Текст книги "Послушник и школяр, наставник и магистр: средневековая педагогика в лицах и текстах"

Автор книги: Т. Матулис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)

Но в возрасте от семи до четырнадцати лет надо рассмотреть три вещи касательно руководства сыновьями. Дело в том, что первое разделение в человеке – это деление его на душу и тело.

В душе же как бы главные ее силы – интеллект и желание (appetitum). Вследствие этого надо обратить внимание на три вещи в отношении детей. Во-первых, какое у них тело. Во-вторых, какая воля. В-третьих, какой у них интеллект. В таком случае, чтобы у юнцов было хорошо развитое (bene dispositum) тело, их надо упражнять с помощью необходимых [224]224
  для этого


[Закрыть]упражнений и необходимых движений. Чтобы воля была у них верно направлена (упорядочена – bene ordinatam), их следует побуждать к необходимым добродетелям и к добродетельным делам. А чтобы интеллект у них стал совершенным, их надо наставлять в необходимых науках. Таким образом, при руководстве детьми надлежит обратить внимание на науку, добродетель и [225]225
  физические


[Закрыть]упражнения.

С самого рождения надо приучать мальчиков, дабы избежать их бездействия, [226]226
  вялости, лени


[Закрыть]к некоторым движениям. Но когда им исполнится семь лет, [227]227
  с этого времени


[Закрыть]вплоть до четырнадцати лет они должны постепенно приучаться к большим трудам [228]228
  нагрузкам


[Закрыть]и к более сильным упражнениям. Необходимыми же упражнениями для юнцов, по-видимому, являются игра в мяч, согласно Tacuinum, или борьба, согласно Философу. Однако во втором семилетии надо пользоваться упражнениями более сильными, чем в первом. Но прибегать с этой целью к военным, а также тяжелым занятиям в таком возрасте не следует, потому что он слишком нежен. Откуда Философ в VIII книге «Политики» говорит, что вплоть до половой зрелости, т. е. до четырнадцати лет, надо применять какие-нибудь более легкие упражнения, чтобы не помешать [229]229
  физическому


[Закрыть]росту196. [230]230
  Итак


[Закрыть]было рассмотрено, что юнцы, дабы быть телесно хорошо развитыми, должны прибегать от семи до четырнадцати лет к более сильным нагрузкам, чем в первом семилетии.

Остается рассмотреть, как надлежит их направлять к добродетели, чтобы стала их воля упорядоченной. В таком случае надлежит знать, что Философ в V книге «Политики» говорит: наихудшее – не наставлять мальчиков в духе добродетели и соблюдения полезных законов197. В VIII книге «Политики» Философ задается вопросом, следует ли в отношении мальчиков ранее заботиться о том, чтобы было у них должное желание, либо о том, чтобы был совершенный интеллект198. И доказывает, что ранее надо заботиться об упорядочении воли, чем о совершенстве интеллекта. Во втором же семилетии, поскольку у мальчиков уже появляются страстные желания, но нет еще умения в совершенстве пользоваться разумом, предпочтительнее всего, по – видимому, в отношении детей заботиться об упорядочении их воли. Ведь как тело рождается ранее души, поскольку прежде формируется и укрепляется тело, а затем в него внедряется душа, так, согласно Философу в VIII книге "Политики"199, в отношении мальчиков прежде надо заботиться о хорошо направлен – ной воле, чем об ученом интеллекте. Но никто не обладает хорошо упорядоченной волей, если не может сдерживать сильного желания, ибо неупорядоченная воля вытекает из неупорядоченного чувственного желания. Таким образом, если сильные желания относятся к телу, а интеллект к душе, то, поскольку тело по рождению ранее души, прежде следует стремиться к тому, как обрести нам умеренные желания и упорядоченную волю, чем к тому, как обрести просвещенный интеллект. Способ же, каким следует сдерживать желания юношей, заключается в том, чтобы применять особую осторожность в отношении того, в чем они обычно более всего слабы. Поэтому если юноши следуют страстям и сильным желаниям и легко лгут и все делают, доходя до крайностей (к примеру, когда любят, то любят чрезмерно, когда берутся за игру, то играют чрезмерно, и в прочих иных вещах все всегда делают, выходя за пределы), то следует применять осторожность, чтобы они не следовали сильным желаниям, но были воздержанными и умеренными, чтобы не были лжецами, а были правдивыми и ничего не делали, доходя до крайностей, но в своих словах и действиях соблюдали умеренность.

После рассмотрения этих вещей остается показать, как подобает верно направить их [231]231
  юношей


[Закрыть]в том, что касается интеллекта. Ведь когда мы говорим, что во втором семилетии важнее заботиться об упорядочении желания, нежели о совершенствовании интеллекта, не следует это понимать так, что не надо никоим образом проявлять заботы о совершенном интеллекте, но поскольку у детей в возрасте от семи до четырнадцати лет изобилие сильных желаний и они не умеют пользоваться разумом, более важно поэтому усердно стремиться [232]232
  в этом возрасте


[Закрыть]к упорядочению желания. В течение почти всего второго семилетия дети усваивают лишь слова, они ведь не обладают таким [233]233
  развитым


[Закрыть]интеллектом, чтобы могли судить непосредственно о вещах. Потому во втором семилетии дети могут быть обучены грамматике, которая является словесной наукой (scientia sermocinalis), и логике, которая представляет собой скорее способ познания, чем науку, и музыкальной практике, состоящей в гармонии голосов, потому что в это время дети слабо пользуются разумом, не могут в совершенстве понимать. Однако чтобы не были они вообще не подготовлены (indispoliti) для науки, их надобно приучать к другим искусствам, о которых мы упомянули200.

ГлаваXVII. Как следует заботиться о сыне от четырнадцати лет и старше

Выше говорилось о том, что в отношении сыновей надо стремиться к трем вещам, а именно: как сделать их тело хорошо развитым, волю верно направленной и интеллект весьма просвещенным. Но эти три вещи мы можем приурочить [234]234
  приспособить


[Закрыть]к трем семилетиям. В самом деле, в первом семилетии после крещения и причащения надо усердно заниматься тем, как сделать тело детей хорошо развитым, потому что в первые семь лет дети почти всецело лишены способности пользоваться разумом и не в состоянии надлежащим образом приучиться к добродетельным делам, а также к научным размышлениям. Если что-то и могут они в то время усвоить, так это родной язык.

Но от семи до четырнадцати лет, поскольку у них уже появляются некоторые недозволенные желания и они начинают уже некоторым образом (хотя и несовершенно) разумно мыслить, по этой причине надо заботиться в то время не только о развитии тела, но и об упорядочении желания. Ибо вплоть до четырнадцати лет детей, согласно Философу в «Политике», надо больше побуждать к благу путем приучения, [235]235
  привычкой


[Закрыть]чем обращением к их разуму201.

Однако с четырнадцати лет, поскольку в этом возрасте они начинают становиться причастными совершенному владению разумом, надлежит заботиться [236]236
  уже


[Закрыть]не только о хорошем раз – витии тела и верно направленной воле, но также и о том, чтобы стали они благоразумными и имели вполне просвещенный интеллект. Ведь с тех пор они могут изучать не только грамматику, которая представляется наукой о словах, или диалектику, являющуюся как бы способом познания, или практику музыки, которая заключена в гармонии голосов, но они могут учиться тем наукам, для знания которых надлежит обращаться к пониманию [237]237
  смыслу


[Закрыть]вещей, и через их познание мы можем стать мудрыми и прозорливыми.

Итак, в первом семилетии после принятия крещения и причащения следует стремиться преимущественно почти к единственной вещи – к хорошему развитию тела. А во втором семилетии, к примеру, от двенадцати до четырнадцати лет, надо стремиться по преимуществу к двум вещам – к развитию тела и к упорядочению желания. Но в третьем семилетии, к примеру, с четырнадцати лет и старше, надлежит стремиться к трем вещам, а именно: к хорошему развитию тела, к упорядочению воли и к просвещению интеллекта.

Хорошее же развитие тела от четырнадцати лет и старше для тех, кто желает жить жизнью политиков, заключается в использовании более тяжелых трудов, [238]238
  нагрузок


[Закрыть]чем до сих пор. Ведь как от семи до четырнадцати лет надо использовать более тяжелые нагрузки, чем в семь предыдущих лет, так от четырнадцати лет и старше следует применять большие упражнения, чем до сих пор. А вернее, все нагрузки, предшествующие четырнадцатилетнему возрасту, должны быть легкими и, так сказать, посильными. Но с этих пор (т. е. начиная с четырнадцати лет) надо прибегать к более тяжелым трудам. Ведь и Философ в VIII книге «Политики» говорит, что мальчики до четырнадцати лет должны быть приучены к легким трудам, но в дальнейшем они должны использовать тяжелые труды202. Согласно ему, мальчики начиная с четырнадцати лет должны быть до такой степени приучены к тяжелым трудам, к примеру к борьбе или какому-нибудь другому упражнению, подобному военному занятию, чтобы обученные в четырнадцать лет борьбе и верховой езде и другому, что требуется для войны, они могли позже вынести военные труды. Ибо тот телесно хорошо развит тогда, когда обладает таким телом, какого требует его обязанность; [239]239
  долг


[Закрыть]например, у воина тогда хорошо развито тело, когда оно такое, какого требует его обязанность воина, что невозможно без сильного упражнения тела. Итак, поскольку всем желающим жить жизнью политиков надлежит иногда выдерживать огромные трудности ради защиты государства, то все, кто желает жить такой жизнью, должны начиная с четырнадцати лет приучаться к некоторым трудным обязанностям, чтобы, когда подойдет время и окажется, что государство нуждается в защите, они имели столь развитое тело, что способны были выдерживать необходимые труды, дабы благодаря им можно было защитить государство. А кто больше и кто меньше должен быть приучен к таким трудам, будет ясно из дальнейшего. Сейчас же достаточно будет знать, что отцам подобает с такой заботой руководить сыновьями, чтобы имели они столь хорошо развитое тело, что были в состоянии выносить должные труды, [240]240
  а


[Закрыть]это более всего удается достичь, если они приучаются к должным упражнениям.

После рассмотрения того, как должны заботиться отцы о хорошем телесном развитии сыновей от четырнадцати лет и старше, остается рассмотреть, как они должны заботиться об упорядочении желания у сыновей. Ведь юноши начиная с четырнадцати лет, по-видимому, втайне грешат в том, что касается неупорядоченных желаний, особенно в двух из них. Во-первых, в том, что касается высокомерия, потому что с того момента, когда они начинают в совершенстве пользоваться разумом, им кажется, что они достойны повелевать, и они считают недостойным подчиняться другим. Во-вторых, они грешат, следуя любовным страстям, потому что в этом возрасте они начинают более пылко побуждаться любовными желаниями. И поскольку там, где нависает опасность, всегда требуется применять осторожность, юношей с четырнадцати лет особенно следует увещевать в том, чтобы не были они высокомерны, чтобы подчинялись своим отцам и старшим и были им послушны. Философ в VIII книге «Политики» приводит три кратких доказательства, [241]241
  в объяснение того


[Закрыть]почему необходимо, чтобы дети подчинялись и были послушны старшим и родителям203. Первое доказательство такое: потому что старшие и отцы повелевают юношами вследствие их блага, а каждый должен послушаться тому, кто, как он знает, поступает так или иначе только ради его блага. Второе: потому что сыновья, когда они достигнут совершенного возраста, будут властвовать, в таком случае они должны, именно находясь в столь юном возрасте, слушаться отцов и старших, чтобы показать им на примере, как они будут служить им и повиноваться, когда достигнут совершенного возраста. Третье доказательство: потому что тот, кто хочет научиться повелевать, должен прежде научиться повиноваться. Откуда Философ говорит: никто не является хорошим правителем, если прежде не научился быть подчиненным. Действительно, никакой магистр не является хорошим, если прежде он не был хорошим учеником, а потому те, кто сами желают хорошо править, не должны считать недостойным подчиняться старшим и отцам. Следовательно, желание юношей, находящихся в том возрасте, о котором мы говорим, должно быть столь верно направленным (rectificandus), чтобы хотели они слушаться старших и отцов. Во-вторых, оно должно быть верно направленным, чтобы не следовали они недозволенным любовным страстям. Юношей начиная с четырнадцати лет и старше не только надо убеждать быть умеренными и трезвыми в том, что относится к пище и питью, но также быть сдержанными и скромными в том, что относится к любви, потому что начиная с того возраста, как уже говорилось, они более пылко влекутся к любви; их в таком случае надо убеждать или вообще жить в воздержании, или довольствоваться собственной женой.

После того как было показано, каким образом в юношах старше четырнадцати лет надо хорошо развивать тело и верно направлять желание, остается показать, [242]242
  теперь


[Закрыть]каким образом надлежит хорошо просветить их интеллект. А это может быть достаточно ясно из уже сказанного. В самом деле, поскольку, как уже говорилось, юноши старше четырнадцати лет начинают в совершенстве пользоваться разумом, они, начиная с того времени, могут обучаться не только грамматике, которая является наукой о словах, или диалектике, которая есть как бы способ познания, или музыкальной практике, состоящей в гармонии голосов, но они также способны от природы обучаться последующим наукам. А какие науки им надобно преподавать, также ясно из уже сказанного. Действительно, если они хотят жить жизнью политиков и военных, то должны заниматься главным образом моральными науками, потому что с их помощью они смогут узнать, как должно управлять собой и другими; юноша же, и к тому же следующий страстям, не является подходящим слушателем моральных наук. Следовательно, в слишком юном возрасте, длящемся до четырнадцати лет, такие науки предлагать им не нужно; но юноши свыше четырнадцати лет, если они держат себя в узде, дабы не следовать страстям и распутству, становятся расположенными к тому, чтобы быть подходящими слушателями моральных наук, благодаря которым научатся управлять собой и другими.

Вот так подобает руководить юношами старше четырнадцати лет – от четырнадцати до двадцати одного года или до двадцати пяти лет или до двадцати семи лет. Но могут спросить: как подобает руководить людьми свыше тех лет. Поскольку тогда они достигнут во всех отношениях как бы своего совершенства, они должны стать такими, чтобы сами умели руководить и управлять собой. С того момента они не нуждаются в педагоге, но с помощью того, [243]243
  тех наставлений


[Закрыть]о чем мы сказали в первой книге, посвященной управлению собой, они могут получить науку, как управлять самим собой.

Пер. с лат. Н.В. Ревякиной и Т.Б. Рябовой. [244]244
  Aegidius Romanus (Colonna) De regimine principum. Roma, 1556 (repr.Frankfurt, 1968), F, 194v-200v.


[Закрыть]

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

1. Как бы вы охарактеризовали схоластический подход и метод построения теории в педагогике?

2. Как этот «схоластицизм» должен был воплощаться на практике?

3. Если бы вам пришлось писать в энциклопедию статью об Эгидий, как бы вы сжато представили основные мысли этого автора о воспитании и обучении?

4. Для средневековой науки характерно соединение познавательного фактора с моралью. Недобродетельный ум не сможет дойти до Божественной Истины. Как эта позиция отразилась у Эгидия? Какие следствия данная идея должна была иметь для педагогики в целом?

5. Каково соотношение нравов и разума на различных этапах жизни ребенка?

6. Каковы основные детские пороки и недостатки, по Эгидию?

7. Охарактеризуйте систему интеллектуального воспитания по трактату "О правлении государей". Каковы ее этапы и как они обоснованы?

8. Опишите систему воспитания детей до семи лет, от семи до четырнадцати, от четырнадцати и старше. Сформулируйте основные особенности каждого возраста, как видит их Эгидий, и главные принципы педагогического воздействия на каждом из этих этапов, а также соответственно и различия в содержании образования, последовательность его изменения.

ГРИГОРИЙ ПАЛАМА
(ок. 1296–1359)

Видный богослов, св. Григорий Палама выразил многие основные положения православной средневековой педагогики. Получив начальное образование в Константинополе, в возрасте около 20 лет ушел на Афон, где пробыл несколько лет послушником, затем певчим, а потом удалился на одинокое жительство. В возрасте около 30 лет, приняв священство, Григорий чередовал пребывание в пустыне с активной деятельностью в Фессалониках.

Системе взглядов Паламы свойственна склонность к аскетизму и воплощавшему его квинтэссенцию институту старчества как собрания духовных наставников. Рационализму постижения Бога через изучение мира и действие в нем противопоставляется направленность души на откровение.

Приведенная часть сочинения написана Григорием в полемике с монахом Варлаамом Калабрийским (1290–1348), имевшим титул "дидаскала богословия" и придерживавшимся мнения о значительной роли изучения мирских наук наравне с божественными. Не отрицая полностью первых, Григорий почти совсем выводит их из круга христианского образования.

ТРИАДЫ В ЗАЩИТУ СВЯЩЕННО-БЕЗМОЛВСТВУЮЩИХ

Вопрос первый204

Услышав от некоторых людей, что внешней мудрости надо искать и монашествующим, так как без нее нельзя избавиться от незнания и ложных мнений, и даже достигнув высшего бесстрастия, человек не придет к совершенству и святости, если не наберется знаний отовсюду, особенно из эллинской науки; что эта наука, подобно откровению пророков и апостолов, тоже есть Божий дар, от нее в душе возникает знание сущего, она оттачивает познавательную способность, якобы высшую силу души, и избавляет душу от всякого зла, поскольку любая страсть вырастает и укореняется тоже от незнания; что наука ведет человека даже к познанию Бога, поскольку-де нельзя познать Бога иначе, как через Его Творения, – услышав такое, я, правда, не очень-то поверил, ведь уже мой малый опыт монашеской жизни показал мне совсем противоположное, однако возразить им не смог, потому что говорят они как-то очень уж возвышенно: "Не просто любопытствуем мы о тайнах природы, измеряем круг небес, исследуем упорядоченные движения светил, их схождения, расхождения и восхождения, схватываем вытекающие отсюда последствия и тем гордимся, – нет, но поскольку законы сущего заключены в божественном, первом и творящем уме, образы же этих законов есть в нашей душе, мы стремимся достичь их познания, чтобы приемами различения, умозаключения и разложения избавиться от печати невежества и таким путем при жизни, как и после смерти, хранить в себе подобие Творцу"205. Поскольку тогда я побоялся, что не смогу правильно ответить, и смолчал перед ними, прошу теперь тебя, отец, научить меня словам в защиту истины, чтобы мы были готовы, по апостолу, "дать отчет в нашем уповании" (1 Пет. 3, 15)206.

ВСЕБЛАЖЕННОГО АРХИЕПИСКОПА ФЕССАЛОНИКСКОГО ГРИГОРИЯ СЛОВО В ЗАЩИТУ СВЯЩЕННО-БЕЗМОЛВСТВУЮЩИХ

1-я часть Триады I

Для чего и до каких пор полезно заниматься словесными рассуждениями и науками

Ответ первый

1. Брат! "Хорошо благодатью укреплять сердца", по апостолу (Евр. 13, 9), но как словом выразить Благо, которое выше слова?207 Поэтому остается только благодарить Бога за то, что Он дает благодать, которая и на ум не придет людям, воображающим, что они все знают в своей великой мудрости. Если даже ты пока не можешь им возразить, хоть знаешь, что они не нашли истину, расстраиваться не надо: ты убежден делом, во всем всегда будешь тверд и непоколебим, неся в себе прочное утверждение истины, а полагающиеся на словесные доказательства обязательно будут опровергнуты, пусть и не сейчас, от твоих доводов; ведь "всякое слово борется со словом", то есть, значит, и с ним тоже борется другое слово, и невозможно изобрести слова, побеждающего окончательно и не знающего поражения, что последователи эллинов и те, кого они считают мудрецами, доказали, постоянно опровергая друг друга более сильными на взгляд словесными доказательствами и постоянно друг другом опровергаемые.

2. Сказав так людям, занимающимся этим всю жизнь, охотящимся за знанием с помощью внешней учености и столь непомерно восхваляющим ее, ты, думаю, достойно и уместно дашь им понять, что "вы, любезнейшие, добываете себе этим не больше знания, чем незнания": ведь как искатели человеческой славы и все ради нее делающие получают скорее бесславие, чем славу, потому что всем не угодишь, так ищущие знания у внешних мудрецов по их же собственным словам208 пожинают скорее незнание, чем знание. Ученые мнения друг от друга отличаются и друг другом исключаются, на каждое всегда приходится больше противных, чем согласных. Не слишком ли безрассудно надеяться, что в каком-то из них окажутся угаданы законы творящего ума? "Кто познал ум Господень?" – говорит апостол (Рим. 11, 34). Но если эти законы нельзя познать, то их образы в душе нельзя постичь внешней мудростью, и лжезнанием будет улавливаемое ею познание божественного образа в человеческой душе. Обладающая такой мудростью душа не только не уподобится через нее самоистине, но даже не приблизится к простой истине. Высокоумные напрасно хвалятся своим знанием. Пусть они послушают апостола Павла, называющего плотской внешнюю мудрость и надмевающее знание – плотским умом (1 Кор. 1, 12; Кол. 2, 18; 1 Кор. 8, 1). Неужели плотская мудрость придаст душе богоподобие? "Посмотрите, – говорит Павел, – кто мы, призванные: не много мудрых по плоти, не много сильных, не много благородных" (1 Кор. 1, 26)209. Как плотские благородство и сила душу не усилят и не облагородят, так и плотская мудрость не сделает мудрым разум. И подлинное начало мудрости – "познать мудрость" (Прит. 1, 7), чтобы научиться разделять и предпочитать мудрости пресмыкающейся, земной и бесплодной многополезную, небесную, духовную, идущую от Бога и к Богу и делающую богоподобными ее приобретателей.

3. Впрочем, если, как и они сами говорят, в нас есть образы законов творящего ума, то, что совершенно исказило эти образы? Разве не грех и либо неведение должного, либо пренебрежение им? Почему мы не замечаем их без научения, если они запечатлены в нас? Не потому ли, что страстная часть души, восстав во зле, извратила их, смутила прозорливость души и далеко увела ее от красоты первообраза? Но тогда, желая соблюсти богоподобие и обрести знание истины, надо больше всего заботиться о том, чтобы оставить грех, на деле исполнять закон заповедей, держаться всех добродетелей и через молитву и истинное созерцание восходить к Богу. Потому что хоть изучи естественную философию от Адама до самого конца, без чистоты ты будешь с не меньшим, а то и с большим успехом глупцом, чем мудрецом; наоборот, даже без философии, очистившись и избавив душу от дурных нравов и учений, ты приобретешь победившую мир Божию мудрость и в веселии навеки приобщишься к Единому Премудрому Богу (Рим. 1, 26–27). Пусть твоими учениями будут учения веры, а не знания о величине и движении неба и небесных тел и обо всем, что от них происходит, не знания о земле, спрятанных в ней металлах и самоцветах и о том, что случается в воздухе от сугубого испарения. Отдавать все силы и старания познанию подобных вещей есть эллинская ересь; недаром все стоики считают целью созерцания науку.

4. И вот теперь, говоришь ты, некоторые люди, сочтя маловажной стоящую перед христианами цель, обещанные нам в будущем веке несказанные блага, променяли богопознание на мирную мудрость и хотят ввести ее в собор философствующих во Христе. В самом деле, всех, кто не изучил наук, они объявляют нечистыми и несовершенными; стало быть, всем надо решительно приняться за эллинские науки, презреть евангельские заповеди, – еще бы, ведь через них никак не избавишься от незнания того, что эти люди называют науками, – и с насмешкой уйти от сказавшего: "Будьте совершенны" и "Если кто во Христе совершен…" и "Мы проповедуем среди совершенных"210, раз он совсем неискусен в мирских науках. Не от незнания я имел в виду избавляться, когда назвал чистоту спасительной, потому что бывает и невинное незнание, и позорное знание, – не от их, говорю, незнания избавившись, а от незнания Бога и божественных учений, насколько такое осуждается нашими богословами, улучшив весь свой обычай согласно с их наставлениями, наполнишься ты божественной мудростью, станешь подлинно образом и подобием Бога, достигая совершенного посвящения через одно соблюдение евангельских заповедей, как ясно сказал толкователь церковной иерархии Дионисий в книге о ней: "Уподобление Богу и единение с Ним, учит божественное Писание, достигается лишь любовью к достопоклоняемым заповедям и их святым исполнением"211. Если это не так и человек может найти и познать свое богоподобие с помощью внешней науки, якобы перестраивающей человека к лучшему и изгоняющей из души мрак незнания, то эллинские мудрецы окажутся более богоподобными и лучшими боговидцами, чем жившие до Закона отцы и после Закона пророки, большинство которых было призвано к божественному достоинству от самой простой жизни. Иоанн, венец пророчества, не от младых ли ногтей до конца жизни провел в пустыне? А разве не ему как образцу должен подражать, насколько достанет сил, всякий, кто отрешается от мира? Конечно! Но где же в пустыне обучение суетной, а по словам этих людей, спасительной философии? Где толстые книги, где люди, всю жизнь корпящие над ними и склоняющие к тому других? А с другой стороны, где в этих книгах правила отшельнической и девственной жизни, где повесть о борениях и подвигах, которая побуждала бы читателей к подражанию?

5. Но если даже оставим этого "высшего среди рожденных женами" (Мат. 11, 11; Лук. 7, 28), который поднялся к такой высоте, нисколько не заботясь о будто бы ведущей к Богу учености, потому что он не читал даже священных книг212; если, говорю, даже оставим его, – почему Сущий прежде всех век, явившийся после Иоанна и ради того пришедший в мир, чтобы свидетельствовать об истине, обновить божественный образ в человеке и возвести его к небесному прообразу, почему Он не показал путь восхождения через приемы и методы внешней философии? Почему Он не сказал: "Если хочешь быть совершен, займись внешней философией, старайся об изучении наук, накопи в себе знание сущего", а сказал: "Имение продай, раздай нищим, возьми крест, решись следовать за Мной"? Почему это Он не разъяснил нам аналогии, фигуры, количества, непостоянные отстояния и схождения планет и не разрешил загадок природы, чтобы изгнать из наших душ мрак незнания всего этого? Что же он и в ученики-то призвал рыбаков, неграмотных, простых поселян, а не мудрецов, да еще и для того "чтобы посрамить внешних мудрецов", как говорит Павел? Зачем это Он посрамляет тех, кто, если иных послушать, идет к Нему? Почему он даже "их мудрость превратил в безумие"? Из-за чего "безумством проповеди соблаговолил спасти верующих"? Не из-за того ли, что "своей мудростью мир не познал Бога"? Так почему ученые, о которых ты рассказываешь, когда Слово Бога уже приходило во плоти, сделавшись для нас "премудростью от Бога"213, когда взошел Свет, "просвещающий всякого человека, приходящего в мир", когда, согласно главе апостолов, "воссиял день и взошла утренняя звезда в наших сердцах" (2 Пет. 1, 19), сердцах верующих, почему они и сами еще нуждаются в рукотворном свете, науке внешних философов, которая вела бы их к богопознанию, и других, решившихся в молчании через овладение помыслами очищать самих себя и через непрестанное моление прилепляться к Богу, склоняют к тому, чтобы состариться напрасно, сидя перед чадным светильником?214

6. Неужели им никогда не приходило на ум, что, устремившись к древу знания и вкусив от него, мы отпали от божественного места сладости? Не пожелав по заповеди "возделывать и хранить его" (Быт. 2, 15), мы уступили лукавому советчику, прокравшемуся обманом и прельстившему нас красотой познания добра и зла. Видно, он и сегодня тем, кто не хочет под водительством отцов возделывать и хранить свое сердце, сулит точное знание многоподвижных и взаимоуравновешенных небесных сфер с их свойствами – знание добра и зла, потому что добро не в самой по себе природе этого знания, а в человеческих намерениях, вместе с которыми и знание склоняется в любую сторону. По той же причине я назвал бы вместе добром и злом навыки и одаренность в многоязычных наречиях, силу красноречия, знание истории, открытие тайн природы, многосложные методы логических построений, многотрудные рассуждения счетной науки, многообразные измерения невещественных фигур – не только из-за того, что все это колеблется в зависимости от мнений и легко изменяется, сообразуясь с целями людей, но и потому, что хоть занятия эти хороши для упражнения остроты душевного ока, но упорствовать в них до старости дурно. Хорошо если, в меру поупражнявшись, человек направляет старания на величайшие и непреходящие предметы; тогда даже за пренебрежение к словесным занятиям и наукам ему бывает немалое воздаяние от Бога. Второй богослов215 говорит поэтому об Афанасии Великом, что от внешних словесных наук ему была лишь та выгода, что он понял, "чего не стоит понимать", а сам этот богослов, как он говорит, вкусил от них только для того, чтобы презреть их и чтобы иметь чему предпочесть Христа216.

7. Но лукавый, вечно стремясь лукаво отвлечь нас от добра, ткет чары для наших душ и почти нерасторжимо связывает их путами, желанными для глупцов, внушает видеть в этом знании великую глубину и обширность, как иным кажет богатство или бесславную славу и плотские наслаждения, чтобы, потратив всю жизнь в погоне за ними, мы не смогли крепко прилепиться к очищающей душу науке, начало которой – страх Божий, рождающий непрестанную умиленную молитву к Богу и соблюдение евангельских заповедей, вслед за чем приходит примирение с Богом, когда страх преображается в любовь и мучительность молитвы, превратившись в сладость, взращивает цветок просвещения, от которого словно благоухание, разливающееся на несущего этот цветок, приходит познание Божиих тайн. Вот истинные наука и познание; и даже начала его, то есть страха Божия, не может вместить никто из страстных любителей суетной философии, опутанных и закруженных ее кружениями и умозрениями. Потому что как страх Божий сможет вообще войти в душу, а войдя, пребывать в ней, раз она заранее уже занята, околдована и как бы сужена всевозможными и многообразными рассуждениями, если только, распрощавшись с ними всеми, она не посвятит себя Богу и не наполнится любовью к Нему по заповеди? Недаром начало Божией мудрости и созерцания есть страх Божий: не уживаясь с иными богами, избавив душу от всякой скверны и как бы разгладив ее молитвою, он делает ее, словно дощечку для письма, пригодной для запечатления дарований Духа.

8. Василий Великий, приведя слова фараона к Израилю, что-де "праздные вы, праздны; вот и говорите: Пойдем, принесем жертву Господу" (Исх. 5,17), продолжает: "Это – благая праздность и полезная для празднующего, дурная же праздность – праздность афинян, которые не знали лучшего досуга, как слушать какие-нибудь новости (Деян. 17,21); такой праздности, угодной лукавым демонам, и теперь иные подражают в занятиях всей своей жизни"217. Чтобы никто не говорил, будто Василий Великий имел здесь в виду только риторическое суесловие, прибавим то, что он же говорит в другом месте, разбирая Соломонов завет "познать премудрость и научение и понять слова разума". "Уже некоторые, – говорит он, – занимаясь изобретенной египтянами геометрией, или ценимой у халдеев астрологией, или вообще вращались среди фигур, символов и всяких выспренних предметов, пренебрегли изучением божественных писаний; и поскольку многие, вникая в эту пустоту, состарились в таких трудах, необходимо распознание учений, чтобы избрать полезное и отбросить бессмысленное и вредное"218. Видишь? Пустой, вредной, бессмысленной называет он внешнюю ученость, математические науки и добываемое ими знание, – то самое, которое, ты говоришь, некоторые люди объявляют теперь конечной целью созерцания и корнем спасения! В письме к Евстафию Севастийскому Василий горюет о годах, которые сам провел в занятиях этими науками: "Долгие годы растратив на суету и почти всю юность сгубив в тщетных трудах, которые я предпринял, стараясь усвоить учения обессмысленной Богом мудрости, однажды, словно встав от глубокого сна, я увидел негодность мудрости "отмененных властей века сего" (1 Кор. 1, 22; 2, 6), пролил немало слез над своей несчастной жизнью и взмолился о даровании мне какого-нибудь руководства"219. Слыхал, как называются наука и знание, возвеличить которые сейчас напрасно стараются те люди? Имена им – суета, тщетные труды, обессмысленная мудрость, отмененная мудрость, мудрость века сего и его властей, мудрость, губительная для богоугодной жизни. Недаром любитель истинной премудрости так раскаивался, что потерял время в занятиях мирскими науками, не найдя в них никакого руководства к подлинному знанию.