Текст книги "Рабыня"

Автор книги: Тара Конклин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Джозефина

Джозефина начала собирать обед – свиные колбаски, которые она закоптила на прошлой неделе, еда для Мистера, когда он вернется с полей. Мистер обедал дома, а остальные садились на корточки и ели прямо среди табачных кустов, еда едва успевала попасть им в рот, как они снова брались за работу.

Колбаски жарятся на сковородке, кукурузные лепешки пекутся на углях. Сегодня ночью Джозефине приснился Луис, его голос был хрипловатым и низким, но в нем слышались высокие ноты, как будто легкие взвизги, она хихикала, и Луис тоже улыбался, не в силах с ними бороться. Сколько времени прошло с того дня? Насколько он изменился? А она? Будет ли он смотреть на нее так же, как и тогда, с застенчивым удивлением?

Джозефина вытащила последние два початка летней кукурузы, маленькие и легкие.

Сейчас Натан работает в поле, с него льет пот, руки потрескавшиеся и изрезанные толстыми стеблями табака. Осталось еще несколько часов до того, как Джозефина сможет спуститься к хижинам, чтобы поговорить с ним о гробовщике и его дочери.

Джозефина очистила кукурузу, снимая зеленые листья и обнажая спрятанные под ними жемчужные зерна, некоторые уже начали сморщиваться и усыхать, ведь после сбора прошло много времени. От горшка поднялся пар, и она бросила в него початки; раздался всплеск, шипение выплеснувшейся на угли воды. Тут на Джозефину обрушились воспоминания о кукурузном початке в кармане передника. Она закрыла глаза.

В прошлый раз она убежала в середине лета, августовская ночь была липкой и душной, полная луна ярко освещала дорогу и поля. Джозефина ушла босиком, но сообразила прихватить с собой овсяную лепешку, украденную из кладовой, и початок кукурузы – в это время года их так много, что Миссис никогда не заметит, что пропал один. Початок кукурузы в кармане передника.

Джозефина пошла по главной дороге в город, не зная о регулярных патрулях, которые искали беглецов на этом пути. Чудом она ушла незамеченной, лишь раз скатившись с заросшего ежевикой берега, когда заметила вдалеке пыль, поднимаемую быстро приближающейся лошадью, и подумала, что от этого всадника-торопыги не следует ждать ничего хорошего. Белый человек проскакал мимо нее в вихре копыт и летящей из-под них грязи, гальки и земли, обсыпавших Джозефину, когда она, присев, спряталась в кустах. Она отряхнулась и продолжила идти, уверенная теперь, что уже близко, совсем близко к чему-то.

Но дорога продолжалась, окаймленная с обеих сторон волнующимися полями кукурузы, пшеницы и табака, и только щебет ночных сверчков напоминал, что на этой пустынной равнине есть другие живые существа. Джозефина дошла бы так до центра города, а скорее всего, попалась бы патрулям, но вдруг она услышала голос.

– Эй, девчушка! – Это был молодой мужской голос, почти женственный на высоких тонах, но хриплый, как будто его хозяин не привык разговаривать. Она повернула голову, прищурилась и увидела стоящего в поле парнишку примерно ее возраста. Он стоял без рубашки, с выпрямленной, напряженной спиной, на шее была деревянная колодка, руки были зажаты в отверстиях по бокам на высоте ушей. Вторая колодка удерживала его ноги над коленями; доска была такой широкой, что он не мог бы ни шагнуть, ни сесть, только держаться на ногах или упасть в высокую зеленую кукурузу. Он был изнурен жарой и солнцем, в спутанных волосах застряла грязь, на коже, где сбегал и высыхал пот, виднелись следы соли. Кисти рук висели, как чужие, пальцы распухли, кожа была пурпурной и воспаленной.

– Пойди сюда, девчушка. Почеши мне спину, пожалуйста. Зудит, как дьявол. Пожалуйста. – Джозефина огляделась вокруг – не следит ли кто за ней, но увидела только стебли да черную летучую мышь, порхающую на фоне серебряного неба.

Она, как могла, выполнила его просьбу: провела пальцем по его ободранной спине, на которой едва оставалась полоска кожи, и это, казалось, успокоило его. Ее палец стал липким от его крови, и она вытерла его об юбку. Паренек вздохнул.

– Ты сделала доброе дело для умирающего, – сказал он и рассмеялся. – Теперь можешь спать спокойно, отдыхать от забот. Тебя послали небеса. – Он улыбнулся; его рот был кладбищем темных дыр и серого камня.

– Что ты сделал? – прошептала Джозефина.

– Ничего. Ничего. Я ничего не сделал с тех пор, как родился, – сказал паренек и снова рассмеялся; громкий и хриплый смех закончился приступом кашля, его горло напряглось в колодке, а голова затряслась. – Шла бы ты дальше, – наконец сказал он и посмотрел на ее живот, круглый под фартуком. – Тут патрульщики шляются. Я уже видел их сегодня раза два или три. На меня им плевать, а за тобой погонятся, это уж точно.

– Я не знаю, куда идти, – сказала Джозефина. Это дошло до нее только сейчас, когда ее рука стала липкой от крови страдающего парнишки. Поле было открыто, обнажено, луна склонялась над ним, будто лицо, наблюдающее сверху. Джозефину охватил страх, во рту пересохло, ноги, на которых она только что твердо стояла, подкосились.

– Иди к гробовщику. К гробовщику и его дочери. До утра успеешь. Дойдешь до развилки на дороге, свернешь направо и увидишь его повозки. Там помогут. А теперь беги, беги, беги! Беги! Беги! – Парнишка начал кричать, его голос разносился по полю, по дороге и еще дальше.

Джозефина оставила паренька далеко позади, но его голос продолжал звучать в ее ушах, эхом отдаваясь на многие мили. По пути она шептала что-то успокаивающее парнишке, отбывающему наказание на кукурузном поле, заодно успокаивая ребенка у себя внутри. Девочка, Джозефина была в этом уверена; на ходу она чувствовала в животе движение, толчки маленьких локтей и коленей. Она продолжала шептать, поглаживая живот правой рукой, чтобы удержать ритм движения и заверить ребенка, что скоро они доберутся до сарая гробовщика, как сказал паренек. Там помогут; скоро они будут в безопасности. В лунном свете она была как на ладони, ее искривленная тень падала на дорогу. Бояться нечего, прошептала Джозефина пареньку на кукурузном поле и ребенку внутри нее, но ее голос дрожал.

Наступила ночь, небо затуманилось, луна исчезла, и Джозефина дошла до развилки дороги. «Поверни направо», – сказал ей парнишка, и Джозефина так и сделала, только один раз остановившись, чтобы оглянуться в серую темноту. В этот миг на дорогу упала капля дождя. Джозефина увидела темное пятно влаги, поднялся прохладный ветерок, остужающий пот на лице и руках. Джозефина поспешила вперед, быстро похлопав рукой по нижней части живота. Младенец больше не вертелся, он, наверное, заснул под ее ритмичный шаг. Ее босые ноги все быстрее двигались по камешкам и пыли.

Наконец Джозефина увидела желтый, как вторая луна, одинокий фонарь, светивший в прохладную предгрозовую ночь перед бурей. Сарай, повозки, как и сказал ей паренек. Джозефина молча пошла по траве, избегая дороги к главному дому, и увидела деревянные ящики, сложенные один на другой по бокам сарая, прямо под карнизом. Гробы. Гробовщик и его дочь.

Джозефина тихо постучала в дверь сарая, и она широко распахнулась. В дверях стояла молодая белая женщина, ее глаза были мягкими и карими, как бок лошади. Мгновение Джозефина стояла снаружи, а женщина внутри. Джозефине казалось, их разделяли миры, и как ей преодолеть это расстояние, этот порог между сараем и ночью? Но женщина молча кивнула, улыбнулась, взяла Джозефину за руку и потянула к себе. В сарае стоял мужчина, его глаза были такими же, как у женщины, рукава рубашки закатаны до локтей, предплечья сильные и загорелые. Он бросил взгляд на Джозефину, глаза задержались на ее животе, и выражение лица изменилось – Джозефина не смогла определить, как именно: с мягкого на жесткое или с уверенного на нерешительное, она не могла сказать, свет был слишком тусклым. Затем женщина взяла Джозефину за руку и уложила ее на соломенный тюфяк, запах животных успокаивал и создавал уют. Должно быть, это то место, о котором говорил парнишка, подумала Джозефина. Должно быть, здесь могут помочь. Джозефина продолжала шептать, но теперь она разговаривала не с пареньком и даже не с ребенком внутри, а с молодой женщиной, и та смотрела на нее своими мягкими глазами и поглаживала ей волосы, кивая, пока Джозефина рассказывала о Белл-Крике и ее путешествии оттуда. Джозефина говорила, пока ее не одолела усталость, и лицо женщины было последним, что она видела перед тем, как ее глаза закрылись.

В ту давнюю ночь Джозефина заснула в сарае гробовщика, как будто скатываясь со скалы, молча и полностью сдаваясь, полагая, что кто-то внизу поймает ее.

Джозефина вытащила початки из горячей воды и положила их на тарелку. От них поднимался желтый пар. В комоде мистера Джефферсона в маленьком ящичке Джозефина хранила лицо этого парнишки в поле и его крик. И еще ощущение собственного округлого живота, призрачное воспоминание о движениях у нее внутри.

Мистер вошел в дом и двинулся через кухню в столовую. От него волнами исходил запах пота и земли. Джозефина последовала за ним и поставила тарелку на стол рядом с уже подготовленными колбасками. Она повернулась, чтобы позвать Миссис Лу. Днем хозяин и хозяйка всегда ели вместе, это было единственное время, когда они сидели лицом к лицу, когда могли перекинуться словом.

– Оставь свою хозяйку в покое, – сказал Мистер. – Расскажи, что сказал доктор?

Джозефина остановилась в дверях и повернулась к нему. Руки Мистера лежали на коленях, и солнечный свет из окон бросал лучи на длинный стол и так освещал его лицо, что каждая черта казалась нарисованной острым карандашом Миссис. Кожа Мистера была бесцветной, если не считать серых и коричневых теней от усталости и физического труда на солнце. Его глаза были скорее бледно-голубыми, чем ярко-синими, как говорила Миссис Лу, когда-то так очарованная ими. У Папы Бо глаза были темно-карие; синие, вероятно, были у матери Мистера. Джозефина никогда не слышала разговоров о матери Мистера или о его умерших сестрах.

– Доктор, он сказал, что Миссис почти наверняка умирает. Он полагает, что у нее здесь опухоль. – Джозефина коснулась затылка. – Он не может сказать, сколько ей осталось, может быть, месяц, может быть, больше или меньше. Он вернется через два дня, и мы пошлем за ним, если ее состояние изменится. Мы должны послать за ним сразу.

Мистер промолчал. Пар поднимался от кукурузы красивыми белыми клубами. От запаха колбасок и их сока на тарелке Мистера у Джозефины громко заурчало в животе в тишине комнаты, где воздух как будто сгустился от размышлений Хозяина.

Джозефина подумала о призраках Лотти, которые танцевали у реки. Интересно, Папа Бо тоже танцевал там? Была ли при нем палка с серебряным наконечником? Та, которой он колотил Мистера? У Джозефины снова заурчало в животе, а может быть, это кровь застучала в ушах. Плечи Мистера согнулись над тарелкой, и Джозефина увидела Папу Бо с его палкой, которую он высоко поднял над головой, чтобы опустить на спину Мистера.

Мистер нарезал колбасу и поднял вилку. Он открыл было рот, но остановился и бросил нож и вилку со стуком, от которого Джозефина вздрогнула. Он отодвинул стул и подошел к двери, глядя на Джозефину с глубоким смятением, как будто ничего из того, что она сказала, не могло быть правдой, как будто мир, который когда-то казался таким ярким – прекрасная молодая жена, наследство, собственная ферма, – теперь оказался окутан туманом и заселен только призрачными видениями.

Мистер хороший человек, считала Миссис Лу. Джозефина не знала, хороший ли. Проповедующий голос Папы Бо звучал громко и тяжело, изо дня в день, как будто в его груди бушевала битва между Богом и самим дьяволом. Был ли он сейчас на небесах с ангелами и Господом? Нашел ли он свое спасение в конце? Возможно, если бы мама Мистера была жива, возможно, если бы он не приехал в Вирджинию, в Белл-Крик с его изношенной землей, где Миссис никогда не была счастлива, возможно, если бы он никогда не женился на Миссис, если бы даже не заметил круглую щеку, лукавый изгиб брови шестнадцатилетней девушки, он бы не нарушил волю отца.

Мистер оказался рядом с Джозефиной и сразу прошел мимо, так что ее юбки взметнулись от ветра его шагов. Она услышала стук дверной защелки, его башмаки простучали по крыльцу и дальше, по ступенькам к грунтовой дорожке. Джозефина пошла следом и увидела, как он вышел из сарая, ведя свою лошадь. Он сел, стегнул лошадь и поехал в город.

Когда он исчез из поля зрения, Джозефина услышала голос Миссис, зовущий изнутри:

– Джозефина! Джозефина! Что случилось?

Джозефина вернулась в холл, а Миссис спускалась по лестнице. Она сама расчесала волосы и заколола их сзади.

– Что случилось? Что за грохот? – Миссис снова стала самой собой. Несмотря на то что на ее лице пылал порез, а пуговицы платья на спине были не полностью застегнуты, она говорила теперь как хозяйка своего дома. – Джозефина, почему Мистер вздумал ускакать прочь, будто его преследуют гончие ада?

Джозефина колебалась. Как тут ответить? «Оберегайте ее покой», – сказал доктор Викерс. Джозефина пыталась найти объяснение, которое не приведет к тому, что из кухни пропадет еще один нож и еще один день пройдет в приступах истерики и ярости.

– Он сожалел, что пропустил визит доктора, не успел с ним поговорить, – осторожно сказала Джозефина. – Он хотел сам увидеться с доктором Викерсом.

– И что бы сделал твой хозяин? Кричал бы и ругался? Бесполезно, я все равно останусь такой, как сейчас.

Миссис выглянула в открытую входную дверь и уставилась на то место возле сарая, где пыль, поднятая лошадью Мистера, все еще висела, затуманивая воздух.

– Сегодня хорошая погода для работы, – сказала Миссис. – Джексон оставил их в поле?

– Думаю, да, миссис.

– У вдовы Прайс было много проблем, насколько мне известно. – Она повернулась к Джозефине. – Я хочу, чтобы ты пошла к Джексону и сказала ему, что они должны работать как обычно, никаких послаблений только потому, что Мистер уехал по срочному делу. Скажи ему, что Мистер уехал по срочному делу и скоро вернется. – Голос Миссис прервался. – Иди, Джозефина. Сейчас же.

Поле находилось довольно далеко от дома. Мутное солнце мерцало над головой, дневная жара тяжело придавила поля. Джозефина пробивалась сквозь путаницу листьев, сквозь лес зеленых табачных стеблей, доходивших ей почти до плеч. Там были все полевые работники, даже Тереза, спина которой была согнута почти параллельно земле, голова обмотана темно-синим платком, так что лица ее не было видно. Джозефина подумала, что скоро настанет день, когда Тереза больше не сможет работать, и что с ней будет тогда?

Джозефина позвала Джексона, и он поднял голову. Он стоял рядом с Терезой, которая, отстав от остальных, ковырялась в самом хвосте ряда.

Джексон крикнул: «Натан!» – и указал на Джозефину, как будто никак не мог прервать свои дела с Терезой и пройти через поле до места, где стояла Джозефина.

Натан положил свой пучок листьев и подошел к ней, стряхивая пот с лица пальцами правой руки. Он двигался медленными рывками, словно заново учился ходить. Остальные продолжали работать, спины согнуты, руки двигались в непрерывном неуклюжем ритме: схватить, сорвать, бросить. Уинтон двигался между рядами, собирал охапки листьев и скрученными стеблями скреплял их в пучки, похожие на веера из множества рук – ладони сложены, запястья связаны.

– Угу? – сказал Натан.

– Миссис велела сказать, что Мистера вызвали в город по срочному делу, и вы все должны оставаться на полях до вечера, как обычно. Она велела сказать это Джексону.

Натан кивнул и посмотрел на нее безжизненными глазами. Джозефина сказала:

– Натан, я слышала, что ты сбегал и раньше. Тебе помог гробовщик?

Говорить об этом здесь, в поле, в двух шагах от Джексона, было безумством; лицо у Джозефины загорелось, а в горле встал ком, словно она пыталась проглотить что-то слишком большое. Она бросила взгляд на Джексона, который стоял, уперев руку в бедро и согнув колено, не спуская глаз с Терезы. Наверняка Натан слышит, как бьется сердце Джозефины.

Натан слегка склонил голову набок и переступил с ноги на ногу, морщась от боли.

– Сбегал, да, но с этим покончено. Они порезали мне пятки. – Он говорил медленно. – Мне нечего тебе сказать, девочка. Возвращайся назад.

Джозефина мгновение смотрела на него, ожидая кивка, подмигивания, знака, что она должна попробовать еще раз, что у него есть что сказать ей. Но Натан только посмотрел на нее каменным взглядом, повернулся и молча захромал в сторону Джексона. Она не слышала, что говорил ему Натан, но Джексон посмотрел на него, словно прислушиваясь, а затем перевел взгляд на Джозефину. Она кивнула, но он не отреагировал, только мгновение пристально посмотрел на нее и снова перевел взгляд на Терезу, наклонившуюся, чтобы сорвать лист.

Джозефина снова продралась через табак и направилась к задней части дома. Сегодня вечером она поговорит с Натаном у хижин. Конечно, они не могли говорить в поле, с Джексоном под носом. Глупо было даже пытаться. Что, если Джексон что-нибудь заподозрит? Что, если он расскажет Миссис? Джозефина отогнала насекомое, жужжавшее над ухом, и пожалела, что не может вернуться к разговору с Натаном и взять свои слова обратно, предотвратить собственную неосторожность. Она принялась чесать запястье, пока на ногтях не появилась кровь.

Выбравшись из табачных зарослей, Джозефина остановилась. Она не хотела возвращаться к Миссис Лу, неважно, какое сейчас у хозяйки настроение. Недолго думая, Джозефина сошла с тропинки и сквозь высокую траву дальнего газона свернула к передней части дома, к дороге и лежащей за ней открытой равнине, поросшей дикой травой. Ее ноги уже вели себя беспокойно, безрассудно, и этот разговор с Натаном – безумие! Что, если она уже упустила свой шанс? Не оборачиваясь, Джозефина пересекла пыльную дорогу. Она все дальше и дальше уходила от Белл-Крика, трава становилась все гуще, переходя в заросли ежевики и плюща, назойливый жук гудел над ее потными голыми руками, тыкался в лицо и в шею. Воздух здесь тоже казался диким, пахло сухой травой и старым навозом – совсем не похоже на аромат цветочных клумб или домашние запахи щелока от стирки и жира от стряпни.

Наконец она запыхалась. Джозефина повернулась и посмотрела на Белл-Крик, единственное место, которое она когда-либо знала. Белые стены, серо-зеленая крыша, знакомый склон, крыльцо, выступающее, как нижняя губа на лице. Цветники казались легкомысленными и эффектными, будто волнующиеся юбки вокруг крепкого тела. Окна второго этажа, расположенные близко друг к другу, были как будто глазами, смотрящими на раскачивающиеся верхушки деревьев и отдаленные предгорья.

Мгновение Джозефина смотрела на Белл-Крик и представляла, что, если она сейчас убежит, дом наверняка поднимется с фундамента и начнет преследовать ее. Эти окна-глаза видели, что она стоит там, так далеко от ее обычного местонахождения, далеко за пределами границ, в которых ей дозволялось оставаться. Дом смотрел укоризненно и обвиняюще. Он звал ее назад, и Джозефина подняла ногу, затем другую и побрела обратно через поле.

По пути ей вспомнилась ночь ее побега: указания паренька – ищи повозки, гробовщика и его дочь. Она вспомнила женщину с каштановыми волосами, обрамлявшими лицо, похожее на сердечко, заостренное книзу. Вспомнила, как женщина поглаживала ее руку, а потом пришел сон, благословенный отдых после криков парнишки, непрекращающегося страха, постоянного движения вперед. И вдруг Джозефина проснулась. Женщина и мужчина спорили, голос женщины был молодым и сильным: «Мы не можем отослать ее обратно. Неужели мы должны отправить ее обратно?» Но мужчина сердито отвечал: «Она беременна, риск слишком велик. Мы не можем ей помочь».

Страх пронзил Джозефину, когда она услышала эти слова, а боль точно так же пронзила ее живот. Казалось, это как-то связано: понимание, что эти люди не помогут ей, и жжение внутри. Джозефина ждала, притворяясь спящей. Она услышала, как мужчина и женщина прошли дальше в сарай, а потом отползла через боковую дверь и зашагала по спутанной соломе, затем по грязи и по прохладной траве обратно в Белл-Крик. Куда еще ей было идти? Джозефина, по возможности, держалась в стороне от дороги, пересекая луга, кукурузные грядки, пастбища с сухой перекопанной землей, лежавшей под паром, и акр за акром созревших зеленых табачных кустов, почти готовых к уборке. Когда боль пронзала ее, Джозефина останавливалась и наклонялась вперед, в этой позе становилось легче. Небо закипало черными тучами, сквозь которые сверкали яркие молнии и слышались раскаты грома, и тогда Джозефина ускоряла шаг – быстрее, быстрее, пока не полил холодный дождь, от которого она вымокнет до нитки. Она сошла с дороги и двинулась через луг, заросший песчанкой, – этот путь быстро привел бы ее в Белл-Крик, но мокрая трава цеплялась за лодыжки, колючки и шипы впивались в пятки. Наконец, сквозь мутный туман дождя и поднимающегося серого рассвета показался дом, и она впервые увидела Белл-Крик издали – зрелище, заставившее ее на миг забыть о болях в животе. Она дивилась дому, его размеру, жестким квадратным контурам, полностью завладевшим небольшим холмом, на котором он был построен. Как такая громадная конструкция может быть настолько тесной внутри?

Джозефина снова подошла к парадным воротам, закрытым на задвижку так же, как и несколько часов назад, когда она уходила, но, казалось, минула целая жизнь, ее или чужая. Осознание, что она вот-вот родит, привело Джозефину в ужас. Зубы застучали, босые ноги онемели до лодыжек, раздутые, странные, они как будто отделились от ее тела, пока она делала последние шаги вверх по дорожке. Через входную дверь она попыталась вползти вверх по лестнице, но ноги скользили и не слушались. Миссис все услышала.

– Джозефина, что ты делаешь? – Миссис появилась в дверях своей спальни, полностью одетая, но с распущенными волосами – странный вид, потому что Миссис никогда не носила такой прически и, только ложась спать, позволяла Джозефине распустить ей волосы. – Где ты была?

– Миссис, я… – И Джозефина рухнула на лестничную площадку, тело стало слишком тяжелым, чтобы выдержать его вес, пол поднялся ей навстречу, и она была рада этому.

Позже, после того, как доктор Викерс вышел из комнаты, а Миссис следом за ним, вокруг легла тишина, вместив в себя все то, о чем Джозефина никогда не говорила, и все, о чем она теперь сожалела. Если бы она убежала несколько месяцев назад, когда гробовщик мог помочь ей, где бы она была сейчас? Держала бы она на руках ребенка, своего ребенка? Стала бы свободной женщиной в свободном штате? Джозефина плакала на своей высокой кровати, чувствуя, будто парит на облаке, и ничто не может коснуться ее из-за того, что она потеряла, и тело казалось пустым и полным ужасной мудрости.

Джозефина покачала головой, чтобы отделаться от воспоминаний. Она уже подошла к дому и стояла в нескольких шагах от задней двери. Ветра не было, выстиранное белье висело на веревке между двумя дубами. Под ногами сновали цыплята, их мягкий тихий писк успокаивал, как будто все цыплята решили показать одному из своих братьев, что жизнь хороша – солнце, грязь, прохладная темнота курятника, и печалиться не о чем. Джозефина осознала, что от силы воспоминаний у нее дрожат руки. Ящики, которые она так тщательно закрывала все эти годы, теперь распахнулись, как будто, решив снова бежать, она выпустила что-то грубое и опасное внутри себя.

Резким хлопком в ладоши она попыталась разогнать цыплят.

– Кыш, – сказала она, но горло, казалось, было плотно закупорено и не пропустило ни звука. – Кыш, – повторила она хрипло и громко, и цыплята бросились врассыпную.