Текст книги "Чума на оба ваши дома"

Автор книги: Сюзанна Грегори

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 23 страниц)

Эпилог

На дворе стоял март. Хотя чума все еще свирепствовала и количество смертей по-прежнему оставалось устрашающим, Бартоломью чувствовал, что ее власть над Кембриджем потихоньку ослабевает. Число умерших по сравнению с январем и февралем уменьшилось, и с наступлением весны многие вновь обрели надежду.

Колет, Стивен, Джослин, Яксли, Барвелл, Стейн и еще пятеро человек предстали перед судом в Тауэре. Их обвинили в государственной измене за попытку ослабить университет, в особенности Кингз-холл, который содержался на деньги королевской казны. Все они были казнены в Смитфилде, хотя весть об их смерти дошла до Кембриджа лишь три недели спустя. Освальд Стэнмор ездил в Лондон на суд и рассказал Бартоломью, что Стивен полностью раскаялся в своих злодеяниях. Про Колета так сказать было нельзя; он передал Бартоломью сверток. Внутри оказался позолоченный лев. Когда Бартоломью объяснил его значение Филиппе, та с отвращением отшвырнула амулет и ушла. Мэттью некоторое время смотрел на льва, потом зашагал за ней. В тот же день какой-то ребенок нашел его в грязи на Хай-стрит и продал проезжему путнику за пенни.

Университетская жизнь понемногу возвращалась в прежнее русло. Хотя официально университет был закрыт из-за чумы, оставались студенты, желающие учиться, и преподаватели, желающие учить. У Бартоломью, как обычно, не было ни одной свободной минутки: он преподавал, лечил больных, пытался воспитывать Грея и навещал Филиппу, которая теперь жила у жены Стивена на Милн-стрит.

Однажды погожим днем, когда воздух полнился свежими запахами весны, перебивающими даже вонь от реки, Бартоломью с Майклом направлялись в Ньюнхем – Бартоломью собирался навестить больного с тяжелым кашлем, а Майкл хотел убедить ребятишек вступить в его поредевший хор. Светило солнце, и по лугам весело скакали первые ягнята, появившиеся на свет в этом году. Майкл и Бартоломью завершили дела и двинулись в обратный путь. Они шагали в молчании, наслаждаясь свежим воздухом и ласковыми солнечными лучами, пригревающими через одежду.

Они дошли до небольшого мостика, и Бартоломью остановился и заглянул в стремительный поток под ним. Майкл встал рядом с ним, положив пухлые руки на перила.

– Печать сэра Джона стоила жизни стольким людям, а оказалась никому не нужной, – сказал Бартоломью.

Майкл взглянул на него искоса.

– С чего это ты вдруг о ней заговорил? – спросил он. Чуть погодя, глядя, как Бартоломью бросает травинки в воду, он добавил: – Печать тут ни при чем. Ее мог использовать только сэр Джон по поручению короля, а как только он умер, она стала бесполезной. Дурные люди раздули ее важность в дурных целях. Сэр Джон пришел бы в ужас, знай он, какие беды это принесло.

Бартоломью вытащил руку из кармана и что-то протянул Майклу. Глаза бенедиктинца потрясенно расшились.

– Где ты ее взял? – поразился монах, подставляя затейливую печатку сэра Джона солнцу, чтобы получше ее разглядеть.

– Сэр Джон оставил ее мне в ночь своей смерти, – сказал Бартоломью, – хотя тогда я об этом еще не знал.

Майкл ошарашенно смотрел на друга.

– Как? – только и выговорил он.

– Должно быть, он сунул ее в рукав моей мантии, – сказал Бартоломью. – Ты ведь знаешь, какие рукава у нас, не у клириков? Внизу они зашиты, а посередине проделаны прорези для рук. Перстень довольно долго пролежал там, пока я догадался заглянуть в рукав.

– Но что навело тебя на мысль сделать это?

Бартоломью оглядел луг, обрамленный бледно-желтым кружевом примулы.

– Сэр Джон не оставлял печать у Августа, и ее не нашли на теле, когда мастера убили. Однако она была при нем, когда мы ужинали. Висела на шнурке на его шее, я сам видел. Единственный логический вывод, который из этого следовал, – он должен был передать печать Суинфорду или Элфриту после ужина. Элфриту сэр Джон не отдал бы ее, потому что Элфрит уже ввязался в это дело и был очевидной мишенью. К Суинфорду мастер всегда относился слегка настороженно. Он часто недоумевал, зачем человеку со связями и богатством Суинфорда понадобилось становиться ничтожным преподавателем в университете. Тогда я задумался, не оставил ли сэр Джон ее у меня. Я обыскал всю свою одежду, и пожалуйста – перстень оказался в моем рукаве.

– А Уилсон еще обвинял тебя в слабости логики! – с улыбкой покачал головой Майкл. – Пожалуй, если задуматься, это единственный очевидный ответ. Сэр Джон доверял тебе больше, чем всем остальным профессорам, и скорее отдал бы перстень тебе, нежели кому-то еще. Слава богу, больше никто до этого не додумался, а не то ты мог бы разделить участь Августа!

– Должно быть, сэр Джон почувствовал неладное, когда отправлялся на встречу, и решил оставить печать дома.

– К несчастью, дурное предчувствие оказалось недостаточно сильным, – с грустью заметил Майкл. – Иначе он никогда не пошел бы на это свидание и уж точно не стал бы подвергать тебя опасности и прятать у тебя печать. И ни за что не зашел бы к Августу, если бы мог предвидеть последствия. Полагаю, он намеревался забрать перстень по возвращении.

Бартоломью носком башмака столкнул с мостика несколько мелких камешков и глядел, как они уходят под воду с негромким плеском.

– Думаю, сэр Джон мог подумать, что цель того ночного свидания – выманить его из колледжа и без помех обыскать его комнату, а не убить его. Наверно, он понимал: человек, с которым он собирался встретиться, догадается, что мастер не потащит с собой печать. Слишком уж необычными были обстоятельства – ночь, глухое место… Подозреваю, сэр Джон считал, что сумеет забрать у меня перстень раньше, чем кто-нибудь успеет понять, где он его прятал.

– Когда ты это выяснил? – спросил Майкл.

– Когда Уилсон велел мне отыскать печать, – ответил Бартоломью. – Я никому не говорил, потому что не знал, кому можно доверять, и не хотел, чтобы кто-то еще погиб из-за нее. Вот я и молчал.

Майкл расхохотался, с изумлением глядя на перстень.

– А ты темная лошадка, Мэтт! Столько народу искало злосчастную печать, а она все это время была у тебя! Почему ты решил рассказать мне о ней именно сейчас?

Бартоломью пожал плечами, глядя на солнечную рябь на воде.

– Я никому не говорил, даже Филиппе. – Он обернулся к Майклу. – Наверное, потому что подумал – ты хотел бы об этом знать.

Майкл сжал перстень между большим и указательным пальцами и внимательно посмотрел на него.

– Кому бы пришло в голову, что такая крохотная вещица может причинить столько зла?

– Нет, – возразил Бартоломью, – это не печать виновата. Виноваты люди, которые ею пользовались.

Майкл немного помолчал, не отрывая взгляда от маленького золотого перстня с затейливой вязью.

– И что же ты собираешься с ней сделать? – спросил он.

Бартоломью вздохнул и подставил лицо с закрытыми глазами солнцу.

– Отдам тебе, для твоего епископа.

– Мне? – воскликнул Майкл.

Он еще немного посмотрел на перстень, потом дернул Бартоломью за руку, чтобы тот открыл глаза.

– Смотри.

Он размахнулся и швырнул перстень в стремительный поток так далеко, как только смог. Золотая искорка вспыхнула в лучах солнца, прежде чем беззвучно погрузиться в воду, и потухла.

Они немного постояли, глядя на то место, куда упала печать, и думая о людях, в чьей жизни она оставила свой след. Бартоломью еще раз протяжно вздохнул и взглянул на Майкла. Бенедиктинец ответил ему таким же взглядом. Уголки губ монаха начали подрагивать, в глазах заплясали смешинки.

– Идем, дружище, – потянул он Бартоломью за рукав, – а не то из-за тебя я останусь без обеда.