Текст книги "Смоль и сапфиры. Пара для герцога (СИ)"
Автор книги: Таня Нордсвей
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Смоль и сапфиры. Пара для герцога
Таня Нордсвей
Пролог. Чужое лицо
1365 год по Айлийскому календарю,
двенадцать лет назад
По просёлочной дороге медленно шла девочка.
Её грязная и испачканная одежда была вся в пятнах крови. Ей едва удалось унести ноги после встречи с горным львом. От него у неё осталась неглубокая ранка, которая уже покрылась тонкой коркой.
Она была худой и маленькой, и лишь её глаза горели на измождённом и осунувшемся детском личике. От долгого бега и сидения на дереве её ноги занемели, и теперь она еле их переставляла.
Девочка свернула с дороги в лес и направилась к ручью. Напилась студёной воды, вымыла своё лицо и руки. Нашла малинник и наконец утолила голод, что мучал её уже давно.
Сок от ягод приятной сладостью растекался по языку, даря неземное удовольствие. Живот девочки заурчал, и она вложила ещё горсть собранных ягод в рот.
Она направилась вдоль ручья, надеясь, что тот выведет её к деревне. Местность она знала плохо, но шла упрямо вперёд, приближаясь к природной северной границе Ладоргана – скалистому и обрывистому берегу, в чьи скалы врезался океан. Местность здесь была крайне опасная: многочисленные хищники рыскали по лесам и забирались в горы. Здесь встречались и пумы, и рыси, и медведи. И даже волки. Вот только не обычные, а гигантские, ростом выше человека раза в полтора. Такого зверя не мог завалить ни один охотник. Куда уж тут противостоять такому маленькой девочке? Вот только пока что ей везло – хищник, который явно имел желание ею отобедать вчера, отстал. И она брела дальше, охраняемая некими силами свыше. Однако её удача длилась недолго.
Мягкую поступь зверя заглушал мох, поэтому он смог подобраться совсем близко к своей жертве. Выслеживал её он очень давно и теперь, наконец, смог выждать необходимый момент. В прошлый раз девчонка ушла из его лап, но теперь он уже предвкушал свой пир.
Человечина – не оленина, тем более, когда костлявая. Но лев чуял молодую кровь, что бурлила её в венах, и это пьянило зверя. Он ждал подходящего момента, чтобы оборвать маленькую жизнь.
Тем временем девочка ни о чём не подозревая пробиралась через орешник на поляну. Ей показалось, что там кто-то есть, и что этот кто-то – не зверь. Поэтому она упрямо лезла вперёд, царапая ноги и руки. Лев не сводил с неё своих золотистых глаз, готовясь к прыжку. Каждая его мышца была напряжена, а кончик хвоста нетерпеливо подрагивал.
Он прыгнул вперёд, вгрызаясь в податливую мягкую плоть. Брызнула кровь, раздался крик.
Девочка, что вывалилась на поляну, подняла голову. Её взору открылась жуткая картина.
Хищник перелетел через неё, но на его пути встретилась другая жертва.
На траве, залитой кровью, лежало маленькое тельце. Из горла хлестала кровь, а во внутренности вгрызался огромный горный лев. Она узнала в нем того зверя, который до этого на неё нападал: у него был характерный окрас. Но несмотря на то, что вновь она обыграла смерть, зверь оставался зверем. И сейчас он пировал над телом девочки, примерно такого же возраста, как и она сама.
Вечерело.
Зверь, почуяв новую добычу, поднял на неё свои глаза. Оскалился – хищно, по-звериному. И прыгнул. Но в этот раз он целился прямо в её горло.
Девочка, стоящая у края поляны зажмурилась, ожидая быструю смерть. Но этого не произошло. А потом раздался лишь вой, хруст, и тёплые капли окропили её лицо.
Когда девочка открыла глаза, то увидела растерзанное тело льва. Оно было откинуто к дереву. Горный лев был убит, а его убийца и защитник девочки скрылся. Но она видела, как мелькнула между веток орешника волчья шерсть и как блеснули звериные глаза.
Ещё один подарок судьбы был дан девочке и за это она была благодарна. А вот той, кто лежала сейчас на холодной земле, повезло меньше. Случайность, что привела её сюда, стала для неё роковой. На её месте должна была быть другая. Но звёзды сошлись в этот вечер так, что смерть выбрала не её.
Девочка посмотрела на её лицо и запомнила черты, заменив ими свои. Уйдя с поляны, она ещё долго ощущала, будто взгляд мёртвой смотрит ей вслед с неким укором.
На поляну приходило два ребёнка и два зверя. Но из четверых остались в живых лишь двое.
***
Когда она добралась до деревни совсем стемнело. В некоторых избах горели окна, а из труб валил пар. Девочка брела, спотыкаясь в темноте, вперёд. В её маленькой головке просто не осталось места страху: после произошедшего в лесу она будто растеряла все силы. И шла только по инерции.
Она слышала женский плач и чьи-то взволнованные крики, но не обращала на это внимание. У её уже не оставалось сил ни на какую реакцию.
– Алекса!! Алекса! – казалось, будто эту Алексу искала вся деревня.
Будь девочка не такой уставшей, она бы заметила, что большая часть жителей с факелами и лампами вышли на улицы. То, когда девочку бы заметили, оставалось вопросом времени. Но пока маленькая незваная гостья оставалась незамеченной.
– АЛЕКСА! – раздался женский крик прямо за её спиной, да такой сильный, что она невольно вздрогнула и обернулась.
Ей пришлось зажмурить глаза от яркого света огня. Маленькие ладошки невольно потянулись к лицу, чтобы прикрыться от ослепляющего света. Но ей не дали этого сделать. Левую руку схватили и отвели вниз, а после подняли её подбородок так, чтобы на него падал свет.
– Алекса, слава Пяти! Ты жива! – девочку притянули к себе и обняли так крепко, что у той невольно вырвался стон. – Мы боялись, что не отыщем тебя, родная. Пойдём в дом.
С этими словами её повели куда-то. Женщина крикнула тем, кто тоже искал Алексу, что она нашлась. Девочка не сопротивлялась. Она просто хотела спать.
Её привели в тёплую избу, раздели, вымыли и накормили. Расчесали волосы деревянным гребнем и заплели в косу. Уложив спать, даже поцеловали в висок, но она уже этого не ощутила. Как только её голова коснулась подушки девочка провалилась в сон.
Утром она проснулась с первыми петухами. В избе никого не было, поэтому она могла осмотреться в незнакомом ей месте.
Дом был бревенчатым с двумя комнатами. Она спала у очага, на котором висели травы и сушился чеснок. Посередине комнаты стоял деревянный стол с тремя табуретками. На одной из них спал пушистый серый кот. Он зашипел, когда девочка подошла ближе и, спрыгнув, выбежал на улицу через приоткрытую дверь.
Справа, в углу, располагался небольшой иконостас: пять небольших иконок Пяти. Им поклонялись во всём Ладоргане, и эта деревня не была исключением.
На одной из стен девочка увидела прикреплённый на гвоздь портрет ребёнка. Он был выполнен весьма талантливо с помощью угля на куске бересты. Все черты лица передавались реалистично, и девочка долго вглядывалась в этот рисунок.
Девочка, что смотрела на неё с портрета, была Алексой. Той самой Алексой, что погибла в лесу от когтей горного льва. А та, что стояла теперь в этой избе, являлась чужой.
Но об этом не мог никто узнать. Никто бы и не догадался, что вчера отыскали не Алексу.
Теперь у неё было её лицо и её имя. И жизнь, которую она так и не прожила.
***
Теперь она звалась Алексой. Она носила её голубые платья и вплетала в волосы её ленты. Ухаживала за скотиной, кормила свиней, пекла хлеб, доила коров. Росла и гуляла с деревенскими девчонками и мальчишками.
Прошло семь лет, за которые она полноценно стала Алексой. Называла женщину, спасшую её тогда в ночи, своей матерью, а её доброго мужа– отцом. Но кошмары, настигающие её по ночам, не давали забыть ей настоящее имя. Ведь во снах её настоящие родители звали её не Алексой.
В один из прекрасных солнечных дней уходящего лета, она со своей подругой Николь и с двумя сыновьями пекаря Давидом и Джоном отправились на речку купаться. Там, стоя по пояс в воде, её в первый раз поцеловал Джон.
На обратном пути они нашли земляничник и набрали целые подолы земляники. А дома мать Алексы сделала им земляничные пироги. День был прекрасным, вот только, не успев толком заснуть, она снова провалилась в кошмар.
Беги! Она слышала, как ей кричат это вслед, пока она неслась босыми ногами по холодному мраморному полу. Беги! Беги!
Её сердце готово было выпрыгнуть из груди. Дыхание перехватило. Девушка проснулась и, толком не понимая, что происходит, выскочила из избы. Побежала куда глаза глядели. Всё дальше и дальше от уже ставшей родной деревни.
Ночь была прохладной, звёздной и… слишком тихой. Только когда она выбежала на ту самую поляну, где семь лет назад встретилась с горным львом, она остановилась. Казалось, будто прошла вечность. Но ей всё ещё мерещилось тело маленькой Алексы, лежащее на мокрой от росы траве.
Она подняла голову вверх, отвлекаясь от страшных мыслей. Ночное небо её успокоило и, когда она снова посмотрела на поляну, та была пуста. Никаких призраков прошлого. Алексы давно нет.
Она вернулась в деревню тем же путём, хорошо ей знакомым. Но уже на подходе поняла, что что-то не так.
В нескольких шагах от неё полыхал пожар. Изба практически сгорела – соседи проснулись слишком поздно. Она не могла поверить своим глазам. Горел её дом.
Ровно, как и десять лет назад, её никто не заметил. Но она слышала, что шанс того, что кто-то выживет – равен нулю. Дома у неё больше не было. Снова.
Смерть следовала за ней по пятам, но до сих пор никак не могла догнать. И девушка надеялась, что нагонит та её не скоро. Хотя и догадывалась, что, возможно, со смертью рука об руку за ней идёт и её предназначение.
Она развернулась и тихо ушла, зная, что даже если по дороге её кто-то встретит – не узнает. Алексы больше нет, как и её семьи. И им не помогли их молитвы, что они читали в старом, полуразвалившемся деревенском храме. Девушка хоть и делала вид, что молилась, но уже давно не верила в произносимые слова.
В Саяре ты либо верил в Пятерых, либо верил в Неё. Её настоящие родители тоже когда-то молились Пятерым. Вот только и настоящие, и приёмные отец с матерью были мертвы, а Пятеро так и не услышали эти молитвы. И ей они не помогли. А вот Она – да.
Возможно, дело в том, что Пятеро были мужчинами. Возможно, они не слышали молитвы девочек и женщин, хотя те продолжали им молиться. Возможно, что они, девушки, верили в них недостаточно сильно.
Но она уже не искала им оправдания. Теперь для неё их больше не было. Где были Пятеро в тот ужасный день, когда она лишилась дома в её первый раз? Почему её спасла Та, кто была под запретом и о которой не говорили вслух? Она укрыла её в тот день, преподнеся Дар. Спасла второй раз от пасти горного льва, а сейчас уберегла от пожара. Вновь подарила ей шанс на продолжение жизни, который девушка не собиралась упускать. Хоть вновь на её щеках блестели слёзы, а внутренности сводило судорогой.
Она никогда не её предавала. Не оставляла. Всегда была рядом. И Она была женщиной. В храмах Пяти говорили о Ней как о зле – именно в её время, в темноту, происходило больше всего преступлений, грабежей, насилия. Считалось, что Она покровительствует этому, закрывает на это глаза, поощряя это.
Но девушка знала, что она лишь скрывает и помогает. Поэтому шептала единственной из богов кто её слышал свою просьбу, повторяя уже позабытые за семь лет слова:
– Прошу, укрой меня снова. Покажи путь во тьме, сотканный лунным светом. Обереги мой нелёгкий путь и приведи к новому дому взамен старого. Я отдаю тебе свою веру и свою любовь.
Подняв заплаканные глаза, она увидела, как ей ободряюще мигают с небосклона звёзды. Улыбнулась, продолжив свой путь и чувствуя внутренний покой. Ночная прохлада окутывала её своими объятиями, защищая от напастей леса.
Который раз девушка поняла, что Она не была злом, каким её описывали в старых преданиях. Она помогала найти себя, найти покой, свой путь и была готова выслушать в любом месте, ведь ей не нужны были храмы – у неё было звёздное небо. И, стоя прямо на своих ногах, ты запрокидываешь голову, а не склоняешь. И ты не молишься. Ты её просишь. А Она – выслушивает и отвечает. Всегда.
Ей можно доверить свои тайны или своего возлюбленного. Можно сбежать от судьбы под её покровом, а можно наоборот, её найти. Её время – время таинств, загадок, прохлады и свободы. Она богиня всех: и дев, и юношей, и стариков, и детей. Ей не нужны подношения и льстивые клятвы. Она всё ведает и знает сама, ведь только ей можно открыться, не боясь порицания.
Она некогда Шестая богиня в пантеоне. И имя ей – Ночь.
Глава 1. Пленение
1374 год по Айлийскому календарю,
три года назад
Я иду по полю, вдыхая ни с чем не сравнимый аромат трав и цветов. Солнце уже клонится к закату, а прохладный воздух лижет щёки и мои босые ступни. Из леса по левому краю доносится пение вечерних птиц, смешиваясь с трещанием сверчков. Лето почти прошло, впереди – осень. Дождливая и холодная, но с золотыми листьями и ещё тёплыми деньками. Если всё сложится хорошо, то это время я уже буду коротать в столице, имея пристанище и тёплую пищу. Сейчас же мне необходимо добраться до ближайшего города до того, как стемнеет и на поднимающийся впереди лес опустятся сумерки.
Мой путь лежит в столицу, в которую я изначально не стремилась. Но за годы жизни в дереве я поняла, что в сельской местности выжить можно только вдвоём или семьёй, и что на одинокую девушку смотрят как минимум подозрительно, как максимум – похабно. В городе ситуация, впрочем, была не лучше, но по крайней мере я могла бы там найти более-менее постоянную работу и пристанище. Ведь приближается зима.
Моё настроение чуть улучшилось за эти дни и, по крайней мере, я уже не плачу, идя по дороге. Наверное, я выплакала уже все слёзы и теперь их просто нет. Всё-таки, терять тех, кто заменил тебе родных, очень больно.
С этим я уже сталкивалась дважды, и ещё раз я бы пережить подобное я бы просто не сумела. Меня мучает неопределённость – я осталась без гроша в кармане и без надежды на какое-либо будущее. Всё очень сложно и тяжело одновременно. Поэтому я всячески стараюсь отвлечься и не думать о том, что произошло. Ни неделю, ни двенадцать лет назад.
Мертвецы мертвы и никак не могут помочь живым. Этот урок я усвоила хорошо.
Но, как бы я ни старалась, я не могу выкинуть всё произошедшее из головы. Уже дважды теряла семью и начинала медленно верить в то, что на мне висит какой-то злой рок. И что мне уготована печальная судьба вечно быть одинокой.
Но это бремя я несу уже давно и стараюсь с ним свыкаться. Когда не с кем поделиться – сложно, но ещё сложнее, если обо мне узнают правду. То, что ни в коем случае нельзя о себе рассказывать.
У Избранных нашими богами открывается Дар. Таких людей называют Одарёнными, и часто этот Дар проявляется в то время суток, которое связано с богом, который им одарил.
Рассвет, Утро, День, Вечер и Закат. Пять богов и все мужчины.
Люди положительно относятся к тому, что ты обладаешь Даром, если тот входит в рамки их суждений об Одарённости Пяти. Тебя сразу возвеличивают до ранга святого и всячески уважают, ведь ты можешь приносить пользу.
Если у тебя Дар Рассвета, то ты – эмпат. Можешь изменять эмоции и помогать людям выходить из травматичных душевных состояний.
Если тебя одарил бог Утра, то проявляется телепатия. Такие люди крайне полезны для внутреннего дворцового круга нашего Императора.
Дар Дня несет в себе повышенную физическую силу и выносливость, а это отдельная привилегия в быту или на войне.
Вечерний Дар – убеждение. Здесь всё ясно как белый день.
И Дар Заката – провидение. Самый редкий, но самый нужный, за который многие отдали бы всё. Я, к примеру, точно бы хотела знать будущее. Вот только оно мне не ведомо, а интуиция на пару с фантазией вечно рисует в воображении лишь плохие картины.
Итак, если ты оказываешься тем счастливчиком, одарённым самими Пяти, то тебя ждёт всеобщая любовь. Такие Избранные крайне редки, поэтому в любом селении даже в дальней глуши их встречают с распростёртыми объятиями. Но не меня. Ведь моя покровительница Ночь.
Люди зачастую забывают, что и Вечерние, и Рассветные Избранные тоже являются в своём роде манипуляторами. Но отчего-то всю свою ненависть изливают на Ночных, встречающихся так редко, что их можно пересчитать по пальцам.
То, что скрывает Ночь, не ясно даже мне. Я стараюсь разобраться в своих дарованиях, но за эти года это выходило из ряда вон плохо. Возможно потому, что я полностью представлена самой себе, а возможно – я просто не желаю узнавать все грани своих возможностей.
Этот Дар словно злой рок, что спасает и губит меня одновременно. Моя жизнь полна фальши и лжи в самых важных аспектах, но без этой маски я просто не выживу. Слышат боги, как я просто хочу спокойного существования! Но, как на зло, судьба насылает мне всё новые трудности.
В горле снова встаёт ком, а мысли уносятся в то время, когда я практически забывала о своем прошлом. В июнь, когда я танцевала на деревенском празднике и водила хороводы – счастливая, живая, с горящими глазами. В какой-то момент я даже поверила, что всё будет отлично: ловила на себе взгляды Джона, мечтала о прогулках с ним по березняку и робких поцелуях, от которых пылали бы наши щёки. Думала, что могу стать той простой девчушкой, что счастливо выйдет замуж и обретёт поддержку мужа.
Сейчас, выходя на просёлочную дорогу, я понимаю только одно: я трусиха. И вечно бегу от чего-то, хоть и не всю свою жизнь, но с периодичностью точно. Ведь, спустя пять дней, мне только чётко в голову пришла мысль о том, что я могла остаться.
Да, мне пришлось бы пережить слухи и сплетни, попроситься жить в чужой дом и придумать причину того, как я спаслась и почему убежала в ночи. Вынести тяжелый период осознания того, что близких больше нет, принять поддержку Николь и попытаться преодолеть это несчастье.
Но я убежала, позорно поджав хвост и приняв это за знак свыше. Ринулась дальше в путь, хотя знала, что эта дорога приведёт меня к ещё большим проблемам.
Менять уклад жизни всегда сложно. Но ещё сложнее адаптироваться к новой реальности.
Правда, я уже бегу куда-то дальше, не разбирая дороги, и назад пути нет. Нельзя свернуться калачиком и плакать на свою судьбу. Хотела бы я хоть глазком подглядеть то, что ждёт меня в столице – смогу ли я там осесть? И для спокойствия взглянуть в прошлое.
Что-то мне подсказывает, что такой сильный пожар был не случайностью. Но кто мог спалить целую семью до тла? Соседи меня любили, разве что недолюбливала старая карга Инга, да наш кот Маркиз. Первая вечно бубнила о том, что я не на своём месте (что и было правдой), а второй всячески меня избегал. Но не могла же чисто из неприязни эта невинная старуха поджечь нашу избу? Нет, не могла.
Возможно, всё это и было случайностью, но уж слишком много таких случайностей произошли в моей жизни. Найти связующую нить этих событий я не могла – не позволяли скудные знания.
Поэтому я просто решила оставить всё как есть и идти дальше, куда дорога выведет. А она привела меня к небольшому городку, в который мы часто заезжали с приёмным отцом Эрнестом. Благодаря тому, что мы часто выезжали на ярмарки за пределы нашей деревни, я знала дорогу до столицы довольно хорошо.
Эрнест был очень любящим отцом и большим добряком. В этом городе он всегда покупал мне леденец в лавке и этим поднимал моё настроение. Денег у нас было немного, но леденец был традицией. Я до сих пор помнила его приторно-сладкий вкус.
Мелисса всегда бурчала о растрате средств, но я видела, как она совала мужу монетки перед нашим с ним отъездом. Хоть она и была довольно строгой матерью, но также меня очень сильно любила.
Она была северянкой, дочерью Вэльского купца. Однажды Мелисса с отцом остановились в деревне, где жил Эрнест, и влюбилась в него безвозвратно. Да так, что разорвала все связи с родней и переехала к жениху. С её слов, она ни разу не пожалела о своём решении, тем более, у них родилась такая замечательная Алекса. Девочка пошла вся в отца: у всех Ладорганцев были тёмные волосы и карие глаза, но бывали и исключения. А вот Мелисса в нашей деревне смотрелась чужой со своими светлыми волосами и серыми глазами.
Воспоминания о приёмной семье отвлекают меня встающими перед глазами образами родителей. И Алексы, место которой я заняла. За эти года вина за совершенный поступок притупилась, но теперь каждый раз возвращается с удвоенной силой.
Эрнест и Мелисса растили чужого ребёнка. Любили, кормили, лелеяли… и за это расплатились жизнями.
Но иначе я не могла поступить! Тогда я сделала всё бездумно ради одного: своей безопасности.
На душе гадко. Я практически бездумно вхожу в ворота города, ничуть не смущаясь того, что не видно миротворцев. Впрочем, улицы также пусты, а на зданиях реют одинокие флаги Империи. Мои шаги эхом отдаются от каменных стен, не заглушаемые гамом города. Но когда я понимаю, что что-то не так, становится слишком поздно.
Я не останавливаюсь, но краем глаза вижу движение. Чувствую, как меня начинают окружать, отрезая возможность побега. Какая же я дура! Вот теперь в уголках глаз появляются предательские слёзы. Как же вовремя!
Не успев и пикнуть, оказываюсь схвачена чьими-то сильными руками. Их двое, но даже один держит так, будто это не человек вовсе. Пытаюсь сопротивляться, но тщетно – меня волокут к повозке с железной клеткой. С неё сдергивают огромный кусок брезента и, к своему ужасу, я вижу в клетке людей в кандалах и кляпах во рту. Работорговцы!
Вспоминаю, что в моём рту пока нет кляпа и пытаюсь закричать. Кто-нибудь, помогите! Но мой крик пресекается ещё на моменте раскрытия рта – меня бьют в живот и из горла вырывается лишь стон. После мне засовывают в рот кляп и фиксируют на затылке железной застёжкой. На руки вешают кандалы, раскрывают дверцу клетки и швыряют внутрь как мешок с зерном.
Падаю на пол клетки и больно отбиваю себе бок. Тем временем дверца захлопывается на ключ и наступает темнота – брезент возвращается на своё место. А на меня устремляются несколько пар сочувствующих глаз.
Кто-то помогает мне принять вертикальное положение, хотя со скованными руками это затруднительно. Слёзы текут по щекам, кляп вызывает тошноту.
Наверное, я захожусь беззвучным плачем – вдруг ощущаю, что меня ласково гладят по спине. Оборачиваюсь, но разглядеть что-либо трудно, однако я различаю черты уже немолодой женщины. От этого жеста жалости мне становится ещё более погано и слёзы начинают течь всё активнее. Надо же было так попасть!
Через час я успокаиваюсь. По крайней мере, мне кажется, что прошёл час – что-то разглядеть из-за брезента невозможно. Другие пленники сидят смирно. Наверное, уже свыклись со своим положением.
Работорговля – главный бич Ладоргана. Беспризорных детей вылавливают около деревень и в городах. Отлавливают бездомных и грязных юношей и девушек, но иногда и могут случайно забрать кого-то из нормальной семьи. Но в любом случае отыскать кого-то если его забрали практически нереально.
Если ты попался, то разговоров с тобой больше не будет. Просто потому, что кляп из твоего рта вынимать не собирался, а с ним из горла вырывается только невнятное мычание.
Я в полной мере понимаю тот ужас, который пережила моя приёмная мать почти что десять лет назад – они ведь думали, что Алексу забрали работорговцы и что она покинула их навсегда. В какой-то мере это так и было.
Наверное, сейчас я расплачиваюсь за свой обман и это моя кара. Вот только никто не хочет себе такой доли, пускай и более-менее определённой. Теперь я себе не принадлежу. То, что со мной сделают – от меня не зависит. И никакой Дар здесь не поможет.
Повозка двигается только тогда, когда отлавливают ещё троих и заталкивают их в клетку. Становится так тесно, что лёгким становится трудно дышать. Но кого это волнует? Работорговцы уже с улюлюканьем везут нас на встречу с худшим кошмаром наших жизней.
Мы останавливаемся только раз, поэтому на следующий день мы оказываемся на месте. Нас выводят из клетки и только тогда я понимаю, насколько затекло всё моё тело и занемели суставы. Шаги даются мне тяжело, становясь разновидностью пытки. Глаза, отвыкшие от света, слезятся. Картинка двоится и от этого меня шатает.
Я уже готова свалиться от бессилия (за эти сутки я ничего не ела и не пила), как меня дёргают за цепь кандалов и только это спасает меня от встречи лицом с землёй. Мыслей в голове нет, только пустота. Слабость и смирение. Пусть делают, что хотят. Всё равно я сейчас не живее куклы.
Кляп из рта исчезает. Для это мало что решает – сил на крик больше нет.
Меня практически волоком дотаскивают до какого-то сарая и бросают на сено. Зрение постепенно возвращается. Рядом со мной приземляется какой-то мальчишка. Совсем тощий и рыжий. Рекиец. Редкий товар – по слухам, рабы из других стран Сеяра всегда ценятся выше.
Нам бросают бурдюк с водой, и мальчишка жадно подхватывает его. Напившись, внезапно подносит и к моим потрескавшимся губам. Я пью, захлёбываясь водой. Жадно и много. Потом вода вдруг исчезает, зато сознание чуть проясняется.
Местность для меня незнакома. Чуть поодаль сарая, рядом с которым мы сидим, располагается ещё один побольше. Судя по заржавевшим и разбросанным вещам, нас привезли на заброшенную лесопильню.
Нам не дают больше времени опомниться: снова поднимают на ноги и заталкивают в сарай. Внутри приятно пахнет сеном. Кандалы пленников сковывают единой цепью, которую вешают на высокий (почти до крыши) железный столб. Бросают несколько буханок хлеба и уходят, запирая нас на засов снаружи.
Мы сразу набрасываемся на хлеб и мне достаётся довольно приличный кусок. Желудок урчит, радуясь пище, только я боюсь, как бы меня не вырвало. Ем аккуратно, попутно размышляя над нашим положением. Возможен ли побег? Через какое-то время ответ на этот вопрос отыскивается: невозможен. Столб невозможно даже покачнуть, а каким-либо другим образом отцепить цепь ни у кого не получается. Зато у меня выходит рассмотреть пленников, пока не стемнело и через щели в стенах сарая ещё пробиваются лучи солнца.
Кроме меня схватили ещё семь человек разных возрастов. Узнаю старуху, что гладила меня по спине. Она мне улыбается, и я ей неуверенно киваю в ответ.
Ей помогает сесть на сено мальчишка-рекиец. Рядом уже растянулась девушка чуть старше меня с золотистой кожей. Она лохматая, но лицо её чистое и красивое. Мужчина средних лет держится от нас подальше. От него неприятно пахнет мочой. Ещё двое пленных – мальчик с девочкой чуть младше меня. Наверное, они брат и сестра. У них светлые волосы, которые напоминают мне приёмную мать. Последний пленник – смуглый худой парень, что смотрит на меня коршуном. Мне становится не по себе.
Усталость даёт о себе знать, и я проваливаюсь в беспокойный сон. Мне чудится, что я вновь несусь в лес в тот злосчастный день, а когда возвращаюсь – меня обвиняют в поджоге. Заковывают в цепи и ведут на пустырь, чтобы свершить правосудие. Я вижу хмурый взгляд Джона. Замечаю в толпе Николь – и та смотрит на меня с укором. Хочется крикнуть во весь голос, что я не виновата, но в этот момент всё исчезает. Зато появляется огонь, и я вижу, как Мелисса и Эрнест тянут ко мне свои горящие руки.
Просыпаюсь с криком, который больше похож на хрип. Давно мне не снились кошмары. Кажется, теперь их стало на один больше.
Из-за моего крика некоторые пленники просыпаются и смотрят на меня непонимающими сонными глазами.
– Простите.
Своего голоса я не узнаю – он стал таким хриплым и чужим, что я уже начинаю волноваться: не сменила ли я случайно свою внешность?
Дар я контролировать, к сожалению, практически не умею. Единственное, что в моих силах – сделать движения полностью бесшумными. Чтобы изменить свою внешность мне надо здорово испугаться.
В первый год жизни в приёмной семье я часто сразу после пробуждения бросалась к зеркалу чтобы удостовериться в том, что моя внешность не поменялась. Позже я поняла, что обратно вернуть своё лицо мне не по плечу. Тогда я просто осторожно убрала воспоминания о своей истинной внешности в дальний уголок сознания и больше их не трогала.
Сейчас же мне остро захотелось увидеть своё отражение. Но прежде, чем я бездумно вскочила на ноги, та самая старуха вновь гладит меня по плечу, приговаривая:
– Бедняжка, вчера так долго плакала.
Это меня немного отрезвляет. Получается, всё в порядке: она меня узнала!
– Ага, мы все тут бедняжки! – ворчит вонючий мужик. – Заткнитесь и спите. Возможно, это последний отдых в нашей жизни. Тебе, бабка, терять нечего, а вот остальным сочувствую.
Говорит он с явным Вэльским выговором и когда раскрывает рот, то он него несёт прокисшим молоком. Я морщусь и отворачиваюсь, свернувшись клубочком. Старуха тоже замолкает, заворочавшись на сене. Почти самого утра я лежу, уставившись вперёд, лишь на пару часов проваливаясь в дрёму.
Когда приходят наши похитители, в этот раз мне ничего не мешает их рассмотреть.
Это трое крепких мужчин, одинаково коротко подстриженных и мускулистых. «Наёмники» – проносится в моей голове, когда меня и других пленников выводят из сарая, предварительно отстегнув цепь от столба. С «товаром» они не церемонятся – тащат почти что волоком. Я стараюсь шагать сама, тем более что за ночь я немного отдохнула.
Нас вновь заталкивают в клетку, вот только в этот раз наша поездка длится недолго. Нас привозят к какому-то особняку, стоящему на отшибе леса. Там нас выстраивают в линию, добавляя к пленникам, которых схватили другие работорговцы. Солнце жарит нестерпимо. Мой лоб покрывается испариной, пока мы стоим в неопределённости, ожидая дальнейших указаний.
Мы слышим стук копыт и видим, как к нам подъезжает карета. Она запряжена четверкой вороных. Карета богатая, а мужчина, что выскальзывает из её дверей суровый. У него выправка военного, но одет он в обычные штаны и рубашку. Его вид не вяжется с роскошью кареты, на которой он прибыл.
Тем временем мужчина уже идёт к нам и отдаёт на ходу приказы.
– Тех, кого отберу – в отдельную клетку и отправить за каретой. Остальных, менее пригодных, на скотобойню. Графиня дала заказ только на смазливых.
– Да, командир.
Слово «скотобойня» эхом отдаётся у меня в голове. Что же получается, мои выводы были неверны? Они дали нам еду и воду, и это уже означало то, что мы им были нужны живые. Теперь в этот план была внесена корректировка: живыми были нужны лишь некоторые.
Я шумно дышу через рот пока командир медленно осматривает лицо и тело каждого пленника, отбирая понравившихся. В моей голове мечется мысль о том, что будет, если я окажусь недостаточно хорошей и меня отправят на скотобойню.
Пытаюсь сосредоточиться и хоть как-то улучшить свой внешний вид. Понимаю, что сейчас мой Дар слишком слаб, чтобы что-то получилось. Переживаю ещё больше, но пытаюсь хоть за что-то ухватиться. Выуживаю по памяти свои детские черты лица, но понимаю, насколько это глупо. Я ведь больше не ребёнок.
