Текст книги "Послушник и школяр, наставник и магистр: средневековая педагогика в лицах и текстах"
Автор книги: Т. Матулис
Жанр:
Религия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц)
Вступление. <…> (IV). Наконец, что смягчит неудовольствие против меня людей, похваляющихся Божественным даром и самонадеянно усвояющих себе способность разуметь и объяснять Писание без таких правил, какие здесь будут преподаны, и потому готовых почитать труд мой излишним, – я могу и должен сказать этим людям, что хотя они имеют право восхищаться великим даром Божиим, но не должны забывать, что они, по крайней мере, азбуке научились не от Бога, а от людей, и, учась ей, нисколько не думали, что поступают худо, не подражая примеру Антония Великого, египетского инока, о коем рассказывают, будто он вовсе без науки, по одной наслышке, знал все Писание на память и при помощи одного здравого размышления совершенно разумел оное… (V)… каждый из нас от самого детства научился своему природному языку через постоянную привычку слышать оный от других, – научился и еще какому-либо языку, например греческому, еврейскому или также понаслышке, или при помощи известного наставника, – не Бога, а просто человека. Спрашиваю: зачем мы поступили и поступаем таким образом? Почему, имея в виду, что Апостолы, по сошествии Святого Духа, в одно мгновение, не учась, заговорили48 языками всех народов, давно не начнем советовать всем братиям, чтобы они не учили детей своих ни своему, ни чужому языку, – в ожидании чуда? А с кем не последует того же чудесного события, какое было с Апостолами, тот вследствие сего пусть не почитает себя полным христианином, или, по крайней мере, должен сомневаться в получении Святого Духа!.. Не думаю, чтобы кто-либо согласился с сими мыслями. Пусть же каждый без гордости учится у человека тому, чему должно учиться от людей; равным образом и наставляющий других пусть без гордости и зависти преподает то, что сам приобрел. Не станем искушать Того, в Кого мы уверовали, дабы лукавый не обольстил нас своею хитростью и злобою до такой степени, что мы не захотим ходить и в храмы Божий даже для слушания и изучения самого Евангелия, не захотим читать Священный кодекс, не захотим внимать чтущему или проповедующему доброму человеку в напрасном ожидании, что вот восхитят нас до третьего неба49… и что там услышим мы неизреченные глаголы50, их же не есть человеку глаголати, или увидим Господа Иисуса, и будем слушать Евангелие лучше от Него самого, нежели от человека. (VI) Будем, говорю, остерегаться сих чрез меру надменных мыслей, как весьма опасных искушений. …Нет сомнения, что и всякий способ научения мог и может свершаться через ангела; но в таком случае участь человечества была бы весьма низка, если бы Бог не благоволил сообщать людям слова Своего через людей же. Каким образом оправдалось бы изречение Писания: «храм Божий свят; а этот храм – вы» (1 Кор. 3, 17), если бы Господь не открывал воли своей из сего храма, а все, нужное для научения человека, сообщал бы с неба и чрез ангела? Самая любовь, связующая людей союзом единства, не имела бы ближайшего средства к теснейшему соединению и, так сказать, взаимному переливанию и срастворению душ, если бы люди ничему не научились от людей же.
Книга 1. (XXV)… плоть противоборствует духу также не по ненависти, а по несчастной привычке, которая, будучи занята от родителей вместе с бытием, обращается потом через повторение в натуру. <…>
(XLI)… вера, надежда и любовь составляют основание как всякого истинного знания вообще, так в особенности науки изъяснения Священного Писания. <…>
Книга 2. (IX)… для уразумения воли Божией (в Писании. – В.Б.), предписывающей, чего мы должны желать и чего удаляться, прежде всего нужно иметь страх Божий (Ис. 11, 3). Сей страх необходимо возбуждает в нас мысли о нашей смертности и самой смерти; смиряя плоть нашу, он пригвождает как бы к древу крестному всякое кичение гордости нашей. Потом должно соделаться кроткими посредством духа благочестия, не противоречить Божественному Писанию, понятно ли оно, когда обличает наши пороки, или (в других случаях) непонятно – так, что нам казалось бы, будто мы сами можем лучше рассуждать и лучше преподать правила. Должно думать и верить всегда, что все, заключающееся в Писании, хотя иногда темное для нас, лучше и вернее всех мудрований наших.
(X) За сими двумя степенями – Страха Божия и Благочестия – следует третья, именно степень знания, о которой я предположил говорить особенно. Ибо сей-то степени и должен домогаться всякий, изучающий Писание, ничего так не ища в нем, как следующих двух Заповедей: должно любить Бога для Бога и ближнего также для Бога; должно любить Бога всем сердцем, всею душою, всем разумением, а ближнего – как самого себя, т. е. чтобы всецелая любовь к ближнему, равно как и к себе самим, относилась потом к Богу. …Всякий, обращаясь к Писанию по необходимости прежде всего, по указанию его находит в себе привязанность к настоящему миру, т. е. к временным благам его, а вместе с сим видит себя далеким от той любви к Богу и ближнему, которой требует Слово Божие. После того дух Страха, напоминающий о суде Божием, и дух Благочестия, побуждающий верить и повиноваться учению Писания, заставляют человека плакать о самом себе. Ибо спасительный дух ведения естественно располагает к скорбным чувствам, а не к тщеславию. Но, чтобы не быть жертвою отчаяния, человек в сие время посредством неусыпных молитв испрашивает себе утешение в Божественной помощи и поставляется на четвертой степени, которая есть степень Силы или крепости, где алчет и жаждет праведности. В сем расположении сердца человек оставляет всякое смертоносное наслаждение преходящими благами: отвратив от них взор свой, он обращается к любви вечных благ, т. е. неизменяемого единства в Троице.
(XI) Как скоро он, по возможности, узрит сию Троицу, как бы в некоей дали лучезарно сияющую, и вместе [70]70
с тем
[Закрыть]почувствует, что по слабости своего зрения он не может объять оного света, то старается очистить душу свою, недовольную на себя за желание недостойных предметов и еще мятущуюся нечистыми помыслами, и действительно очищает ее на пятой степени, то есть в Совете милосердия. Здесь он уже со всем усердием упражняет себя в любви к ближнему и совершенствуется в ней. Далее – полный надежды и крепкий силами, достигнув того, что бывает в состоянии любить своего врага, он восходит на шестую степень – чистоты сердца, где очищает у себя самое внутреннее око, способное видеть Бога столько, сколько могут видеть Его все, по возможности умирающие миру сему51. Ибо Бога потолику можно видеть, поколику мы умираем миру, и потолику нельзя видеть, поколику живем для мира. Таким образом, по мере удаления от мира, видение света вечного начинает казаться более знакомым, и не только удобосносным, но и приятным, хотя сей свет видим бывает все еще только гадательно и как бы сквозь тусклое стекло, ибо человек вообще ходит здесь более в вере, нежели в видении, поелику мы пришельцы в сей жизни, и жительство наше – на небесах (Фил. 3, 20). Ищущий мудрости на шестой степени так очищает око сердца своего, что не предпочитает истине и даже не равняет с нею самого ближнего своего, а следовательно, не равняет и себя самого, поелику не равняет того, кого любит как самого себя. В сем состоянии человека можно почитать уже святым, если он столько добр и чист по сердцу своему, что не уклоняется от истины – ни из человекоугодия, ни из желания избегать невыгод настоящей жизни. И такой только сын Церкви достигает Мудрости, которая составляет седьмую, и последнюю, степень и которою он наслаждается в тишине и мире. Таким образом, начало мудрости есть страх Господень, потому что достигают мудрости не иначе, как начиная с сего страха и проходя через все прочие степени.
(XII) Но обратимся к третьей степени, ибо мы о ней предположили здесь особенно рассуждать и говорить… первое правило в сем святом деле (изучении Писания. – В.Б.)… предварительно узнать сии книги, если еще не разумением, по крайней мере, памятью – затвердив их через чтение… Потом надобно со всем тщанием и ревностию углубляться в познание того, о чем ясно говорят они… все, относящееся к вере и нравам… слово Божие предлагает ясным образом. Наконец, ознакомившись сколько-нибудь теснее с самим языком Божественного Писания, должно приступить к открытию и рассмотрению того, что в нем темно, – объясняя невразумительные выражения вразумительными, неизвестные мысли – известными. В сем отношении очень много помогает память, недостаток которой никак не могут заменить представленные здесь правилах..>
(XV) Всякое сочинение бывает непонятно от двух причин: или от совершенной неизвестности некоторых слов, или от обоюдности значения их…
(XVI) Знание языков есть лучшее средство к уразумению неизвестных, хотя и собственных слов. Людям, знающим язык латинский, для которых и решился я писать сии правила, кроме собственного языка, нужно для большего уразумения Божественного Писания знать еще два других языка – еврейский и греческий: это для того, чтобы в случае какого-либо сомнения при столь различных между собою латинских переводах всякий мог сам прибегать к подлинникам. <…>
(XVII)… одно простое сличение многих переводов легко помогает объяснить многие темные места Писания. <…>
(XXIII) Если в Писании останавливают читателя какие-либо переносные, неизвестные ему знаки, то для уразумения их нужно знание частью языков, а частью самих предметов, ими означаемых…
(XXIV) Если мы не знаем свойства самих предметов, на пример известных животных, камней, трав и других вещей, употребляемых в Священном Писании по какому-либо сходству их с предметами высшими и духовными, – то от сего по необходимости бывают для нас темными и все те фигуральные речения Писания, в которых о них упоминается. Но как, напротив (скажем, для примера), делается для нас ясною мысль Спасителя, повелевающего нам быть мудрыми, подобно змеям (Мат. 19, 16): когда мы знаем о змие, что он для сохранения головы своей уступает нападающим на него все тело свое, или, пользуясь теснотою своей пещеры, сбрасывает с себя прежнюю кожу свою и таким образом получает новые силы! Сие повеление Господа явно означает то, что мы должны, во-первых, для сохранения главы нашей, которая есть Христос, предавать на жертву врагам тело свое, не щадить его, если сохранение сего тела ведет нас к удалению от Бога и, так сказать, убивает в нас веру христианскую, во-вторых, подражая мудрости змия в последнем отношении, должны совлекать, по слову Апостола, ветхого человека и облекаться в нового (Еф. 4, 24), то есть посредством тесноты и скорбей, как учит сам Господь. "Внидите, – говорит он, – тесными вратами" (Мат. 7, 13). Таким образом, как полезно знать свойства змия для уразумения многих несобственных речений Писания, в которых о нем упоминается, так, напротив, неизвестность свойств некоторых других животных, приводимых Писанием по некоторому сходству их с предметами высшими, очень часто затрудняет читателя. Нужно также знать свойства камней, трав и вообще растений. Знание, например, карбункула, светящегося во тьме, способствует разъяснению темных мест Писания, в которых о нем для какого-либо подобия упоминается, а незнание берилла и алмаза немало иногда препятствует разумению читателя. Под именем оливковой ветви, принесенной голубицею в ковчег (Быт. 8, 11), мы обыкновенно разумеем постоянный мир не по чему другому, как по известности, что оливковое масло при надлежащей бережливости не скоро портится, а самое дерево постоянно зелено. Многие, не зная иссопа, какую силу имеет он очищать легкие или, как сказывают, проникать сквозь самые камни своими корнями, и смотря на одно то, что он трава малая и низкая, не могут понять, почему сказано: "Окропи меня иссопом, и буду чист" (Пс. 50, 9). <…>
(XXV) Темнота многих несобственных и таинственных мест Писания часто зависит еще от незнания значения чисел, в нем упоминаемых. Ум испытующий не может быть равнодушным, не зная того, почему Моисей, Илия и Сам Господь постились 40 дней52. Сие столь знаменательное действие не иначе может быть понято и разрешено, как через рассмотрение и познание свойств сорокового числа. Десятеричное число, взятое четырежды, выражает познание всех вещей во времени; ибо четверичным числом определяется течение всякого времени – суточное и годовое: потому что первое состоит, как известно, из часов утренних, полуденных, вечерних и ночных; а второе – из месяцев весенних, летних, осенних и зимних. Посему для вечности, в которой желаем жить, мы, еще живя во времени, должны произвольно воздерживаться от пристрастия ко всему временному и таким образом поститься; хотя течение времени само по себе уже довольно учит нас презирать все временное и желать вечного. Далее, десятеричное число означает познание Творца и твари, а именно: число тройственное есть число Творца, седмеричное же – твари, принимая то есть во внимание ее жизнь и тело. Ибо к жизни относятся три – сердце, душа и разум, почему и должно любить Бога всем сердцем, всею душою и всем разумением; к телу же относится последнее число – четыре, которое явно означает четыре стихии, необходимые в составе тела. Итак, десятеричное число, взятое четыре раза, научает нас жить во времени не для времени, то есть чисто, воздержно и без пристрастия к временному, а таким образом как бы поститься 40 дней, то есть всю жизнь. Сему учит нас Закон – в лице Моисея, учит пророчество – в лице Илии, учит сам Господь, который, как бы во свидетельство о себе Закона и Пророков, явившись на горе53 среди Моисея и Илии трем ученикам своим, привел их в восторг от сего видения. Тем же образом можно исследовать, как из четыредесятичного числа происходит число 50, столь священное в нашей религии по причине пятидесятницы54; как сие число, трижды взятое, для означения трех времен – до Закона, под Законом и под Благодатию55, или приспособительно к высшему предмету – самой Троице, то есть Отцу, Сыну и Святому Духу, – относится к Таинствам56 Церкви не только земной, но и небесной, и далее, как ведет к заключению, что в Писании не незнаменательно и число 153, то есть число рыб, которые, по воскресении Господа, пойманы были сетьми, брошенными по правую сторону (Иоан. 21, 11). Таким образом, под различными видами чисел Священное Писание часто скрывает тайны, которые недоступны понятию читателей, не разумеющих значения самих чисел.
(XXVI) Многое в Писании бывает темным и непонятным для нас тогда еще, когда нам неизвестны некоторые предметы, относящиеся к музыке. Некто, например, довольно удачно открыл немало знаменательного в различном устройстве псалтыри57 и арфы. И о десятиструнной псалтыри не напрасно спрашивают ученые: закон ли какой музыки требовал такого числа струн, или, если не закон, не тем ли более оное число должно быть для нас священно, не указывает ли оно на 10 заповедей Закона, где число 10 явно должно иметь какое-либо таинственное отношение к существу Творца и твари, или не имеет ли оно того значения, которое мы дали десятеричному числу выше? Так же число 46 лет, в продолжение которых, как говорится в Евангелии, строился храм Иерусалимский, отзывается чем-то похожим на ритм музыкальный. Примечательно, что отношение его к составу тела Господня, для которого и упомянуто в Евангелии о храме58, побуждает некоторых еретиков признаться, что Сын Божий воспринял на себя не один только вид тела, но истинное человеческое тело59. Вообще, мы уверены, что Священное Писание во многих местах упоминает о числах и музыке с особою знаменательностью, нисколько не почитая неприличным пользоваться ими60. <…>
(XXVIII) …Мы, по причине подобного суеверия язычников (о музах. – В.Б.), не должны презирать музыки, сведения о которой иногда могут быть полезны к уразумению Писания, не должны пренебрегать и самими театральными вещами, когда, при рассуждении нашем об арфах и других музыкальных орудиях, они могут открыть нам что-либо способствующее познанию духовных вещей. Иначе мы не должны были бы учиться и азбуке, изобретателем коей язычники почитают Меркурия, и не должны были бы любить самой правды и добродетели, потому что язычники правде и добродетели посвящали храмы61, предпочитая чтить в камнях то, что наипаче должно было обносить62 и писать в сердце. Напротив, добрый и истинный христианин должен знать, что истина, где бы он ни находил ее, есть достояние его Господа. <…>
(XL) Христианин не только не должен презирать постановлений человеческих, нужных в жизни, но должен сколько можно наблюдать их и удерживать в памяти. Ибо в числе их есть такие, коих черты сняты с самой природы. Из постановлений человеческих должны быть отвергаемы и презираемы те только, которые относятся, как выше замечено, к сообщению с бесами; все же прочие, коими люди соединяются с людьми, кроме ненужных и излишних, достойны нашего внимания: таковы особенно начертания письмен, без которых мы читать не можем, различные языки, познание которых нужно, как мы о том сказали выше.
Сюда же относятся и знаки сокращения, известные так называемым нотариям63, или писцам, под сокращениями. Все это знать полезно – всему этому учиться позволительно, оно не ведет к суеверию, не есть что-либо излишнее, если столько занимает нас, что не препятствует нам к достижению высших целей, для которых все это, собственно, и должно быть предназначено.
(XLI) Теперь обратимся к установлениям не человеческого происхождения: к ним должно отнести все то, что не изобретено самими людьми, а принято ими от прежних времен или свыше, от Бога, в чьих бы руках и устах оно потом ни сохранялось. Из сих открытий одни касаются тела и чувств, другие – души и разума. Первые состоят или из повествований, или из описаний, или, наконец, из опытов и дел механических.
(XLII) Таким образом, все, что повествует о преемственном последовании прошедших времен, так называемая история, весьма много способствует нам к уразумению священных книг, хотя без отношения ее к Церкви она составляет науку самую детскую… <…>
(XLV) Есть еще повествования, подобные речи описательной (demonstratio), кои имеют предметом своим не прошедшее чтолибо, а настоящее. Таковы сказания о местоположении стран, о свойствах известных животных, дерев, трав, камней и других вещей. О всех сих предметах мы рассуждали выше и сказали, что знание их способствует уразумению многих иносказательных мест Писания: только они сами не должны быть употребляемы вместо знаков, ведущих к какому-либо суеверию… подобные вещи и должны быть употребляемы только в медицине или земледелии.
(XLVI) Учение о телах небесных состоит не из повествований, а из описаний, коими нельзя пренебрегать вовсе, потому что Священное Писание хотя о немногих звездах, но упоминает. <…>
(XLVII) Подобным же образом на основании прошедших опытов верно предугадывается будущее и в рассуждении прочих искусств, которые или производят что-либо надолго остающееся, как, например, дом, стул, какой-нибудь сосуд и прочее тому подобное, или даже служат, можно сказать, орудием благотворных для нас действий Божиих, каковы: врачебная наука, земледелие, наука правления, или ограничиваются одним только представлением действий, каковы танцы, ристалища, борьба. Всякий занимающийся сими искусствами не иначе приступает к самому делу, как на основании прошедших опытов – с уверенностью в успехе будущих. Познание о всех сих искусствах, как имеющее немалое приложение в обыкновенной жизни человеческой, и для нас небесполезно – не для того, чтобы самому заниматься ими на деле, разве потребует того какая-либо нужда, о чем я здесь не говорю, но для того, чтобы иметь возможность хоть сколько-нибудь судить о сих искусствах там, где Священное Писание касается их иносказаниями, от них занятыми.
(XLVIII) Теперь остается сказать о науках умственных, из коих особенно достойны нашего внимания наука рассуждать и наука счислять. Первая весьма много способствует разрешению трудных мест Писания, но не должно употреблять ее из одного желания спорить и детского тщеславия – уловлять противника. <…>
(L) Истина соединения мыслей не есть изобретение человеческое: она только дознана людьми и замечена для того, чтобы можно было ей учиться и учить, сама же в себе она есть вечный закон природы, свыше установленный. Как тот, кто повествует по порядку времени о различных событиях, ничего в сем порядке не изобретает сам; кто говорит о местоположении известных стран, о свойствах каких-либо животных, растений и камней, о звездах и их движении, ничего не говорит такого, что было бы измышлено им самим или изобретено другими; равным образом, [71]71
тот
[Закрыть]кто говорит: «Если ложно последующее, то необходимо ложно и предыдущее», говорит самую правду, но сия правда не от него зависит, а он показывает только, что это правда. <…>
(LII) Посему иное дело – знать правила соединения мыслей, иное – знать самую истину мыслей. Первые учат нас только тому, что следует из данного положения, что не следует и что противоречит ему. "Если он оратор, то – человек" – здесь последняя мысль следует из первой, "если он человек, то – оратор" – здесь не следует; "если он человек, то – существо четвероногое" – здесь противоречит. Во всех подобных случаях оценивается одна связь мыслей или их соединение между собою. Что же касается до самой истины в мыслях, то при сем должно обращать внимание уже на самые мысли, а не на соединение их, нужное только при заключениях: если мысли верны и очевидны, то от них получают свою достоверность и другие, менее известные, если только правильно соединяются или выводятся из них. Некоторые, научившись правилам соединения мыслей, тщеславятся тем настолько, [72]72
что они
[Закрыть]как бы научились истине самих мыслей, а некоторые, зная одни истины мыслей, жалуются на себя, что не знают правил истинного соединения мыслей. Сия жалоба напрасна: по-моему, лучше твердо знать, что есть воскресение мертвых, нежели – что если воскресения мертвых нет, то и Христос не воскрес. <…>
(LIV) Такое же точно достоинство имеют и правила, посредством которых научаемся рассуждать о предмете с разных сторон и в разных отношениях, каковые правила известны под именем красноречия. …Правила витийства, кои хотя употребляются к раскрытию и истинных и ложных предметов, несмотря на то, сами по себе истинны, поколику способствуют либо знать что-либо, либо веровать чему-нибудь, и поколику руководствуют к убеждению сердца в том, чего оно должно желать или отвращаться. – Люди… сии правила… не изобрели…. [73]73
а только дознались на опыте
[Закрыть]
(LV) Правила красноречия образуют более дар слова, нежели способность мышления; правила же заключения, определения и разделения образуют более ум. Впрочем, научившись тем и другим, не должно думать о себе, как некоторые думают, мечтая, будто они постигли чрез то самую тайну блаженной жизни, – это заблуждение. Познание сих правил не столько важно, как представляют его некоторые: ибо часто случается, что люди скорее понимают самые предметы, для уразумения которых преподаются правила, нежели запутанные уроки о правилах. Например, если б кто, желая преподать правила ходить, говорил: не должно поднимать второй ноги прежде, нежели будет поставлена первая, которая была поднята, далее подробно описал бы, как должно двигать верхними и нижними частями колен, такой учитель говорил бы правду, ибо иначе, как он говорит, нельзя и ходить, но люди, делая все это и без учения, скорее ходят, нежели замечают, что делается ими при хождении, нежели понимают, когда им говорят о том. Те же, которые не могут ходить и собственным опытом поверить преподаваемых им правил, еще менее нуждаются в оных. Подобным образом, остроумные люди весьма часто видят неверность какого-либо умозаключения скорее, нежели понимают правила самого умозаключения, тупые же, если не видят первого, тем менее разумеют силу последних. Вообще, о сих правилах должно сказать, что они чаще доставляют нам удовольствие, способствуя представлять истину в различных видах, картинным образом, нежели чтобы способствовали нам много при нашем исследовании и рассуждении об истине; в пользу их можно прибавить разве еще то, что они придают уму нашему большую опытность и делают его оборотливее; но эта польза достигается совершенно только тогда, если они не делают ума нашего злохитрым и надменным, то есть если те, которые научились им, не обманывают других, умея представить ложь за истину, и не тщеславятся пред кроткими и тихими людьми тем, якобы они знают и постигли нечто важное. <…>
(LVII) Но кто, полюбя все сии науки, только тщеславился бы познанием их пред неопытными, а не старался бы исследовать, отчего именно те из них истинны, которые он нашел действительно истинными, отчего другие не только истинны, но и неизменяемы; кто, от образа предметов чувственных восходя к душе человеческой, познал бы, что и она есть существо изменяемое – бывает образованна и необразованна, л несмотря на то, занимает среднее место между истиною неизменяемою, которая выше ее, и всеми прочими предметами, которые изменяемы и ниже ее, кто, говорю, познал бы все это, но не обращал своих познаний к славе и любви единого Бога – Творца всяческих, такой человек достоин имени только ученого человека, но отнюдь не мудреца.
(LVIII) Посему юношам, приверженным к наукам, юношам даровитым, имеющим страх Божий и взыскующим блаженной жизни, весьма полезно, по моему мнению, предложить следующее наставление: не должно без всякого исследования увлекаться никаким учением, преподаваемым вне Церкви Христовой, и вверяться ему как руководству к достижению блаженной жизни; напротив, всегда должно предварительно рассудить о нем со всем вниманием и осторожностью. Если в числе наук, изобретенных людьми, найдутся нестройные и разногласные между собою – по различию духа и намерения изобретавших оные, и сомнительные – по подозрению в заблуждении самих изобретателей, особенно если в сии науки привходит явное или тайное сообщение с демонами, посредством известных магических знаков, как бы некоторых диавольских условий и договоров; то все такие науки должны быть отвергаемы и презираемы без милосердия. Не должно заниматься и теми из них, которые не слишком нужны и служат только для одного удовольствия; науки и постановления человеческие, относящиеся к общежитию по необходимым потребностям настоящей жизни, не должны быть пренебрегаемы. Что же касается до прочих наук языческих, то они, по моему мнению, вовсе бесполезны, исключая из сего только историю, повествующую о предметах прошедшего или настоящего времени, некоторые искусства, основанные на опыте и благоразумной догадливости и полезные для тела, и науку рассуждать (логику) и счислять. Но и в этих даже науках, а особенно имеющих предметом своим одно чувственное, находящееся во времени и пространстве, должно держаться известного правила: ничего лишнего (neguid nimis)! <…>
(LX) Если так называемые философы, особенно платоники64, как-нибудь случайно сказали что-либо истинное и сообразное с нашей религией, то такого учения мы должны требовать от них, как от незаконных владетелей, а не бояться его. …Науки языческие заключают в себе не одни только пустые и суеверные вымыслы, предлагают не одно тяжелое бремя бесполезного труда, чего должен отвращаться и убегать каждый из нас, оставляющий общества языческие и последующий Христу, – но содержат в себе и благородные познания, весьма благоприятные пользе истины, содержат и некоторые правила нравственные весьма благопотребные, и не малое число истин, относящихся к почитанию единого Бога. Все сие, лучшее в учении язычников, есть как бы серебро и золото, не сотворенное ими самими, а только ископанное, так сказать, в рудниках Божественного, всеисполняющего Провидения, есть драгоценность, злоупотребляемая ими на служение демонам, которую, однако, христианин, мысленно чуждаясь опасного в других случаях сообщения с язычниками, должен исторгать у них для пользы Евангелия. Позволительно христианину заимствовать и обращать в свою пользу самые даже одежды язычников, то есть постановления их, полезные в общежитии, от которого мы в настоящей жизни отложиться не можем. <…>
Книга 4-я, содержащая в себе наставления церковному оратору.
(IV) …Довольно предоставить заботу о сей науке [74]74
риторике
[Закрыть]детям, да и детям не всем, коих я желаю образовать для успешного служения и потреб церковных, а только тем из них, кои не заняты чем-нибудь гораздо необходимейшим и более предпочтительным, чем риторика. <…>
Если дети делаются способными просто говорить оттого, что неприметно заучивают слова и выражения говорящих пред ними, то почему не сделаться способным говорить красноречиво, не слушая правил красноречия, а только читая и слушая людей красноречивых, только подражая им там, где можно подражать?.. Я не знаю ни одного человека, который бы сделался красноречивым без чтения и слушания ораторов. И самая грамматика, научающая правильному и цельному употреблению языка, не слишком была бы нужна для детей, если бы им довелось постоянно жить и возрастать между такими людьми, кои говорят совершенно правильным языком. Ибо в таком случае дети, не зная никаких ошибок в языке, не по правилам грамматическим, а по одному естественному навыку и себя предостерегали бы, и в других обличали бы всякую ошибку против языка: так, как поселян обличают горожане, даже неученые. <…>
Августин. Христианская наука, или Основания святой герменевтики и церковного красноречия I Пер. с лат. Киев, 1835. С. 4–8, 40, 62, 76–78, 101–108, 127–161, 224–245, 280.
