Текст книги "Всё хорошо!"
Автор книги: Татьяна Белкина
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)
– Вадька, это что такое?
– Задание внизу, после фото. Надо расшифровать код и найти формулу бессмертия.
– Вы там в гимназии умом тронулись? Что за чушь? По какому предмету, говоришь, задание?
– Технология логики, пап. Ты омлет мечи, а то остынет.
– Постой с омлетом. Эту технологию у вас Добряк ведет?
– Кто?
– Добряков Александр Иваныч?
– Ну да, Иа-Иа, я же тебе рассказывал.
– Где таблица?
– Ну вот же, внизу.
– Узнаю Добряка. И что у тебя получилось?
– Сначала ничего, потом буквы вместо цифр подставил и вышло «тринадцать равно пять умножить на три в квадрате». Это неправильно, не равно. У тичера реально блохи в мозгах. Может, ты чего понял?
– Я-то понял, потому что мы эту задачку с тичером твоим на вступительном экзамене решали. Он мне списать дал. А то не поступил бы я и в дворниках груши околачивал.
– Круто! Так вы вместе учились?
– Точняк! Угарный чувак! Так, что ли, у вас говорят? А пояснения есть к заданию?
– Вот: «Та же самая формула записана, хотя и в другом виде, во многих местах земного шара: в „Аллее идей“ в Берлине, в музее науки „Квестакон“ в Австралии и даже на палубе ядерного авианосца US Enterprise. В двадцатом веке она перестала быть секретом благодаря знаменитому немецкому физику, который учился в Швейцарии и работал в США, но секретом остается, откуда мог ее узнать петербургский аптекарь за век до этого?»
– Ну и что, так и не допер?
– А я в Берлине не был, в Австралии подавно. Физику мы еще тоже не изучали.
– Ну, в Австралию, думаю, съездим! Пойдем с другого конца. Какой алфавит ты пронумеровывал, чтобы расшифровать надпись?
– Русский, какой еще.
– А какую азбуку использует русский алфавит?
– У нас урок, что ли? Я скоро опоздаю!
– Кириллицу, балбес! А во всех упомянутых странах какая азбука? Латиница! Вот возьми английский алфавит и попробуй найти буквы, соответствующие указанным в предложении числам.
– О’кей, получилось Е=mc2. Это и есть формула Вселенной?
– В некотором роде. А открыл ее Альберт Эйнштейн. На этой формуле вся теория относительности построена, из этого открытия ядерная энергетика выросла, правда, и бомба атомная из него же…
– А бессмертие тут при чем?
– Все в мире относительно. Мы живем, пока в нас есть энергия, пока мы способны ее вырабатывать. Но энергия не появляется из ниоткуда и не уходит в никуда. Она преобразуется в другие типы энергии. В общем, я тебе потом объясню. В определенном смысле мы все бессмертны!
– Круто! Глянь, я и не заметил: с обратной стороны ответ есть!
– Молодец, Вадька, ваш учитель. Зря вы его именем ослика прозвали, действительности не соответствует! Слушай, а эта классная новая, она тебе как?
– Да нормально вроде… А ты и ее знаешь?
– Вчера случайно познакомился.
– Что, нажаловалась?
– Ты о чем?
– Ну, про реки?
– А что у нас с реками?
– В контре вопрос был: «Сколько рек в Санкт-Петербурге?» Я спросил: «Какая разница, сколько рек?»
– И что?
– Обиделась вроде.
– А рек-то сколько?
– Девяносто три вроде.
– Здорово, а я, строитель, и не знал! Надо поблагодарить Марию Николаевну за ценную информацию. У тебя телефон ее есть?
– В столе лежит список класса, самый первый номер – ее. Странновато как-то, пап. То на собрания задвигаешь, то вдруг тебя реки заинтересовали… Пойду я. Спасибо за задачку.
– Пока, до вечера.
– Про игру не забудь! И про сумку тоже!
– У меня пока склероза нет! Дверь захлопни и капюшон надень!
– Пап, я достать капюшон не могу, там молния на спине.
– Гоняешь старика. Вот твой капюшон. Ты чего, Вадька? Ну, все хорошо?
– Норм.
(Идиот беспросветный! Сына обнять – ума нет. Он же ребенок! А кто не ребенок? На себя посмотри! Как был Четвертак, так им и помрешь. Да что это я? Какую присказку ни вспомню – все про смерть! Хватит уже. Жить надо. Сына растить. Ну и Марии Николаевне звякнуть не помешает. Катастрофа! Опять вместо телефона череп Митькин в кармане. Гад, еще и музыкой решил побаловать! Как же этот марш похоронный выключить?)
– Макс, ты как в воду глядел. Расскажи-ка, что ты про этого Ахманова знаешь?
– Ахманов-то тебе зачем? Он не нашего полета птица, про мелочь такую ему и докладывать не станут.
– Он звонил мне вчера и встречу назначил сегодня в одиннадцать на Ваське.
– Не может быть!
– Сам удивлен. Есть светлые мысли?
– Только темные предчувствия. Олигарх. Личность загадочная. Держит семь процентов мирового рынка композитных материалов, строит отели, один из крупнейших девелоперов. Всегда в тени. Никаких громких историй с женами и футбольными клубами. Живет не то в Швейцарии, не то в Непале. Загадочный тип. Постарайся ему понравиться. Если он сам в это дело впарился, значит, что-то судьбоносное.
– Что я, невеста, чтоб нравиться? Ваш отдел проверил контракт?
– Чистое золото. Два года гарантированной работы с приличной прибылью. Кредиты закроем. Тендеры твои благотворительные вытянем, и еще на жизнь останется. Такой шанс подняться не часто подваливает, не профукай. Отец на пенсию уходит. Больше никто не поможет В двенадцать подписание в офисе «Хелл». Я, юристы и канцелярия будем там заранее.
– Не нагнетай, Шишкин. Не конец света. Скажи Козловой, я сразу в «Хелл». Не буду по пробкам мотаться.
(Поеду через Дворцовый, а то на Благовещенском как повезет. Можно так встать, что все встречи без меня закончатся. Все-таки странный город. С улицы Росси к Александринке продвигаешься, а театр, как призрак, будто парит в синеватой рассветной дымке. Красота! Спасибо, Карл Иванович! Сколько здесь людей проходят, проезжают, каждый частичку этой идеальной гармонии в душе хранит. Чувство странное, будто забыл что-то. Зря я вчера вожжи отпустил. Кстати, я же Добряку обещал в Лахту в автосалон с ним съездить. Так, не в этой жизни. Сейчас Сереге Козлову звякну. Я дочку его на работу пристроил? Пусть Добряком займется. Сашке эсэмэску отправлю. Сам справится, если не передумает. А задание про вечность интересное. Ничего себе прогресс! Мы в университете решали, а эти в шестом классе… Мать твою! Сумку-mo хоккейную забыл! Если возвращаться, точно на встречу опоздаю. Ладно, потом. Сейчас главное – контракт получить. Ну давайте, ребятушки, едем, двигаем задницами железными! Вот и мост. Красотища! Не город – магнит! Все клянут – никто не уезжает. Как там у Пушкина:
Город пышный, город бедный,
Дух неволи, стройный вид,
Свод небес зелено-бледный,
Скука, холод и гранит.
Ну вроде успел. Вот и Седьмая линия. Ненадолго, можно и под знак. Где тут у нас олигарх? Странное местечко для встречи. А интересно, правда Калиостро в Петербург приезжал и мертвых оживлял или байка очередная? Подмерзло за ночь. Каток, а не улица. Куда идти? Что там за перец в тюбетейке рукой машет? Не буду я машину передвигать! Хоть замашись! Опа! Вроде его вчера в «Ротонде» видел?)
– Доброе утро, господин Четвертаков. Красивая у вас машина.
– Простите, а вы? Мы с вами вчера в «Ротонде» не встречались?
– Рустем Ахманов. Стар я уже для «Ротонды».
– Извините, показалось.
– Давайте-ка прогуляемся. Хотя по такой погоде гулять – небольшое удовольствие. Я лишь хотел еще раз, так сказать, сориентироваться. Удивительная, знаете ли, местность. Вот, к примеру, этот дом на углу. Знаете, что здесь располагалось до Октябрьского переворота?
– Как же, это знаменитая аптека Пеля. Сын у меня – школьник, мы с ним сегодня про эту аптеку читали.
– Сын, говорите? Дети – это прекрасно, прекрасно! Наша задача – оставить им этот город в наилучшем виде. Я, видите ли, большой поклонник Петербурга. Направо, пожалуйста, вот в эту арочку. Ай-ай-ай! Ворота железные приделали, как в тюрьме. От туристов жители местные спасаются. Поможем, господин архитектор, мирному населению.
– Я не архитектор, а математик по образованию.
– Это не важно, образование, оно на земле, а призвание – на небесах. Проходите. Все-таки наивные люди, думают, им замки помогут. Ха-ха-ха!
(Тот еще тип, и хохот у него дьявольский. Готов поклясться, он вчера в кафе шастал. Черт! Да это же Башня грифонов из Вадькиной задачки!)
– Совершенно справедливо. Это Башня грифонов. Именно отсюда, с этого двора мы планируем начать рекультивацию территории. Вы знакомы с проектом?
– Безусловно. Но там указан Днепровский переулок и пространство между Седьмой и Девятой линиями.
– Именно между! Ваша компания должна провести первичную подготовку, а затем приступим к строительству. Исторический облик Седьмой и Девятой линий останется неприкосновенным, а вот это уродство пора убирать! Нам очень важно все сделать аккуратно, не привлекая лишнего внимания, без всяких там журналисток и интервью!
(Кто ему про журналистку слил? Уволю Козлову! А может, он мысли читает? И чего ему башня эта помешала? А может, и вправду здесь тайный код формулу жизни скрывает. Нет башни – нет кода. Нет кода – нет надежды истину узнать. Может, он в интересах каких-нибудь темных сил всю эту реконструкцию затевает, моими руками причем!)
– Вы же образованный человек, господин Четвертаков! Неужели вас эти суеверия смущают? Средневековье! Да вы посмотрите, уже и кода-то нет никакого, жильцы все краской красной замазали! И во двор не попасть! Ворота из сплошного железа, ни щелочки любопытствующим не оставили! Сами прошение в мэрию подали о сносе ненавистной башни! Так что совесть ваша чиста!
– Да я не про совесть, я про историю. Нельзя эту башню сносить! По крайней мере, я в этом участвовать не хочу! Город – это же единый организм. Вам палец на ноге отрезать – и вы уже мир не так воспринимать будете! Это все равно что Ротонду снести или наш Круглый дворик в квадрат переделать!
– Правильно вы рассуждаете! Снести и переделать! Ну что ж, если вам контракт не нужен, так и вопросов нет. У меня очередь из менее разборчивых подрядчиков. Приятно было познакомится, господин Четвертаков.
– Взаимно, господин Ахманов. Однако хотел бы отметить, что территория от Днепровского переулка до Девятой линии уже прошла согласование, и я не совсем понимаю, почему наша компания вас не устраивает в плане согласованного объема работ.
– Устраивает, очень даже устраивает. Но начать надо с этого двора. Такое мое условие. Подумайте хорошенько и если надумаете – звоните.
(Что-то голова кружится. Будто тени крыльев черных в окнах мелькают. Вот гад! Как я Максу скажу, что всех нас, всю компанию, из-за прихоти своей заработка лишил? Ладно, прорвемся.)
– А можно вопрос?
– Пожалуйста!
– Где ваша машина, господин Ахманов? И охрана? А если вас тут в темной подворотне по голове стукнут?
– Уж не вы ли, господин Четвертаков? Ха-ха-ха!
(Ну и гогот, как будто банку консервную ножом тупым режут. Действительно, башня как башня! Архитектурной ценности ноль. Цифры таинственные уничтожены, вон там, на самом верху едва проступают. Что это над крышей? Неужели грифон? Черный, крылья огромные, голова звериная. Не может быть. Допился, Четвертак, до галлюцинаций. Вдох. Выдох. Считаем до десяти. Медленно поднимаем голову… Ну конечно, это же змей воздушный, шутники, мать их. Можно аборигенов понять, если им каждый день такую чертовщину во двор тащат.)
– Извините, господин Ахманов! Я тут подумал… может, вы правы? Зря я копья ломаю…
(Ну и где же этот олигарх? Растворился, дьявол! Один голубь растрепанный по двору ковыляет. Кто там еще трезвонит?)
– Макс, привет, как дела?
– Стоим тут, как бедные родственники, никто не спускается, даже в переговорную не ведут. А у тебя?
– Ничего жизнеутверждающего. Грифон черный над башней летает, а тип этот, Ахманов, в дожде растаял.
– Приехали! Ты вообще откуда звонишь, не из психушки, часом? О, девушка к нам направляется. Красивая девушка, длинноногая, в твоем вкусе. Ба, все, как по приказу, вдруг вежливыми стали и предупредительными. Молодец, Четвертак! Наша взяла!
– Не знаю. Не уверен…
(Почему, когда никуда не торопишься, пробок нет? И если не ждешь никого – нужные люди звонят… Или сделки срастаются, и деньги сами прут… А потом все случается наоборот. За все, Четвертак, платить надо! Как бы цена вопроса все дивиденды не убила!)
– Как так отложили? Что еще за новая редакция? Где читать? «В связи с увеличением объема работ сумма контракта…» – что это? У меня в глазах двоится или сумма вдвое увеличилась?
– Да, Дмитрий Валерьевич! Мы теперь с вами состоятельные бизнесмены, уважаемые люди, а не голытьба, которая крохи со стола крупных подрядчиков подбирает!
– А что за увеличение? Ты считал? Может, они объем в пять раз увеличили?
– Не, я проверил уже, там реконструкция дворов домов шестнадцать и восемнадцать по Седьмой линии. Плевое дело. Сараи снести.
– Макс, там башня. По ней явно согласования не было. Нас общественники растерзают.
– Что за башня такая?
– В ней, по легенде, грифоны живут. Мы их дома лишим, они мстить будут. И нам, и городу.
– Неубедительно и старомодно.
– На башне код Вселенной зашифрован, ключ к бессмертию и всеобщему благоденствию. Пока только четыре строчки расшифровали, а там формула Эйнштейна.
– Ты, Четвертак, точно умом повредился. Не падал нигде? А может, в фитнесе мяч в голову прилетел? Какая вечность? Где она, вечность? Кому она на фиг нужна, эта вечность? Нам банк кредитную линию не продлил. Людям премию за третий квартал не выплатили до сих пор. Вот сейчас начальники участков в этом кабинете соберутся, а ты им, мол, птичку жалко, придется вам, ребята, лапу пососать. Олигарх ему не приглянулся. Детский сад, да и только!
– Ты про детский сад мне вовремя напомнил. Времени сколько? Без пятнадцати три? Козлова! Где Федор Иванович? Что значит «уехал»? В банк? Твою мать! Придется самому за формой гнать. Так, Макс, я пару слов скажу, а дальше ты уж сам. Мы с тобой все обсосали. Конструктив на школу пересчитать, второй участок пока заморозить, Петрова гнать в шею, весь двор у меня дома раскопал и бросил. Вадьке надо форму отвезти. У него сегодня заруба угарная, в переводе – важная игра. Дай пять минут, позвонить надо, и начинаем. А когда этот долбаный контракт подписывать?
– С их юристами и финансовым отделом все утрясли. Так что можешь хоть сейчас. Их сторона подписала.
– Давай уже завтра с утра. На свежую голову. Сегодня не могу.
(Сейчас бы виски стакан, и можно дальше жить. Елки-палки! Добряк-то со своим миллионом к парте, наверное, примерз!)
– Алекс, извини гада, у меня тут запарка, клиент сложный, никак не успеваю. Я тебе скинул адрес салона и телефон Сереги Козлова – директора. Он тебя встретит и в лучшем виде все оформит. А я подскочу после, вечерком, обкатаем ласточку. Удачи! Марии Николаевне от меня привет, если увидишь.
– Видел уже и телефон твой дал. Не против?
– Ну дал так дал. Разберемся. Гони уже к Козлову, а то передумаешь.
– Ладно. Поеду.
(Одно дело сделано. Теперь надо с Вадиком договориться.)
– Привет, Эйнштейн!
– Я не Эйнштейн никакой. А где твой водитель?
– Тут накладка, брат, вышла. Водитель в банк уехал. Ты иди давай на тренировку, а я в клуб приеду и форму привезу. Постараюсь побыстрее.
– Ну, пап, мне же там без формы кранты! Если разминку пропущу, с игры снимут.
– Не нагнетай. Не пропустишь. Обещаю!
– Ладно, пойду Только ты не задерживайся, пожалуйста.
– Ишь вежливый какой стал. Пятерку-то получил у Алекса Ивановича? Молодчина! Я тобой горжусь, Вадим Дмитриевич! Ну давай, до встречи. Козлова, приглашай народ.
(Надо было еще Машу набрать. Может, на игру к Вадьке пригласить? Уже не успею. Потом.)
– Добрый день, добрый день. Проходите, рассаживайтесь. Времени у нас в обрез. Скажу самое главное. Мы начинаем работу по новому контракту – рекультивация исторической застройки Васильевского острова…
(Весь город стоит, как заколдованный. Три тридцать. К четырем вряд ли успею. Почему из-за тупости родителей всегда дети страдают? Ну давай уже, мерс, едь куда-нибудь. Опять баба за рулем. Катастрофа. Пора раздельное движение наладить. По одним улицам только мужики ездят, по другим бабы и знаки эти восклицательные. Плохой совет я Добряку дал. Надо было сразу на вертолет копить. Вот-вот, миленькие, давайте, один светофорчик остался! Жмем на кнопочку, воротца открываются, и мы дома! Без пятнадцати. Есть шанс. А это еще что за явление? Тетка посреди двора руки вверх тянет. Нашла место физкультурой позаниматься, уродина. Пальто задрыпанское и шапочка с помпончиком, как у первоклашки.)
– Девушка, дайте машину запарковать!
(Даже не реагирует. Наоборот, отвернулась. Вот ведь коза! Ну почему у нас народ по-доброму не понимает? Все назло! Лишь бы всем еще хуже стало! Может, тут машину на пять секунд бросить? Нет, ты погляди, еще и ногой притопнула! Ну щас я выйду.)
– Ты отойдешь или нет, курица мокрая?
(Про яму забыл! Петров, урод, так и не закопал, как бы не…)
– А!
(Звук, примерно, как насос работает. Или нет. Если уши руками зажать и со звуком воздух дуть через рот. Или вот еще, в бассейне, когда под водой плывешь и установка аэрирования включается. Плюсом – металлический призвук, как от колокола послезвучье. А ритм – как сердце работает или дышит кто тяжело.
Стены уходят вверх узким колодцем, но куда – не видать. Даже не прямо вверх, а как-то ломаясь и наезжая друг на друга. Плоскости все время меняются, пересекаются. Проходят друг через друга, как в компьютерной графике. Цвет у стен то ли совсем белый, то ли его нет вообще.
Поднимают меня, как на лифте, с уровня на уровень, в горизонтальном положении. Ну, то есть я знаю, что это я, но себя не вижу и не ощущаю. Ни хера, в буквальном смысле слова, не ощущаю, кроме одного: что-то из меня этим гигантским насосом выкачивают. Боль, нет, не боль, нечто единственно ощутимое, курочит мне нутро, тянет вниз, а я, на лифте этом долбаном, наверх. Стены форматируются в новые инсталляции, все белее и белее, свет все ярче и ярче. Искусственный такой и мерзкий. А я – без вариантов, нет меня уже. Только все кишки дрянь эта сожрала и высасывает по капле последнее. Потом совсем нестерпимо стало, и звук этот все громче, и темп быстрее. Как машинка швейная у матери или поезд на полном ходу. Теперь зал огромный, как цех на каком-нибудь модном инновационном предприятии, в Сколково к примеру. Конвейер длинный ездит змеей, а вдоль конвейера фигуры в белом и без лиц.
Тишина тут такая. Нет, тишина – это когда все звуки затихают. Тут, как под водой на одиннадцати метрах. Нет звуков вовсе. И запахов нет тоже. Никаких.
Я на конвейере. Чую, щас паковать будут. Доезжаю до первой станции, там электронное табло – мышечная масса 54,4. Я в одну сторону еду – упаковочка с массой моей в другую.
Дальше – кости, нутрянку, дерьмо в кишках, даже член мой взвесили и потенцию измерили. А я по-прежнему ни черта не чувствую. Вижу только, упаковочки от меня в сторону с конвейера скатываются. И впереди коробочки чьи-то летят, и сзади. Конвейер не по-детски работает, на полную катушку. Перешли к замерам интеллекта, моральные мои качества померили, совесть посчитали. Голос, и тот в коробочку запаковали. Дошли до души. Я на табло электронные смотрю, интересно так статистику про себя узнать. Ерундовая статистика выходит. Больше всего мяса да дерьма. А совести так, пустячок. Душу померили, я сперва не врубился. Сложная такая таблица вышла, а в ней цифры, как на башне этой проклятой, в пять рядов. Я на цифры те смотрю и понимаю, это ж задачка Вадькина! Е=mc2. Тут вдруг что-то не так пошло. Тишина будто трещину дала. Снова насос задышал. Душа моя в коробочке на ленте этой осталась, не скатилась в рукав. Вдруг безлицее страшилище тянется к моей коробушке пальцами белыми, длинными. Пальцы без костей и шевелятся, как черви. Такой меня ужас взял при виде этих пальцев, что в коробочку с дерьмом точно бы весу добавил. Но тут, пардон, даже посрать нечем. Конвейер в какую-то дыру заехал, скрежет сквозь трещину в тишине протиснулся, и шум, как в приемнике, когда каналы щелкаешь, все заполнил. Долго шумел. Темнота липкая кругом. Сперва шум притих. Потом свет начал просачиваться, по капле, как вода в маску для подводного плавания. Смотрю, лицо появляется. Огромное такое, как луна, надо мной всплывает. Сначала нос. На носу прыщ. Потом глаз. Круглый, белый, как яйцо, с синими прожилками и черным зрачком. Потом запах обнаружился, но не миро и ладана, а простой спиртяги. Ни фига себе. Приехали. Впрочем, все лучше, чем те белые. С пальцами.)
– Четвертаков? Дмитрий Валерьевич?
– Так точно.
(Ну блин, засада. Чего это я ангелу-mo, как майору Немирову, отвечаю? И язык еле ворочается. Но мой язык-то, и голос мой. И будто даже прочие части тела при мне, только не шевелятся.)
– Глаза не закрывайте. Видите меня?
(С другой стороны тоже нос, как из иллюминатора, а за ним волосенки такие рыжеватые. Гляжу я на этих двух и глазам своим не верю. Такое убожество, мать твою, Прости Ты меня, Господи, но неужто получше рожи ангелам нарисовать нельзя?)
– Крылья где?
– Чего?
– Крылья где, спрашиваю? А ну, спиной развернитесь!
– Ты чё тут раскомандовался? Твое дело глаза открыть и дышать глубоко.
– Сам знаю, чё мне открывать, а чё нет. Я, гад, на конвейере вашем накатался уже. Ну ладно, нет этих ворот золотых, ну Петра с ключами не встретил, ну Страшный суд в автоматизированном режиме прошел, без адвоката. Но хоть крылья-то можно оставить? Катастрофа! И здесь лажа одна. А ну, кругом, кому сказал! Показывайте крылья, мать вашу!
– Серега, руки ему вяжи, я за психами сбегаю. Чё это ему за колеса вставили, надо у Васьки спросить, он вроде сегодня ассистентом у анестезиолога подрабатывает.
– Да не мечись, он же ремнем к каталке привязан. Не сбежит. Пусть полежит чуток, за психами послать никогда не поздно. Диагноз-то какой?
– Сквозная травма грудной клетки. Пневмоторакс. Клиническая смерть шестнадцать секунд.
– Досталось мужику. Что у него там с давлением? Померил?
– Девяносто на шестьдесят. И температура почти в норме.
– Ну вот и запиши в карту, да пойдем, вроде вон тот, синенький, зашевелился. Этот уже точно сегодня не сдохнет.
Глава пятая
ДЕВУШКА И ЧЕРТ
Светка Дубкова возвращалась из редакции в самом дурном настроении. Нет, не Светка – Станислава Дубковская, известная журналистка, гламурная Джинсовая Леди, а с недавнего времени первый заместитель редактора модного журнала «Жираф». Светкой она становилась два раза в год, когда ездила к матери-продавщице продмага в деревню Выгузово, все остальное время, и даже в паспорте, была она Станиславой. Чудесное превращение пэтэушницы Светки произошло по странному совпадению – неестественная для деревни Выгузово Светкина любовь к пустому времяпрепровождению за книжкой встретилась с огромной библиотекой старой балерины Ангелины Христофоровны, у которой мать по недомыслию сняла для Светки угол. С тихим нечеловеческим упорством невесомая Ангелина трудилась над грубым, неподатливым человеческим материалом, как Бог Отец над глиной небытия. Так безбашенная Светка попала на искусствоведческий факультет Университета, презрев вожделенный ранее торговый техникум. Когда студентка Дубкова стала подающей надежды аспиранткой Дубковской, Ангелина Христофоровна воспарила в кущи небесные, откуда и следит теперь в небесное оконце за Светкой-Станиславой.
Оконце в небе и вправду было – скромное осеннее солнце застенчиво выглядывало из-за свинцовых кулис, нерешительно ощупывая предзакатными лучами позолоту на куполе Исаакиевского собора. Офис журнала «Жираф», из которого пулей вылетела Стася, находился в одном из самых престижных бизнес-центров Петербурга Quattro Corti – «Четыре двора». За фасадами постройки восемнадцатого века домов три-пять по Почтамтской улице расположился век двадцать первый с бесшумными лифтами, цветным стеклом, огромными холлами и модным рестораном Гинза-прожект «Мансарда». Там, среди стеклянных стен и крахмальных рубашек официантов, возникало чувство полета над городом, душа обливалась умильной патокой гордости по поводу сопричастности этому невозможному величественному чуду под названием «Петербург», и верилось в собственную значимость и нужность. Чашка кофе за десять евро слегка отрезвляла, но пару раз в неделю Стася могла себе это позволить. А уж если ланч за счет редакции – тем более. Но, как известно, бесплатный сыр… В этот раз шеф пригласил на ланч своих трех заместителей лишь для того, чтобы сообщить пренеприятное известие – медиа-холдинг Free will, в который входил журнал «Жираф», поменял владельца. Из безликой олигархической империи он был перемещен во владения некого господина Ахманова, который и должен был к ним присоединиться для прояснения редакционной политики. Станислава была неприятно удивлена. Предыдущих владельцев интересовали только финансовые отчеты. Да и какая может быть политика у глянца? Еще более странным было то, что недоступный для журналистов глава могущественной «Хелл корпорэйшн» лично встречается с креативной группой самого незначительного из своих активов.
– Что ему от нас надо? – спросила Стася у главного.
Федор Михайлович (эФэМ) увлеченно ел лазанью. Седоватые мочалообразные пряди на висках смешно подпрыгивали в такт движению челюсти.
– Вы, Светлана, очень проницательны! – Скрипучий голос с каким-то архаическим акцентом разрушил рафинированный уют «Мансарды». – Этот проект очень важен для меня как для патриота России и Петербурга. В противном случае я бы не стал вкладывать в непрофильный актив.
Подозрительно знакомый тип материализовался за спиной эФэМа – не низкий, не высокий, не толстый и не худой, не лысый и не… впрочем, тут сказать было трудно, потому что на голове у него был странный головной убор, напоминающий тюбетейку. Стася вздрогнула, вдруг осознав, что обращался он именно к ней. Никто в редакции не знал про Светку. Она уткнулась в полупустую тарелку с ризотто и сделала вид, что ее это не касается. Главный встрепенулся. Капля бешамеля новогодней сосулькой повисла на бороде.
– Господин Ахманов! Добро пожаловать! Чрезвычайно тронуты и весьма польщены! Весьма! – Бешамель переместился на сиреневый галстук.
Стася подобрала упавшую с колен эФэМа салфетку и незаметно сунула ему в руку. Простой процесс вытирания конечностей вернул главного в обычное саркастическое состояние. Он с достоинством пожал руку миллионеру, подвинул его стул и что-то сказал официанту.
– Позвольте представить самых креативных наших сотрудников, я бы даже сказал, ваших сотрудников! Ха-ха-ха… – ЭФэМ принужденно заржал, как зашоренный конь перед скачкой.
– Не стоит тратить время. Я уже познакомился с продуктом и его творцами (пальцы-щупальца осьминога перебирали страницы последнего номера, «Жираф» мучительно терпел) и рад личному знакомству. Шампанское, мне кажется, пить уже поздно или еще рано, так что я бы сразу хотел перейти к делу.
Седоватые пряди снова запрыгали на висках, но эФэМ промолчал. Стася сосредоточенно тыкала вилкой в ризотто. Рис насмешливо уворачивался. Вареные моллюски бесстыдно намекали на что-то весьма неприличное. Стася отодвинула тарелку. Миллионер улыбнулся – не губы, а мидии.
– Всего два условия, соблюдение которых гарантирует успех нашей совместной работы, и одна маленькая просьба. Первое: наша миссия – формирование позитивного отношения общественности к реконструкции города, в которой мы планируем принять непосредственное участие. И второе – соблюдение корпоративных интересов. И просьба – никакого умничанья и фронды!
– Позвольте уточнить, – фиолетовый галстук главного выбился из-под пиджака и воинственно развевался, как флаг перед сражением, – правильно ли я понял, что наш журнал больше не независимое издание, но специализированный корпоративный орган печати?
– Ни в коем случае! Я не собираюсь советовать и уж тем более указывать профессионалам (мидии смачно терлись боками, щупальца приближались, чернильный туман обволакивал мозг). Вам лучше знать, как лучше реализовывать редакционную политику и соответствовать выбранной миссии!
– Выбранной вами миссии! – вставила Стася.
– А вот это, госпожа…
– Дубровская, Станислава Дубровская!
– Это мое право как владельца холдинга.
– Значит, мое право – работать или не работать в вашем издании.
– Абсолютно верно. Но на вашем месте, Свет… Станислава, я бы не стал принимать поспешных решений! И кстати, статью про Четвертакова не нужно писать. Уже не актуально.
– Осьминог с фенхелем в вине по-критски, – объявил официант.
– Я не ем морепродукты. А фельетон ваш в последнем номере мне понравился! Все так и было! Приятного аппетита.
Новый владелец журнала отправился к себе в «Хелл», жеманно поклонившись ошеломленной креативной дирекции.
– Федор Михайлович! Не молчите! Чертовщина какая-то! Откуда он вообще взялся на нашу голову? С какой стати он мне указывает, что писать, а что нет? Что мы теперь, под его дудку, хором, башню Газпрома славить должны? Или оды губернатору писать? Кто эту жвачку читать станет? И клиенты, и читатели – все разбегутся!
– А нам теперь клиенты и не нужны. У нас теперь один корпоративный клиент – «Хелл корпорейшн», неужели не очевидно?
– Очевидно, но невероятно. Кто он такой? Ведет себя так, будто он представитель Господа Бога на Земле.
– Скорее дьявола… А ты, Стасенька, не горячись. Если есть у тебя лишних миллионов – дцать, то можем пообсуждать перспективы нового издания, а если нет, так надо задницу прижать и молчать в тряпочку, пока из съемной квартиры не выперли и кресло в офисе не отобрали.
ЭФэМ выдернул бутылку «Вдовы Клико» из накрахмаленных объятий официанта, разлил по бокалам и молча выпил.
– Федор Михайлович, это же не похороны «Жирафа»? Может, тост? – умиротворяюще прошелестел арт-директор Фетучинни, добряк и оптимист.
– Да, давайте-ка за удачу! – дежурно воскликнул директор по рекламе и маркетингу Антон Ковальчук, потряхивая кудрями, как перед выходом на «Цыганочку».
ЭФэМ налил еще и махнул официанту, открывавшему следующую бутылку. Сопротивление захлебнулось «Вдовой Клико». Стася пошла домой.
* * *
Маша ощущала себя раздавленной гусеницей. Пресловутый Грегор Замза из знаменитого романа Кафки был менее везучим, он превратился в живую и здоровую гусеницу и лишь затем умер от безвыходности и непреодолимого абсурда. Видимо, ей повезло, она стала умирающей гусеницей, и мучаться ей не так долго. Вот только Сонька… Маша вдруг вспомнила, что не забрала Соньку из «художки». Отец болеет, мама сообщила еще утром, что идет на собрание по благоустройству. Придется просить Стаею.
– Привет, у меня пожар.
– А что, бывало по другому? – раздраженно поинтересовалась подруга. Видимо, у нее все было тоже не совсем в шоколаде. – Уроки проводить не стану. А ты где?
– В полиции. Надо срочно Соню из «художки» забрать. И домой.
– Все?
– Нет. Потом надо встретить Вадика Четвертакова у стадиона и отвезти его в Мариинскую больницу.
– Что? Ты уже в няньки к этому строителю записалась? Соньку отвезу, и хорош! Постой, я шутку твою не поняла: в какой еще полиции?