Текст книги "Рабыня"

Автор книги: Тара Конклин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Мелли прищурилась.

– Ну, об этом ты скоро сама сможешь спросить его, – пробормотала она, обращаясь к Миссис Лу. – Тогда и узнаешь правду. Но посмотри, у нее типичное лицо нашкодившей негритянки.

Миссис Лу медленно покачала головой.

– Джозефина, а где мои ботинки? Где ботинки?

Мелли ахнула.

– Ботинки? Лу Энн, у тебя что, пропали ботинки?

Тут Джозефина почувствовала настоящую панику, жар, гораздо сильнее кухонного и солнечного, горячее даже, чем сами раскаленные угли. Страх колол ее, словно иголками, и она поняла, что может сейчас обмочиться прямо на пол, и обе дамы увидят, как горячая струя стекает по ее ноге на широкую каменную плитку, и это будет равноценно признанию.

Джозефина не могла выдавить ни слова, и втроем они являли собой живую картину обвинения, растерянности, ужаса; может быть, молчание длилось несколько минут, а может быть, только один миг, ровно столько времени, сколько требуется легким, чтобы вытолкнуть из себя воздух и снова наполниться. Наконец Джозефина заговорила:

– Миссис, вы же сами знаете, что Мистер забрал их, чтобы сменить подметки. Он отвез их к сапожнику в город, и сапожник пришлет их, как только все сделает. Вы, должно быть, забыли, миссис. Доктор сказал, что при такой болезни, как у вас, человек становится забывчивым.

Поначалу ни одна из женщин не отреагировала. Джозефина не подходила к ним и не отступала дальше в зал. Мелли повернулась к Миссис.

– Я… я… я… – сказала Миссис, заикаясь, как будто не была уверена ни в чем, кроме того, что она – это она. Она ухватилась за разделочный стол и и прислонилась к нему.

Глаза Мелли расширились.

– Дорогая, извини, это все из-за меня. – Она шагнула к Миссис. – Я будто разума лишилась. Давай выйдем на воздух. – Мелли обернулась к Джозефине. – Девушка, принеси-ка своей хозяйке чего-нибудь холодного попить. Побыстрее.

Мелли и Миссис Лу вышли из кухни, обойдя Джозефину, и на миг она застыла в дверях. Она слышала их шаги в холле, слышала, как открылась и закрылась входная дверь, слышала бормотание Мелли. Снаружи заржала лошадь, где-то вдалеке раздавался неутомимый, резкий собачий лай. Джозефина сдвинулась с места. Шаг за шагом. Она открыла дверь погреба и начала спускаться по узким ступеням.

Внизу стоял полумрак, все внешние звуки были приглушены землей и досками пола. Джозефина стала наливать холодную воду из кувшина в стакан. Это заняло гораздо больше времени, чем обычно. Ее руки дрожали, и вода снова и снова переливалась через край, оставляя неровные темные пятна на земляном полу погреба.

Джозефина отнесла стакан на крыльцо и вручила Миссис, которая приняла его, не говоря ни слова. Затем Джозефина отступила и стала ждать. Воздух тяжело сгустился над дорогой, сухая пожелтевшая трава будто мерцала, как всегда в это самое жаркое время дня, когда она начинала никнуть и гнуться от солнца. Сердце Джозефины отчаянно колотилось, в кровь ее как будто проникал яд, который одновременно с жарой отравлял ее мышцы и мозг наркотиком страха. Обувь, еда, ее картинки – разве этого не достаточно, разве она выдержит путь, который собирается проделать? Кто она такая, чтобы думать о побеге? Кто она такая, чтобы представить мир за пределами Белл-Крика? Глупая девчонка. Вот она стоит на крыльце: резкий запах далекого огня, платье, затвердевшее от пыли и сырости, скрип старого дерева, когда Миссис Лу качается в качалке вперед и назад, вперед и назад, а Джозефине кажется, что сама она уже давно пустила корни, навсегда привязавшие ее к этому клочку земли, не давая освободиться. Только когда она, Джозефина, умрет, корни засохнут и умрут вместе с ней. Миссис Лу рассмеялась резким, лающим смехом, и внимание Джозефины вновь обратилось на женщин. Теперь они говорили о планах Мелли, о том, как расстроил ее отъезд жениха, городского кузнеца, который решил попытать счастья в Калифорнии, где, как говорили, золото растет прямо из рек, образовывая глыбы, блестящие, как рыбьи глаза.

– Ты, должно быть, так счастлива здесь, – сказала Мелли, положив ладонь на руку Миссис. – Такой добротный дом. И красавец-муж.

– Счастлива, да, конечно, – сказала Миссис. Ее голос был рассеянным и далеким. Джозефина видела, что Миссис устала.

– А мистер Белл уехал в город? – спросила Мелли.

– Нет, зачем… у него дела здесь. Он в полях.

– Да-а? Какое утешение. А у вдовы Прайс сплошные проблемы. Они вертят ею, как хотят, и никто не хочет взять на себя управление. Едва хозяина не стало, на полях воцарилось вечное воскресенье.

– Правда?

– Да еще беглецы. Вдова Прайс за последние несколько месяцев потеряла троих. К тому же тот парень у Бродмуров. Патрульный привел его назад только на прошлой неделе, но ты же знаешь, как вкус к побегам проникает им в кровь. Он снова сбежит, будь уверена. Миссис Бродмур говорит, что они держат его в кандалах днем и ночью. Но кандалы так гремят, что она едва это выносит.

– У Бродмуров? Ты имеешь в виду Луиса? Это мы продали им мальчика. Я же не знала, что он убежит.

Джозефина услышала имя Луиса, и ее сердце подпрыгнуло, тяжесть свалилась, и она вся обратилась в чувство, ожидание и слух, каждой своей частичкой настроилась на разговор женщин, на тембр их голосов, на восходящие и нисходящие интонации Мелли Клейтон. Луис, ее Луис. Джозефина помнила миссис Бродмур, та иногда навещала Миссис Лу – высокая, костлявая, со слишком выступающими коленями и локтями, с лошадиным лицом и грубыми темными волосами. Нездоровая, с постоянным сухим кашлем. Насколько Джозефина помнила, она не была ни доброй, ни злобной. Именно им продали Луиса, Бродмурам.

Джозефина осторожно наклонила голову в сторону женщин и придвинулась к ним на полшага ближе.

– Далеко он не убежал. Джосайя догнал его недалеко от Линнхерст-Тауна, – говорила Мелли, казалось, довольная тем, что ей известно нечто, о чем не знает Миссис Лу.

– Значит, повезло, – сказала Миссис Лу. – Он очень хороший работник. Я удивлена, что он решился на побег. – Миссис на миг повернулась к Джозефине, ее карие глаза вспыхнули.

Джозефина снова увидела себя у очага Лотти, рядом – Луис, он, смеясь, так широко открыл рот, что виден нежно-розовый язык. «Пойдешь со мной?» – спросил он.

– О, не волнуйся, Лу Энн. – Мелли взмахнула рукой. – Не думаю, что ваши доставят тебе и мистеру Беллу хлопоты.

– Нет, конечно, нет, – сказала Миссис Лу.

– Мистер Белл, похоже, хороший хозяин, знает свое дело. Очень основательный, – продолжала Мелли.

Мистер Белл. Теперь до Джозефины дошел смысл поведения Мелли, ее вынюхивание и высматривание. И ее интерес к болезни Миссис. Наверное, доктор Викерс сказал Мелли о неизбежном исходе. А может быть, только намекнул о серьезности болезни, но Мелли поняла, чем это пахнет. Миссис Лу умрет, а Мистер еще достаточно молод, владеет землей, владеет рабами, – в общем, отличный улов.

Миссис откинулась на спинку качалки и закрыла глаза. Она слабо оттолкнулась от земли пальцами ноги, кресло едва качнулось.

– Ну, мне, пожалуй, пора, – сказала Мелли, по-видимому, смущенная молчанием Миссис и пурпурно-синим оттенком ее век.

Миссис открыла глаза и медленно кивнула.

– Да, спасибо, что зашла, Мелли. Может быть, Джозефина проводит тебя до экипажа?

– О, нет, нет, – поспешно сказала Мелли. – Право, не стоит. Всего несколько шагов. Я справлюсь. – Она наклонилась, клюнула Миссис Лу в щеку, спустилась по ступенькам крыльца и зашагала по боковой дорожке к сараю, где ее ждал экипаж. Отис напоил, накормил и перезапряг лошадь. Мелли шла, как показалось Джозефине, с видом спокойного разочарования.

– Эта женщина – просто змея подколодная, – послышался с кресла резкий голос Миссис. Открыв глаза, она внимательно проследила, как Мелли уселась в коляску, взяла поводья и махнула на прощание рукой в жесткой перчатке, когда лошадь двинулась к тракту.

– Старая дева. Вынюхивает тут, шпионит за мной. Соболезнования. Не пускай больше никого в дом. Понимаешь, Джозефина? Я никого не хочу видеть. – Миссис не смотрела на Джозефину – А теперь иди, приготовь обед для Мистера. Он скоро придет.

Джозефина оставила Миссис на крыльце и некоторое время помешкала у входа – не пойдет ли Миссис следом? Но нет, слышался мягкий скрип качалки, мерный, как дождь. Двигаясь на цыпочках, Джозефина бросилась сначала на кухню за узелком с едой, потом поднялась по лестнице в студию. Одной рукой она схватила ботинки за шнурки, а другой вытащила рулон холстов из своей стопки. В своей чердачной каморке она сунула эти сокровища под тюфяк. Ткань над ними оттопыривалась, но тут уж ничего не поделаешь.

Джозефина спустилась на кухню. С того момента, когда было произнесено имя Луиса, она почувствовала, что мир стал ярче. Он убежал один раз, убежит и второй, в этом Джозефина была уверена. Филадельфия. Она снова услышала, как голос Луиса выговаривает это слово, один слог слаще другого. Она не думала о том, каким образом найдет его, ждет ли их удача и смогут ли они встретиться. От одного только упоминания, что он жив, она и сама почувствовала себя более живой и сильной, способной сбежать. Ведь разве она не бежала к некой цели? Разве ей сейчас не представляется, как бы ни было это фантастично и нереально, что она идет с Луисом по широкой оживленной улице города, где она найдет любимое лицо, и в этом лице найдет свой дом?

Лина

Воскресенье

Неподалеку от галереи Калхоун Лина и Оскар ждали Мари, которая должна была вот-вот вернуться с педикюра. Они молча сидели на черных лакированных стульях в парижском стиле под навесом галереи и пили кофе со льдом, купленный в магазине на углу. Утро было жарким, Лина чувствовала, что ее верхняя губа покрывается капельками пота, а рубашка становится влажной в местах, где она соприкасается со стулом.

Мари явилась в тонких розовых шлепанцах и зеленом шелковом сарафане, напомнившем Лине кинозвезд 1940-х годов: ткань развевалась вокруг тела и переливалась на солнце. Мари села рядом с Оскаром и закурила.

– У меня просто паранойя какая-то, – сказала она, картинно выпустив белый дым. Она говорила хрипловатым голосом курильщицы, с сильным французским акцентом. – Никому не позволяю смотреть на новые картины до открытия выставки. Только тебе, Оскар. Ты исключение. Ты и твоя любимая дочь.

Мари наклонилась вперед, теперь обращаясь к Лине.

– У нас нет данных о семье Джозефины, – сказала она. – Ничего. Насколько нам известно, у нее не было ни детей, ни братьев, ни сестер. После 1852 года она исчезла с лица земли. Попросту пропала. – Мари щелкнула пальцами. – И, честно говоря, нас это устраивает. Никаких наследников, предъявляющих авторские права на картины. Они просто с неба на нас упали! Просто невероятное стечение обстоятельств. Владелец – коллекционер-любитель из Южной… Южной Каролины? Или Южной… нет, Западной Вирджинии? Всегда их путаю. Он купил все картины – пятьдесят две! Только представьте! Купил на распродаже имущества одной старушки, которая не оставила ни завещания, ни родственников. Но она была белая, белее некуда. Никакого родства с Джозефиной Белл, во всяком случае, так это выглядит.

Мари глубоко затянулась сигаретой.

– Этот… коллекционер, он располагает крупными суммами. Баснословно богат. И доволен, как слон. Даже не стану рассказывать, как он вышел на меня, очень странная история. – Мари Калхоун закатила глаза, улыбнулась скорее сама себе, чем собеседникам, и потушила сигарету. Потом проверила, высохли ли ногти на ногах, сбросила шлепанцы и переобулась в туфли на головокружительных каблуках, которые выудила из сумки, большой и круглой, как человеческая голова.

– Ну вот. Зайдем внутрь? Только никому не рассказывайте, что видели картины. А то мистер Южная Вирджиния ужасно расстроится. – Мари хихикнула, ее губы, окруженные мелкими морщинками курильщика, были выкрашены ярко-красной помадой.

У входа в галерею, рядом с пустым столом администратора, стоял мольберт на треноге, а на нем висел плакат: черно-белое фото мужчины с широкой улыбкой, густые седые волосы тщательно уложены, белые зубы сверкают. Под фотографией объявление: «Искусство и искусственность Лу Энн Белл, лекция Портера Скейлза, 24 июня, 19:00».

– Именно Портер первым задумался об авторстве, – сказала Мари Лине, когда та остановилась, чтобы рассмотреть плакат. – Он много-много месяцев изучал эти работы. И новые, и старые. Но очень трудно изменить общественное мнение. Изменить то, во что люди так долго верили. – Мари с безнадежностью покачала головой и повернулась к Оскару. – Ну что, Оскар, – спросила она, будто поддразнивая. – Послушаешь Портера? – Мари лукаво ухмыльнулась.

– Нет, – ответил Оскар, похоже, резче, чем требовалось. Лина попыталась вспомнить, почему имя критика казалось ей знакомым и когда она его слышала.

– Постой, а это не тот, который назвал тебя раздерганным? Который написал эту ужасную рецензию?

Оскар коротко кивнул.

– Он самый.

– У Портера с Оскаром – как бы это сказать? – сложные отношения, – сообщила Лине Мари. – Но это блестящий человек. Он знает о Лу Энн Белл все. И не только о ней. Он очень образованный. Интеллектуал.

– Этот парень шарлатан, Мари, – сказал Оскар. – Родился в богатой семье, ни дня в своей жизни не работал. Рисовать так и не научился, поэтому теперь просто критикует то, что делают настоящие художники. – Оскар двинулся в галерею, его шаги громким эхом отдавались в пустой комнате. Мари взглянула на Лину, приподняв брови, и последовала за ним.

Выставка занимала всю галерею, все три зала с белеными стенами. Некоторые картины висели в простых рамах, другие были прислонены к стене, их только предстояло развесить. Это были картины, написанные акварелью и маслом, рисунки карандашом и углем, несколько гравюр по дереву. Отколовшись от Оскара и Мари, Лина начала осмотр с задней части галереи, где висел ряд пейзажей – написанные маслом и акварелью табачные поля, горы Голубого хребта, окружавшие ферму Белл, и многочисленные изображения главного дома, под разными углами в разное время суток. На одной из картин дом выглядел огромным и мрачным, и Лина остановилась, чтобы рассмотреть его поближе. «Белл-Крик на рассвете (1848)» – гласила этикетка, хотя освещение казалось слишком темным и безрадостным для рассвета. В верхнем левом углу парила стая ворон, на лужайке топталось несколько рабов – семеро, сосчитала Лина, фигуры затенены нависающим над ними домом, лица нечеткие. Неподвижность сцены вызвала у Лины внезапную и тошнотворную клаустрофобию.

Она отвернулась от пейзажа и подошла к стене, где висели портреты. Все они были написаны маслом и изображали рабов в профиль и анфас, реалистично, каждый со своими убийственными деталями. Уинтон, Лотти, Джексон, Калла, Тереза, Отис. Имена были написаны печатными буквами прямо на стене рядом с каждой картиной, даты охватывали 1845–1852 годы.

– Именно несовершенство, подлинность так поражает в работах Белл, – прошептала Мари на ухо Лине. – Вот эта женщина по имени Лотти. Я всегда считала, что это самый трогательный из портретов.

Да, Лина понимала, почему. В сжатых руках с искривленными, как корни дерева, пальцами Лотти держала букет цветов. В глазах было терпение. Казалось, она ждет чего-то или кого-то, но не надеется, что дождется.

– Ни одна из работ Белл не подписана, но имена моделей написаны на обороте каждого портрета, – сказала Мари. – Почерк. Он поможет нам доказать, что это работы Джозефины, а не Лу Энн. Как только мы получим доступ ко всем архивам Белл.

– А в чем трудность? – спросила Лина.

– Ну, это Фонд Стэнмора, они владеют почти всеми работами Белл, и, конечно, для них это ужасное потрясение, если окажется, что Лу Энн просто присвоила чужие работы. Смошенничала. Так что они не очень-то стремятся… сотрудничать с нами и с Портером. Поэтому мы и устраиваем выставку: чтобы поставить вопрос ребром. Вынести на широкое обсуждение.

Лина кивнула. Такая стратегия была ей понятна: ведь того же самого добивается Дрессер со своим иском о компенсации. Поставить вопрос ребром. Как их звали? Не пора ли вспомнить?

Лина шла дальше по галерее – через широкую арку в открытый средний зал, где висел один большой рисунок. «Дети № 2» – гласила надпись на стене. Это был рисунок углем, сделанный на грубой, возможно, самодельной бумаге. Несколько младенческих и детских голов без туловищ маячили на заднем плане, целый ряд, все похожи, но не одинаковы. Почти весь передний план занимала крупная голова самого старшего ребенка. Лина решила, что ребенку три или четыре года; лицо мальчика (или, может быть, девочки) как будто выражало радостное ожидание, но глаза были закрыты. Это было странное противоречие: лицо выражало такие сильные чувства, что у Лины защемило в горле, но из-за закрытых глаз зритель не мог ни разделить эту радость, ни понять ее.

Рядом с ней вдруг оказался Оскар.

– Нет, ты посмотри на это, – сказал он. – Наверное, на тех, что поменьше, она просто пробовала руку, экспериментировала. Похоже на этюды. Но это лицо, черт возьми, как она ухватила это крупное лицо. Посмотри на этого ребенка, Каролина. Просто посмотри. – Лина посмотрела. Закрытые глаза, гладкие полные щеки, уголки губ приподняты в едва заметной улыбке – картина поразила Лину с неожиданной силой, как никогда не действовали на нее работы отца. Она затрагивала чувства, а не разум, и на этот раз Лина хотела, чтобы так и осталось, ничего не разбирать, не анализировать. Она не могла объяснить, почему загадочное лицо ребенка так очаровало ее, и не хотела никаких объяснений. Достаточно было смотреть.

В комнате зазвонил телефон. Мари в ответ произнесла несколько поспешных односложных фраз, повесила трубку и зацокала каблуками по просторной галерее к Лине и Оскару, широко раскинув руки.

– Ну, дорогие, мне пора. – Она поднялась на цыпочки, поцеловала Оскара в обе щеки и на мгновение замерла, обхватив его лицо ладонями. Он посмотрел на нее сверху вниз и улыбнулся, как показалось Лине, печальной и рассеянной извиняющейся улыбкой, но во взгляде, которым они обменялись, была какая-то радость. Лине показалось, что она подглядывает в замочную скважину за чем-то, чего она не должна видеть, но смотрела на них, как зачарованная: таким она отца еще не видела.

Конечно же, у Оскара были подруги, но Лина никогда с ними не встречалась, никогда их не видела. Эти женщины существовали для Лины только в виде светлых волос на лацканах его пиджака, женских голосов на автоответчике и единственной фотографии в каком-то бесплатном глянцевом манхэттенском журнале, где Оскар был снят с длинноногой брюнеткой. Но Мари? Лина помнила Мари по вечеринкам, которые Оскар регулярно и с нищенским размахом устраивал на протяжении всего детства Лины; имя Мари она слышала в течение многих лет: успехи галереи, брак, развод. Вероятно, Лина что-то упустила, не поняла значения Мари в их жизни. И что еще она пропустила?

В ту ночь, когда Оскар показал Лине портреты Грейс, он сказал: «Со мной все в порядке, Каролина»; эти слова прозвучали так непринужденно, будто он тысячу раз произносил их и раньше. После всех этих лет и постоянного беспокойства Лины. «Со мной все в порядке».

«Я не был идеальным мужем», – сказал ей Оскар.

Это короткое слово на горле Грейс: хватит.

Мари отпустила лицо Оскара и повернулась к Лине.

– Каролина, дорогая. Тебе повезло, ты совсем не похожа на отца. – Мари чуть подмигнула Оскару. – Ты стала красавицей, как твоя мать. Очень рада видеть вас после стольких лет. Удачи в вашем деле. – Она притянула Лину к себе и коснулась щекой каждой щеки Лины, имитируя поцелуй.

Мари повернулась, шаря в сумке в поисках ключей, и исчезла за входной дверью, Оскар последовал за ней. Лина на мгновение остановилась в пустом пространстве и снова сосредоточилась на рисунке с детьми. Ребенок с закрытыми глазами выглядит старше других, нарисован более умело и более детально. Только он требовал внимания зрителя. О чем думал этот малыш? Чего не хотел видеть?

Лина неохотно оторвалась от рисунка и пошла на улицу вслед за отцом. Выйдя из галереи, она зажмурилась от внезапно яркого солнечного света и молча стояла рядом с Оскаром, пока Мари с усилием поворачивала ключ в двери.

– Лина, как это ни грустно, я надеюсь, что ты не найдешь потомков Джозефины, – сказала Мари. – Это бы сильно осложнило мне жизнь. Пока! – Мари Калхоун нырнула в ожидавшую ее машину, и водитель в форме закрыл за ней дверцу.

Оскар и Лина поймали такси и поехали назад в Бруклин. В машине не было кондиционера, все четыре окна были широко открыты, и ветер развевал волосы вокруг лица Лины. Она хотела спросить отца о Мари – не потому, что ей уж так хотелось знать, но если она не узнает, то останется только думать и гадать, а это вызывало острую боль в горле.

– Папа, что у тебя с Мари? – спросила Лина громко, чтобы перекричать ветер. Она пыталась говорить шутливо, надеясь, что он ответит смехом, какой-нибудь забавной историей.

Но его ответ был серьезным и осторожным.

– Что ты имеешь в виду?

– Не знаю, просто показалось, что между вами что-то есть.

– Мы давно дружим. – Оскар отвернулся к окну, и ветер сразу вздыбил его волосы и расплющил бороду, резко очертив все кости лица и головы.

– Просто дружите?

Колебание. Секунда молчания.

– Просто дружим, – ответил отец.

– И она знала маму?

– Да, они были близкими подругами.

Такси остановилось на красный свет, и ветер вокруг них стих. Лина услышала жестяной стук индийской поп-песни, доносящейся из треснувшего радиоприемника водителя, почувствовала запах жареного арахиса, которым торговали на углу. Оскар смотрел в окно, его лицо было видно только в профиль, длинные тонкие пальцы правой руки лежали на бедре, голубой глаз смотрел в сторону, на продавца арахиса, на бесконечный поток незнакомых людей на тротуаре. Лина увидела, что его плечи напряжены, глаза часто мигают, углы губ опустились.

– Но послушай, Каролина, ты же слышала, что сказала Мари, – вдруг произнес Оскар, повернувшись к ней: теперь его щеки порозовели, глаза горели воодушевлением. – Она и не думала искать родственников. Для галереи лучше, если никто не сможет оспорить право собственности. Иначе продажи с выставки могут затормозиться. Начинай искать, Каролина. Портрет этого ребенка, просто… не знаю. Ты наверняка найдешь.

Загорелся зеленый свет, такси с ревом рванулось вперед, сердце Лины екнуло, ее волосы разметались по щекам, внезапный порыв ветра ударил в глаза. Ветер и шум отвлекли ее от желания снова навести отца на разговор о Мари, и Лина почувствовала шаткое спокойствие, как будто она только что увернулась от чего-то невыносимого. Она позволила подозрениям отпустить ее. «Покажи нам характер ущерба, вреда», – сказал Дэн.

Как искать потомков Джозефины? Это трудно, возможно, невыполнимо. После смерти ее хозяйки в 1852 году след Джозефины Белл потерялся, она могла умереть, не оставив потомков. Дэну может не понравится эта идея, пожалуй, Дрессер тоже не будет в восторге. Но пока такси неслось вниз по Бродвею, мимо здания федерального суда, мимо мемориала «Граунд Зиро», минуя все светофоры на зеленый свет, пока длинная улица равномерно разворачивалась под колесами, уверенность Лины крепла. У нее двенадцать дней, чтобы найти истца. Она отыщет Джозефину.