Текст книги "Другой Пастернак: Личная жизнь. Темы и варьяции"

Автор книги: Тамара Катаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 38 страниц)

Писем Пастернака, не включенных составителем в «ПОЛНОЕ собрание сочинений», очень много, кажется, до трети от опубликованных. Чуть ли не к каждому письму – «примечание», и составитель перепечатывает в него понравившийся лично ему отрывок из неопубликованного письма: Ариадне Эфрон, Анастасии Цветаевой, Нине Табидзе, Крученых – все не проходные корреспонденты, не записка молочнику, сколько творогу приготовить.

На звездном небе русской литературы происходит аномальное явление – вмешательство смертных в дела богов, за смертными – адвокаты и авторское и наследственное право, Бог – бесправен.

Началось все с других книг, самая яркая – «Существованья ткань сквозная».

Проблема монолитна, как всякая невыдуманная трагедия. И как сын (сын ведь может вспоминать отца и хотеть кому-нибудь, кто готов слушать, рассказать о нем, что помнит), и как человек, что-то имеющий в руках (права на литературное наследство не украл – нотариусы преподнесли при свете дня). Это белая сторона, физиологическая, женская, инь. А есть и другая. Черная, мужская. Отвлеченная, умственная и духовная – ян – сторона читателей. Им нет дела до метрик и прав на проживание на определенной жилплощади согласно родственным отношениям. На совершенно публичное и общедоступное поле вынесли каравай личной жизни Бориса Пастернака, многотомный роман с работой, женщинами и детьми. Купив книгу в магазине, получив кассовый чек, каждый имеет право составить о прочитанном свое собственное мнение, не совпадающее с авторским. И то, что автор – почтенный человек, вроде бы все это не должно накладывать на читателя никаких дополнительных обязательств, так же как, купив селедку, мы не обязаны использовать ее каким-то определенным образом, а совершенно вольны в распоряжении ее дальнейшей, по вынесении из магазина, судьбой.

Личная жизнь Пастернака представлена без, казалось, приличной случаю деликатности. Парадоксально, но авторскому коллективу хочется сделать замечание о неуместности обнародования семейных щекотливых обстоятельств, когда живы непосредственные участники событий. Защищать их от них же самих.

Обычно в литературе это считается признаком дурного тона – зачем вдаваться в реальные подробности жизненных обстоятельств автора? Дело читателя и исследователя – только текст, что бы его ни вызвало к жизни. Последуем этому безупречному совету и мы: какое нам дело до того, кем являлся Борису Пастернаку Е.Б. Пастернак, и приходилась ли ему кем-то Е.В. Пастернак? Перед нами – тексты: переписка, например, Б. Пастернака с первой женой и комментарии к этим письмам. Текст, правда, не академический: провокативный, с вызовом. Бориса нашего Пастернака автор называет то «папочкой», то «Борисиком», то «папой Борей». Автор вышедшей после всех сыновних публикаций солидной биографии поэта вызова не принимает, «папочку» автору прощает, принимает его слова за чистую монету, верит, как в буквальном смысле первой инстанции. Задачу составителя: все представить так, что Пастернак первую жену свою очень любил, что была она сама чуть ли не великим человеком, справедливым в своих претензиях к мужу считать ее ровней, никогда не оставленной, единственной и истинной вдовой, – великодушно не заметил, читал внимательно письма, верил комментариям.

Азарт составителя понятен: задача на уровне Семейной Идеи может кристаллизовать, наполнять смыслом и энергией жизнь, жалко только, что интересы Пастернака и его почитателей (что касается последних – достижимые: дать максимальную массу внятно изложенных фактов: что касается первого, Пастернака, с его «дайте мне проявиться», то адресовался он скорее всего не к гению сына) здесь второстепенны. Впрочем, по большому счету дела Е.Б. Пастернака могут быть мельче Борисовых, Пастернака же (и оба они быть Пастернаками никого не просили – сами ими стали, родились такими), а вот жизни их, страсти – равноценны. Потому что никто не изобрел ничего нового. Всех впускают в жизнь с пустыми руками и ничего не положат под конец. Ничего и набрать никакими трудами не удастся.

«Приехав к папе в следующее воскресенье, уже после публикации второго Бориного письма… »

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 541.

По тексту вроде бы выходит, что «папа» и «Боря» – не одно и то же лицо? Дети приехали к папе, а в это время какой-то Боря уже написал свое второе письмо… Если бы дети приехали к папе после публикации второго ЕГО письма, это было бы другое дело, но этим детям надо как можно чаще повторять, что Пастернак для них – «Боря». Если же называть его просто Борей, не чередуя с «папой», то вне контекста кто-нибудь может подумать, что этот «Боря», к которому, например, они приехали, – это просто какой-то приятель молодых Пастернаков, ровесник их, просто Боря (хотя в их возрасте, за тридцать, уже и собственных друзей перед посторонними – читателями – можно называть по имени-отчеству). Но про Пастернака в самых широчайших кругах распространяется, что он – «папочка», «Боря». Даже в детском саду дети воспитательницы знают, что маму домашним именем звать нельзя.

Очевидно, что в нейтральной ситуации, когда Ивинской надо было что-то сказать или что-то спросить про Пастернака, она называла его не «Борей» и, уж конечно, не «клас-сюшей», а просто-напросто Борисом Леонидовичем, как принято это в русском обиходе среди приличных людей.

Семидесятилетнего старика и в деревнях зовут по имени-отчеству, даже если молодым мужиком он пробегал Сергунькой, а зрелым – стал Серегой, а старшему в доме скажут: «Здорово, Сергей Иванович».

Другое дело с вечными юношами. Лев Толстой до старости скакал верхом, и глаза его по-молодому блестели, за девками, правда, бегать перестал – ну и не был «Левочкой» никому, кроме жены, может, для свояченицы еще, брата, тетки и пр., – «Левочкой» престарелого отца в его кругу назвать бы было немыслимо. Кругами от Толстых пастер-наковское семейство разошлось недалеко. Еще у Леонида Осиповича толстовство ростовско-левинского лубка считалось переданным из рук в руки, Борис Леонидович полагал себя вправе этим толстовством родителей попрекать, как все наследники по прямой считают себя вправе критиковать родовые привилегии и проклятья. Отца Борис Леонидович звал восторженно «золотым» и «дорогим» папой, но до «Ленечки» не доходило и не дошло бы никогда. Что делать – изысканность во вкусах сходит на нет.

А может, этого «Борю» прививала сыну Евгения Владимировна, которая брошенных детей по нищенствующим остаткам писательских семей насмотрелась и отшлифовывала все реальные и искусственно созданные интимности между собой с сыном – и могущим уйти далеко и навсегда бывшим «Борей»?

Когда сын называет отца именем, которым его зовут жена и любовница, в этом есть что-то неопрятное. Возможно, в доме у них (я скажу «безвкусное», а кто-то – «предка „Борей“ звать – это круто») так и принято, но нормы приличия требуют, чтобы на люди выходили приодетыми в соответствии с культурной традицией. А не так, как дома, как бы ни было удобно и вольготно в трусах и в майке. Ивин-ская ладно – и он написал, какой у нее был халат, и она его уж – «Борей». Форма эксгибиционизма, когда на людях рассказать или еще раз вспомнить – и становится приятно. Таким приблизительно ароматом веет от слова «Боричка» – по отношению к отцу от слишком любящего сына.

«А. Мень: „Написано литературно, но серовато, безлично, совсем не „пахнет воспоминаниями“. Это и понятно. Ведь здесь – игра, а, видно, автор – плохой артист (вообще-то противно, когда она пишет „Боря“!). Нелепость какая-то!“»

МАСЛЕННИКОВА З.А. Борис Пастернак. Встречи. Стр. 328.

«…папа ужинал позже… Когда папочка ел свой холодный ужин… Боря говорил о своем разочаровании в Кальдероне».

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 550.

Разглагольствующего о Кальдероне с Шекспиром Борю с трудом размещаешь в голове на правильное место. Софья Андреевна тоже пишет своей многолетней корреспондентке, родной сестре Татьяне Кузьминской: «Левочка много работает, переводит Евангелие». Ученая всего лишь немками-гувернантками, дама с отработанным вкусом, Софья Андреевна знает, что даже сестре назвав мужа Левочкой, она получает инструмент для выражения своего недовольства и максимально допустимой нелояльности. Это акт доверия к сестре: она не выдаст, что московской даме графине Толстой самозабвенные евангельские штудии кажутся нелепой экстравагантностью. Но вот пуститься в пересказ взглядов Толстого на что бы то ни было не бытовое с представлением говоруна как «Левочку» посторонним – это уж было бы оскорблением. За что жене оскорблять мужа?

Текст от публикатора переписки Пастернака с родителями и сестрами. «Удовлетворяя Борину просьбу, Евгению Владимировну отправили в санаторий <>, а Женечка остался с бабушкой и дедушкой у Жозефины в Мюнхене».

БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 321. Если не знать, чей это текст, и попытаться определить, кто его автор, то задача для свежего человека покажется неразрешимой. Кто это мог писать, называть Бориса Пастернака «Борей»? Его родители? Но они не звали невестку так важно – Евгенией Владимировной, они звали ее по-родственному и по-простому «Женей». Жененок? Да, он себя зовет «Женечкой», отца своего – «Борей», «Борич-кой», по-разному, это режет слух, но это он счел «академическим тоном» (или все-таки считать его издание беллетристикой? – хотя в выходных данных написано коммент. и подгот. текста Е.Б. и Е.В. Пастернаков, – получается, что труд все-таки научен). Но тут же рядом привычную «мамочку», для контраста, называет «Евгенией Владимировной» – воистину все в его руках.

Готовя текст, составители не могли не поставить перед собой хоть на минуту проблему: оставить скандального «папочку» или нет? На него не могли не обратить внимание самые лояльные друзья и нанятые корректные профессионалы. Безусловно, «папочка» придает тексту неповторимый аромат мемориальности, дает автору (одному, не двум, – очевидно, второму «папочкой» субъекта монографии называть не приходилось) уникальные преимущества перед любым другим пастернаковедом, любой степени близости и знакомства с живым или мертвым. Кроме того, принятое решение об использовании вероятно реального (кто знает, как еще они его там только не называли) имени (в действительности – домашнего прозвища) дает возможность автору удовлетворить уже совершенно интимные, самые сущностные и не подлежащие ничьему суду (нашему он, правда, опубликовав, отдал) потребности. Он в той степени, в какой материальна книга, материализует возможность нового контакта с отцом – и видно, как он не отдаст никому своего права называть его «папочкой». Называет, в сотый раз замечу, не наедине с собой или со своими детьми. Называет при нас.

«Существованья ткань сквозная», указатель имен. Страница, посвященная всевозможным Пастернакам, например: «Пастернак Аленушка», «Пастернак Елена Владимировна (Вальтер…) (жена Е.Б. Пастернака)», «Пастернак Зинаида Николаевна – см. Нейгауз З.Н.». В книге, посвященной Борису Пастернаку, она должна быть одной из самых главных «Пастернак». Каким образом и когда она была «Нейгауз» – это зависит от подробности изложения, но она при Пастернаке – Пастернак.

В именном указателе сборника «Вспоминая Нейгауза» про Пастернак Зинаиду Николаевну написано так: «…мать С.Г. Нейгауза». Это – тоже титул…

Будем дальше знакомиться с собранием сочинений.

Уровень читателя, которого Евгению Борисовичу послал Бог, ему известен, но он не ропщет… «…я нашел немецкую рецензию, в общем положительную, но с жалобами на то, что после работ Джеймса Джойса, Фолкнера, Хемингуэя и Музиля роман кажется совершенно устаревшим».

ПАСТЕРНАК БЛ. Полн. собр. соч. Т. 10. Стр. 300. Ну, Джойс или там Пруст – наверное, люди слышали, а вот уже что такое Музиль, конечно, надо бы народу объяснить. К фамилии «Музиль» имеется сноска. Между тем Музиль выходил в Советском Союзе в 1984 году тиражом 50 тысяч экземпляров. Тираж полного («полного») собрания сочинений Пастернака – 5 тысяч. Полные собрания сочинений – это не томик стихов: покупают люди не случайные (и даже собиратель полных собраний – он для комплекта подберет и статусную зарубежную прозу). Покупатели собрания сочинений Пастернака покрывают число прочитавших Музиля. Но даются объяснения только того, до чего они, по всей вероятности, не доросли.

Составитель собрания сочинений берет на себя благородную миссию повышения общего культурного уровня читателей. Можно было бы таких задач перед собой и не ставить, ведь те, кто добрался до чтения девятого тома, прочли и стишки, и знаменитый любовный роман, и взялись наконец за переписку – скорее всего люди все-таки хоть сколько-нибудь образованные, для штудирования переписок надо иметь довольно основательную привычку к чтению и, как следствие, некоторое уже знакомство с популярными культурными мифологемами.

Уж не думают ли эти просвещенные читатели, что культурных аллюзий сам Евгений Борисович не улавливает? Ну уж нет, этого допустить совсем невозможно. Там, где видит он, он важно дает сноски. «Евангельское подставленье левой щеки в дополнение к правой есть не…» (ПАСТЕРНАК Б.Л. Полн. собр. соч. Т. 9. Стр. 650). Сразу же – для неучей – ПРИМЕЧАНИЕ номер два: «Вы слышали, что сказано: „око за око, и зуб за зуб“. А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую» (Евангелие от Матфея. 5:39). Так что теперь тому, кто недоуменно хлопал глазами: что это за евангельские подставленья – все становится ясно. Читаем дальше.

Поучения для желающих за счет Пастернака обогатить свое образование, теологическое или светское, часты, но не регулярны. Регулярности и какой-либо системы в ПСС, увы, не наблюдается. Находится место, например, для цитирования статьи о Суинберне, некоторым образом связанной с идеей Пастернака, – но не настолько, чтобы восклицать о поразительном совпадении и быть вынужденным цитировать других исследователей. Пастернак: «Некоторые части перевода <> дают представление о несущемся ритмическом напоре Суинберна и для тех, кто не знает его в оригинале». Примечание: «Ср. слова историка английской литературы М. Гутнера о стремительности „звучания“ стихов Суинберна: „Его поэзия сближается с музыкой, потому что иногда представляет собой безостановочное течение аллитераций, перекликающихся друг с другом звуков – звуков без образов и красок. Антологий новой английской поэзии, Л, 1937. Стр. 432“.

ПАСТЕРНАК Б.Л. Полн. собр. соч. Т. 9. Стр. 756, 757. Мы не ограничены объемом, поэтому можем себе позволить перепечатывать г-на Гутнера целиком, но ведь Пастернака-то выкидывали, ПАСТЕРНАКА из его собственного полного собрания сочинений! – и вот взамен публиковали пассажи отдаленного сходства.

Если публикаторам переписки Пастернака неизвестен адресат письма, кто таков, то они просто ничего о нем и не пишут. Например, почему Пастернак кому-то написал, что было раньше или после письма, – просто нет комментариев и все. Справочный аппарат – как в отрывном календаре, для той же аудитории.

Sans scrupule переводится «без подробностей». Очевидно, потому, что scrupule – это деталь, мелочь, а точнее, просто фармацевтический термин «скрупул», а sans – это «без». В то время как выражение sans scrupule значит только одно: без излишней щепетильности, без стеснения, смысл «подробностей» здесь – и Пастернак именно это имел в виду, откровенно (в больших подробностях), открыто изъявляя свои надежды на то, что Евгению Владимировну, приглашенную в гости в Германию, будут принимать и обслуживать, как принцессу. Кто не ездил к родным в гости, даже и с сыном? Их родным племянником и внуком? Молодая, довольно-таки здоровая женщина с четырехлетним сыном разве требует при приезде таких трепетных приготовлений?

Описав подробно все услуги, которые надо будет оказать Евгении Владимировне, все овсянки, всех человеков и пр., которые дадут ей возможность отдохнуть от сына Женечки, Пастернак, вполне корректно употребив французское выражение, заключает: я имею наглость обратиться «sans scru-pule», а Жененок уже услужливо, как недоросль Петруша в «Капитанской дочке», подсовывает нам удобный для себя – ну до него ли нам в первом полном собрании сочинений Пастернака! – перевод: не пускаясь в подробности от излишней деликатности. В непрофессиональном переводе смысл заменен на прямо противоположный.

«Теперь о деле… К вам моего повесу… гм… „держать в ешо-выхрукавицах“… Что такое ежовы рукавиц? Это должно быть русска поговорк… Что такое держать в ешовыхрукавицах? – повторил он, обращаясь ко мне. – Это значит, – отвечал я ему с видом как можно более невинным, – обходиться ласково, не слишком строго, давать побольше воли, держать в ежовых рукавицах. – Гм… понимаю… „и не давать ему воли“… нет, видно ешовы рукавиц значит не то».

ПУШКИН А.С. Капитанская дочка.

Ляпы в переводах, как и всякие другие, отобраны без системы, просто попадались на глаза – именно потому, что я не хочу заниматься дилетантским исследованием.

«Писавшиеся на иностранных языках письма даются в переводе, который главным образом выполнен Е.Б. Пастернаком». Далее, через два абзаца, для тех, кто не понял: «Письма, полностью написанные на иностранных языках, даются в русских переводах».

ПАСТЕРНАК БЛ. Полн. собр. соч. Т. 5. Стр. 9, 10 (вступление к тому 5, ко всей переписке).

Для чего тогда герои у Толстого изъясняются по-французски, почему граф не шпарит по-русски сразу? Он знает, как создать атмосферу, и если он на равных, с правом судить описывает героев, говорящих по-французски, то он приводит их речь так, как говорится она ими. Уважение к виртуальным креатурам. А к Борису нашему Леонидовичу? Для того читатель и покупает ПОЛНОЕ собрание сочинений, а не бульварное издание – он хочет, чтобы ему дали подлинник.

Если уж нельзя избежать, чтобы письма приводились в переводе, а оригинал бы нам не показывали, – положим, мы готовы терпеть, но тут же видим, что правило это печальное вдруг, ради уважения к какому-то другому писателю, нарушается, то я все-таки бы предпочла, чтобы без перевода вышел Рильке – не Пастернак. «Полное это собрание сочинений» – Пастернака, а не Рильке, поэтому Рильке пусть уж будет опубликован для информации, в переводе, без оригинала – и пусть дождется СВОЕГО часа, когда благодарные потомки и почитатели опубликуют его переписку в оригинале. Нет. Письмо Рильке (ПАСТЕРНАК Б.Л. Полн. собр. соч. Т. 7. Стр. 710—711) с полным почтением приведено в оригинале полностью, далее дан перевод.

Раскройте любое профессиональное собрание сочинений или публикации переписки: письма титульного персонажа приводятся в оригинале, перевод – мелким шрифтом.

Ведь это не собрание ПЕРЕВОДОВ уважаемых (не поименованных, названных словом «по-большей-части») переводчиков.

Вот письмо, написанное Б. Пастернаком одному французу по-французски. Поскольку г-н Пастернак в своем полном собрании сочинений не удостаивается публикации написанных им писем, вместо которых с почетом публикуются чьи-то переводы, данное письмо также идет в переводе. Замечательно. Через пару абзацев после начала письма следуют две фразы, написанные латиницей, на иностранном языке. На… французском. К этим фразам идет сноска. Две сноски: одна звездочкой (перевод двух фраз внизу страницы), вторая – номером – объяснение в конце письма, что это за фразы. Оказывается, цитаты французского автора, написанные в оригинале по-французски. Что сие значит? Что читатель не должен обольщаться, что такой гладкий правильный французский язык – это не дубовый доморощенный Пас-тернаковский? Во-первых, читатель и сам бы мог оценить, если б ему предоставили пастернаковский текст, и к нему, французскому, были бы весьма уместны комментарии, объясняющие, как и положено, что за отрывки цитируются.

«Евгений Борисович: Я как-то приспособился переводить целые тексты, сохраняя близкий ему note 18Note18
  Борису Пастернаку


[Закрыть] стиль и лаконизм русского языка».

«Елена Владимировна: Это сложно, потому что по-немецки, по-английски он писал по-другому, а в книге это должно быть похоже на пастернаковский язык».

http://www.gzt.ru/culture/2004/03/16/012143.html

А во-вторых, если кому-то в полном собрании сочинений захочется прочитать текст не похожий – а подлинный? Могут ведь найтись такие привереды?

«Полное собрание сочинений Бориса Пастернака». Том 6 – стихотворные переводы. (Предыдущий том – рецензии и предисловия, следующий – уже письма.) Переводов – стихотворных (он делал и прозаические?) – на один том, страниц в 600. Рядом у меня на полке стоит пятитомник – «Собрание переводов Пастернака». Ну, это объяснено: остальные переводы – на CD. Респектабельности не прибавляет, но все-таки на задворки выброшены не оригинальные тексты Пастернака.

Не бог весть как важно для восприятия Пастернака его письмо на ломаном английском (Берлину) – но другого Пастернака для нас ни у кого нет, а сына единственное о чем просили – дать проявиться. Он же жонглирует способностью к воспроизведению фамильной интонации.

Жененок считал за собой право судить о мировой литературе на основании своей крови. Что Илюша Толстой знал о Льве Толстом? Что, если бы он вырос смиренным, как Жененок, исследователем его творчества?

«Е.Б.: „…говорить о своем отце как о гениальном поэте несколько неловко“».

www.gzt.ru/culture/2004/03/16/012143.html Наоборот – смешно подразумевать саму возможность этой неловкости.

В академическом издании им отводили слишком незначительную роль: «мало места». В их семейном издании не то что их слишком много – это их дом, частная собственность, они имеют полное право занимать все комнаты, но не претендовать на то, что это «взрослое» полное собрание сочинений. Наверное, в фамильный особняк надо было впустить профессионалов, не боясь, что они что-то растащат.

В фантастическом томе «Воспоминания» основная масса комментариев – о персоналиях. Очевидно, минимум, на который мог бы рассчитывать читатель, тем более что один из составителей, Е.В. Пастернак, дипломированный филолог, что справки будут стандартизированы: хотя бы для всех – года жизни, (если неизвестно – отметить, чтобы не спросили строго), кто таков, если человек упоминается повторно – сделать соответствующую сноску. Ну и так далее. Содержание справки – исходя из контекста их упоминания в собрании сочинений. И наверное, они все-таки не должны быть смешными или нелепыми.

Елена Ефимовна Тагер и на стр. 796, и на 808 (скорее всего и еще где-нибудь пару раз), с датами жизни, и что она – «искусствовед». Елена Цезаревна Чуковская – без даты рождения, «кандидат химических наук». У некоторых дам даты рождения тоже не указаны, это понятно, но вот беда: у некоторых, таких же здравствующих и таких же дам, – указаны. Баронесса Мария Игнатьевна Будберг – «друг Горького», «переводчица». Ираклий Андроников – неизвестно кто. Николай Любимов – слава Богу, тоже переводчик. Даже упоминаются его труды: «"Дон Кихот", „Декамерон“ Боккаччо, „Гаргантюа и Пантагрюэль“, др.». «Др.» – это семь томов Пруста.

Про писателя Евгения Замятина нам сообщают только то, что он – это тот, кто, написав письмо на имя Сталина, смог эмигрировать (а уж чем в эмиграции занимался – бог весть), про Эммануила Манделя – слава Богу, большой список основных книг.

Е.Б. Пастернак ценит свои жизненные достижения – он кандидат технических наук – и уважительно внимателен к тем, чей кропотливый честный труд в близкой ему сфере был соответственно вознагражден.

Доброжелательные критики назвали бы это трогательной слабостью, но я доброжелательна только к Борису Пастернаку, и в комментариях его первого полного собрания сочинений мне кажутся неуместными педантичные упоминания об ученых степенях фигурантов комментариев, вне зависимости от того, имеет ли это какое-то значение для характеристики персонажа либо ситуации или нет. Вот примечания: «Мария Александровна Крашенинникова (1926—2003) – кандидат медицинских наук. Ирина Александровна Гулидова – биолог, кандидат наук».

ПАСТЕРНАК Б.Л. Полн. собр. соч. Т. 11. Стр. 814.

О чем это? О ситуации какой-то болезни Пастернака? Все медики и биологи. Вот сам комментируемый текст: «В начале февраля 1947 года Борис Леонидович позвонил в библиотеку и пригласил нас к М. В. Юдиной слушать чтение начала романа. Катя не могла или не захотела пойти, поэтому отправились втроем: ее младшая сестра Маша, наша приятельница Ирина Гулидова и я».

Там же. Т. 11. Стр. 540.

Какое значение для этого эпизода или для биографии Пастернака имеет тот факт, что Маша и Ирина выросли до кандидатов наук? В 1947 году они вряд ли уже обладали этим почетным званием, в силу возраста. Если бы их судьбы имели продолжение, важное для Пастернака или как всеобщее достояние: например, одна бы стала космо-навткой (как не написать о таком!), а другая вышла замуж за сына Пастернака (или за него самого) – тогда другое дело. В контексте воспоминаний Елены Берковской о Пастернаке могло быть интересно, например, то, стали ли Маша и Ира не кандидатами химических наук, а «балеринами» (помните: «покушались кругом и на Борю?»), своим поклонением Пастернаку отравляющими жизнь Зинаиды Николаевны. Если нет, то не о чем говорить (на страницах данного издания, естественно), – здесь тогда интересно только то, кем они доводились более близким людям из окружения Пастернака, кем были в тот период, когда общались с ним.

Катя Крашенинникова, которая принимала у Пастернака предсмертную исповедь для передачи священнику – она «кандидат химических наук»?

Пастернак находится в гостях у Чуковского, в обеденное время звать его домой приходит от Зинаиды Николаевны гонец: «… к нам робко приблизилась маленькая, миленькая, кудрявенькая, голубоглазенькая Люся П.».

ЧУКОВСКАЯЛ.К. Отрывки из дневника// ПАСТЕРНАК БЛ. Полн. собр. соч. Т. 11. Стр. 422. Кто такая? Тон Чуковской на что-то намекает. К имени есть примечание. Смотрим: имя и одно-единственное слово-определение – «художница». Все. И что нам такое примечание разъясняет? Какое нам дело до того, художницей эта «маленькая, миленькая» и пр. была или певицей? Что это объясняет? Круг знакомств Пастернака? Ну понятно, что он не только с доярками и ткачихами дружил. Известная какая-то художница, о которой нам не надо пространные примечания читать? Нет, просто так – художница и все. Иногда сообщают какие-то сведения одним словом – домработница, подруга, соседка, – это объясняет хотя бы приблизительный характер взаимоотношений; «художница» – не объясняет ничего. Судя по всему, Чуковская уже тогда знала, что ЛЮСЯ П. была наперсницей и подругой Ольги Ивинской – и вот втерлась в доверие и к Зинаиде Николаевне. Зинаиду Николаевну Чуковская терпеть не могла (за то, что та Ахматову «пропахшей нафталином» считала, что огород поливала и ничем, судя по всему, от такого же занятия Пастернака не отвращала, в пользу сочинения стихов, что была грубо и примитивно настроена просоветски), но миленький и маленький Фальстаф в юбке ее тоже возмущал. Кратко можно описать и эту ситуацию – единственную имеющую значение для комментирования данного текста.

В одном интервью Е.Б. дает доходчивое объяснение, чем академическое издание (которого заслужил Б.Л.) отличается от их семейного, уютного, как домашнее варенье, и только с чуточкой претензий – комментарии должны быть объемнее основного текста. Как все просто…

30 мая 2006 года, в день памяти Бориса Пастернака, на радио «Орфей» состоялась передача – концерт из произведений его любимых композиторов: Скрябина (реставрированные записи в исполнении самого композитора), Шопена, Брамса вперемежку с пастернаковскими стихами и прозой. Редактор обратилась к сыну поэта, чтобы проконсультироваться, кто бы из артистов, по его мнению, мог бы прочитать произведения его отца. «Ответ был неожиданным: „Вы не возражаете, если читать буду я сам?“». Редактор не возражала, Евгений Борисович читал громко, старательно, не копируя известных чтецов и ничего не добавляя текстам, что-то у них отнимая своим частным обывательским восприятием, тщательно доносимым им до публики.

«Куда опасней для репутации Пастернака его письма к сыну – нужно немалое мужество, чтобы опубликовать (в книге „Существованья ткань сквозная“) эту переписку» (БЫКОВ Д.Л. Борис Пастернак. Стр. 700). (Сразу скажем, что в Полном (!) собрании сочинений, которое вроде бы категориями мужество – не мужество составителя не должно оперировать, письмо, о котором идет речь – «обидное» для получателя, – отсутствует.)

Быков до такой степени под гипнозом Евгения Борисовича, что ему кажется, что опубликование таких писем – это минус именно Пастернаку. Как же так – он был холоден к сыну, к идеальному первенцу, к требовательному, унылому, назойливому сыну. Жененок, не помня зла, даже заступается за отца, придумывает оправдания злодею.

Придумывает Пастернаку оправдания и Дмитрий Быков: «Легче всего сказать, что у Пастернака в этот момент сердце рвется, что он принуждает себя (он еле сдерживает себя) быть жестким, чтобы исцелить любимого первенца (он хочет и для себя пожить – дожить, – не все же о первенце) – но и прочие его письма к сыну 1952—1954 годов дышат тем же холодом. В них заметна полная поглощенность работой (имеет право) и нежелание отвлекаться на чужие проблемы, а однажды он прямо проговорился, что неприятности сына отвлекли бы его (он знает характер и масштаб сыновних неприятностей и ответственность, с какой к разрешению их надо подходить). Стихи, присланные Евгением для отзыва, Пастернак разбирает брюзгливо» (но на многих страницах – отписок не примут) (Там же. Стр. 702). У Евгения не искренняя, простодушная жалоба к отцу, на которую тот, может быть, и откликнулся бы, рыдал же он над раздавленными собаками у Ивинской, а привычный расчет на проценты с отцовского чувства вины. Расчет холодный и бездушный, не допускающий неустоек. И действительно, через неделю вдогонку за «на чорта мне кровь» полетит привычное покаяние: «Дорогой Женечка! Боюсь, как бы предыдущее мое письмо не огорчило бы тебя своим мнимым холодом и кажущейся сухостью. Это не так, не печалься. Но мне неимоверно много надо еще сделать при небольшом, вероятно, сроке жизни, оставшемся мне».

ПАСТЕРНАК БЛ. Полн. собр. соч. Т. 10. Стр. 14. Женечка простит – и пошлет папе свои стихи: для подробного отзыва.

Комментариями, выбором писем для публикации решались задачи объяснить Пастернака изнутри, психологически, биографически – но в рамках одной, строго заданной концепции…

… И «на чорта мне кровь твоя или моя», выходит, Пастернак вроде как не писал. Если вы, уважаемый читатель, в споре с кем-то по давней привычке откроете томик писем в полном собрании сочинений – вам правоты своей доказать не удастся. Напрасно вы будете ссылаться на декларацию составителей: «…Издание <> главным образомрассчитано на то, чтобы дать полный текст Пастернака в том состоянии, в каком он его оставил, когда в 1960 году его не стало» ( www.gzt.ru/culture/2004/03/16/012143.html ).