Текст книги "Послушник и школяр, наставник и магистр: средневековая педагогика в лицах и текстах"
Автор книги: Т. Матулис
Жанр:
Религия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)
Для сохранения знаний многое сделали ирландские монахи. Ирландия восприняла христианство не только из Галлии и Британии, но и непосредственно из Египта. Долгое время на отрезанном от прочих христианских земель острове сохранялись обряды, близкие к восточнохристианским, поддерживалось знание греческого языка, давно забытого на континенте. Ирландцы вели свой календарь, их книги удивляли причудливым, оригинальным орнаментом. В монастырях, основанных кланами, монахи отличались суровой дисциплиной и величайшим религиозным рвением. Если, например, италийского или галльского мальчика обучить латыни, необходимой для богослужения, было довольно просто (они говорили на диалектах, еще очень близких латыни), то юным ирландцам приходилось постигать абсолютно чуждый язык. Поэтому обучение латинской грамматике расценивалось как монашеский подвиг, более важный, чем физический труд. Причем для жителей Британских островов всякая латинская культура была овеяна святостью, они не были столь подозрительны к языческой мудрости, как Отцы Церкви. Неудивительно поэтому, что им принадлежит создание педагогической системы, с интересом воспринятой новой Европой. Ведь и германцам приходилось осваивать совершенно чуждую им латынь. Ирландец святой Колумбан и его последователи основывали монастыри в Северной Галлии, Германии и даже в Италии, и повсюду за этими монастырями долго сохранялась слава центров мудрости: Санкт-Галлен в Альпах, Боббио в Италии, Корби в Галлии, Фульда в Германии. В англосаксонских королевствах с ирландской, кельтской церковью успешно соперничали римские миссионеры, посланные сюда во времена Григория Великого. Они стремились не уступать ирландцам в учености. Поэтому англосаксонское духовенство выгодно отличалось способностью вести ученую полемику. Самым мудрым человеком своего времени считался монах из североанглийского монастыря Ярроу – Беда Достопочтенный – историк, богослов, математик (674–734). Превыше прочих добродетелей он ставил образованность: "…Рассудительность, связанная с самообладанием, делает человека способным воспринимать высший порядок вещей, и та же основанная на упражнении сила рассуждения наделяет его способностью убеждать словом".
Раннесредневековые монастыри, особенно северные, не только сохранили остатки античной образованности, но и сумели без всякой связи со старой системой школ готовить образованных клириков. По-новому взглянув на природу ребенка, монахи оказались неплохими педагогами. В ту пору, кстати, родилась практика, незнакомая античности: чтобы не нарушать монастырскую тишину и не мешать товарищам, монахи читали книги не вслух, а лишь глазами.
Особенностью этих монастырей было и то, что они охотно брали на воспитание детей знати – ведь еще с языческих времен у кельтских вождей было в обычае отдавать детей жрецам-друидам в обучение. И если короли первой франкской династии – Меровингов – давали детям домашнее воспитание, то в середине VIII в. сыновья франкских майордомов учились уже в монастырях. Этому роду, получившему позже название династии Каролингов, удалось создать могущественное государство. Отдельные очаги культуры, теплящиеся на окраинах христианского мира, оказались объединенными вокруг одного центра. И хотя идея Карла Великого о восстановлении Западной Римской империи оказалась химерой, но ему удалось нечто большее – заложить фундамент цивилизации средневекового Запада. При Карле Великом завершается также создание системы средневековой образованности: специальный "капитулярий о науках" (787) предписывал открывать школы при каждом монастыре, при каждой епископской кафедре, где должны были учить письму, счету, чтению Псалтири. Забота о школах возлагалась на специальных церковных должностных лиц – схоластиков. В школы эти допускались также и дети, которых не собирались посвящать монашеству, – столь велика была потребность в образованных людях. Повсюду учреждались мастерские письма – скрип-тории, где особым, каллиграфическим, почерком переписывались старые книги. Карл Великий привлекал ученых со всех концов Европы – из Италии, Испании, Ирландии. Англосаксонский монах Алкуин (730–804), считавший себя учеником Беды Достопочтенного, часто называется историками "министром культуры при Карле Великом". Он обосновал идеал империи – король-мудрец, покровитель наук и искусств, в чьих руках также и светская власть. Вокруг него – сподвижники, утверждающие его славу франкским мечом, христианской идеей и античным словом. В «Академии» – придворном кружке Карла любили повторять слова Алкуина о том, что знание некогда из Египта было перенесено в Афины, оттуда в Рим и, наконец, во Франкское королевство.
Благодаря Алкуину система образования приняла законченный вид, просуществовав до конца средневековья. Сначала изучали церковное пение, счет, основы латыни по учебнику Доната. Затем, если ученик двигался дальше, "семь свободных искусств", главным образом тривиум (грамматику, риторику, диалектику). Фиксированные требования к чистоте языка, предъявляемые грамматикой, превращали латынь в мертвый язык, и развитие романских диалектов удалялось от книжной латыни. Для немногих – самых ученых – предусматривалось знакомство с богословием, то есть чтение Писания и комментариев к нему, умение раскрыть смысл библейских текстов – буквальный, исторический, моральный, символический, мистический. Латинский язык в школах (во всяком случае, в хороших школах) был единственно дозволенным. Санкт-Галленский аббат Соломон требовал, например, чтобы младшие ученики приветствовали его латинской прозой, средние – ритмическими стихами, старшие – стихами метрическими, более сложными, сочиняемыми по книгам. Учебниками служили труды Боэция, Марциана Капеллы, Исидора Севильского, Беды Достопочтенного, Ал-куина.
Эту эпоху принято называть "Каролингским возрождением". В Европе появились сотни людей, писавших на вполне приличной латыни, ценивших античную словесность, а также труды современников – ученых, поэтов, историков. Когда времена для образованности были тяжелыми, грамотные люди стремились сохранить любое знание. Но в периоды благоприятные христианская мысль вновь и вновь разделяла веру и разум, небесное и земное, христианское и языческое. Ученик Алкуина, аббат Фульды Храбан Мавр (784–856) стремился вслед за Кассиодором описать христианскую систему знаний. В трактате "О воспитании клириков" он разделяет науки на божественные и человеческие, земные. Первые абсолютно необходимы, вторые бывают полезные ("семь искусств"), но бывают и вредные (астрология, чернокнижие). К наукам человеческим всегда надо относиться с осторожностью, необходимо отобрать все ценное и подчинить их служению вере.
Ирландский монах Иоанн Скот Эриугена (ок. 810 – ок. 877) писал, что истинная философия и истинная религия – одно и то же и что если разум может иметь силу без авторитета, то авторитет без разума силы не имеет. Но современники сочли эту мысль слишком смелой, ведь богословие основывалось пока в основном на цитировании авторитетных мнений. Культура Каролингского возрождения имела свои рамки, куда Эриугена явно не вписывался. Этот знаток греческого языка, переведший на латынь труднейший трактат Псевдо-Дионисия, последователя Платона, оставался непонятен своей эпохе. Только через три столетия, в средние века, сумели постичь суть его философских взглядов, а, поняв их, осудили как еретические.
Потомки Карла Великого не смогли удержать созданного им единства империи, но они сохранили его любовь к знанию. Людвиг Немецкий переписывался с Храбаном Мавром. Его соперник, Карл Лысый, любил называть себя философом на троне и участвовал в богословских спорах. Это именно он заказал Эриугене перевод греческой рукописи, присланной ему из Византии. Он покровительствовал Эриугене, похваляясь перед соседями его диковинной ученостью.
Среди аристократов каролингского времени было немало образованных людей. Сохранились, например, поучения Дуоды, графини Септиманской, написанные ею для шестнадцатилетнего сына Вильгельма. В латинских стихах и прозе Дуода учит его быть честным, справедливым и образованным, сообщает ему о сочиненных ею молитвах, цитирует античных поэтов и Отцов Церкви.
Каролингское возрождение, впрочем, закончилось довольно быстро, к концу IX в. Европу вновь захлестнули набеги арабов, венгров, норманнов. "Философов на троне" сменяют местные правители – воины, способные отстоять свои земли, но не слишком склонные к меценатству. Образованность вновь отступает в монастыри. Но их богатства привлекали грабителей – монастыри часто грабили, уцелевшие монахи разбегались в поисках более спокойных мест. Монастырская культура вообще была плохо защищена от превратностей судьбы – пожара (как в Санкт-Галлене), склок; дурного управления бывало достаточно, чтобы загасить очаг древней культуры.
Однако полного упадка не произошло. Монахи обживались на новых местах. Новые короли быстро начинали подражать Карлу Великому. Так, Альфред Великий, король Уэссекса, сам переводит на англосаксонский язык Боэция. Правители воссозданной "Священной Римской империи германской нации" Оттон I и Оттон II поощряют епископские школы, надеясь в образованных прелатах найти своих верных помощников. Этот период (вторая половина X – начало XI в.) даже называют Оттоновским возрождением.
Особую известность получили епископские школы Кельна и Льежа, откуда вышло немало ученых клириков, украсивших имперскую канцелярию. В соседнем французском королевстве к концу X в. прославились школы Реймса и Шартра. Герберт, схоластик реймсской школы, бывал в Испании, откуда заимствовал у арабских математиков абак – счетную доску. Герберт составил также таблицу 26 правил риторики. Но главным он считал искусство диалектики, учащее правильно мыслить. Он вновь обращается к логическим трактатам Аристотеля и Боэция. В 980 г. в присутствии Оттона II он побеждает в затяжном диспуте Отриха, "лучшего клирика Германии". Темой дис-пута была классификация наук (Герберт переносил основное внимание с грамматики на диалектику). Император запомнил ученого клирика, и вскоре Герберт становится архиепископом Реймсским, а позже, уже при императоре Оттоне III, избирается римским папой под именем Сильвестра П. Он сравнивал молодого императора с мудрым королем остготов Теодорихом, себе отводя роль Боэция. Именно он, кстати, рекомендовал императору посгавить памятник Боэцию в Равенне. Сильвестр и Оттон III хотели восстановить обновленную Римскую империю во всем ее блеске. Они писали, что наступает новый век – мудрости и справедливой мощи. Однако скорая смерть унесла обоих мечта-гелей.
Одиннадцатое столетие менее всего походило на торжество разума. Но мало-помалу образованность вновь утверждалась в Европе. Множились епископские школы. Клюнийское движение, охватившее монастыри, первоначально относилось к образованию с подозрением. Однако к середине века клюнийцы осознали необходимость укрепления своих школ. На юге Франции и в Италии появляются частные школы, где всем желающим преподают медицину, право, красноречие.
Наметившиеся сдвиги лучше всего иллюстрируются свидегельст-вами враждебных наблюдателей, настороженных изменениями. Схоластик Льежской школы Гоцехин, отойдя от дел, порицал молодежь: как солома на ветру, она увлекаема всяким новым веянием. Эти алчные юнцы слушают новомодные доктрины самозваных учителей, которые бродяг с места на место, давая новые толкования псалмов, писем апостола Павла или Апокалипсиса, увлекая души на тропу соблазнов.
Игальянский отшельник Петр Дамиани (1007–1072) много горьких слов посвятил суетности магистров и школяров, "ослепленных пустословием наук человеческих". Он критиковал со знанием дела – ведь и сам ранее был преуспевающим преподавателем красноречия в школах Павии. Господь всемогущий не нуждался в нашей грамматике, чтобы увлечь людей, и для того чтобы распространять семена новой веры, он отправил не философов и ораторов, но простых людей, рыбаков, – писал Петр Дамиани, славя святую простоту. Науки, разум – лишь слуги и служанки богословия. Взятые сами по себе искусства и науки способны лишь увести душу от созерцания Бога. Мистический аскетизм, впрочем, не мешал отшельнику вести деятельную жизнь – быть кардиналом, администратором, политиком и превосходным поэтом.
Подобные опасения были обоснованны. Изучение Овидия и прочих римских поэтов, риторики, и особенно диалектики, привлекало все большее число клириков, тогда как "наука наук" – богословие сводилось лишь к повторению авторитетных мнений, без излишнего мудрствования. Такое несоответствие было опасно для всей системы знаний.
Беренгарий (ок. 1000–1088), схоластик школы Тура, дерзко применил правила любимой им логики к вопросам веры. Обратиться к диалектике, по его мнению, означало воззвать к разуму, а именно благодаря разуму человек есть образ и подобие Бога. Отказаться от помощи разума – значит отказаться от высокой чести нести образ Божий. Талантливый учитель, Беренгарий собирал много учеников, но врагов у него было не меньше, и его труды неоднократно осуждались церковью – ведь выводы его ставили под сомнение многие «нелогичные» догматы веры.
И те, кто настаивал на непререкаемой вере в авторитет, и мистики, звавшие прислушиваться лишь к своей душе, были заклятыми врагами такого направления. Но запретить логику оказалось невозможным: и папство, и император, вступившие в борьбу друг с другом, нуждались в людях, умевших спорить и мыслить. Ланфранк, приор монастыря Бек в Нормандии, боролся с Беренгарием, сочетая мнения авторитета с доводами разума. Преемник Ланфранка, выходец из Италии, святой Ансельм (1033–1109), окончивший свои дни архиепископом Кентерберийским, уже вполне уверенно обращался за советом к разуму, оставаясь именно богословом. Его девизом было "верую, чтобы понимать" – вера тем и ценна, что делает мир открытым для человека, его разума. Знаменитое Ансельмово доказательство бытия Бога опирается на внутренний опыт человека: раз невозможно себе представить бесконечность, следовательно, должен быть конечный предел совершенства, предел бытия – это и есть Бог. Между Богом и человеком нет пропасти, движение к Богу лежит через совершенствование. Каждый человек, раскрывая личное, раскрывает и всеобщее.
Труды Ансельма Кентерберийского – яркое проявление средневекового гуманизма, высокой оценкой человека. Ансельм в данном случае по-своему разрешает и начавшийся в ту пору спор об универсалиях. «Реалисты» утверждали, что универсалии – общие понятия – существуют извечно, как идеи божественного разума (так учил еще Скот Эриугена). Только они и реальны, а единичные, конкретные вещи и люди – вторичные результаты их соединения с материей. Номиналисты (Беренгарий Турский и его ученик – Росцеллин Компьенский) полагали, что существуют лишь единичные, конкретные вещи, а универсалии – не более, чем дуновения воздуха, только слова, придуманные для их обозначения.
Этот спор вовсе не был абстрактным и беспредметным – он часто приводил к самым что ни на есть жизненным последствиям. Достаточно актуален он и сейчас.
По уровню мышления святой Ансельм вполне сопоставим с Блаженным Августином. До него таких высот достиг лишь Скот Эриугена, но он оставался одинокой фигурой в свою эпоху. У Ансельма же было много оппонентов, друзей и учеников. Уже одно это говорит о новом этапе развития культуры и образованности.
Этот качественный сдвиг был отмечен современниками. В частности, Гвибертом Ножанским (1053–1121), задумавшимся, как и святой Ансельм, о том, как сделать педагогику более гуманной, как ослабить страх ребенка перед учительской розгой.
Культурный подъем XII в. также называют возрождением. Быть может, более обоснованно, чем предыдущие «возрождения». Ведь теперь судьбы образованности определялись не удачей и амбициями императоров, а динамикой развития всего общества. Европа высокого средневековья переживала неслыханный подъем. Но у людей, подозрительно смотрящих на всякого рода новшества, развитие культуры всегда принимало формы возврата к прошлому, к традиции. Наследие античности, сохраненное в трудах мыслителей IV–V вв., было к XII в. полностью освоено. Новые знания были получены благодаря переводам на латынь греческих и арабских книг. Мусульманские мыслители сохранили и преумножили античное наследие. Большинство переводов было сделано в областях давнего знакомства, встречи и диалога культур – в Испании, Южной Италии, на Сицилии. В XII в. были переведены книги Аристотеля, трактаты медиков Галена и Гиппократа, труды Эвклида, Птолемея, сочинения Аль-Хорезми, Ибн-Сины, Аль-Фараби. По заказу аббата Клюнийского монастыря для борьбы с «неверными» перевели даже Коран и Талмуд. Конечно, переводы эти были неточны. Переводчик Адалярд Батский признавался, что часто выдавал собственные мысли за мнения арабов. Переводы и заимствования вовсе не свидетельствовали о рабском подражании. Люди понимали, что творят новое: "Мы – карлики, сидящие на плечах гигантов. Им мы обязаны тем, что можем видеть дальше их", – говорил своим ученикам Бернард, схоластик Шартрской школы. Через эту школу прошла плеяда блестящих ученых. Бернард Шартрский прививал им умение наслаждаться красотой языка древних авторов, извлекать из их сочинений сведения о мировой гармонии, определяющей законы природы, познания, человеческих отношений.
Но школы соседнего с Шартром Парижа оказались более привлекательны для школяров. Здесь лучше, чем где-либо, преподавали логику. Именно с помощью логики Пьер Абеляр (1079–1142), ученик Росцеллина Компьенского, завоевал славу. Победив соперников, он стал применять доводы разума в теологии, сопоставляя противоречивые мнения авторитетов по сложным вопросам доктрины, вынося затем собственные заключения. Дважды его осуждали на церковных соборах. Однако его рациональный метод укрепился в теологии.
Абеляр вошел в историю как автор "Истории моих бедствий", где он повествует о своих успехах и поражениях, о трагическом романе со своей ученицей Элоизой, ставшей затем ученой аббатиссой. Это прекрасный литературный памятник эпохи, свидетельство пробуждения интереса к отдельной личности. Недаром Абеляр подражает «Исповеди» Августина, как, впрочем, и Ансельм, и Гвиберт Ножанский, и другие авторы этого периода.
Абеляр довершает начатое еще в прошлом веке проникновение диалектики в теологию. Он доказывал, что логика необходима богословам, хотя бы для согласования мнений авторитетов. Такая система, утверждавшаяся в XII в., называется рациональной теологией, или схоластикой – в буквальном переводе "школьной наукой". Ей суждено было проникнуть во все учебные предметы, на долгие годы она станет хозяйкой почти во всех школах. Но у нее были и оппоненты.
Проницательные люди, такие как Иоанн Солсберийский, магистры Шартрской школы, ученые грамматики, предвидели опасность подмены интереса к богатству окружающего мира интересом к абстрактным словесным конструкциям, заботой о красоте языка. Алан Лилльский – один из основателей схоластического метода, предупреждал: "У авторитета нос из воска, и его можно повернуть в любом смысле, а поэтому следует подкреплять его разумными доводами", понимая под ними не логические абстракции, а самоочевидные вещи в духе "доказательств Ансельма". Грамматики опасались, что забота о красоте языка сменится техническим жаргоном, непонятным для непосвященных.
Но на первых порах схоластика страшила более всего тех, кто не допускал сомнений в авторитетах, страшился умствования в делах веры или считал, что главное – личное устремление к Богу, мистическое самоуглубление. Основатель цистерцианского ордена Бернард Клервосский (1091–1153) яростно обрушился на Абеляра и подобных ему философов, таких как Жильбер Порретанский, Гильом (Вильям) Коншский и другие. Критике подверглось сочинение ученика Абеляра – Петра Ломбарда «Сентенции» (мнения) – сборник мнений авторитетов по наиболее трудным вопросам доктрины, снабженных комментариями и ссылками. Несмотря на кратковременный церковный запрет, «Сентенции» стали в дальнейшем основным учебником всех теологов, вытесняя порой изучение самой Библии.
Рационализм победил: церкви и обществу нужно было ясное, систематическое изложение христианской доктрины, надо было бороться с множившимися ересями, обращать в христианство новые народы.
Такой же рационализации подверглась и другая важнейшая отрасль знания – право. Старший современник Абеляра, Ирнерий, преподававший в Болонье, создал схоластический метод изучения римского права. Кодекс императора Юстиниана сопровождался теперь подстрочными комментариями, указаниями на схожие законы и толкованием противоречий, ссылками на прецеденты. Этот корпус гражданского права стал настольной книгой многих поколений юристов.
Около 1140 г. другой болонский юрист – Грациан составил корпус церковных законов. Его «Декреты» объединили постановления церковных соборов и папские буллы. Подобному рациональному, схоластическому осмыслению подверглись и другие области знания – медицина, риторика, грамматика. Так, уже к началу XIII в. старая грамматика Присциана была вытеснена новым учебником – "Детскими доктриналиями" Александра из Вилладье.
Школьная жизнь в XII столетии кипела в десятках городов. Абеляр и Иоанн Солсберийский рассказывают, что, получив согласие местных церковных властей, любой магистр, имевший разрешение на преподавание – лицензию, мог открыть частную школу. К прославленным преподавателям стекалось множество учеников, готовых платить за обучение. Это позволяло магистрам быть независимыми от властей.
Моралисты возмущались: ведь знания – дар Божий, торговать ими – значит продавать то, что тебе не принадлежит. "Школяры учатся благородным искусствам в Париже, древним авторам – в Орлеане, судебным кодексам – в Болонье, медицинским припаркам – в Салерно, чернокнижию – в Толедо, а добрым нравам – нигде", – сетовали современники. От XII в. дошло много памятников поэзии вечных странствующих школяров – вагантов. Школяры, постигая грамматику, сами должны были сочинять латинские стихи, подражая Овидию или римским сатирикам. Они перекладывали на язык Горация знакомые с детства немецкие или французские сказки и истории, воспевали любовь, вино, игру в кости. В их стихах часты были мотивы попрошайничества – до самого конца средневековья множество школяров жили подаянием, что считалось в порядке вещей. Некоторые клирики, получив образование, не могли добиться выгодного места. Они жили подачками богатых покровителей, изливая в стихах свои обиды, высмеивая скупость сильных мира сего, пороки Рима, грубость простолюдинов. Они переходили из города в город, поэтому получили прозвище «бродяги» – "ваганты".
Автор, скрывшийся под псевдонимом "Нищий студент", пишет про себя:
Но вагантам нельзя всегда верить на слово. Среди авторов этих стихов было немало людей солидных – каноников, а то и епископов. Просто они отдавали дань прошлому, своей молодости, повторяя то, что усвоили в годы школярства.
Клирики, когда-либо соприкоснувшиеся с миром городских школ, на долгие годы сохраняли качества, позволявшие распознавать их, куда бы ни занесла их судьба. Они были уверены в превосходстве разума, в том, что истинное благородство проистекает от добродетелей и образованности, а не от происхождения. В их текстах нет-нет да и мелькнут схоластические термины, особый, только школярам понятный юмор.
Нравы парижских школяров привели в ужас Бернарда Клервосского. Он выступил со страстной проповедью, призывая студентов спасать свои души в тиши монастырей. В "Житии святого Бернарда" говорится, что за ним устремились многие. Но на численности парижских школ это никак не отразилось. В Париже был основан монастырь Сен-Виктор, где образованность стремились совместить с аскетизмом и мистическим самоуглублением. Сен-Викторские авторы смотрели на мироздание как на единое целое, а не дробили его на серию логических силлогизмов, что выгодно отличало их от прочих парижан. Но непосредственных продолжателей у них не нашлось.
Как ни критиковали моралисты и мистики нравы новых школ и новые методы образования, именно отсюда, а не из монастырей, выходило все большее число церковных руководителей – будущих епископов и кардиналов. Так, папа Александр III некогда был блестящим преподавателем права в Болонье. При нем церковь попыталась навести порядок в хаосе школ. III Латеранский собор 1179 г. постановил, чтобы в каждом диоцезе выделялись церковные доходы на содержание преподавателей, дабы те не брали платы с учеников. Клирикам рекомендовалось не гнаться за науками, сулящими земную выгоду: за римским правом, медициной. Право на преподавание – лицензию – нужно было выдавать лишь достойным, подвергать их экзамену, и ни в коем случае не брать за это денег.
В городах школяры были чужаками, а к таким людям в те времена относились с подозрением (часто обоснованным), заступиться за них было некому. Между ними и горожанами случались стычки и споры. В 1158 г. император Фридрих Барбаросса взял студентов под свою защиту, даровав им право судиться особым, церковным судом. В 1200 г. такую же грамоту король Филипп II Август выдал парижским магистрам и студентам. Но в первую очередь им приходилось рассчитывать на себя, на силу солидарности.
Для взаимопомощи студенты и магистры создавали союзы, связанные клятвой. Им удалось вскоре добиться независимости не только от городских властей, но и освободиться от контроля епископов, от имени которых выдавались лицензии. Теперь они подчинялись только римскому папе или (реже) императору. Корпорация магистров и студентов судила своих членов, решала вопросы преподавания, следила за правильностью выдачи лицензий. Такие корпорации назывались «университетами». Собственно университетами первоначально назывались также союзы горожан, союзы ремесленников и прочие, но термин этот сохранился впоследствии лишь за объединением магистров и студентов.
Грозным оружием в руках университетов была сецессия: в случае конфликта с местными властями студенты и магистры покидали этот город и переселялись в более благоприятные места. Потеря университета ощутимо подрывала престиж властей и наносила значительный экономический ущерб. После конфликтов в Болонье студенты основывали университеты по соседству – в Виченце, Ареццо, Падуе, Верчелли. В 1229 г. парижские королевские чиновники после драки студентов с горожанами поддержали последних. Университет в полном составе покинул Париж: кто-то уехал в Оксфорд, кто-то в Анжер, Орлеан, Тулузу. В 1231 г. при посредничестве папы Григория IX университет торжественно «вернулся» в Париж, получив полное подтверждение своих прав и вольностей.
Подобно крупным феодалам и вольным городам, университеты добились определенных свобод и привилегий (право забастовки – сецессии, право своего суда, свободу от налогов и др.) и столь же упорно готовы были их защищать. Если первые университеты в Болонье, Париже, Монпелье, Оксфорде возникли сами собой (поэтому никто не может назвать дату их образования), то начиная с XIII в. университеты основывали папство, а позже – короли, князья, города, наделяя их правами и уставами по готовым образцам, чаще всего – по парижскому. На пустом месте, конечно, университеты создать было трудно – они приживались там, где ранее были какие-то образовательные центры. Но далеко не все прославленные школы XII столетия стали университетами – пришли в упадок школы в Салерно и Толедо, так и остались соборными школы в Реймсе, Лане, Шартре. От школ XII в. университеты отличались своей жесткой структурой, корпоративным устройством. Они образовывали единую систему, их статуты при всех различиях все же походили друг на друга. В определенной последовательности изучались одни и те же предметы, присваивались одни и те же степени. Официальное название университетов – "всеобщие школы" (studium generale) означало, что степени, выдаваемые там, признавались во всем христианском мире. Они, кстати, назывались: "право преподавать повсюду". Были случаи, когда один университет отказывался признавать степени, полученные в другом университете. Но в принципе универсальность степеней гарантировалась папством и теми властями, кто выдавал привилегии университетам. К концу средних веков вся Европа была охвачена сетью университетов (их было уже около восьмидесяти).
Начальное образование было разнообразным – кого-то учили дома, кто-то учился в школе при церкви или в городской частной школе, существовали подготовительные, «грамматические» школы и при университетах. Затем в возрасте примерно от двенадцати до пятнадцати лет подросток становился студентом, давал присягу на верность университету, записывался в книгу ректора, в матрикулы – списки членов корпорации. Возраст поступления в университет не оговаривался, следовало лишь отучиться в нем не менее положенного срока. Поэтому рядом с совсем «зелеными» юнцами можно было встретить седобородого студента-старожила. В южных университетах, специализировавшихся на преподавании права, студентами были люди вполне зрелые, поэтому в Болонье ядро корпорации составлял союз студентов, в то время как в Париже (и во всех университетах "парижской модели") студенты искусств не имели права голоса на ассамблеях университета.
Имматрикуляция (то есть принятие в члены университетской корпорации, в студенты) обставлялась торжественно. Иногда студенты устраивали новичку неофициальное посвящение. «Желторотому», как их называли, цепляли рога и зеленые ветки, потом срывали их, награждая тумаками. Это должно было означать разрыв с прежней дикой «сельской» жизнью и превращение в "цивилизованное существо" – студента.
Студент приписывался к определенной «нации» – землячеству. Именно «нация» оказывала ему необходимую помощь, защищала его права. Сначала студент поступал на факультет свободных искусств. Здесь он должен был провести от пяти до семи лет. Как правило, нигде все "семь искусств" в равной мере не изучались. Основной упор делался на изучение риторики, чтобы уметь составлять письма и акты. И, конечно, главное внимание уделялось диалектике – с ней знакомились по книгам Аристотеля. Типичный образовательный процесс представлял собой лекцию: преподаватель читал книгу, лежащую в основе курса, затем давал комментарии. После обеда устраивались так называемые экстраординарные лекции. Они доверялись начинающим преподавателям, которые повторяли пройденное либо рассматривали какой-нибудь частный вопрос. Не реже раза в неделю устраивались ординарные диспуты – ученики спорили друг с другом и с преподавателем. Они учились формулировать тезисы, подбирать аргументы, опровергать. В предпраздничные дни устраивались диспуты экстраординарные – между учениками разных магистров или между самими магистрами, посвященные каким-то особо важным злободневным вопросам. На них собиралась многочисленная публика: приходили горожане, знатные особы. Самым ярким впечатлением были кводлибеты – "диспуты о чем угодно". Диспутант (часто это был какой-нибудь заезжий магистр), демонстрируя свое искусство, брался отвечать на любой вопрос без подготовки, что требовало крепкой памяти (нужно было приводить ссылки на авторитеты), находчивости, красноречия. Существовал особый кодекс диспута, как на турнире рыцарей. Запрещалось, например, обвинять оппонента в "заблуждениях в вере", т. е. в ереси. Университет гарантировал полную безопасность во время диспута.
