей речи, рассказчик погладил карту, откинулся, удовлетворённый, огладил свои армянские усы и снова принялся перебирать гитарные струны. Он дёргал их и теребил, извлекая нестройные, напоминающие мелодии среднеазиатских мусульман, звуки. Не выдержав сей муки, я, Павел Лебедев, со всем христианским смирением заложил уши кусками пеньки.

Тотчас же по завершении сей короткой спасительной манипулии передо мной возник образ Ковшиха. Орущий, брызгающий слюной холодный образ. Я разводил руками, делая вид, что вовсе потерял слух, но Ковших настаивал и даже позволил себе рукоприкладство в виде постукивания по моему лбу обутой перчаткой правой рукой. Пришлось ради спасения субордиции освободить уши от защищавшей разум пеньки. Тут же сонмища звуков самого оскорбительного содержания ворвались в мою голову. Ковших требовал медяков, поминутно поминая возлюбленного им Иегову. Вот чёрт! Я принялся рыться в карманах. Нашлось всего пара пятаков, полученных мною самым честным образом в виде чаевых от господ офицеров.

– Господь мой всемогущий! – проорал Ковших, убегая. – Не надо кроить такие морды, скаред! Я тебе всё возмещу…

И хлопнул входной дверью, оставив по себе волну морозного воздуха с лёгкой примесью смрада гниющей плоти. Я глянул в окно. Обоз с ранеными застыл под нашими окнами. Вдоль череды саней взад и вперёд бегал незнакомый возница. Какой-то бешеный унтер орал матерно прямо под окнами офицерского собрания. Я хотел было выйти, чтобы напомнить самаритянам о благопристойности, но меня остановил командирский окрик, вырвавшийся из глотки черкески 2-го Кизляро-Гребенского полка.

– Эй, ты! Чай остывает. Подай самовар! – взревел подъесаул Медведев.

Пришлось поворачиваться с самоваром и чистыми приборами для господ. Разговор в собрании между тем продолжался.

– Каков же итог сей басни? – спросил подъесаул Зимин, адресуясь всё к тому же их превосходительству полковнику Пирумяну.

– По шахматной терминологии, принятой к использованию полковником Пирумяном, думаю, это ситуация цуцванга для белых, когда любой ход турок ухудшает их ситуацию, – усмехнулся полковник Масловский. – И да! Всё дело происходило в ужасные морозы. Но, как видите, успех! Сокрушительный успех русских!

– Позвольте высказаться, господа, – вмешался штабс-капитан.

– Разумеется, Минбашибеков! Говорите!

– Я тоже был в деле. Наш 153-й пехотный полк состоял тогда в составе 39-й пехотной дивизии. И скажу прямо: война с природой куда важнее стычек с неприятелем. Зато мы приобрели опыт. Русский солдат в жестокие морозы более стоек, нежели турок. И ещё. Немного крамолы. Не машите на меня, Евгений Васильевич. Всё равно скажу о паническом генерале от инфантерии. В середине декабря, в связи с неблагоприятно складывавшейся для русских обстановкой в районе Сарыкамыша, генерал Мышлаевский, не дав исчерпывающих указаний в вопросах управления Са-рыкамышской группой и не поставив ей задач, оставил ее под благовидным предлогом и отправился в Тифлис, распространяя в тылу армии панику.

– Это в прошлом. Александр Захарьевич в отставке. К чему поминать? – отвечал полковник Масловский. – Думаю, Эрзерумскую операцию мы так же разыграем, как по нотам. Так ли, Даниэл Абиссогомонович?

Пирумов отложил в сторону гитару.

– Мои ребята дорогого стоят. Наша задача – взятие форта Далангез. Форт будет взят. Согласно плана Николая Николаевича, сутки под перекрёстным обстрелом с вышестоящих фортов. Но мы выстоим. Я уверен: выстоим.

– Мне довелось пролетать там в ясную погоду, – проговорил его благородие поручик Мейер. – Тропа есть. Местные крестьяне поддерживают её в проходимом состоянии. Так они доставляют к фортам провиант. Тропа небезопасна, но ею вполне можно воспользоваться. Нашлись бы только смельчаки.

– Таковых среди нас немало, – кивнул полковник Масловский.

Его превосходительство желали пояснить ещё что-то, но повторное появление обледенелого Ковшиха прервало разговор.

– Всё в порядке. Обоз тронулся в сторону железнодорожной станции, – объявил тот. – Проблема с вагонами. Множество раненых ожидают погрузки. Я заметил: обморожение так же может вызвать антонов огонь, как и ранение шрапнелью. Чаю мне! Коньяку! Господь мой всемогущий, как же я замёрз!

Прибежал лакей. Принёс требуемое.

– Шрапнель жарит нещадно, – подъесаул Зимин брал слово редко, но всякий раз вспыхивал, как порох. – Без привычки под шрапнельным огнём любой смельчак намочит штаны. Тут о подвигах речь. Дескать, привычка к опасности – это не подвиг. И то правда. Привычка к опасности – это наше ремесло.

Ковших обернулся к казакам. Этот хлюст и чай, и коньяк употреблял из тюльпанных турецких рюмок с одинаковой ловкостью. Ах, как вкусно он прихлёбывал огненный, сдобренный коньяком чаёк из резного стеклянного бокала, ловко удерживая его двумя пальцами.

– Амаль много раз говорила мне, дескать, все казаки на одно лицо. Вот и вы вижу на одно лицо. Похожи, будто и вправду братья, а между тем… – затараторил он.

– Твоя правда, жидёнок, мы – братья. Сашка Зимин – младший сын моей тётки Агафьи, – прогудел Медведев.

– Что за Амаль? – поинтересовался Зимин. – Француженка? Твоя любовница? У каждого, кто носит бобровый мех, имеется любовница. Любовниц возят в Париж, на выставку, украдкой от жён. Гадость, конечно, но так пишут в газетных листках для всяких дураков, и я один из них. В походе пристрастился ко греху. Читаю.

– А у тех, кто носит бурки из овчины, иные обычаи? – смеясь, поинтересовался полковник Масловский.

– Амаль – мой лучший друг! – приосанился Ковших.

– Не понимаю, – скорчив зверскую мину, развёл руками Зимин.

Мейер хмыкнул. Медведев фыркнул. Их высокоблагородия господа полковники один рассмеялся, другой вздохнул.

– Дружить с женщиной – наверно это так романтично, – проговорил полковник Масловский. – Мне не доводилось.

И тут уж разговор в офицерском собрании обратился во вполне законную женскую область. Бразды беседы, по обыкновению, принял его превосходительство Даниэль-бек или Бек-Пирумян – это вы уж сами разбирайтесь.

– Женщина действительно может стать лучшим другом. Взять хотя бы мою Ерануи. Увлекалась рисованием, пением и археологией. Особенно археологией. Участвовала в экспедиции академика Марра в Ани. Мой тесть, Маркар Халатян, – купец, и Ерануи получила блестящее образование. И что? Всем-всем пожертвовала для меня. Гарнизонная жизнь. Частые разлуки. Пятеро детей…

Евгений Васильевич молчал, а я-то знал наперёд: этот нипочём не примет участия в подобной беседе. Зато черкески 1-го и 2-го Кизляро-Гребенских полков навострили уши, что и немудрено, ведь старшему из них не более двадцати пяти лет.

– Нас, казаков, женят рано, – проговорил Зимин. – Между тринадцатью и пятнадцатью годами уже выбирают невесту из своих же. Если к шестнадцати годам не поведут под венец, то, считай, ты уже и перестарок. Этот обычай касается всех.

– А ты что тут стоишь, глазами крутишь? – обратился ко мне Медведев. – Не хочешь ли, братец, водки выпить?

– Нам не положено в офицерском собрании прикладываться, ваше благородие.

– А за победу? За взятие Эрзерума? За покорение Девебойну? – допытывался Медведев, и глаза его как-то нехорошо блестели, будто замышлял казак чего-то.

– Не могу, ваше благородие. Не тот у меня чин, чтобы в таком обществе…

– Да оставь ты, Лебедев, – вмешался его превосходительство полковник Масловский. – В походной жизни ты нам как мать родная. И накормишь, и обогреешь. Без тебя как без рук.

– Шутите, Евгений Васильевич, ваше высокоблагородие. Я всего лишь при штабе. Строевики ко мне за то с брезгливостью относятся, дескать, штабная крыса. Всю жизнь за спинами начальства…

– Отставить разговоры! Медведев, налейте ему хоть коньяку.

Пришлось смириться, хоть в углу вокруг черкески 2-го Кизляро-Гребенского полка зрел и ширился гнойный нарыв в виде всё того же Ковшиха. Любопытный почётный гражданин крутился вокруг шашки подъесаула – оружия не простого, но украшенного Георгиевской лентой.

И Медведев налил. И я принял из его рук резной тюльпанной формы стакан. Заметив это, Ковших вскричал:

– Пей же, милый Лебедев. И вы, господа, пейте! Вот мой тост. Линейные казаки образуют прекраснейшее войско на Кавказе и являются грозой восточных горцев. Не уступая им в дикости, жестокости, варварстве и смелости, они превосходят их военной организацией, имеют лучшее оружие и лошадей. Их одежда, вооружение, седла и сбруя отличаются от чеченских и лезгинских лучшим качеством. Екатерина II основала казачьи колонии на Тереке – и теперь они стали опорой Российского государства. Растут и множатся полки и станицы. Я специально изучал вопрос. С 1856 года кавалерийские полки увеличились на третью часть, пехота – наполовину. Причина в том, что многие русские племена были деморализованы безуспешной войной, которую вела половина Европы против русских, и записались в казачьи списки. Теперь горцы, которые прежде подчинялись Шамилю, окружены станицами линейных казаков. Эти казаки состоят из разных национальностей, населяющих Русское государство. Большинство – коренные жители Дагестана. Встречаются между ними и евреи, и поляки. Целые семьи, которые должны были отправиться в Сибирь, предпочитали воспользоваться предоставленным им выбором и записывались в казаки. Солдаты, присужденные за какой-либо политический проступок к вечной службе на Кавказе, пользовались также предоставленным им выбором. Господь мой всемогущий! Вся эта смесь из поляков, русских, татар, грузин, чеченцев, аварцев, лезгин, евреев и тому подобных народов имеет теперь одну религию и один язык – русский, и каждый новый приезжий русифицируется в короткое время. Подсчитано, что с прошлого века приток диких горных жителей Восточного Кавказа, записывающихся в линейные казаки и переезжающих в станицы, необыкновенно увеличился, и это убеждает меня в высказанном прежде мнении: горские племена скоро исчезнут, и страшные казачьи колонии будут в состоянии через двадцать лет предоставить для службы царю столь же многочисленные, но гораздо более храбрые, чем Дон, полки. Господь мой всемогущий! Они выставляют, как я отметил, теперь около 20 000 человек войска всех видов оружия, имеют, кроме того, еще гораздо более сильные резервы. Народонаселение с некоторого времени сильно увеличивается, в этот момент его можно считать не меньше 300 000 душ. До сих пор они употреблялись только против восточных кавказцев, впервые в 1858 году увидели абазы на Западном Кавказе несколько полков этих варварских и смелых воинов, первое выступление которых было способно внушить страх и ужас их новым врагам. В предыдущей турецкой кампании стояли некоторые полки линейных казаков из армии Муравьева перед Карсом в Малой Азии и особенно выделялись среди всех русских полков Своего дикостью, мужеством и приверженностью русской вере. Так выпьем же за них!

Ковших говорил слишком долго. Господа офицерство опустошили свои стаканы задолго до окончания его речи, которая, впрочем, весьма понравилась обоим черкескам 1-го и 2-го Кизляро-Гребенских полков. Оба грянули хором: "За русских!" – и выпив, перевернули свои стаканы донцами вверх. Я тоже выпил.

Вкус французского коньяка оказался резким, но приятно отдавал сивухой, отсылая мои чувствования к годам давно пережитой ранней юности. Пока я пил, подъесаул не сводил с меня испытующего взгляда, а когда стакан опустел, подал мне осьмушку оранжевого турецкого фрукта, кислого и сочного, название которого я позабыл. По завершении тоста, Ковших наново взялся за своё, то есть принялся приставать к разомлевшему от коньяка Медведеву.