Текст книги "Рабыня"

Автор книги: Тара Конклин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

Лина поискала последнюю запись в фермерской книге. Дом, товары, рабы и все прочее имущество были проданы господину судье Стэнмору из Стэнмор-Хилла 10 ноября 1852 года.

И сегодня именно семья Стэнмор сохранила контроль над Белл-Центром, поместьем Белл, живописью Белл – наследием всего купленного у Роберта Белла.

Лина осторожно пролистала оставшиеся страницы книги, все они были пустыми. В самом конце, засунутый за заднюю крышку переплета, как будто кто-то положил его туда для сохранности, лежал сложенный вдвое листок бумаги. Лина осторожно высвободила его, бумага с треском отделилась, но, с облегчением заметила Лина, не порвалась. На переплете остался светлый прямоугольник с желтой каймой, след от бумаги. Когда это здесь спрятали? Лина развернула бумагу, собственные пальцы показались ей толстыми и неуклюжими. Первым делом она увидела слово «награда», написанное крупными жирными черными буквами; чернила были такими яркими, что казались почти свежими. Внизу, мелким шрифтом, объявление гласило:

Сбежала моя негритянка Джозефина, исчезла 24 сентября 1852 года. Семнадцать лет, хорошо сложена, смуглая кожа, глаза необычного цвета, ценная домашняя прислуга и сиделка. При ней: одна пара кожаных ботинок, одно бело-голубое платье, одна зеленая шаль. Вознаграждение в размере 100 долларов по возвращении мне, Роб. Беллу, окрестности ЛИННХЕРСТА, округ Шарлотта, Вирдж., либо по препровождении в тюрьму по месту поимки.

Сквозь тонкую ткань перчаток бумага казалась зернистой и шершавой, и Лина с непонятной тщательностью сложила листок и засунула обратно в фермерскую книгу. Она стянула перчатки и вытерла пальцы о шерстяные брюки, как будто эта последняя страница каким-то образом испачкала их.

Джозефина. Исчезла 24 сентября 1852 года.

Значит, Джозефина снова сбежала. Один раз в 1848 году, а потом еще раз в 1852-м. И во второй раз она не вернулась в Белл-Крик. Лина улыбнулась: в прохладной комнате перед ней возник образ Джозефины, идущей по дороге на север, прочь от Белл-Крика и своей невыносимой жизни. Но в этом видении Джозефина была одна, без сына. Улыбка сползла с лица Лины. Джозефина, должно быть, оставила сына; осознание этого вдруг затуманило зрение Лины, и она закрыла глаза. Возможно, она ошибалась. Может ли она ошибаться? Нет. Если бы Джозефина бежала с ребенком, то Роберт Белл наверняка написал бы об этом в объявлении о награде. Беглую рабыню с ребенком было бы легко обнаружить; ее было бы легко поймать.

Стук в дверь заставил Лину вздрогнуть. Она подняла голову и не сразу сообразила, где находится: ну конечно, архив семьи Белл, цифровые часы на стене мигают красным, а Нора застыла в дверном проеме с поднятыми бровями, с длинной седоватой косой, в ситцевой юбке и сандалиях на резиновой подошве, со звякающими браслетами на руках. Физические свойства комнаты – слабый мерцающий свет, запах пыли и плесени, холодный металлический стол – прогнали прошлое и вернули Лину к действительности.

– Ну как, нашли что-нибудь? – спросила Нора.

Лина неуверенно кивнула.

– Кажется, да. Но мне может понадобиться еще кое-какая информация. Меня интересует продажа рабов Робертом Беллом судье Стэнмору 10 ноября 1852 года. Кого конкретно купил судья Стэнмор? Он, должно быть, записал о покупке больше, чем Роберт Белл о продаже.

– У мистера Стэнмора тоже была фермерская книга, похожая на белловскую. Я уверена, что эти данные там есть. – Нора откинула с лица выбившуюся прядь волос. – Но все материалы, касающиеся семьи Стэнмор, хранятся в Фонде Стэнмора. Это всего лишь на другом конце города, но они очень строго отбирают посетителей. Пускают только исследователей. – Она лукаво улыбнулась. – Но я могу попросить, чтобы они прислали книгу сюда. Вы можете прийти завтра?

Вернувшись в гостиничный номер экономкласса, стены которого были выкрашены выцветшей желтой краской, Лина открыла ноутбук и поискала в Интернете информацию о семье Стэнмор. Появился дагеротип судьи Стэнмора: пузатый, светловолосый денди, губы слишком толстые, глаза слишком бледные. Он выглядел так, будто быстро обгорал на солнце и не очень-то любил работать. Плантация Стэнмора теперь была внесена в реестр охраняемых исторических объектов Вирджинии, прочитала Лина. Весной и осенью группы туристов толпились в его садах, спускались к табачным полям, старой маслобойне, кузнице и коптильне, в сушильню, где все еще вешали связки ярких листьев, чтобы они высохли и потемнели.

Лина перешла по ссылке на официальный сайт Фонда Стэнмора – с глянцевыми картинками, зажигательной фоновой музыкой, самовозникающими историческими фотографиями вперемешку с современными снимками улыбающихся школьников на экскурсиях и черно-белыми, изображающими мужчин с прямыми спинами среди зелени табачных полей. В прошлом году Фондом выделено более 12 миллионов долларов на гранты в приоритетных областях, таких как культурное наследие, развитие общин, социальная справедливость и межрасовые отношения. Каждый год Премия им. судьи К. Стэнмора в 50 000 долларов присуждалась за выдающиеся заслуги в сфере расовой гармонизации в штате Вирджиния.

О Лу Энн Белл, Джозефине Белл и спорных картинах на сайте ничего не было.

Пальцы Лины застыли над клавиатурой, а ее мысли вернулись к Джасперу Баттлу и его семейным реликвиям. «Возникают из ниоткуда, – сказал Портер. – Будьте осторожны, Лина». Но подозрения Портера, казалось, не имели отношения к тому Джасперу, которого видела Лина, с его ясными глазами и с тем, как он говорил о своем отце. «Джаспер Баттл», – набрала Лина в поисковике. На экране появилось несколько десятков ссылок: на налогового инспектора средних лет из Пенсаколы, штат Флорида, на игровой сайт, где орды саранчи сражались за победу в битве при Джаспере, на ученика средней школы в Дулуте, который любил играть в лакросс и тусоваться с приятелями. Наконец ближе к концу списка появился сайт рок-группы «Мудрость». Лина открыла ссылку. На экране вспыхнуло фото четырех инди-рок-музыкантов лет двадцати с небольшим, все в татуировках, разного роста и оттенка кожи, а вот и он, смотрит открытым, прямым взглядом: «Джаспер Баттл: бас-гитара». По мере того как Лина изучала сайт, на страницу всплывали окна с датами концертов и фотографиями выступлений. На одной из них – темный силуэт Джаспера на освещенной сцене, руки размыты от движений по струнам бас-гитары, ноги широко расставлены, голова опущена.

Лина набрала номер, который Джаспер дал ей на прошлой неделе. Он ответил после первого же гудка.

– Я прошу прощения, – сказал он.

Тон Джаспера был таким покаянным, таким искренним, что Лине захотелось немедленно простить его, но, конечно же, извинения предназначались не ей.

– Джаспер… это Лина Спэрроу из юридической фирмы.

– Лина. – Теперь его голос казался смущенным, но в нем слышался смех. – А я подумал, это не ты.

– Я так и поняла. – Она хотела спросить, за что Джаспер извиняется и за кого он ее принял, но сдержалась.

– Прости… – снова начал он и замолчал. – В смысле, мне жаль… что я сказал это.

Теперь настала очередь Лины рассмеяться.

– Ничего страшного. Не надо извиняться. Как твои дела? – Она прижала трубку к уху, наслаждаясь новизной общения с кем-то, кроме Дэна (два контрольных звонка), или Гаррисона (три эсэмэски, все с извинениями), или отца (одно пустопорожнее сообщение, один пустопорожний разговор, один непринятый вызов).

– Все в порядке. Очень мило, что ты спросила. Так чем я могу помочь, госпожа адвокат?

Его подначивающий тон одновременно понравился Лине и смутил ее. Она не знала, как на него реагировать, и поэтому, сама того не желая, заговорила с официальной строгостью.

– Я нашла доказательства того, что у Джозефины Белл был сын, – сказала Лина. – Завтра я надеюсь получить некоторую информацию, которая поможет мне проследить линию ее потомков.

Джаспер, казалось, не заметил неловкости.

– Отличная новость. Даже если это не я, сама понимаешь. И все равно удивительно, что ты что-то нашла. – В его тоне звучало восхищение, Джаспер будто поздравлял ее, но это только усилило беспокойство Лины. Может быть, он решил, что она напрашивается на комплимент или хвастается? Но это было не так, и Джаспер был прав. Это и вправду удивительно: у Джозефины Белл действительно имелся сын.

– Да, потрясающе, правда? – Теперь Лина позволила себе говорить взволнованно, а Джасперу – услышать ее волнение. – И, думаю, об этом больше никто не знает. То есть кроме нас с тобой.

– Твоя тайна умрет со мной. – Джаспер был притворно серьезен, он снова поддразнивал ее, но на этот раз она рассмеялась и спросила:

– Слушай, можешь назвать мне полное имя твоего отца? И дату рождения? Это может пригодиться, если я продвинусь так далеко.

– 16 марта 1947 года. Кристофер Калеб Баттл. – Он отчетливо выговорил каждое слово, и Лина записала имя в блокнот. Ей показалось, что голос Джаспера чуть-чуть дрогнул. Он тихо добавил: – Но знаешь, я все еще не горю желанием быть твоим истцом.

– Знаю, но раз я ищу потомков Джозефины Белл, то это с таким же успехом может быть твой отец. Ты сейчас моя самая большая зацепка, Джаспер. У тебя есть какие-нибудь кузены?

– Есть один. Но он вряд ли тебе очень понравится.

Лина улыбнулась в трубку.

– Джаспер, мне бы очень хотелось посмотреть на твои картины. Думаю, мы можем помочь друг другу. Но сначала мне нужно посмотреть, что у тебя есть. Завтра я возвращаюсь в Нью-Йорк.

Джаспер сказал, что завтра вечером у группы будет концерт в одном клубе в Нижнем Ист-Сайде.

– Приходи, – предложил он. – А потом я покажу тебе одну из работ – я живу недалеко от клуба.

– Я приду, – без колебаний пообещала Лина, ощутив дрожь вдоль позвоночника, возбуждение, которое казалось ей почти чужим, она и забыла, что такие ощущения бывают. Но ей было некогда об этом думать. Джаспер Баттл был ее потенциальным истцом, вот и все. Они попрощались, и Лина достала свой смартфон, чтобы отправить Дэну по электронной почте новости о Джозефине Белл. Изображение Джаспера оставалось открытым на экране ее ноутбука: голова опущена, лица не видно.

Четверг

В девять утра Лина снова приехала в архив Белл. Воздух уже нагрелся, как вода в ванне, бледно-голубое небо было усеяно маленькими пушистыми облаками. Пахло сыростью и цветами. Нора встретила ее в дверях. Сегодня на ней было свободное желтое хлопчатобумажное платье, те же браслеты, та же коса. Но вчерашней жизнерадостности не было и следа.

– Эти типы из Стэнмора… – начала Нора. – Думают только о себе. Ей-богу, им наплевать на искусство. Ведут себя так, будто мир вертится вокруг них. Репутация Фонда Стэнмора, подумаешь! Куча жулья, вот они кто. Джозефина Белл тоже жила здесь! И Линнхерст не провалится сквозь землю, если автор этих работ – она. Все равно ведь есть чем гордиться.

Нора громко выдохнула и обмахнула лицо растопыренной ладонью.

– Очень прошу меня извинить, Лина, – продолжала она. – Обычно я так не расстраиваюсь, но последние несколько недель были очень трудными. Я была у них в Фонде, пыталась раздобыть для вас фермерскую книгу Стэнмора, она ведь там просто валяется. Но они дали мне скопировать только несколько страниц. – Нора достала из сумки растрепанную пачку листков. – Старый мистер Стэнмор вел довольно беспорядочные записи, так что я копировала наугад. Надеюсь, здесь найдется что-нибудь полезное.

– О, наверняка. – Нора неопрятной кучкой ссыпала бумаги на стол, и Лина почувствовала укол разочарования, но заставила себя улыбнуться. – Спасибо, что потратили на меня время. Мне жаль, что это доставило столько хлопот.

– Да никаких хлопот. Честно говоря, хорошо, что я съездила туда и кое-что им высказала. Они все думают, что я чокнутая. – Нора подняла брови и округлила глаза. – У-у-у! – протянула она, слегка взмахнув вытянутыми руками. – Ну и пожалуйста. – Она опустила руки и поджала губы. – Чокнутая! Вот я им покажу чокнутую!

Нора оставила Лину в читальном зале архива наедине с пачкой листков – шестьдесят восемь страниц, покрытых неразборчивыми строчками и колонками цифр.

Как и Роберт Белл, судья Стэнмор записывал в фермерскую книгу сведения о посевах, о поголовье скота, об урожае, а также о покупке новых рабов, об их рождении и смерти. В отличие от Белла, Стэнмор не перечислял рабов по именам – только пол, возраст и основные приметы («мулат», «черный», «большой палец отсутствует»). Чаще всего он записывал фамилию продавца или название аукционного дома, но многие покупки датировались только годом или вообще оставались недатированными.

Лина начала читать. Она продвигалась медленно. Записи были беспорядочны, с трудом поддавались расшифровке, а почерк судьи Стэнмора был неудобочитаем – буквы налезали одна на другую и были так наклонены, будто он писал поперек страниц.

Наконец на сорок второй странице Лина нашла запись о покупке у Роберта Белла. В списке значилась только дата: 1852 год. Стэнмор заплатил 5522 доллара за шестьдесят три акра земли поместья Белл-Крик, всю мебель, сельскохозяйственное оборудование, домашний скот, надворные постройки и их содержимое, а также за шестерых взрослых рабов, трех женщин и трех мужчин.

Никаких детей.

Лина перебирала страницы, просматривала пометки на полях в поисках хоть каких-нибудь признаков ребенка; она снова и снова перечитывала одни и те же записи с растущим разочарованием и с бешеной скоростью. Она ведь была так уверена, что ребенок Джозефины родился в Белл-Крике и что его продали Стэнморам после смерти Лу Энн.

Судья Стэнмор был небрежен и неточен, но вряд ли он не учел бы ребенка, за которого заплатил деньги. Такого быть не могло.

Лина оторвалась от бумаг и потерла глаза. Мальчик, должно быть, умер. А может быть, его продали сразу же после рождения, увезли куда-нибудь далеко от Белл-Крика, и Лина теперь никогда не найдет ни его, ни Джозефину. Она посмотрела на часы: 13:36. Она просидела в этой серой, душной комнате без еды и питья, корпя над записями судьи Стэнмора, в течение 4,1 оплачиваемого часа; она так и не притронулась к воде в пластиковом стаканчике, который пару часов назад, войдя на цыпочках, принесла ей Нора.

Лина вспомнила портрет Лотти, ее темные глаза, неземное сияние красок. Далекий пейзаж за хижиной – огромное колышущееся пространство, похожее на море. Бездонные глаза Лотти. Полные ожидания. Чего же она ждала?

Чувствуя, что проиграла, Лина вернулась к бумагам Стэнмора и просмотрела оставшиеся несколько страниц. Правая нога, закинутая на левую, затекла, и Лина потерла ее, чувствуя покалывание от прилива крови. Визитные карточки все еще лежали у нее на столе в Нью-Йорке. Она еще никому не звонила, но завтра, вернувшись в офис, придется этим заняться. Поискать другого истца. Лина так и не раскроет трагическую тайну Джозефины Белл, еще одной безымянной, безликой женщины, затерявшейся в истории.

На последней странице записей Стэнмора она увидела заголовок: «Продажа негров». Эти сделки были заключены задолго до покупки судьей Стэнмором имущества Роберта Белла, и записи, похоже, касались только проданных, а не купленных им рабов. Лина пробежалась глазами по столбцам последней страницы, разбирая корявый почерк судьи Стэнмора с причудливым написанием букв «у» и «д»; ей теперь хотелось поскорее закончить, мысли перескакивали на возвращение в Нью-Йорк, на Дэна и Дрессера, на быстро приближающийся дедлайн. И тут Лина нашла. Одна цифра была жирно подчеркнута: $2250. Дата – 10 февраля 1853 года. И рядом имя: Джозеф, 4 года. Лина вздрогнула. 2250 долларов – астрономическая сумма даже за здорового взрослого раба, не говоря уже о ребенке. Может быть, ошибка? Но цифра ведь не зря подчеркнута: мол, посмотрите на это, посмотрите, что я сделал.

Лина смотрела на цифру, представляя себе бледную мясистую руку судьи Стэнмора, выводящую ее много лет назад, руку, принимавшую мятые купюры, тускло сверкающие монеты. Мальчик из фермерской книги Роберта Белла родился 28 августа 1848 года. Ему как раз было бы четыре года. Джозеф, 4 года.

Лина посмотрела на колонку имен, на список покупателей. Кто же заплатил такую сумму?

«Продан мистеру Калебу Харперу, без постоянного адреса», – написал Стэнмор.

Лина вышла из читального зала и направилась в переднюю часть здания, щурясь от солнечных лучей, пробивавшихся сквозь пыльные стеллажи. Нора сидела за деревянной стойкой спиной к Лине, в руках у нее была пачка каталожных карточек, а перед ней – бутылка виски «Уайт-аут».

– Нора, – позвала Лина; от волнения ее голос прозвучал громче, чем хотелось.

Нора вздрогнула и быстро повернулась на стуле.

– Боже, как же вы меня напугали! – сказала она.

– Извините. Я просто хотела поблагодарить вас за бумаги Стэнмора. – Лина улыбнулась.

– Ах, всегда пожалуйста. Так от них есть толк?

– Да. По-моему, да. А вы что-нибудь знаете о семье Харперов? О человеке по имени Калеб Харпер?

Нора приоткрыла рот.

– Харпер? – переспросила она. На секунду ее глаза стали отсутствующими, она, казалось, ушла в себя, как будто обдумывая серьезную проблему, которую никто не мог помочь решить.

– По-видимому, этот Калеб Харпер купил у судьи Стэнмора мальчика по имени Джозеф. Он заплатил астрономическую сумму. Мне просто интересно почему. Зачем он это сделал?

– И вправду, зачем?

Нора замолчала, ее лицо напряглось.

– Нора? – отважилась Лина. – Все в порядке?

– Да, конечно. Все в полном порядке. – Теперь ее тон был резким и решительным. – Нет, я никогда не слышала о Калебе Харпере. – Нора полуобернулась на стуле и взглянула на стену, где висела репродукция портрета Лотти в рамке. Потом снова повернулась к Лине с широкой неестественной улыбкой. – Я могу еще чем-нибудь помочь?

– Нет, спасибо. – Лина поняла, что чем-то расстроила Нору, но не догадывалась, чем именно. – Тогда я возвращаюсь в гостиницу… самолет вылетает через несколько часов. – Лина помолчала, ожидая объяснений, но Нора ответила той же натянутой улыбкой. – Ну что ж, спасибо за помощь, Нора. До свидания.

Нора снова повернулась к картотеке.

– До свидания, – бросила она через плечо.

Лина сложила вещи в багажник арендованной машины и заправила бак. Если она быстро доберется до Ричмонда, то, прежде чем отправиться в аэропорт, успеет посидеть часок в Историческом архиве Вирджинии и поискать Калеба Харпера. Выезжая из Линнхерста, она на минуту остановилась у единственного знака «стоп» на главной улице. Город нежился в щедром и сонном покое летнего полдня, солнечный свет косо падал на траву сквозь кривые ветви магнолий, цветы распустились, их сложенные чашечкой лепестки походили на маленькие розовые ладошки. По тротуару неторопливо двигались группы туристов, в основном женщин, держащих в руках путеводители и карты исторического Линнхерста Лу Энн Белл, Лина и сама купила такую в туристическом справочном киоске. Карта лежала на пассажирском сиденье машины и упала на пол, когда Лина миновала знак «стоп» и выехала из города.

Покинув Линнхерст, она медленно проехала по холмистым сельхозугодьям, прибавила скорость и выехала на широкую новую дорогу. Миновав «Макдоналдс», придорожный торговый центр и заправочную станцию, Лина закрыла окна, чтобы не чувствовать влажного ветра, и включила кондиционер. «Калеб Харпер, – подумала она. – Кто же ты такой?»

Едва она свернула на автостраду, зазвонил телефон. Лина снизила скорость и осторожно подтянулась к обочине.

– Лина, вы уже уехали? – Это была запыхавшаяся Нора.

– Как раз еду в Ричмонд. Все в порядке? – Лина вздрогнула, когда мимо на бешеной скорости промчалась машина.

– Лина, я хочу вам кое-что дать. Вы можете снова заехать в архив? На минутку?

Лина посмотрела на часы. На самом деле возвращаться было некогда, но в голосе Норы звучала настойчивость, и Лина поняла, что речь пойдет как раз о том, из-за чего Нора утром так холодно выпроводила ее.

– Я что-то забыла? – спросила Лина, хотя знала, что это не так.

– Вовсе нет. Просто я не знала, что делать, когда вы спросили о Калебе Харпере. Я просто онемела. Прошу прощения, дорогая. Я все объясню, когда вы приедете.

Возмущение и любопытство боролись в душе Лины, но любопытство взяло верх.

– Нора, – сказала она, – я скоро буду.

Лина повесила трубку и оглядела пять полос дороги. Впереди она увидела разворот для полиции, строго запрещенный для гражданских лиц, но чрезвычайно полезный для тех, кому нужно быстро изменить направление движения. Лина дождалась просвета в потоке машин, резко прибавила скорость и аккуратно развернула машину поперек всех пяти полос. Лина крутанула руль. От резкого поворота у нее закружилась голова: ясное небо Вирджинии и широкие зеленые поля, окаймлявшие дорогу, казалось, слились воедино, превратившись в сплошную смесь синих, серых и зеленых тонов, но машина повернула на юг, головокружение прошло, и Лина прямиком помчалась обратно в Линнхерст.

Припарковавшись, Лина поспешила вниз по склону холма к зданию архива. Нора сидела на ступеньках парадного крыльца, частично скрытая в полуденной тени.

– Лина, я так рада, что вы приехали, – сказала Нора. Она встала и повернулась к двери, и Лина увидела, что ее волосы распущены и красиво струятся по плечам – серебристо-серые с вкраплениями желтовато-белых прядей, как у привидения. Через плечо была перекинута пестрая вышитая матерчатая сумка на толстом черном ремне.

Они вместе вошли в здание, и Нора, повернувшись, щелкнула засовом, запирая дверь изнутри.

– Меньше всего нам нужны незваные гости, – сказала Нора.

Они остановились перед деревянной стойкой в нескольких шагах друг от друга.

Нора направилась было к стеллажам, но тут же резко повернулась, волосы волной взметнулись позади нее. Она остановилась, глядя на Лину широко раскрытыми глазами, как будто растерявшись, и глубоко вздохнула.

– Давайте просто присядем. Мы здесь одни. – Она вернулась за справочную стойку, а Лина села напротив за аккуратный круглый стол. Когда Нора сняла сумку и положила ее на стол, Лина заметила, что тонкие пальцы собеседницы дрожат.

– Ну вот, – сказала она и вытащила из сумки большой белый конверт. – Хочу отдать это вам. Думаю, это поможет вам найти семью Джозефины Белл. Это документ, написанный Калебом Харпером. Что-то вроде рассказа или письма, хотя не думаю, что оно вообще дошло до адресата. Я нашла его запечатанным среди бумаг из поместья Стоунов – они много лет назад купили ферму, где раньше жили Джек Харпер и его жена Доротея Раундс Харпер. Я хранила их в архиве как документы, представляющие общий интерес для графства. Но вот эта бумага, – она похлопала по конверту, – привлекла мое внимание. Почему, сами увидите. Это очень грустная история, очень грустное письмо. Но я не связывала его напрямую с Лу Энн Белл… до скандала с авторством. И тогда я поняла значение письма, ну, и забрала его. Унесла домой. – На лице Норы отразилась гордость, смешанная с испугом. – Я знала, что это нехорошо, но не могла иначе. Я не хотела, чтобы стэнморовские адвокаты узнали об этом. Одному Богу известно, что они с ним сделают. Все эти махинации… слов нет. Я люблю Лу Энн, правда, люблю, но не могу участвовать в обмане. Эти картины написала Джозефина, а не Лу Энн. И ни я, ни Стэнморы, ни еще кто-то ничего тут не поделают, как бы ни старались.

Лина протянула руку и взяла конверт.

– Что за махинации, Нора?

– О, Лина, не мне об этом говорить. Но их полно… сплошное жульничество. Очень многие расстроены из-за этого, из-за того, что потеряли Лу Энн. То есть ее-то они не потеряли, но… это трудно сформулировать. Утратили свое представление о ней. Понимаете? Душераздирающая история.

– Понимаю, – тихо сказала Лина. Завеса темных волос. Чувство покоя.

– И еще, Лина, простите, что я сразу не отдала это вам. Я… сомневалась, можно ли вам доверять. Все-таки я утащила это из архива, спрятала от стэнморовских адвокатов. Так ведь можно и работу потерять. – Нора говорила тихо, но потом с силой произнесла: – Но, думаю, пришло время. Вы согласны?

Лина кивнула.

Нора резко поднялась со стула.

– Ну, не хочу, чтобы вы опоздали на свой рейс. Спасибо, что приехали.

– Вам спасибо, Нора. – Лина встала и обняла ее, они были примерно одного роста.

Нора отодвинулась первой.

– Боже мой, чуть не забыла напомнить, – сказала она. – Осторожнее с этим документом! Он очень старый, очень хрупкий. – Ее тон стал деловым и озабоченным. – Не забывайте надевать хлопчатобумажные перчатки, работая с ним. Люди не понимают, что такое кислота на пальцах. Приходится буквально бороться, чтобы все эти документы не рассыпались в пыль. Бороться! – Нора вздохнула и подмигнула Лине, а та подмигнула ей в ответ.

Самолет до самого Нью-Йорка летел по темному небу; Лину ничто не отвлекало, только расплывчатое отражение освещенного салона и ее собственная темная тень в стекле. Она с большим трудом удержалась, чтобы не распечатать конверт, но последние слова Норы все еще звучали у нее в ушах: хлопчатобумажные перчатки! хлопчатобумажные перчатки! Калебу Харперу придется подождать.

Вместо этого Лина развернула газету «Нью-Йорк таймс», которую купила в аэропорту. Сегодня должна была выйти рецензия Портера на выставку Оскара, – и вот она, на первой полосе рубрики «Искусство», – фото Оскара в заляпанных краской джинсах и с вымученной улыбкой рядом с портретом «Хватит!».

Лина рассматривала зернистую фотографию отца: аккуратно подстриженная бородка, короткие волосы, темные очки (зачем? от солнца?), вздернутые на лоб. Его лицо не выражало никаких эмоций, не объясняло, зачем он создавал эти картины, что надеялся передать, изображая Грейс, свою покойную жену, именно в такой манере. Лина чуть было не отложила газету, но передумала. Любопытство, сходное с тем, которое вызывают автокатастрофы и стихийные бедствия, овладело ею, и она начала читать:

Художественное обозрение:

Оскар Спэрроу Вечная Грейс

Портер Скейлз

Галерея Натали Мейсон

Западная 26-я улица, Челси

До 21 августа

Новая выставка Оскара Спэрроу «Портреты Грейс» демонстрирует чрезвычайно интимные, непарадные портреты его жены, Грейс Дженни Спэрроу, художницы, умершей почти 20 лет назад в возрасте 28 лет. Зная Грейс лично, я подошел к его новой работе с некоторым трепетом. Оскар Спэрроу хорошо известен своими художественными загадками; действительно, интеллектуализм, который он привносит в холст, привлекает к себе, но может ослабить эмоциональное восприятие его работ, а для некоторых и уменьшить общую значимость его творчества. Неужели он хочет просто поразить нас своими слоями и подсказками? Неужели Спэрроу пускает нам пыль в глаза? Глядя на Спэрроу, я часто задумываюсь, стоит ли разгадка его загадок изнурительного труда и поисков. Я знал Грейс Спэрроу как верного друга и талантливого художника с проницательным и вдохновляющим умом. Я не хотел видеть, как она будет подвергаться мифическим искажениям. Я не хотел, чтобы ее разорвали на части и снова сшили на холсте, уродливую и деформированную.

Однако мои опасения оказались напрасными.

Каждый человек – это множество людей: жена, мать, художник, дочь, друг, любовник, богач, бедняк, спокойный, мятущийся. Работы Спэрроу – серия из 18 портретов Грейс, все мультимедийные – запечатлевают сложность личности его жены как в великолепных деталях, так и с широким размахом. Один из них, живописное исследование пробора в ее волосах, весь сияет, каждая прядь, выгравированная серебром, вплетается в блестящий малиновый фон. Это невыносимо прекрасно. Другой, триптих из трех граций (даже если бы ее имя было другим, работа все равно заслуживает этого названия), изображает ее как бесхитростную домохозяйку; как голодную, вопящую гарпию; и, что самое пугающее, на центральной панели изображна женщина, пойманная в ловушку строгих линий кадра, ее единственный видимый глаз растягивается во все стороны и несет в себе отчаяние и клаустрофобию, которые придают более глубокое, более тревожное значение боковым изображениям.

Мы видим в Грейс молодую женщину в расцвете ее красоты – в расцвете ее жизни – юную невесту, молодую мать, начинающую художницу, и все же главное чувство – это смятение и тревога, подавленная энергия, растраченный талант. Грейс Дженни Спэрроу умерла раньше, чем успела полностью освоить и развить свой удивительный талант. Мы знаем, что последние годы своей жизни она посвятила мужу и маленькой дочери; в это время она не выставлялась. Она отдалилась от художественного сообщества Даунтауна, яркой частью которого была прежде, в то время как ее муж, Оскар, продолжал выставляться и закладывать основы для своей знаменитой революционной выставки 2000 года.

Таким образом, Оскар Спэрроу добился того, что может удивить легионы его поклонников: он создал феминистское исследование погибшей женщины. Он изобразил Грейс с такой любовью и правдивостью, что глубинной сутью его работ стало отрицание домашней жизни, которую он, собственно, и навязал ей. Неужели такая самокритика была намеренной? Неужели эти картины предлагаются нам, зрителям, критикам и историкам искусства, как своего рода извинение?

Загадка этих картин – это загадка сердца, и, как и в более ранних работах Спэрроу, они не предлагают никаких легких решений, никаких моментов прозрения. Напротив, рассматривая эту одинокую женщину, мы испытываем ошеломительное чувство удивления и потери. Эти образы Грейс Дженни Спэрроу провоцируют, уклончиво намекают на наши собственные утраты. Мы чувствуем себя богаче благодаря этим картинам, но и беднее из-за потери той, что их вдохновила.

С величайшей осторожностью, как будто газета могла разбиться, Лина закрыла раздел искусства и положила газету на колени. Длинный вязаный шарф. Пэтси Клайн. Изоляция. Материнство. Пропавшая энергия. Напрасно потраченный талант.

«Я хочу кое-что объяснить, – говорил Оскар. – Сказать правду». Лина закрыла глаза и прижалась лбом к прохладному стеклу иллюминатора. «Не могу работать, не могу думать, не могу дышать, – написала Грейс. – Она – прелестнее всего на свете». И Лина вдруг почувствовала пронзительную тоску по молодой женщине, которая была ее матерью, по маленькой девочке, которой была она сама. Неужели всего этого было слишком много или слишком мало? Неужели Грейс бросила рисовать? Всего двадцать четыре года, муж, ребенок, дом. Лина не знала, что такое материнство и что такое быть женой, но Оскар был художником, а это Лина понимала: одержимость и неуверенность, самоотверженность, тяжелый труд и разочарование, терпение и сосредоточенность. Возможно, Портер был прав, возможно, картины были извинением. Но это извинение не было обращено ни к историкам искусства, ни к зрителям, ни к коллекционерам картин. Это было извинение перед Грейс. «Я всегда любил ее», – сказал Оскар, и Лина без всяких сомнений знала, что это правда.