Текст книги "Рабыня"

Автор книги: Тара Конклин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

Джозефина

Рулон бумаги, обвязанный шпагатом. Тетрадка с уроками Джозефины, поля, помеченные неуверенными буквами рядом с примерами, написанными твердой рукой Миссис. Деревянная лошадка, вырезанная Уинтоном, с которой она играла в детстве. Сальная свеча, завернутая в бумагу. Еда. Джозефина собрала все вещи в зеленую шерстяную шаль, которую Миссис подарила ей прошлой зимой, и плотно затянула два угла, затем два противоположных, собрав все четыре конца в один квадратный узел. Она подняла сверток с кровати, проверяя его вес. Карта, которую Натан нарисовал на земле, вспыхнула красным огнем, когда Джозефина закрыла глаза. Там проложен маршрут, чтобы вести ее.

Джозефина наклонилась, чтобы сунуть ноги в ботинки хозяйки, и в этот миг услышала стук лошадиных копыт. Она замерла и, прислушиваясь, наклонила голову. Задняя дверь открылась и закрылась. Неровные шаги, стук сапог, звон посуды.

Мистер вернулся.

Джозефина застыла. Она слышала, как он неуверенно спускается по лестнице, останавливается, а затем снова идет, по-видимому, без смысла и цели. Конечно, он пьян. Джозефина не двигалась и старалась не шуметь, чтобы скрип половицы или какой-нибудь стук не выдал ее присутствия наверху. Потом наступила тишина, и Джозефина подумала, что, возможно, он заснул в кресле или на полу, и его блуждания закончились до утра. Она снова занялась ботинками, медленно, прислушиваясь к скрипу половиц под ее весом – тихому, визгливому звуку, в обычные дни незаметному, но теперь он казался оглушительным. Страх сковал ее мышцы и дыхание, только сердце громко стучало в груди, отдаваясь в ушах. Ничего. Внизу тишина.

А затем голос Мистера, хриплый и низкий, растягивающий ее имя: «Джозефина!»

Джозефина застыла, не зная, куда ей деваться, как спрятаться. Нужно идти к нему, от него не избавиться, если он поднимется по чердачным ступенькам. Ее окно было слишком узким и высоким; задрав голову, она смотрела на него, не мигая, пока ее глаза не начали гореть, а окно, как ей казалось, поглотило всю стену, и чердак открылся ночному небу.

Готовый узелок лежал на кровати, ботинки стояли у босых ног.

Мистер снова позвал: «Джозефина!» – на этот раз громче. Он стоял у подножия лестницы и оттуда звал Джозефину. Она открыла дверь и пошла вниз.

– Мистер, я здесь.

– А я все зову и зову тебя, девочка. Думал, ты спишь, и мне нужно пойти и разбудить тебя.

Он говорил невнятно, его голова качалась, как будто шее не хватало сил удержать ее. Джозефина остановилась на середине лестницы, положив руку на перила.

– Мистер, что вы хотите?

Джозефина спустилась, осторожно обошла его и направилась на кухню. Мистер тяжело следовал за ней, его дыхание было прерывистым. Она вытащила из буфета соленую свинину, хлеб, маринованные огурцы и принялась наполнять тарелку для Мистера. Джозефина повернулась: он стоял в дверях, прислонившись к косяку, его глаза были усталыми, взгляд блуждал, веки полуопущены.

– Я очень огорчен новостями о твоей Миссис.

Джозефина наклонилась над тарелкой, намазывая масло на хлеб и надеясь, что он поужинает и ляжет спать. У нее еще будет время добраться до дома гробовщика, если она убежит сейчас и если будет держаться в тени, куда не доходит лунный свет.

Она поставила тарелку на кухонный стол, но Мистер остался в дверях.

– Я очень огорчен, Джозефина, очень огорчен.

– Мистер, мне нужно выйти, проведать Миссис. Можно пройти?

Ей удалось сказать это спокойно и отстраненно, как будто ничего особенного не происходит. Но в эти душные минуты на темной кухне явно что-то происходило. Кровь стучала в ушах Джозефины, ладони покрылись холодным потом, и места, где платье плотно прилегало к телу, тоже были мокрыми от пота. Крупная фигура хозяина загораживала дверь. В воздухе стоял запах тел, ее собственного и Мистера, от которого пахло потом и виски.

– Мистер, можно пройти? – снова спросила Джозефина.

Тут он бросился на нее быстрым и плавным движением, она и не думала, что он на это способен. Он схватил ее за плечи, его дыхание было тяжелым и несвежим. Она видела, как топорщатся волоски бороды на его лице, их корни были воткнуты в кожу, как булавки в подушку.

– Джозефина, мне очень жаль. Ты не представляешь, как мне жаль. – Он прижал Джозефину к себе, и она почувствовала, что от его одежды пахнет дымом, грязью и лошадьми.

Джозефина уперлась ладонями в плечи Мистера, но не могла найти достаточной опоры на полу. Ее пятки скользили по камню, она теряла равновесие, ее руки были слишком слабы, чтобы оттолкнуть его. Он прижал ее к стене, и она чувствовала холод штукатурки сквозь тонкую ткань платья. Ее шея стала скользкой и влажной от его слюны, а может быть, от слез.

– Мистер, мистер, – сказала Джозефина. – Миссис зовет. Я слышу, она зовет меня.

Джозефина ничего не слышала, только прерывистое дыхание Мистера и стук собственного сердца, но Мистер остановился, выпрямился и ослабил хватку так, что Джозефина смогла отступить на полшага. Оба молчали и прислушивались. И наконец раздалось:

– Джозефина, Джозефина. Ты мне нужна. – Голос Миссис, словно нить, тянущаяся вниз по лестнице, тоненькая паутинка, вьющаяся в спертом воздухе кухни.

Мистер повернулся к двери, как будто сама Миссис Лу стояла там и смотрела на него глазами, измученными болезнью и многолетней борьбой с ним.

– Иди, – сказал Мистер шепотом, как будто между ними внезапно настало перемирие. И отпустил Джозефину. Он рухнул на пол. Его спина вздымалась, то ли от тошноты, то ли от рыданий.

Джозефина выбежала из кухни и поднялась по лестнице в комнату хозяйки. Миссис сидела в постели, ее руки мяли простыни, сжимаясь и разжимаясь, пальцы были влажны, глаза широко открыты, в тусклом освещении комнаты как будто два призрачно-белых круга смотрели на Джозефину, стоявшую в дверях.

Джозефина пыталась успокоить дыхание, расслабить плечи, скрыть страх.

– Миссис, что случилось?

– Мне приснился ужасный сон. Мне страшно, Джозефина.

Джозефина вошла в комнату и села на кровать. Она вытащила из рук Миссис простыню, сложила ладони хозяйки вместе, взяла в свои и стала гладить, будто разглаживая складки на простыне.

– Не бойтесь, – сказала Джозефина, думая, придет ли Мистер в ее комнату, будет ли ждать ее появления, когда Миссис заснет.

– Я никогда не говорила тебе, – сказала Миссис. – И боюсь, что это мое проклятие. Я знаю, у меня мало времени, у меня нет иллюзий. – Костлявое тело Миссис расслабилось в кровати, а рука Джозефины все гладила, гладила, скользила по костяшкам, по длинным тонким пальцам до самых кончиков. Голова Миссис откинулась на подушку, лунный свет из окна подчеркивал овал ее лица, скрывая порез в тени. На шее Миссис пульсировала опухоль, краснота стала распространяться.

– О чем вы никогда не говорили мне, Миссис? – тихо спросила Джозефина, но глаза Миссис Лу начали закрываться, и она снова спросила, на этот раз громче: – О чем вы никогда мне не говорили?

– О, Джозефина, отвернись. Я не вынесу твоего взгляда. – Джозефина отвернулась к окну и вспомнила кухонный нож, который выбросила утром; она подумала, что в костяной ручке, должно быть, отражается луна, и теперь его наверняка легче найти в высокой траве, чем днем.

– Джозефина, один ребенок выжил. Только один.

Джозефина заметила на подоконнике струйку крови, засохшую и потемневшую. Кровь Миссис, которую Джозефина не заметила и не стерла.

– Твой, Джозефина. Твой ребенок выжил. Ты была так молода и ничего не понимала. Я сумела облегчить твою боль, и доктор Викерс помог мне. Ты помнишь это как сон, правда, Джозефина? Я этого и хотела. Я не хотела, чтобы ты помнила. Хотела, чтобы ты думала, что он умер. Как и все мои дети.

Джозефина не смотрела на Миссис. Она перестала поглаживать, убрала руки и положила их на колени. Воздух в легких с каждым вдохом, казалось, становился все гуще, и комната вдруг поплыла, оторвалась от дома и земли, опрокинулась, закачалась. Джозефине показалось, что она и Миссис плывут на лодке к какому-то далекому, ужасному берегу. Джозефина попыталась встать с кровати, но ноги подкосились; она попыталась снова и, хотя колени все еще дрожали, направилась к двери.

– Это была девочка? – спросила Джозефина, повернувшись к Миссис, и услышала собственный голос как будто из длинного глубокого туннеля.

– Мальчик, – сказала Миссис. – У тебя родился мальчик.

– А где он?

– Я отвезла его к Стэнморам. Подумала – ну, будет одним негритенком больше. Там их так много.

Джозефина остановилась в дверях и посмотрела на Миссис Лу, лежащую на кровати под одеялами, несмотря на жаркую ночь; лицо покрасневшее и влажное от пота, глаза темные и отсутствующие. Опухоль хорошо видна с того места, где стояла Джозефина. Она снова вспомнила утро, когда вернулась в Белл-Крик, да, эта самая кровать, высокая кровать ее хозяйки, здесь Джозефина лежала, здесь и родила. Неотпускающая боль, шум дождя, ворона у окна, грубые руки доктора Викерса, пустота внутри. Джозефину вдруг охватила странная радость: теперь она знает, что ее ребенок не умер, нет, ее ребенок дышал, плакал и жил, он оказался сильнее, чем дети Миссис, он одолел их призраки, их холодные призрачные пальцы, которые, должно быть, уцепились за его новое теплое тело. Но радость была эгоистичной, и Джозефина понимала это: ведь где сейчас этот мальчик? И что он знает о своей матери?

Молчание ширилось, как море, между Джозефиной у двери и Миссис Лу в постели. Ни снизу, ни сверху не доносилось ни звука. Джозефина слышала только шум ветра: он непрестанно и сильно свистел в ивах у реки, качал цветы на клумбах вокруг дома, грохотал защелкой на входных воротах.

– Ты простишь меня? Джозефина, я прошу у тебя прощения. Ты была так молода. Ничего больше нельзя было сделать. – Голос Миссис дрожал.

Джозефина ничего не сказала, не кивнула и не покачала головой. Она вышла в холл и тихо закрыла за собой дверь; это был единственный акт доброты, который она могла совершить. Если сказать «нет», Миссис не умрет в покое, она уйдет в могилу, запятнанная этим грехом, который будет жечь ее; но «да» было бы ложью, а Джозефина не хотела больше лжи, ни для себя, ни для Миссис. В холле Джозефина прислушалалась, нет ли поблизости Мистера, но до нее донесся только голос Миссис, теперь он звучал выше и глуше: «Ты меня простишь? Джозефина, ты меня простишь?»

Джозефина поднялась по черной лестнице на чердак и, нагнувшись, натянула ботинки Миссис, плотно застегнув пуговицы на лодыжках. Потом взяла с кровати свой узелок и снова пошла вниз, теперь не таясь, скрипя и топая. Мимо двери студии, мимо спальни Миссис, вниз по парадной лестнице, мимо кухни, где тело Мистера по-прежнему недвижно лежало на камнях, колени подтянуты к груди, голова повернута вбок.

Джозефина медленно вышла из широкой входной двери, спустилась по ступенькам крыльца, где стояли кресла-качалки, недвижные и тихие, как мертвецы. Светила луна, вернее, лишь серп, тонкий, как ноготь мизинца, его света едва хватало, чтобы видеть окрестности.

Как Джозефина и думала, костяная рукоять ножа белела в темной траве, и Джозефина схватила ее и потянула. Она на секунду задержалась, чтобы вытереть лезвие о юбки, и сунула нож в узелок. Она прошла по тропинке через парадные ворота и остановилась на пыльной дороге.

К югу лежало поместье Стэнморов, огромный дом, скрывающийся от глаз, стоящие рядами хижины рабов и акры полей. К северу – дом гробовщика, а дальше – город и дороги, ведущие к широкой реке Огайо и ее зеленому свободному северному берегу. Филадельфия, сказал Луис. Однажды она встретит там Луиса, никакие запоры у Бродмуров его не удержат.

Джозефина стояла в дорожной пыли. Ботинки Миссис не указывали ей направления. Джозефина оглянулась: ни движения, ни звука.

Она задержалась ненадолго. Только позже, с Калебом, она вернется к этому мигу за воротами и вспомнит, какой выбор сделала, как дорога к Стэнморам шла сначала вниз, а потом резко вверх, и перед ней выросли твердые очертания холма, за которым ничего не было видно.

Джозефина задержалась ненадолго, потому что выбор не казался трудным. Она оставит его там, да, она бросит своего сына. Каждый день, каждый час в Белл-Крике она стремилась к побегу, а тут что-то новое, чего она еще не понимала. Как можно не убежать? Как можно? Луна скрылась за тучей, темнота окутала ее, тени погасли, и Джозефина с внезапной яростной радостью подумала: все время на свете, все время на свете. Жизнь длинна и может быть прекрасной.

Луна вышла из-за тучи, и Джозефина повернула налево, в сторону гробовщика, держась длинных ночных теней, отбрасываемых старыми платанами, которыми была обсажена эта часть дороги. Она не чувствовала страха. Вслед ей прощально шелестели ивы Белл-Крика.

ЧАСТЬ 3
Лина
Джозефина
Калеб

Лина

Среда

На рассвете Лина вышла из отеля в Ричмонде; над головой уже плыли серые облака. Сорок пять минут она ехала по мокрым дорогам, темное небо над головой будто гналось за ней, с телефонных проводов капало, позади оставались ярко-зеленые и желтые поля. Шины хлюпали по рытвинам и ямам проселков, но она ехала за дождем, а не навстречу ему, и наконец, уже перед самым Линнхерстом тучи разошлись, и из-за горизонта появилось солнце, блестящее и круглое. Последний отрезок пути она проехала по старой дороге, теперь уже асфальтированной, но чувствовалось, что еще недавно здесь были сплошные ямы и ухабы, поэтому ехала Лина медленно. Вдоль дороги высились ряды платанов, тени которых покачивались на растрескавшемся тротуаре. Лина щурилась от яркого солнечного света. Ветровое стекло, деревья, трава – все было усеяно сверкающими каплями.

В Белл-Крике теперь располагался «Женский центр искусств Белл-Крик» – музей, галерея и школа, – где могли жить и работать перспективные художницы. Женщинам предоставлялась небольшая спальня, общая кухня, студия для работы, наставничество приглашенных преподавателей и еженедельная стипендия. Центр щедро финансировался Фондом Стэнмора – Лина читала об этом – и был весьма популярен. С момента основания Белл-Центра в 1971 году захолустный Линнхерст стал местом отдыха для любителей искусства.

Увидев витиеватую вывеску: «Белл-Центр», Лина въехала на пустую стоянку для посетителей – мокрый пятачок утоптанного гравия и грунта, а потом пошла по мощеной дорожке к главному зданию. В воздухе пахло сырой землей, издалека тянуло навозом. Посмотрев вверх, Лина увидела, что со всех сторон ее окружают горы Голубого хребта – череда округлых, пологих холмов, серых от утреннего тумана. Они не создавали ощущения замкнутости – скорее, защиты, и выглядели как-то женственно – пейзаж из множества сложенных, сплетенных рук с мягкими изгибами и округлыми пальцами.

Лина свернула по тропинке и увидела Белл-Крик. Дом стоял на небольшом склоне, окруженный ухоженными пышными клумбами; воздух внезапно наполнился ароматом цветов, названий которых Лина не знала. Широкий зеленый газон тянулся от дома и клумб вниз, к свежевыбеленному забору из штакетника с низкой, по пояс, калиткой, выходившей на дорогу.

На мгновение Лине стало не по себе. Жаркое, душное утро, пот, уже начавший выступать на затылке и под мышками, знакомый вид дома, который она так хорошо изучила по старому серому снимку – все это вдруг стало настоящим и полноцветным.

8:20 утра, музей открывается в 9:00. Вокруг было безлюдно – только щебет птиц, крик ворон, изредка гул проезжающего автомобиля. По гравийной дорожке Лина двинулась на запад, к задней части дома. Задний двор был ухоженным и утопал в зелени; здесь был разбит огород с симпатичным маленьким старомодным колодцем, выкрашенным в ярко-белый цвет, там и сям были живописно расставлены старые сельскохозяйственные орудия – ржавый плуг, красный трактор, сквозь капот которого проросли сорняки. Лина слышала глухой шум струящейся воды, но реки видно не было. Газон за домом тянулся футов на пятьдесят, а дальше обзор заслоняли густые кусты и ряд деревьев – несколько ив и еще какие-то, старше и выше.

Извилистая гравийная дорожка вела к развалинам надворных построек, и Лина пошла по ней, останавливаясь и читая пластмассовые таблички, погнутые и искореженные непогодой, обозначавшие каждое место. Здесь стояла старая сушильня, уничтоженная пожаром в 1851 году. Коптильня, где изготовляли и хранили копченое мясо. Маслобойня, где делали и держали сыр и масло. Железные корыта для стирки одежды.

Обойдя вокруг дома, Лина снова оказалась перед крыльцом. Теперь она заметила два деревянных кресла-качалки, расположенных под углом друг к другу, и подумала, что это те самые кресла, – неужели Лу Энн и Джозефина именно в них позировали когда-то фотографу?

Тут Лина сообразила, что нигде не видно хижин, в которых жили рабы Белл-Крика, и вообще нет никаких признаков людей, когда-то живших здесь бок о бок с Лу Энн и Робертом Беллом, – людей, которые возделывали поля, собирали урожай, мололи пшеницу, чистили одежду, собирали цветы. Записи Белл-Центра об этих делах были исключительно безличными: «Выстирали белье». «Сделали сыр». «Закоптили мясо».

Из дома вышла молодая женщина в красном платье и распахнула входную дверь.

– Доброе утро, – окликнула ее Лина. – Я ищу архив семьи Белл.

Женщина посмотрела на часы.

– Нора уже должна была отпереть двери, – сказала она и направила Лину прочь от главного дома, по другой дорожке, которая вела на восток, к парковке.

– Тут пять минут ходьбы, – сказала женщина. – Наверняка наш архивариус, Нора Льюис, сможет вам помочь. Нора знает о семье Белл все.

Лина пошла по тропинке, которую указала ей женщина, обратно к стоянке, а затем вверх по крутому склону холма. На вершине она остановилась и увидела внизу одноэтажное прямоугольное здание без окон. Оно было похоже на современную тюрьму или наспех построенный временный корпус провинциального колледжа, хотя и выкрашен в тот же пасторальный белый цвет, что и главный дом. Здание, казалось, парило над газонами, ни внутри, ни снаружи никого не было видно, но входная дверь была распахнута настежь, и Лине показалось, что внутри горит свет. «Исторический архив Белл-Центра» – гласила вывеска.

Лина спустилась с холма и осторожно вошла внутрь. Зазвонил электронный колокольчик.

– Есть кто-нибудь? – позвала она.

Широкое помещение перед ней было застелено ковром темного, немаркого цвета. Несколько стульев, набитый книжный шкаф и круглый стол с аккуратными стопками книг и брошюр по искусству стояли слева от Лины; на стене висела табличка «Справочный зал». Перед Линой стояла длинная стойка высотой по грудь, сделанная из старого дерева медового цвета и, казалось, принесенная сюда из другого здания. Из-за этого экспоната появилась женщина с бледно-голубыми глазами, светлые волосы с проседью были заплетены в длинную косу, которая, змеясь, спадала на одно плечо, как ручной питон.

– Ну, доброе утро! – сказала она с веселой многозначительностью. Она была полной, но не толстой, с пышной грудью и множеством браслетов, которые тихо звякали при каждом движении. Такого выговора Лина раньше не слышала – он не был похож на телевизионный южный акцент, более мягкий и раскатистый, менее резкий.

– Доброе утро. – сказала Лина. – Вы – Нора Льюис?

– Виновна по всем пунктам. – Свободная темно-бордовая блуза без рукавов спадала с ее плеч, в ушах болтались золотые кольца. Из тех, кого Лина успела увидеть в Вирджинии, Нора Льюис больше всех была похожа на хиппи.

– Меня зовут Каролина Спэрроу. Надеюсь, вы мне поможете. Я юрист, готовлю коллективный иск, – начала Лина и поморщилась от собственных привычно-казенных фраз. – Я ищу информацию о Джозефине Белл, в частности, о том, были ли у нее дети. У меня мало времени, и я надеялась, что смогу ознакомиться с некоторыми вашими документами.

– О, дорогая, вы из Фонда Стэнмора? Оттуда уже приходили за нужными материалами.

– Вовсе нет. Я работаю в нью-йоркской юридической фирме «Клифтон и Харп».

Лина выудила из сумочки визитную карточку и протянула кремовый картонный прямоугольник с синим тиснением Норе Льюис, которая взглянула на нее без всякого интереса.

– А вы не пробовали обратиться в Историческое общество в Ричмонде? – сказала Нора, не взяв карточку. – У них просто куча информации об округе Шарлотта. Возможно, вы найдете там что-нибудь и о Джозефине Белл.

Лина была уверена, что Нора Льюис пытается отвлечь ее.

– Да, я уже была там, – ответила Лина. – И не нашла ничего полезного. Они-то и направили меня сюда. К вам. – Рука Лины, все еще державшая визитную карточку, зависла над стойкой. Глубоко вздохнув, Нора Льюис протянула руку и взяла визитку. Поначалу она читала, прищурившись и сморщившись, как от боли, но потом черты ее лица смягчились, брови приподнялись.

– Спэрроу, – сказала она совсем другим голосом, в котором звучало что-то вроде духовной близости. – Необычная фамилия. Вы не родственница Оскара Спэрроу, художника?

– Вообще-то это мой отец, – покорно ответила Лина. Слава Оскара все еще удивляла ее и неизменно заставляла чувствовать себя неловко, как будто она хвасталась тем, что он ее отец. Но теперь она увидела на лице Норы Льюис искренность, которой еще мгновение назад не было. Лина улыбнулась. – Он будет рад услышать, что у него есть поклонники в Линнхерсте.

– О, чудесно! Мне правда нравятся его работы. – Нора Льюис умолкла и снова посмотрела на карточку Лины, сосредоточенно, будто ее интересовало нечто большее, чем краткие сведения о посетительнице. Лина поняла, что Нора решает, как лучше использовать свою маленькую, но важную власть. – Ну, у нас есть порядок пользования архивами – обычно требуется предварительный письменный запрос. Мы были очень строги в последнее время, когда началась эта шумиха с авторством. – Нора Льюис закатила глаза. – Но почти все, что связано с Лу Энн, на прошлой неделе забрал фонд, так что, думаю, ничего страшного… Могу я спросить, что конкретно вы ищете? – Нора Льюис смотрела Лине прямо в глаза: она была одновременно и любезной, и твердокаменной.

Лина колебалась. Стоит ли рассказывать о деле по ущербу за рабство? В конце концов, это Юг, область, незнакомая Лине, экзотическая, как чужая страна. Литература, история и политика подсказывали, что она увидит некий цветущий край, населенный суровыми мужчинами и немногословными женщинами, но Нора Льюис, с ее косой и браслетами, никак не соответствовала этим ожиданиям. На какое-то мгновение Лина подумала, не состряпать ли какую-нибудь историю, но, скорее всего, Нора, с ее проницательным взглядом, мигом раскусит любую ложь. И Лина сказала правду. Она рассказала о деле по возмещению ущерба, о том, что наследник Джозефины мог бы стать главным истцом, о письмах Доротеи, о своей надежде и уверенности, что Джозефина родила ребенка в Белл-Крике, что ее род продолжился. Но важнее всего теперь было выяснить, что случилось с ребенком Джозефины.

Лина замолчала. Во время рассказа она жестикулировала, а теперь опустила руки. Нора сидела за стойкой и смотрела на Лину снизу вверх.

– Боже. Как интересно, – сказала Нора. – Это определенно что-то новенькое. В Стэнморе заинтересованы в том, чтобы потерять Джозефину Белл, а не найти ее, вы ведь понимаете, к чему я клоню. – Она мрачно усмехнулась. – Возможно, я смогу вам помочь, – сказала она. – У нас есть документы, связанные с фермой и рабами, они могут представлять интерес. Если вы вернетесь через час или два, я соберу для вас кое-какие материалы.

– Спасибо, мисс Льюис. Я вам очень благодарна, – сказала Лина.

Она почувствовала сладкую волну успеха.

– Зовите меня просто Норой. Меня все так называют. – Она слегка покачала головой, и серьги заискрились.

В начале третьего Лина вернулась в Белл-Центр – теперь здесь было полно посетителей, стоянка почти забита туристическими автобусами и фургонами, по дорожкам медленно шли толпы женщин, то и дело останавливаясь, чтобы прочитать табличку или понюхать цветок. Только здание архива оставалось пустым, свет был тусклым, кондиционер гудел непрерывно. Нора сидела перед большой черной электрической пишущей машинкой и печатала, как курица клюет корм, медленно, но упорно.

– О, привет, дорогая, – сказала Нора. Позвякивая браслетами, она вышла из-за стойки. Она была обута в открытые сандалии на ремешках, ногти на ногах выкрашены в ярко-синий цвет. – Идите за мной, – велела она.

Следом за Норой Лина двинулась по узкому проходу между высокими стеллажами, каждый был заставлен прямоугольными коробками с прикрепленными к ним этикетками. В дальнем конце здания Нора открыла тяжелую дверь. Флуоресцентные полосы замерцали над головой, и они оказались в серой комнате, напомнившей Лине большие конференц-залы в «Клифтон и Харп», мрачные, огромные, никак не украшенные. Комната была пуста, если не считать прямоугольного стола, окруженного металлическими стульями, и открытой картонной коробки на нем. Рядом с ящиком лежала толстая книга в кожаном переплете, с виду старинная и хрупкая.

Сжав зубы, Лина выдвинула стул и села. У нее дрожали руки. Она почувствовала жар в животе, а затем холод, чувство, которое она всегда испытывала при взлете самолета: ускорение, предвкушение полета, затем тонущее ощущение, когда нос лайнера задирается вверх – и вы уже в воздухе.

Нора указала на книгу.

– Это фермерская книга Роберта Белла, тут все о хозяйстве. Он имеет самое непосредственное отношение ко всем рабам, включая Джозефину. Я подобрала вам еще кое-что, в основном бумаги, связанные с фермой. – Нора похлопала по крышке коробки. – Надеюсь, что-нибудь найдете для своего дела. Здесь ваша позиция вряд ли вызовет восторг, но желаю удачи.

– Спасибо, Нора.

– И последнее. Не забудьте надеть их, когда будете работать с документами. – Она протянула Лине пару тонких белых хлопчатобумажных перчаток. – Ваши пальцы для старинных бумаг как маленькие смертоносные лучи. Жирные и грязные, даже если с виду не такие.

– Понимаю, – торжественно произнесла Лина, натягивая хлопчатобумажные перчатки.

Подмигнув, Нора вышла из комнаты.

Лина вытащила из коробки первые листки и начала читать. Списки: кухонная утварь; мебель; виды тканей и для чего они использовались (синий ситец – гардины, коричневый дамаск – диван); цветы; продукты питания; имена (Клара, Шарлотта); цвета (индиго, красный); птицы и их крики; насекомые; овощи; названия и авторы книг. Таблицы цифр, столбики подсчетов. Домашние расходы, цены на табак, количество собранных бушелей и имена сборщиков.

Расписки: продажа тринадцати голов крупного рогатого скота; кур; плуга; десяти вязанок дров; сахара, чая и соли; Отиса, раба-мулата хорошего телосложения.

Судя по всему, эти листки были написаны разными людьми; Лина заметила несколько разных почерков. Один – тяжелый, неразборчивый, чернила часто расплывались по странице, как будто автор не ждал, пока они высохнут, прежде чем сунуть листок в ящик стола или сложить пополам. Другой – явно женский, буквы были сильно наклонены влево, так что казалось, будто они лежат поперек страницы, а чернила – тонкие и бледные. И третий почерк, может быть, и не один, трудно сказать. Почерк, то детский и неуверенный, то уверенный и смелый: список книг и авторов выглядел, словно был написан второпях, но список растений явно писался с большим тщанием, каждая буква выводилась медленно, бумага пестрела кляксами.

Лина обратилась к книге в кожаном переплете – ее верхняя часть разбухла, края толстых страниц были неровными и потрепанными. На внутренней стороне обложки было написано: «Фермерская книга Белл-Крик, Вирджиния, 1830 год. Мистер Роберт Белл, владелец». На первых страницах было записано общее количество акров, акров посадок (табак, кукуруза, пшеница), даты посадки, даты сбора урожая, головы скота. Далее шел раздел под названием «Рабы». Список имен, а рядом с ними даты. Даты рождения? Покупки? Лина не знала. Имена: Тереза, Уинтон, Лотти, Ребекка, Джозефина, Хэп, Отис, Джосайя, Джонас, Нора, Луис, Энни, Констанс, Дэвид, Генри, Джексон, Нелли, Калла, Мэй, Джеймс, Соломон, Харриет, Сью, Натан. При каждом имени дополнительная запись – дата или дата плюс сумма в долларах: смерть или продажа, поняла Лина.

Лина перевернула страницу и увидела еще один список, на этот раз без имен и названий. Только: мальчик, девочка, x, мальчик, мальчик, x, x, девочка, x, девочка, x, x, х, мальчик, мальчик, девочка, x. И рядом с каждой записью одна и та же дата, написанная дважды, через тире. Рождение и смерть. В один день. Все записи за тринадцать лет, и Лина сосчитала безымянных детей, рожденных Лу Энн Белл: семнадцать. Семнадцать выкидышей и мертворождений. Семнадцать беременностей. И наконец, последняя запись: «мальчик, 28 августа 1848 года…» без даты смерти.

Лина снова посмотрела на запись. Должно быть, это почерк Роберта Белла; все записи в этой книге были сделаны одной и той же рукой, с тяжелыми росчерками пера. Из документа стало ясно, что у Беллов не было детей, которые прожили бы больше нескольких минут после рождения. Неужели Роберт Белл просто забыл написать дату смерти? Был слишком расстроен? Этот ребенок родился, когда Лу Энн было тридцать девять лет, через два года после предыдущей записи, вероятно, неожиданная беременность, на которую она не надеялась. Возможно, они думали, верили, что этот последний, после череды умерших, выживет. Что у четы Белл наконец будет дитя.

А может быть, этого ребенка родила не Лу Энн?

Вернувшись к разделу о рабах, Лина поискала глазами ребенка-раба с такой же датой рождения. Нет, каждый ребенок, рожденный кем-то из рабынь, был записан по имени и с датой рождения под отдельным заголовком «Пополнение». Рядом с именем каждого ребенка стояло имя матери и дополнительные пометы. «Лотти, 1813 год. Хэп, родился в 1839 году, умер (ужален пчелой) в 1851 году». Последний ребенок родился в Белл-Крике в 1842 году у Каллы и умер в том же году. Рядом с именем Джозефины никаких детских имен не было.

Лина проверила свои выписки из писем Доротеи Раундс. Какова была дата письма, в котором упоминалась Джозефина? «Вчера вечером к нам пришла девушка. На сносях». Когда же появилась эта девушка?

Доротея написала своей сестре Кейт 28 августа 1848 года, в тот же день, когда у четы Белл родился ребенок. Лине стало жарко, ее пульс участился.

Готовая родить, Джозефина пришла в сарай Раундсов и ушла ночью. На следующий день в Белл-Крике родился ребенок. Лина не верила в совпадения, в удачу; теперь она точно знала, что ребенок Джозефины родился в Белл-Крике и что Роберт Белл записал его рождение.

Лина еще раз просмотрела остальные страницы: там не было никаких записей о смерти или продаже ребенка. Что же случилось с мальчиком?

Лина читала, что после смерти Лу Энн Роберт Белл недолго оставался в Белл-Крике. Он быстро женился на местной школьной учительнице, объявил себя банкротом, покинул штат Вирджиния и поселился в Луизиане. Но что случилось с людьми, которые жили с ним в Белл-Крике?