Текст книги "Проект "Мессия" (СИ)"

Автор книги: Татьяна Белова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Проект «Мессия»

Пролог.

Цикл Эбо – 8 часов

Цикл Сота – 6 часов

Цикл Веда – 6 часов

Дан-Сол – солнечный, 12 часов.

Дан-Лу – лунный, 20 часов.

Суу-дан – суточный цикл, 32 часа.

Даннэ – неделя, 7 суу-дан (творение)

Даннэм – середина, 15 суу-дан (равновесие)

Даннур – месяц, 30 суу-дан (бесконечность)

Весна – синий – ринну; 4 месяца весны; фоэ даннур ринну

Лето – желтый – ведду; 4 месяца лета; фоэ даннур ведду

Озимь – белый – эннувин; 4 месяца озими; фоэ даннур эннувинн

Часть первая. Чтобы родиться, нужно умереть.

Пролог

Она знает, Терранс лен Валлин очень любит этот дом.

Дом, пустивший корни из поваленного белого дерева.

Его чуть раздутые, шершавые бока, округлые, витражные окна, смотрящие на черно-бурую воду, ступенчатую крышу с плоской шляпкой взлётной площадки. Серый, не симметричный, местами он кажется слепленным из глины. Рядом, захваченный белыми щупальцами семянника, растет ствол маяка, подпирая серые стены бугристой спиной. Усыпанная гравием дорожка бежит от крыльца и прячется под раскидистыми ветвями альбы.

Терранс любит этот дом. Здесь он впервые взял дочь на руки и испугался её невесомости. Впервые он держал в руках что-то столько хрупкое, что страшно было дышать. Девочка кричала, красное личико сморщилось. Он еще не знал тогда, что причиняет ей боль одним своим присутствием, своим страхом, голосом.

Прошло долгих три суу, бесконечных, как сущность Творца. Умерла мать Каттери, в бреду, в горячке, сгорело её тело в каменном мешке, встало беспощадное солнце, нахлынул и отступил прилив. Соль и ржавь водорослей осели на щербатых ступенях лестницы, выбитых в скале, и только тогда одна из повитух осмелилась сказать Террансу, что девочка, названная Каттери нума Ниери, айя высокого Дома лен Валлин, родилась жить во тьме. Алькаан успел неторопливо обернуться лицом к Творцу, прежде чем Терранс узнал, что весь мир вокруг, того не желая, причиняет его дочери боль.

Весь первый год своей жизни Каттери кричала и плакала, не переставая ни днём, ни ночью. Слишком яркий свет, слишком громкий звук, слишком искренняя, неистовая молитва. И потому в доме чаще всего царили сумрак, суета и бессонница.

Каттери исполнилось шесть лет, когда она слепила свою первую фигурку из глины. Терранс долго крутил её в руках, но так и не понял, что или кто это.

Она тогда сказала: «Слон»

Он не понял и переспросил: «кто?»

Потом были другие фигурки и другие слова.

«Сааг – это не птица, папа, это рептилия. Хочешь, я нарисую тебе Землю? Нет, не грязь под ногами, папа, а другую планету!»

Терранс слушал дочь и все внутри него каменело, покрывалось инеем, как если бы он заблудился между двумя точками портала. Он не мог говорить об этом. Надежда и страх, мучили его как ломота в костях при приближении грозы.

По вечерам в спальне Каттери всегда горел свет. Огонёк прятался под цветным стеклом лампы. Отсвет пламени отбрасывал причудливые тени на деревянные панели потолка. Большая, высокая кровать, пряталась под балдахином. Везде стояли книги. На столе, на подоконнике, на полу. Теплые, каисовые корешки.

Книги и глина.

Сколько ей было когда она стала вспоминать и лепить лица? Незнакомцы смотрели так пристально, что Терранс отворачивался, боясь встретиться с ними взглядом. Казалось, они вот-вот улыбнутся и заговорят. Каждому было дано имя, и за каждым именем, как бескрайняя пустыня, лежала история. История, отпечатанная в корнях его дочери.

Изначальных корнях.

Шумят альбы, молчит гравий.

Она поднимается по ступеням на крыльцо, толкает дверь и перешагивает порог.

Как упрёк звучат несмазанные петли, отсыревшие половицы, шорох мышей под полом. Окна открыты нараспашку. Сыро.

Дом холоден и оглушительно пуст. Ветер гоняет, сморщенные бурые листья и собирает пыль в углы.

Она подходит к окну и закрывает створки.

На подоконнике черные, маслянистые потеки, дерево треснуло и из разлома пробивается тоненький росточек – веточка альбы. Когда-нибудь её корни пробьют себе путь к воде. Пройдут насквозь камень. Глину размоет вода. Дом просядет под тяжестью пустоты. Время, которого нет, вернёт его в землю, которой все равно.

В высокий прилив, поваленное дерево унесёт водой. Берег осядет, обрушивая вниз скалу и ступени лестницы.

В сезон гнездовья прилетят киатту и растащат на свои гнезда то, что останется: куски черепицы, витражи, половицы...

Но прежде, она знает, этот дом будет гореть четыре суу, но так и не сгорит полностью. Иней укроет берег и лес, земля остынет, огонь станет серым, как пыль, как глаза харона, а на утро пятого дана придёт ураган с океана и унесёт с собой тех, кто это видел.

Каттери лен Валлин

Все из-за того, что она поспорила с Келлианой, что найдет яйцо птицы кулус.

Это случилось в первый дан весны, люди со всех окрестных поселений стекались в деревню у Трех Столбов на ярмарку, сжигать бумажное дерево и приносить дары матери Маат, прося милости и урожая. И хотя это событие вызывало у Каттери лишь головную боль и пренебрежение, она стойко переносила все: боль, свет, жару, шум, запах и даже то, что Келли упрямо держала её за руку, боясь потерять в толпе.

Тела людей вокруг мерцали, свет расходился дрожащими кругами. Каттери не могла зажмуриться и прекратить пытку, она была вынуждена всматриваться в яркие силуэты и слушать эхо из своего колодца. Колодца памяти. Словно грибница, колодец разрастался вширь и прорастал вглубь. Каттери окружали призраки как прошлого, так и будущего. Окружали лица, чужие и знакомые.

Слепая с рождения, Каттери видела мир иначе. Знала каким он был прежде и как жили люди до того, как прилетели на Алькаан. Помнила, что дан Ярмарки изначально назывался днём весеннего равноденствия. Но память корней, была не предсказуема. Каттери могла выглянуть в окно в белый дан озими и затосковать, вспомнив, как менялись времена года когда-то давно, на земле, за вечность до ее рождения. Это было страшно. Она просыпалась мокрая от пота, горящая в лихорадке от видений чужого мира.

Память причиняла ей боль.

Чаще всего видения приходили к ней в летние месяцы. Солнце светило ярче, было ближе и жарче, от жары на красных камнях проступал пот, а по утрам над водой поднимался плотный туман, в котором растворялись луны.

В такие дни, дни близкого солнца, когда Творец пристально вглядывался в неё сквозь молоко воздушного океана, Каттери сходила с ума от ожидания и ненавидела свой дар. Казалось, она вот-вот вспомнит что-то важное о движении небесных тел, о звёздах, которых не видно, что-то такое, о чем не пишут в книгах синоптики и обходят стороной многочисленные религии.

Впереди, наконец, замаячил голубой огонёк лавки мороженщика. Каттери не выдержала, вырвала руку и, ловко лавируя меж разгорячённых тел, проскользнула под тень навеса.

– Ката! Не смей убегать от меня! – закричала Келли и бросилась следом.

Келлиана Аринэ, её нянька и единственный друг, была на три года старше. Каттери отчётливо видела её яркий, горячий силуэт на фоне толпы, он был похож на раскалённую пружину. Высокая температура её тела – наследие неведомого предка – варда. Внешне полукровки Аринэ не особо отличалась от человека. У Келли были тугие, как пружины, каштановые волосы, широкие скулы, зеленые глаза и красная кожа. Основное же отличие скрывалось в глубоких переплетениях неведомых корней. От них Келли досталась синяя кровь, насыщенная сеоридом, и тело, способное к трансформации. Трансформации, которая в Дерентии была строжайше запрещена.

Келли быстро догнала её и уже почти схватила за локоть, но вдруг остановилась и отдёрнула руку. Каттери слышала, как она тяжело дышит ей в затылок, как распаляется от злости, но ругать её на глазах толпы она все же не посмела.

– Я хочу мороженого! – твёрдо сказала Каттери и как истинная айя высокого Дома, гордо вздёрнула голову.

Каттери не видела лица мороженщика, но почувствовала, как по его членам прокатилась волна дрожи, когда он узнал их.

Когда он заговорил, голос его звучал неуверенно:

– Мое почтение, айя, чего желаете?

Он выбрал нейтральное – айя– «дочь дома», не уточняя, какого дома. Отец Каттери побагровел бы от злости, усмотрев в подобном обращении неуважение. Все на побережье от Красного мыса до деревни «У Трех столбов» знали чья она дочь. Сама же Каттери равнодушно не заметила его глупой ошибки, расправила плечи и убрала руки за спину. Они просто две девочки, что зашли купить мороженного.

– Мне сырное и шоколадное! – в предвкушении сказала Каттери.

– А мне, пожалуйста, – Келли закусила губу и задумчиво склонилась над витриной, – вон то красненькое и рядом с ним зелёненькое. А что это за черные ягоды?

– Это изюм, – ответил мороженщик.

– Исиум? – переспросила Келли. Произношение давалось ей плохо, мешали боковые, острые клыки, которых она стеснялась. Из-за этого Келли редко улыбалась, а когда смеялась, то всегда старалась прикрывать рот рукой.

– Изюм, – повторил мороженщик, голос его звучал немного снисходительно.– Это такие сушеные ягоды. Вы когда-нибудь видели виноград? Говорят, – наба понизил голос, – в Ксаравии он растёт прямо на улицах города.

Каттери рассмеялась.

– Нам мороженое, пожалуйста, наба Терций, а в Ксаравии на улицах города, только грязь сама по себе растёт, и песчаный каам, растение-паразит, он очень похож на виноград, но есть его ягоды я вам не советую.

– Ката! – возмущённо зашипела ей в ухо Келли.

Мороженщик вздрогнул, выдал им выбранное мороженое в каисовых стаканчиках с ложечками и больше ничего не сказал. Келли расплатилась и они вышли под высокое, весеннее солнце.

К горлу подкатила привычная горечь разочарования. Каттери мечтала хоть раз, оказавшись среди людей, не услышать, как дрожит в воздухе суеверный страх, смешанный, как краски на палитре, с любопытством или с затаённым, жгучим стыдом.

Люди боялись её. Её, дочь наследного Дома лен Валлин. Боялись её дара, из-за которого она была для них подобна ненавистным неведомым. И все же иногда к страху примешивалась толика надежды, что она и есть та самая искра, из которой разгорится пламя. Что она, айя Дома лен Валлин, наследница синей крови Вестников, и есть тот самый символ будущего перерождения человека во что-то большее. Бесконечное, как сама милость Творца.

– Ну почему ты никак не научишься держать язык за зубами? – спросила Келли. Она злилась, но старалась говорить сдержанно. Получалось у неё плохо.—Вот зачем ты назвала его по имени? Он теперь всем расскажет, что ты ещё и мысли читаешь! Люди скоро с вилами на нас пойдут. И так шепчутся по углам.

Они неторопливо шли вверх по тропе, вдоль ярких шатров, которые Каттери виделись, как белый рисунок на чёрной доске. Узкая тропа под ногами, опоясывающая чёрный камень холма, была как горящая красная нить, а люди, что двигались вверх и вниз, как множество цветных пятен. Узнав ее и Келли, люди старались как можно скорее уступить им дорогу, свернуть с тропы, нырнуть под навес лавки.

– Я проявила уважение, – твёрдо ответила Каттери.

– Лучше бы ты проявила осторожность!

Келли тяжело вздохнула, помолчала, а потом добавила:

– Зайдём ещё к Самаре, хочу себе пару мотков пряжи и иглы новые. Тебе глина нужна, та, красная, которую мы в прошлый раз покупали?

– Я очень устала, – сказала Каттери. Больше всего ей хотелось сейчас спрятаться в темноте и тишине своей спальни. – Давай поскорее вернёмся домой.

Но скорее не получилось.

Каттери только-только успела доесть мороженое и они с Келли взобрались на холм, где в центре устанавливали соломенное чучело и бумажное дерево. Чуть поодаль хлопали на ветру пёстрые шатры.

Под тентом слышались молотки, это строили сцену для вечернего представления. В этом году к ним приехали повелители огня, театр кукол и цирковые акробаты, так сообщали голоса мальчишек зазывал. Артисты уже готовились, что-то то и дело взлетало в воздух, слышался грохот, свист и смех. Шумно развивались над головой языки – флаги гильдий. Пахло скошенной травой и красной, смолистой древесиной.

Все это виделось Каттери, как мерцающий рисунок мелом на ослепительно чёрной бумаге.

Каттери дёрнула Келли за рукав, ей хотелось уйти, но вдруг совсем рядом заскрежетало железо и раздались крики. Она почувствовала запах тухлой рыбы и дыма, а потом услышала, как кузнец сказал кому-то:

– Беги за Бергием!

Услышала Каттери и как мальчишка-подмастерье, выполняя приказ мастера, бросился вниз с холма, поднимая волны пыли.

В темноте перед ней отчётливо проступал силуэт огромной птицы. Птица попыталась расправить крылья и женщины вокруг завизжали, застучали от страха сердца, как молотки на каменоломнях. Келли схватила Каттери за руку и попыталась оттащить в сторону, но та будто вросла в землю.

В её темноте появился свет.

– Кулус, – зашептала ей на ухо Келли. В голосе её слышался страх. —У него огромная, шипастая голова и узкая морда с клювом.

Каттери чувствовала, что кулус боялся людей ничуть не меньше, чем люди его.

В первый, весенний месяц ринну, когда птичий гомон не умолкал ни в дан-сол ни в дан-лу, кулус подкидывали свои яйца в чужие гнезда, чтобы прокормить будущее потомство. Вылупляясь, маленький и безобидный с виду серо-синий птенчик, с красивыми ярко красными пятнами на спинке, очень быстро обзаводился, тонкими, как иглы, ядовитыми зубами и съедал одного за другим своих новых братьев, а иногда и своих приёмных родителей. Вырастали кулус до двух метров, с размахом крыльев в четыре метра, и помимо своего яда, ценились ещё и за шкуру. На третий месяц они сбрасывали яркое маскировочное оперение и становились больше похожими на ящериц, чем на птиц.

Раздался громкий, ломающийся голос загонщика:

– Прошу вас, друзья, не впадайте в панику, он не опасен!

Загонщик безуспешно пытался убедить людей, что им нечего бояться, но кузнец все равно угрожающе взмахнул молотом и тот громко просвистел в воздухе.

От страха птица расправила крылья и закричала.

Звук превратился в боль, боль казалась била из самой земли ей в кости. Каттери тряхнула головой, прикусила губу и сделала шаг вперёд.

–Ката! – закричала Келли и снова попыталась оттащить её, но Каттери ловко выскользнула из горячей ладони и пошла наперерез кузнецу, прямо в распахнутую пасть. Кулус кричал от страха и бил крыльями, сухожилия были подрезаны, улететь он не мог.

«Не бойся меня» – мысленно уговаривала птицу Каттери.

Вся площадь стояла и смотрела, как слепая девочка Каттери нума Ниери айя лен Валлин подошла к огромной оскаленной голове и погладила птицу по костяным шипам. Кулус замолк, опустил голову ниже и сложил крылья. Загонщик снова пристегнул цепь. В руках он держал электрический жезл. Каттери чувствовала, как бежит ток, ей очень захотелось схватить и ткнуть этим жезлом загонщика под ребра, но вместо этого она продолжала гладить птицу и медленно оттеснять обратно в клетку, которая пряталась под тентом шатра. Когда решётка опустилась, Каттери ощутила невероятную тоску. Она чувствовала, как кулус поддаётся её воле и испытала смятение, ей хотелось одновременно подчинить его и отпустить.

И тут нагрянули пропахшие пивом полиционеры.

Келли, раскалённая от ярости и страха, схватила Каттери за руку, и потащила за собой через улицу. Люди шарахались в стороны, никто не пытался их остановить.

Дома ждала тишина, тень и холодный лимонад. Домоправительница, тётушка Ринайя, увидев их, запыхавшихся, всех в пыли, лишь покачала головой и приказала явиться на обед в пять. Старый, одноглазый Феррис, охотничий цай, растянувшись, лежал у камина, положив огромную косматую голову на лапы.

Каттери искупалась, переоделась, достала уголь и бумагу, и теперь сидела перед мольбертом спиной к двери.

Келли же сначала демонстративно ушла к себе, но через час ей стало скучно, и она тихо прокралась в комнату Каттери.

– Я тебя слышала когда ты ещё на лестнице была, – сказала айя и улыбнулась этой неуклюжей попытке. Келли часто проверяла ее, пытаясь застать врасплох.

– Ну и ладно! – сказала Келли и громко захлопнула дверь. Намереваясь отчитывать её, Келли всегда ходила по комнате, как взрослая, заложив руки за спину.

– Вот рассердится мэтресс и снова отправит нас в ссылку в тот каменный мешок в Найбе. Одни камни, сырость, вонючие болота и четыре часа хода до приличной лавки. И этот ветер, от которого я спать боялась, будто огненные геенны воют, призывая Саатару.

– Это не ветер, это брачный крик изырги, они размножаются на болотах. Для ученицы академии ты невероятно примитивна. Почему ты до сих пор веришь в эту ерунду? Геенны! Саатара! Сколько раз можно говорить! Все это выдумки, Келли!

– А как же тогда твоё зрение? Ты знаешь то, чего никогда не видела!

– Это Творец, он все видит и все помнит, но он не бог, он – машина. Древо – источник энергии, а ступени эо, уровни восприятия её потоков. И я слышу эти потоки, так Творец говорит со мной. Помнишь, как ты мне сегодня в деревне описывала, как выглядит кулус? Так и Творец помогает мне знать о том, чего я не вижу.

– Творец-машина? Как ты можешь такое говорить! – Келли оглянулась на дверь, не подслушивает ли Джосси, но Каттери точно знала, что в коридоре никого нет. Во время таких разговоров её всегда накрывала волна разочарования. Каттери никак не могла взять в толк, почему к ней приставили именно Келли. В наказание? Или Дом Аринэ просто избавился от младшей дочери, которая умом не вышла.

– Это, Келли, настоящая история нашего мира, – сказала Каттери и тяжело вздохнула.– Творец – машина, а Вестники – обычные люди, две женщины и трое мужчин, которых Изначальные спасли после крушения корабля и пустили внутрь Предела. Холодный и мёртвый Алькаан тогда принадлежал только избранным детям Творца – инкероа! Изначальные создали все условия для людей, запустили Атмосферные станции и Сеятелей в океане.

Келли закусила губу, наклонила голову к плечу и нахмурилась. В комнате воцарилась напряжённая тишина. Каттери слышала тяжёлое дыхание и спиной ощущала жар, идущий от наследницы дома Аринэ. Келли думала и пыхтела, но спорить не пыталась. Наконец, она подошла и склонилась над треногой мольберта, перед которым сидела Каттери.

– Ты рисуешь эту тварь? – спросила Келли, пытаясь сменить тему разговора. – Что ты в нём увидела?

Каттери отложила уголь, которым до появления Келли сделала набросок. Мысленно она все ещё искала решение, как показать свет, исходящий от птицы, который видела только она.

– Я коснулась его сознания, и знаешь, он очень умный. А ещё ему больно, как и мне.

Каттери вытерла руки тряпкой и твёрдо сказала:

– Келли, завтра мы идём в лес.

– Нет, нет, и нет! – закричала Келли и выпрямилась. – Ты опять затеяла какую-то пакость, за которую мне влетит. Заметь – мне!

– Спорим, я найду яйцо кулус? Сейчас ринну, самый сезон, – сказала Каттери.– Кулус обычно прилетают на северный склон заброшенной каменоломни.

– Пфф! – громко сморщила нос Келли. – Собираешься лазать в гнезда лавочника и ощупывать все яйца? Если ты не слышала Ката, то мальчишки из деревни тоже лазают на склон каменоломни. Один там и остался, сорвался вниз в старую шахту.

– Они не знают, как отличить одно яйцо от другого, а я знаю!– сказала айя. – Спорим?

– Бергий нас уже один раз поймал, – шепчет Келли, но очевидно, что она сдалась, ее эо полыхало всеми цветами азарта.

– А теперь не поймает! – улыбнулась Каттери.

Все началось с того, что она поспорила с Келлианой, что найдёт яйцо птицы кулус, но вместо яйца, она нашла вылупившегося птенца и тот её укусил.

Она помнит пряный сухой воздух леса, шершавую кору дерева, как Феррис рычал и кидался, не в силах порвать цепь. Как Келли сначала плакала, а потом выла, держа её на руках. Было что-то ещё, но она не помнит. Кто-то кричал. Её долго несли, в темных, кровавых сумерках соты. Она чувствовала свет красной луны на своей коже, как ватное одеяло. Страх вытеснял боль. Тогда она думала не о том, что умрет, а том, как разозлится отец и что Келли будет виновата. А потом она почувствовала кожей яркую вспышку и лес пропал. Пропал запах и звук. Мир канул в тишину. И тогда она открыла глаза и увидела.

Терранс лен Валлин

Терранс лен Валлин просыпается, некоторое время лежит, глядя в потолок, стараясь успокоить дыхание, потом откидывает одеяло, садится и спускает ноги на пол. Под ногами теплое, белое дерево. Он оглядывает комнату, видит пустые стены, распахнутое настежь окно. Ветер треплет шёлковую занавесь.

После смерти жены он вынес почти всю мебель, ковры и картины, остался только стол, кровать и её портрет в широкой раме. На портрете Алийя утопает в кресле, подтянув под себя ноги, на ней зелёное платье и взгляд из-под пушистых ресниц. Жена насмешливо смотрит на него со стены.

Терранс смотрит себе под ноги. Идеально ровные половицы выстраиваются в геометрический узор, узор этот – йондаль земли, глубокий и тяжёлый. Он чувствует его холод, холод течёт меж пальцев и Терранс сжимает кулак.

Йондали – это язык, изначальный язык, на котором говорит Творец.

Симметричный узор йондаля стягивает кожу на правой стороне лица, Терранс дёргает щекой и стискивает зубы.

За окном расцветает дан сол, медленный и тягучий. Терранс не видит, а чувствует, как жёлтый диск Веды исчезает, падая в пелену океана. Серебристые стрелки часов на столе показывают ноль пятнадцать солнечного дана. Внутри циферблат разделён на четыре круга, первые три лунные: Чёрная Эбо– восемь часов, Красная Сота– шесть часов, Солнечная Веда– шесть часов. Последний круг – солнце, которому отведено двенадцать часов. Вместе со стрелкой по циферблату двигается и тень. Тень Творца, который с каждым днем все ближе к Алькаану.

Терранс знает, как на самом деле идёт время, он чувствует его, слышит Творца, идущего по кругу. Каждый восход луны он ощущает кожей. Узор на его лице, как антенна, принимает сигнал, а сеорид в крови работает как проводник.

Солнце всё выше поднимается над водой пролива Трёх Столбов, лучи проникают в комнату и свет падает Террансу под ноги, будто пытается вырвать его из черноты сна, из удушающих объятий кошмара, но кошмар происходит наяву: в двух спальнях от его комнаты, лежит на мокрых простынях его дочь. Маленькая, хрупкая, невесомая оболочка с горящей внутри искрой. Бесконечная сущность пробивается, как росток альбы сквозь камень. Камень уступает изначальной памяти и ее глубоким корням.

По закону Ордена Хранителей он должен отдать дочь харонам, упокоить её пробуждающуюся память, дать перерезать изначальные корни. Человек должен оставаться человеком, а забвение неотъемлемое свойство смертной жизни.

Он злится и думает о матери, мэтресс Ордена Хранителей, высохшая и белая, как дерево, Ванесса лен Валлин неизменна в своей ипостаси не первую сотню лет. Терранса передёргивает от глубины лицемерия.

Дан сол вытягивает длинные солнечные лапы по полу комнаты и замирает. В воздухе клубится пыль.

Терранс встаёт, подходит к окну и щурится. Утро за окном разрастается и шумит: взрываются коробочки семянника, выбрасывая в воздух оранжевые искры, срываются птицы с веток, перешёптываются кроны альбы и красного клена. С воды поднимаются клочья тумана и скользят над землей меж острых, как бритва, стеблей соллоки.

Сквозь туманную дымку над водой Терранс пытается увидеть опасность прежде, чем она окажется на его пороге. Бури не избежать, он знает, он чует её. Чует, как сгущается воздух, как накапливается электричество. Все громче слышны крики птицы-рыбы, киатту опускаются все ниже к воде в поисках пищи, совсем скоро туман выгонит их побережью. К людям.

Это происходит каждый цикл, но в этот год ринну особенно жаркий, а значит, сезон гнездовья начнётся раньше и людям придётся уходить второпях и налегке. Деревни опустеют, земля побелеет от соли...

Терранс знает, что времени нет, но слышит его. И дело не в стрелках часов, не в крупицах песка, убегающих сквозь игольное ушко, дело в выборе, в решении, которое нужно принять.

Он может отдать дочь харонам, тогда её сущность переродится и утратит накопленную память. Если он подчинится законам Ордена, то изначальная память его дочери исчезнет, её ждёт забвение смерти и множество новых начал. Или же он посмеет бросить вызов Ордену, пойти против Дома и матери, перечеркнуть много поколений бессмысленной покорности и узаконенной лжи. Если он позволит памяти в теле его дочери накопиться, то освободит ее истинную сущность, бесконечную сущность Творца.

Он уверен, что память Каттери ключ ко всему. В первую очередь к знаниям и могуществу Вестников, первых людей, осенённых бесконечной милостью Творца после Изначальных. И если Терранс правильно распорядится полученными знаниями, то власти Ордена и его лжи придёт конец. Человек, наконец, обретет свободу, а человечество навсегда избавится от мифов.

Он, Терранс лен Валлин, избавит человечество от мифов.

Он уверен, что именно об этом говорило пророчество Дома Харат.

Терранс каждый день возвращается к тому моменту, когда Елена пыталась предупредить его. Как одержимый, он каждый день просматривает тот день, боясь упустить что-то важное.

Вот и сейчас он снова идёт к письменному столу. По прозрачной поверхности столешницы, как по воде, расходятся круги. Вдоль правого края горят четыре треугольника, по левому, повторяя волну, идет шкала, прерывистые насечки и цифры.

Стол – артефакт изначального мира, большая часть его функций давно утеряна, но он наглядно демонстрирует власть технологий, напоминающих магию.

На противоположной стене темнеет экран. Сеть молчит.

Терранс всем весом опирается на стол, широкая ладонь встраивается в круг по центру, стекло вспыхивает и отбрасывает голубую завесу прямоугольной формы. Завеса пульсирует.

Терранс опускается в кресло, откидывается на спинку, глаза его сплошные, затянутые пеленой, больше не видят комнаты.

Они на приёме у Императора. Вот он протягивает Елене Харат бокал вина, улыбается ей левой стороной лица, он умеет это делать – выбирать стороны.

Он смугл, не признает моды и волосы его на дикарский манер заплетены в косу. Серая аюба без рукавов, поверх чёрной рубашки с высоким воротом и острые серебряные запонки. Терранс терпеть не может приёмы, но он недавно вернулся в столицу и его интересуют последние сплетни и слухи.

– Что вы ему такого сказали, Елена? – спрашивает Терранс и косится на серебряную мантию Его Императорского Величества в окружении черно-красных мундиров гайолемов. – Он чуть не убил того мальчишку с подносом. Вы видели, как его отравят?

– О, нет, авар, вы не тот человек, который будет травить кого-то. Некрологи напишут: долго и тяжело болел в последний год, да примет Творец его душу.

–Вы это серьёзно, Елена? Вы только что подставили меня?

– Да, Терранс, теперь бойтесь, – говорит Елена, её дыхание сбивается. – Каждый день и каждый час, как я боюсь, бойтесь и ждите, когда они придут за вами. Я видела. Видела, как будет гореть ваш дом над обрывом, уходящий корнями в белую скалу.

Терранс слышит как стучит сердце и чувствует её страх.

В этот лунный час небо над Дерентом красное, глухое и пыльное. За городскими стенами из красного камня лежит красный песок, стоят розовые мраморные колонны, подпирающие прошлое.

За окном Императорского Дворца лежит площадь Часовых Башен, белый прямоугольник в обрамлении синих крыш, а за стенами дворца призывно колышется синий океан листвы.

Яблони.

Красный и синий. Император любит синий – цвет ринну. Почти все узники, приговорённые к смерти, ждут весны.

– Отцу не стали рубить голову, его повесили, – говорит Елена. Терранс не видит её лица. – Меня Император тоже хочет повесить на этой площади, не удивлюсь, если он выберет канун равновесия. Это так символично, отцу бы понравилось.

Она делает глоток.

Что он знает о ней?

Елена Харат, дочь последнего провидца Аррана, Евгения Харата. Её огромный городской дом в ведду всегда пуст. Она отпускает слуг, застилает мебель чехлами, даже останавливает часы. В ведду всегда очень жарко, от жары она сходит с ума и лезет на стены, видения преследуют её, она не может спать и прячется, забивается в щели, в подпол, как мышь. У неё появляется чувствительность к свету, во сне она бредит и говорит на разных, мёртвых языках. Терранс уверен, что это память корней не отпускает её.

– Последнее, что отец сказал мне: ты не представляешь, какой ценой нам далась здесь жизнь, – говорит Елена.

Она поворачивает голову и смотрит на него, но Терранс все ещё не видит её лица, оно словно скрыто от него пологом тумана.

– Хотите узнать, что случится? – спрашивает Елена.– Если бы я только могла вам объяснить, показать вам ваш дом, показать то пламя, в котором вы будете гореть. Но одно я вижу отчётливо, Терранс, именно вы станете следующим Императором Дерентии.

Терранс открывает глаза. Он снова в своей спальне. Ладонь касается круга и свет гаснет. В солнечной темноте он часто моргает и щурится, холод изнанки сгущается и течёт меж пальцев.

Он открывает верхний ящик стола, достаёт оттуда кожаные перчатки и надевает.

Никто не может помочь ему принять решение.

Никто не может погасить то пламя, в котором он горит.

На часах четверть третьего дан сол.

Терранс лен Валлин в западном крыле дома, в своём кабинете. Каттери видит его. Одетый во все чёрное, отец стоит у окна, заложив руки за спину, голова наклонена к плечу. Он слушает. Серебристые стрелки двигаются за стеклом часов. Окна распахнуты, солнце заливает лакированный паркет, придавая дереву оттенок красного кахорского, переливающегося в бокале. Посреди кабинета на металлической треноге стоит глубокая мраморная чаша, на внутренних стенках чаши вырезана карта Алькаана. Корешки книг язвят позолотой. Феррис лежит у холодного камина, положив голову на лапы, уши растекаются по полу. Терранса лен Валлина окружает глухая тишина дома, о которую вдребезги разбивается шум живого, весеннего сада.

Терранс ждёт.

Каттери смотрит на отца и тоже ждёт.

Теперь она слышит, как Творец, знает, как Маат, видит, как тот, кому даны глубокие, изначальные корни. Здесь и сейчас, Каттери знает о своём отце многое. Ей открылась его жажда власти и ненависть к матери. У этой ненависти глубокие корни, но истоки ее скрыты в темноте. Но еще более отчетливо Каттери видит его вину и гнев. Теперь она знает, как сильно Терранс мечтает снять со стены портрет мертвой жены. Знает, что когда-то давно, он выбирал жену, как после выбирал раму к ее портрету, по цвету глаз и оттенку кожи. Она была для него просто оболочкой. Живым инкубатором, чтобы выносить плод. Как часто глубоко внутри Терранс был рад, что дочь слепая и не смотрит на него материнскими, зелёными глазами. Хотя и знает, что это невозможно, ведь в проекте конфигураций, который он создавал для её оболочки, глаза Каттери должны были быть голубые, как и у него.