Текст книги "Рабыня"

Автор книги: Тара Конклин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

– Хочешь еще пива? – спросила Лина, улыбаясь. – За счет фирмы. – Она заказала и себе и убрала блокнот. – Расскажи еще о себе.

Джаспер поколебался, потом пожал плечами и начал говорить. Он музыкант, рассказал он. Его группа «Мудрость» играет в Нью-Йорке и его окрестностях. Все пятеро были школьными друзьями из Квинса, по сугубо объективному мнению Джаспера, самого пренебрегаемого из нью-йоркских районов. После того, как Джаспер уехал в колледж, его родители переехали в Покипси, но он по-прежнему считал своим домом Квинс. Джаспер радовался успехам группы; они становились серьезнее, играли все лучше. У них была скромная слава: песни звучали на радиостанциях, о которых Лина не знала, они давали концерты в клубах, в которых Лина никогда не была.

Они допили пиво, и Джаспер кивнул татуированной блондинке за стойкой бара.

– Этот раунд за мной, – сказал Джаспер. Лина взглянула на часы и подумала, что ей пора уходить, но теперь между ними возникла слабая связь: табуреты сдвинулись, головы склонились друг к другу. Они очень разные люди, решила Лина, и это помогло ей сосредоточиться. Не то чтобы она собиралась воспользоваться ситуацией, вовсе нет, но она знала, что делать. Разве это не входит в ее профессиональные навыки – умение убеждать, убеждать отъявленных упрямцев? Принесли пиво, и Лина наклонила бутылку.

– У вас часто бывают такие дела, как эта компенсация? – спросил Джаспер.

– Нет. Обычно я представляю корпоративных клиентов. Контрактные споры, что-то в этом роде.

Брови Джаспера поднялись и опустились.

– Знаешь, пойми меня правильно, но ты совсем не похожа на адвоката.

– Не похожа? – Лина не знала, радоваться ей или обижаться. – Это хорошо или плохо?

– Зависит от того, как ты относишься к юристам, – сказал Джаспер.

– Я всегда хотела быть адвокатом, – быстро ответила Лина; ей не понравилось, что внимание вдруг переместилось на нее. Она почти машинально рассказала ему историю, которую рассказывала всегда, когда ее спрашивали, почему она выбрала право, – историю, которую она нередко слышала от Оскара как часть их семейных преданий.

– Когда мне было десять лет, я решила, что мне больше не нужны няньки. Я хорошо знала метро, у меня был газовый баллончик. Я не понимала, почему нужно платить какой-то девчонке по десять баксов в час, чтобы она читала журнал, пока я делаю уроки. Поэтому я убедила отца, что могу позаботиться о себе. И он согласился. Он сказал: «Лина, ты бы стала отличным адвокатом. Ты бы любого судью оставила без штанов». И это как-то застряло в моей голове. Это имело смысл. Я могла бы содержать себя, содержать отца, если бы он нуждался в этом. Хорошая, стабильная карьера, никаких сюрпризов. Понимаешь, надежная. Мой папа – художник, а я знала, что не гожусь для такой жизни.

– Откуда знала? – Взгляд Джаспера показался Лине тяжелым. Она заерзала на стуле и быстро отхлебнула пива.

– Ну, я никогда не умела толком рисовать. Даже фотографировать. Я не вижу кадрами.

– Значит, у тебя не было способностей, чтобы стать художником, как твой отец.

– Если ты об успешности, то да, думаю, что так.

– Нет, я об искусстве. Тебе так не кажется? Если ты делаешь что-то хорошо, и тебе это нравится.

Лина умолкла, ища подходящий ответ, смешной или саркастичный, но неожиданно почувствовала себя странно присмиревшей – виной была его неприкрытая искренность, этот разговор о любви и искусстве – и чувство, которое испугало и взволновало ее. Эта старая история отца всегда вызывала улыбку у слушателя, и поэтому Лина с удовольствием ее рассказывала, но теперь ее анекдотичная легковесность казалась нелепой и нечестной.

– Мне правда, правда… нравится, – заикаясь, проговорила Лина. – В смысле, работа юриста. – Внезапно Лина вспомнила практику по иммиграционному праву, которую она прошла на последнем курсе юридического факультета – полный отход от других, более нужных занятий, на которые она обычно записывалась (судебное право, адвокатская практика в суде, доказательства). Профессор, измученная седовласая мать двоих детей, назначила Лину представлять просителя убежища в иммиграционном суде Манхэттена. Клиенткой Лины была молодая женщина из Судана, а эта женщина – ей было не больше двадцати, – глядя на свои руки и постукивая маленькой ножкой в шлепанце, рассказала Лине свою историю.

Анж. Ту клиентку звали Анж.

Но Лина не рассказала Джасперу ее историю. Ее одолела внезапная, парализующая застенчивость, страх, что, произнеся имя Анж, она чем-то выдаст себя.

– Извини, уже поздно. Мне нужно домой, – сказала Лина, вытащила из кошелька несколько монет и положила их на стойку. Она встала и полезла в карман жакета.

– Вот моя визитка, – сказала она. – Надеюсь, ты еще подумаешь о нашем деле.

– Я… подумаю. – Джаспер встал рядом с ней. – Каролина, – сказал он, глядя на карточку. – Красивое имя.

– Хм, спасибо. – Лина посмотрела сначала в пол, потом снова на него; его глаза казались почти золотыми в отраженном свете длинного мерцающего ряда бутылок с выпивкой. У Лины вдруг закружилась голова – то ли прилив крови, то ли дело в этих двух пинтах пива, то ли в спокойном взгляде Джаспера, то ли в том болезненном чувстве, которое не покидало ее с тех пор, как она прочитала записи, оставленные матерью. Лина почувствовала, что качнулась, стойка отплыла от нее и поехала к потертому пыльному полу.

Джаспер протянул руку и схватил Лину за локоть.

– Ты в порядке?

– Да. Все хорошо. Голова закружилась. – Она оперлась о его руку.

– Длинный день. – Теперь она разглядела татуировку на его правом запястье – птица.

Джаспер усадил Лину в такси, закрыл дверцу и попрощался, когда машина отъезжала от тротуара. Лина откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза. Этот вечер прошел не так, как она надеялась – убедить Джаспера не удалось, у нее не было точных данных о Джозефине Белл. Даже лекция Портера Скейлза не прояснила авторства работ Белл. И все же этот незнакомый парень в татуировках и пирсингах, который играл в рок-группе и читал ей наставления об искусстве, был пусть небольшим, но шансом в деле о компенсации. И то ли из-за этого шанса, то ли из-за воспоминания о руке Джаспера, поддержавшей ее, но она хотела увидеться с ним снова.

Понедельник

Лина вышла из дома рано. Сегодня она снова попросит Дэна отправить ее в Ричмонд. На этот раз Лина была готова, ее аргументы были исчерпывающими, причины – ясными. Все статьи в прессе, посвященные выставке Белл, были вырезаны и помещены в скоросшиватель с тремя кольцами. В электронной таблице отображалась (до смешного низкая) стоимость поездки в Ричмонд на один-два дня. В списке указывались причины, по которым потомок Джозефины лучше всех представлял бы вред, причиненный классу. Времени было мало, но Лина будет работать быстро. Мистер Дрессер полностью поддержал эту идею. И что самое важное, у нее теперь был ведущий истец: Джаспер Баттл, который мог (или не мог) обладать несколькими работами Белл, который мог (или не мог) быть потомком Белл. Этим последним козырем она не поделится с Дэном. Пока. Слишком все шатко. Но знание об этом давало ей дополнительный стимул, рождало огонек у нее внутри.

Подойдя к офису, Лина поздоровалась с Мэри.

– Он там с Гаррисоном. – Тон Мэри был отрывистым, будто Лина должна была обязательно знать об этом. – Он вас ждет?

– Вообще-то нет. Но я могу подождать.

Мэри наклонила голову, приоткрыла рот, словно хотела сказать что-то еще, и посмотрела на Лину как будто с жалостью. Но секретарша ничего не сказала. Отвернувшись от Лины, она с шумом достала кофейную кружку из верхнего ящика стола и исчезла в направлении комнаты отдыха. Лина с недоумением проследила, как она уходит, и остановилась за дверью Дэна, слушая, как повышается и понижается голос Гаррисона. Лине показалось, что он оживленно спорит с Дэном. В коридоре было тихо; только несколько секретарей и еще меньше партнеров пришли на работу в такую рань. Лина не собиралась подслушивать, но голос Гаррисона повысился и был ясно слышен через дверь.

– Этому делу просто необходима реклама, верно? Нам нужны всякие фотографы в здании суда, и истцы могут помочь их по-быстрому подключить. Я прав? – говорил Гаррисон.

Тишина. Дэн, должно быть, кивнул, потому что Гаррисон продолжил:

– Итак, мы находим истца, который придет с кучей готовой рекламы. История, которая уже освещается в прессе, которую читают разные люди, возможно, клиенты или будущие клиенты этой фирмы. И это история Джозефины Белл. Я был на этой потрясающей выставке в выходные, Дэн. Потрясающей. Я большой поклонник искусства. Обожаю живопись. И это захватило меня, едва я услышал об этом. Афроамериканская художница, неизвестная в свое время. Я знаю, это звучит глупо, но, глядя на эти работы, я почувствовал родство с ней. Да-да. Почувствовал ее.

Лина знала, что ей следует уйти, но слова Гаррисона возмутили ее. Она слушала, как он рассказывал историю Лу Энн и Джозефины, белой хозяйки и черной служанки, рассказывал о канонизации Лу Энн современными художественными кругами, феминистками, искусствоведами. И все оказалось ложью.

Затем послышался голос Дэна:

– Мне это нравится, я вижу, куда ты клонишь. Звучит фантастически, действительно отличный поворот. Хорошая работа, Гаррисон. – Лина представила, как Дэн наклонился вперед, почесал рыжую всклоченную голову, его щеки покраснели.

Лина постучала. Не дожидаясь ответа, она открыла дверь.

– Лина, – сказал Гаррисон, обернувшись; на его лице было удивление, но ни намека на смущение.

– Лина, доброе утро, как ты рано, – сказал Дэн, добродушный и забывчивый. – Присоединяйся к нам. Гаррисон тут рассказывает мне о выставке, на которой был в выходные. Этот художественный поворот – выигрышный билет.

Лина села. Она не смотрела на Гаррисона.

– Я помню, Лина, ты говорила об этом на прошлой неделе – и помню, что дал от ворот поворот. Но теперь, как говорит Гаррисон, он провел дополнительные исследования – художественная выставка, потенциальная новая клиентская база. И, думаю, это прекрасная идея. Многое говорит в пользу такого истца. Многое. – Он повернулся к Гаррисону.

– Итак, – сказал Дэн. – Где ее родственники? Когда я смогу встретиться с ними?

– Ну… м-м-м… мы еще не знаем. – Гаррисон остановился. Лина отметила возвращение дружественного «мы». Она не ответила. Гаррисон кашлянул. Один раз. Два. Частью своего существа она хотела, чтобы он сдался. Мало, что ли, она сделала, чтобы помочь обаятельному Гаррисону Холлу? Но в лице Дэна сохранялся шанс, что он одобрит поездку в Ричмонд, что она сможет продвинуться в поисках Джозефины. И теперь Лину занимало именно то, зачем она пришла. Гаррисон, решила она, дело десятое.

– Дэн, – сказала Лина, – как ты видишь, Гаррисона вдохновила моя идея найти потомка Джозефины Белл, который станет ведущим истцом. Но есть одно «но»: мы все еще должны его найти. Есть источники, к которым я просто не могу получить доступ со своего стола. Мне нужно в Вирджинию.

Дэн посмотрел на нее, подняв брови. Лина выдержала его взгляд.

– Ладно, ладно. Давайте попробуем, – сказал Дэн. – Но у нас мало времени, команда. В обрез. Итак, кто завтра едет в Ричмонд? – Дэн сперва наклонился к Гаррисону, который заерзал в кресле. Щеки у Лины загорелись, как будто ее ударили.

– Гм, я вообще-то не могу уехать из города, – сказал Гаррисон.

– Тогда ладно. – Дэн повернулся к Лине. – Лина? А ты? Как насчет поездки?

– Конечно, я поеду, – уверенно сказала она.

– Отлично. Но послушай меня. Экономкласс, завтра рано утром. Работаешь один день, максимум два. Возвращаешься не позднее четверга. Я попрошу у Дрессера еще несколько дней, чтобы поработать над брифом. У него будет истерика, но что ж, как есть, так есть. И свести расходы к минимуму, Лина. Остановишься в «Супер-8», а не в «Четырех сезонах». Поняла?

Лина кивнула и поднялась. Она почувствовала настоятельную потребность избавиться от компании Гаррисона Холла и Дэниела Олифанта.

– Отличная работа, команда! – крикнул Дэн ей вслед. Лина свернула по коридору к лифту и услышала шорох: Гаррисон спешил за ней.

– Лина, – сказал Гаррисон. Она не обернулась. Они подошли к лифту одновременно, и она нажала кнопку «вниз». Гаррисон остановился рядом. – Лина, я знаю, о чем ты думаешь, – тихо сказал он. – Ты не права.

– О чем думаю? – Лина не отрывала взгляда от светящейся стрелки. – Что ты украл мою идею, чтобы выпендриться перед Дэном! Как ты мог?

– Я просто подумал, что это отличная идея и с ней нужно работать, и что, может быть, если он услышит об этом от кого-то другого… ты ведь уже пыталась объяснить ему? – Гаррисон говорил ровно, рассудительно, но это только раздражало Лину. Она почувствовала, как что-то внутри нее оборвалось – дело было не только в наметившейся дружбе с Гаррисоном, но и в чем-то более важном – в самом представлении об успехе здесь, в «Клифтоне», и в способах, которыми она, несомненно, достигнет его.

– Гаррисон, я доверяла тебе. – Ее голос прозвучал слишком громко для такого небольшого пространства. Молодой юрист, ожидающий поблизости, поднял глаза и быстро опустил их, когда Лина встретилась с ним взглядом.

– И Дрессер вроде бы так увлекся этой идеей, – по-прежнему спокойно продолжал Гаррисон. – Я просто хотел исправиться, показать ему и Дэну, что я предан этому делу. Но нужно было вначале поговорить с тобой. Извини.

Лифт открылся с веселым электронным звоном. Лина вошла внутрь. Она повернулась и посмотрела на Гаррисона, на его широко раскрытые, умные глаза и выразительный рот, который как раз открывался, чтобы сказать что-то еще, но слова ушли в никуда: двери закрылись, и Лина увидела только собственное размытое отражение в стальной стене.

Лифт поехал вниз, и она заплакала от злости и отчаяния. Она потеряла бдительность и забыла математику: юридические фирмы представляли игру с нулевой суммой. Сколько сотрудников может стать партнерами? Пять процентов? Два? Дэн, должно быть, и Гаррисона поманил обещанием партнерства. Каждое дело имело значение, каждая встреча с клиентом, каждый оплачиваемый час давали вам шанс проявить себя, а вашим коллегам споткнуться.

Лина вытерла глаза рукавом рубашки, выпрямилась и шагнула вперед, чтобы рассмотреть свое тусклое отражение. Опустив голову, она стерла темные разводы потекшей туши, заправила волосы за уши. Она собирается в Ричмонд, штат Вирджиния, где найдет сведения о потомках Джозефины Белл. И эта цель внутри нее стала еще тверже. Возможно, она не так беспощадна, как Гаррисон, и не так влиятельна, как Дэн, но у нее есть все необходимое, чтобы преуспеть здесь. Разве она не специалист по праву? И очень, очень хороший.

Джозефина

Близилась ночь, а Мистер не вернулся. Когда солнце низко опустилось над оранжево-голубым горизонтом, Миссис захотела погулять, и Джозефина повела ее по передней дорожке к воротам и обратно в дом, и снова, и снова.

Миссис была в своих повседневных туфлях; она больше не спрашивала о ботинках. С каждым проходом Миссис все тяжелее опиралась на руку Джозефины, но все же настаивала, чтобы они оставались на улице. «Мне нравится чувствовать на лице солнце, – сказала Миссис. – И движение ног». Вдоль позвоночника Джозефины, где застегивалось платье, стекала струйка пота, как будто по коже ползло насекомое.

Пока они гуляли, Миссис сплетничала о Мелли, о позоре старой девы, и вспоминала свою старшую сестру в Миссисипи, такую некрасивую и книжную, и что с ней стало? Джозефина слушала, кивала и думала о Натане и дороге к гробовщику. Подскажает ли Натан путь? Своей памяти она не доверяла, вряд ли она найдет дорогу во второй раз. Теперь гробовщик не откажет ей. В тот раз она сама была виновата: слишком долго ждала, а живот все рос и рос.

А Лотти? «Сейчас самое время, – скажет ей Джозефина, – другого не будет. Я видела признаки Провидения: опухоль на шее Миссис, растущая с каждым днем; воробей с головой, похожей на стрелу; плачущая кожа доктора, красная и потрескавшаяся, скрытая под костюмом. Разве это не указывает на побег?» Поймет ли Лотти, поверит ли?

Джозефина приготовила для Миссис Лу простой ужин – хлеб и бульон с мятой и чайной ложкой бренди – и уложила ее в кровать. Мистера нет как нет. На горизонте висела оранжевая полоса, а ночное небо становилось ярким и чистым. Впереди были часы тьмы, и они казались огромными, неизмеримыми. Как далеко она сможет уйти? Сколько миль до города Филадельфия?

Джозефина спустилась к хижинам. Тьма здесь была гуще, чем у дома. По всему ряду мелькали костры, на которых готовилась еда. Движущиеся тени и звуки работников, стряпающих ужин – кусок мяса, оставшийся от выданного на неделю, свиной жир и бобы, коричневая форель из реки, запахи еды, смешанные с запахом уборной. Отис работал при свете факелов в боковом садике, где работники выращивали фасоль, морковь, капусту, картошку, тыкву. Его спина была согнута, руки в земле. Он поднял голову и кивнул проходящей мимо Джозефине.

Лотти и Уинтон сидели возле своей хижины. Джозефина увидела силуэт Уинтона на ступеньках крыльца, а потом Лотти – она встала и пошла к огню, ее походка была медленной, а тень – длинной и деформированной в колеблющемся свете. Лотти вытащила из кармана передника ложку и сунула ее в черный горшок, висевший над пламенем. Джозефина вышла из тени в круг света, отбрасываемый костром.

– Добрый вечер, Лотти.

Лотти подняла ложку.

– Ох, ты меня напугала. Не подкрадывайся ко мне так.

– Прости, Лотти, я не нарочно. Давай зайдем. – Джозефина кивнула на хижину. Лотти открыла рот, но ничего не сказала, просто кивнула и последовала за Джозефиной.

Они уселись на трехногие табуретки. Хижину освещал только огонь, мигавший в квадратном окошке, вырезанном в стене. Зимой окно завешивалось мешковиной, но теперь оставалось открытым для воздуха и насекомых, дыма и света. У дальней стены лежала пара тюфяков, накрытых одеялом Лотти. Рядом с дверью стоял маленький грубый стол, в коричневой стеклянной бутылке – колокольчики, которые Лотти сорвала утром.

Лотти сказала:

– Джозефина, а правда, что к Миссис приходил доктор? Калла видела его.

– Да, доктор приходил. Он сказал, что Миссис умирает. И Мистер убежал, я не знаю, куда он пошел. Я ухожу, Лотти. Не могу ждать. Пожалуйста, пойдем со мной, разве вы с Уинтоном не хотите уйти?

Джозефина слышала собственные торопливые слова, простые и неубедительные, вовсе не то, что она собиралась сказать. Она не говорила о признаках Провидения; не было никаких признаков, только какие-то разрозненные события, не таившие ни великого замысла, ни божественного значения, и она не могла притворяться перед Лотти, что думает иначе. Важно одно: все они знали, что смерть означает продажу. Кого продадут, когда не станет Миссис Лу? Кого оставят? Останется ли сам Мистер в Белл-Крике? Их всех могут продать, раскидать по разным местам.

Лотти поерзала на своем табурете и отвела взгляд от Джозефины, потом снова посмотрела на нее.

– Дитя мое, но как мы можем уйти? Нога Уинтона никуда не годится. Джексон из-за этого то и дело грозит кнутом. Да и я, я слишком стара для этого.

Джозефина взяла Лотти за руку.

– Пожалуйста, – сказала Джозефина. – Пожалуйста, Лотти. – Она сжала пальцы Лотти, надеясь таким образом донести до нее правду, которую не смогла сказать: «я не хочу идти одна». – Пожалуйста. Пойдем со мной.

Но ни в глазах Лотти, ни в тонкой линии ее рта ничего не дрогнуло. Джозефина отпустила руку Лотти; она знала, каким будет ответ.

– Ты иди, – сказала Лотти тихо, но уверенно. – Папа Бо говорил, что никогда не продаст нас с Уинтоном, мы останемся здесь навсегда. Мы останемся. Иисус заботится обо мне, не беспокойся. Уходи.

– Лотти…

– Беги быстрее и держи путь на север. Я буду знать, что с тобой. Иисус скажет мне, Он скажет.

На щеках Лотти сиял лунный свет.

– Прощай, – сказала Джозефина.

Она протянула руки и обняла Лотти. Больше ждать нечего, Лотти никогда не уйдет. Она знает, как ей жить, с ее ловкими пальцами и заботливым сердцем. Иисус придет за ней, Лотти будет ждать. Но Джозефина не могла ждать ни дня.

Джозефина чувствовала легкое головокружение, кожа на лице как будто натянулась. Джозефина вышла из хижины на ночной воздух.

Уинтон все еще сидел на ступеньке, она остановилась и положила руку ему на плечо.

– Спокойной ночи, мой добрый Уинтон. Береги себя.

Он кивнул ей, подмигнул.

– Спокойной ночи, Джозефина. Мы еще увидимся.

Джозефина прошла мимо костров и зашагала вдоль ряда хижин в поисках той, где спал Натан. Она редко здесь ходила. Обычно она посещала только Лотти с Уинтоном, ну и тех, кто с ними ужинал в те вечера, а больше никого. Теперь здесь оставались только Джексон, Калла, юный Отис, Тереза и Натан – временно, пока хозяин не отозвал его. Но в пустых хижинах еще звучало эхо прошлого: дети Каллы, сын Лотти Хэп, Джонас, Нора, Луис, Энни, Констанс, Мэй, дети, с которыми играла Джозефина, Джеймс и Соломон, а еще Гарриет и Сью – все умерли или проданы, все далеко, никто не знает где. Кроме Лотти, Уинтона и Луиса, Джозефина не была близка ни с кем. Она не знала их страхов или радостей. Многие годы она только слышала, что у кого-то родился ребенок, что кто-то сломал ногу; слышала об этих событиях, но не принимала в них участия.

Лотти всегда говорила, что для Миссис Джозефина почти как дочь, но сама Джозефина так не думала. Скорее, как лошадь, курица или корова, которых держат и кормят, чтобы они делали то, для чего рождены. Джозефина не принадлежала ни к одному из двух миров – ни к дому, ни к полям. Этого она не могла объяснить даже Лотти или Уинтону: она везде чужая.

Натан стоял у хижины и жевал, хотя в его руках не было миски, и очаг у него не горел. Джозефина медленно подошла к Натану, ступая по плотно сбитой земле, но он не замечал ее, пока она не встала прямо перед ним. Он перевел на нее взгляд, сплюнул на землю и кивнул.

– Добрый вечер, – сказала Джозефина.

– Добрый.

– Можно посидеть с тобой минутку?

Натан снова сплюнул, на земле расплылось мокрое пятно.

– Давай, – сказал он и сел на ступеньку хижины. Изнутри не доносилось никаких звуков; он спал здесь один. Вдруг Джозефину охватил страх: что, если Джексон увидит их вместе, он ведь может догадаться о ее плане. Джозефине не о чем было разговаривать с Натаном – домашней прислуге с полевым работником. Но только он мог ей помочь. Нужно действовать быстро.

Джозефина села рядом с Натаном на ступеньку и наклонилась вперед, опершись локтями о колени, ее юбки прикрыли нижнюю ступеньку. Без огня она видела Натана только в тусклом свете луны. Его лицо казалось очень темным, глаза светились, зрачки широкие, волосы подстрижены коротко и неровно.

– Натан, куда ты шел, когда сбежал? Можешь мне сказать?

– А тебе зачем? Тоже собираешься бежать? – Его голос был пустым и недобрым.

– Да, – твердо ответила Джозефина. – Сегодня ночью. Я пыталась однажды добраться до гробовщика и думаю, что пойду туда снова, но мне нужно точно знать дорогу. Знать, куда идти.

– Гробовщик? – Натан тихо рассмеялся, и, когда он разлепил губы, Джозефина увидела его желтые зубы и черный комок табака во рту. – Я знаю дорогу. – Он встал и ушел в темноту за хижиной. Шелест кустов, треск, и он вернулся с сухой веткой тополя. Сняв с крюка у двери сальный фонарь, он зажег фитиль, и при свете Джозефина ясно увидела его лицо. Его глаза были холодными и прятались в глубоких темных глазницах, будто он смотрел со дна ямы.

– Вот. Посмотри внимательно. И выучи наизусть. – Острым концом палки Натан начал рисовать на земле план. Белл-Крик и дорога, которая шла с севера на юг. На юг – это к Стэнморам. А к северу, вернее, к северо-западу, дорога раздваивалась, потом еще одна развилка, еще две фермы, а за ними и гробовщик.

– Вот куда пойдешь. – Он нарисовал на земле большой крест. – Простой дом, – сказал Натан. – Неокрашенный, рядом сарай, низкий забор, сложенный из камней рядом с сараем, курятник.

Семь или восемь миль, может быть, десять или двенадцать, этого он точно не знал.

– Я никогда не заходил так далеко, – равнодушно сказал Натан. – Гробовщик, он заберет тебя оттуда, отправит в Филадельфию или на берег Огайо.

Джозефина изучала карту, запоминая повороты дороги.

– Не беги ты, девчушка, не будь дурой. Знаешь, что эти патрули могут сделать с такой девчушкой? – Он издал тихий смешок, от которого у Джозефины мороз пошел по коже. – Они тебя просто сожрут, даже не потрудятся порезать тебе пятки, как мне, просто разорвут на куски, когда поймают. – Натан наклонил лицо ближе к Джозефине, и она почувствовала запах земли, жар солнечного дня на его коже. Теперь его зрачки расширились еще больше, виднелись лишь узкие полоски белков.

– Никто не добирается до свободы. Никто. Нас всех ловят, так или иначе, на дороге, в городе, кто-то скажет, что помогает, но приведет тебя в ловушку. Нет никакой разницы, что на севере, что здесь, нет никакой свободы для таких, как мы. Дура ты, если этого не понимаешь. – Он снова сплюнул и вытер рот тыльной стороной ладони.

Натан поднялся со ступеньки и, прихрамывая, вошел в хижину. Он не пожелал Джозефине спокойной ночи, просто закрыл за собой дверь. Джозефина разгладила юбки ладонью, отошла от хижины Натана и поднялась по тропинке. Ее ноги тонули в грязи, когда она то шла, то бежала к дому.

Сегодня ночью. Сейчас.

Слова Натана не поколебали ее. Свобода – странная штука. Взять кур – свободны ли они, когда бегают по двору, тряся глупыми головами? А лошадь, у которой в зубах удила? А Миссис – она свободна? Но о чем еще мечтать? У Джозефины была одна мечта: о месте, где она могла бы сидеть и смотреть на поле, или на птицу в полете, или на человека и думать о линиях, о том, как запечатлеть все это карандашом, углем, тушью или красками. Просто посидеть одной, чтобы никто не пытался забрать ее время, ее мысли, плоды ее разума и рук. Как это еще можно назвать, если не свободой? Никто не добирается до свободы, сказал Натан, но Джозефина ему не верила.

Ее голова была ясной, походка – уверенной. Ночной воздух, холодная влажная земля, частица луны, просачивающаяся сквозь полосатые облака, – все так, как должно быть. Кричала сова, и за всеми ночными звуками слышался приглушенный плеск речного потока. Каждый шаг в последний раз уводил ее от хижин к дому. Больше никогда не подниматься на ступени черной лестницы, не открывать эту дверь с ржавым засовом и треснувшей ручкой, не прикасаться к разделочному столу в порезах от острых ножей и с въевшейся свиной кровью. Успокоиться, услышать свое учащенное дыхание, успокоиться. Никогда больше не чувствовать под ногами этот твердый, холодный каменный пол. Никогда не вдыхать здешний воздух, мертвый воздух, который колом встает в горле и заставляет глаза плакать, неподвижный, пыльный воздух, который висит вокруг красивой мебели и потрескавшегося фарфора и, кажется, полон теми, кто жил здесь до нее. Всеми, кому дом дал приют и кого проводил в могилу.

В кухне Джозефину ждал беспорядок, который она сама устроила, когда готовила хозяйке ужин, гора грязного белья в корзине и остывающий очаг. Она прошла мимо и поднялась по лестнице.

Подойдя к чердачным ступенькам, Джозефина услышала доносившиеся из студии скрип половиц и шорох. Она повернулась и увидела свет из-под закрытой двери. Миссис. Миссис, должно быть, проснулась.

Джозефина колебалась. Лестница близко, Джозефина почти готова к побегу. Сейчас она может уйти, не обращая внимания на Миссис, действовать осторожно, выйти за дверь быстро и тихо. Но Миссис может позвать ее – и что тогда? Если Джозефина не ответит, вдруг Миссис пойдет в хижины? И попросит Джексона о помощи? Или подождет, пока вернется Мистер, а затем отправит его искать Джозефину? Сколько у нее будет времени?

Джозефина открыла дверь студии, и ее накрыла волна духоты. Окна были закрыты, в камине горел огонь. Миссис стояла в ночной рубашке перед мольбертом с натянутым холстом, в руке у нее была кисть, с которой капала красная краска.

– Миссис, уже поздно. В комнате душно. Вы должны беречь силы, так сказал доктор. Пожалуйста, давайте я уложу вас в постель.

– Но мне было так холодно в постели, Джозефина, – капризно, как ребенок, сказала Миссис. Она не повернулась к Джозефине. – Мне нужно было согреться.

– Миссис, я принесу еще одно одеяло. Пожалуйста, пойдемте со мной. – Джозефина тоже говорила с Миссис, как с ребенком, – терпеливо и спокойно.

– Но посмотри. Я должна закончить, смотри. – Миссис указала на холст перед собой: натюрморт – картофель и каштаны, яблоко и две груши, сгруппированные без симметрии и изящества. – Я столько всего не закончила. Вот это, я должна закончить только это.

– Тише, завтра у вас будет время, и послезавтра.

Миссис Лу отвернулась от холста, и в свете горящего огня ее лицо казалось одновременно темным и ярким.

– Джозефина, завтра я умру. Я чувствую это. У меня мысли путаются, мне больно здесь, и здесь, и здесь. – Миссис коснулась шеи, лба, груди. – Я должна кое-что сказать тебе, Джозефина, и ты меня за это возненавидишь. Боюсь, ты меня возненавидишь, и что бы я сейчас ни сделала, это не спасет меня.

– Миссис, спасение ждет нас всех, – сказала Джозефина, думая о Лотти, о ее вере в то, что это правда.

– Да? Правда, Джозефина? – Миссис рассмеялась, ее настроение изменилось, Джозефина увидела, что ее глаза заблестели и она сглотнула слезы. – Ты об этом понятия не имеешь. Для тебя даже нет Бога, никогда не было. Я надеялась, что ты прочитаешь Библию, поэтому и научила тебя грамоте. Я хотела, чтобы ты поняла естественный порядок, что Бог хочет, чтобы мы все знали наше место в жизни. Но ты отказалась от Него.

Миссис уронила кисть на пол. Она упала с тихим шелестом, разбрызгав красную краску на лодыжки Миссис, на пол, на стену.

– Тише, – сказала Джозефина, стараясь скрыть разочарование в голосе. Ей все больше хотелось убежать из этой комнаты, пока не вернулся Мистер, пока до рассвета еще далеко. – Миссис Лу, идите спать.

– Да, отведи меня в постель, мне нужно вернуться. Я не могу больше терпеть. Джозефина, я должна тебе кое-что сказать. Должна сказать.

Они вышли из студии, Миссис тяжело опиралась на плечо Джозефины, ее ноги заплетались. Джозефина привела Миссис в спальню и уложила ее. Грудь Миссис вздымалась, волосы были влажными от пота, щеки покраснели. Джозефина взяла одеяло из сундука у подножия кровати и поправила постельное белье, аккуратно натянув второе одеяло до подбородка Миссис Лу. Обе молчали. Только скрипы и стоны засыпающего дома.

Когда Джозефина встала, чтобы уйти, Миссис схватила ее за руку.

– Джозефина, я должна попросить у тебя прощения. Я не могу покинуть мир без этого. Пожалуйста, пожалуйста.

Джозефина остановилась и снова села на кровать. Она почувствовала прилив сил, как будто стояла в студии с кистью в руке, а Миссис заглядывала ей через плечо, затаив дыхание, наблюдая за каждым мазком.