Текст книги "Чума на оба ваши дома"

Автор книги: Сюзанна Грегори

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

Грей в точности знал, чего хочет от жизни. Он собирался стать хорошим врачом для очень состоятельных пациентов. Быть может, ему даже удастся заделаться личным лекарем какого-нибудь аристократа. В любом случае, он намерен был найти такое место, которое принесет ему благосостояние и достаточно свободного времени, чтобы этим благосостоянием наслаждаться. Он знал, что Бартоломью работает среди бедноты, но для Грея это означало одно: так он сможет получить гораздо больше опыта в лечении болезней, чем под руководством врача, имеющего дело только с богатыми. Он с радостью станет лечить бедняков, пока учится, но потом уедет и попытает счастья в Йорке или Бристоле, а то и в самом Лондоне.

Грей улыбнулся про себя и снова улегся, закинув руки за голову. Пять суток они с Кинриком неотлучно находились при Бартоломью, и несколько раз им начинало казаться, что все их усилия тщетны. Брат Майкл уже соборовал Бартоломью, но жар вдруг спал.

* * *

После того как Бартоломью почти сутки проспал беспробудным сном, он стремительно пошел на поправку. Через день он встал с постели и на нетвердых ногах выбрался во двор, а через три – снова приступил к работе. Майкл, Кинрик и Грей уговаривали его отдохнуть побольше, но Бартоломью утверждал, что, ворочаясь с боку на бок в постели, устает сильнее чем от работы. Он решил собрать всех больных в колледже в одну комнату, чтобы они находились под постоянным присмотром. Бывшую спальню коммонеров превратили в лазарет, а нескольких оставшихся в живых ее обитателей переселили в другие помещения. Соседи Майкла, бенедиктинцы, с готовностью предложили свои услуги, и Бартоломью надеялся, что эта мера поможет снизить риск для остальных.

Как только Бартоломью достаточно окреп, он отправился навестить Грегори Колета. Он шел по мокрым улицам в пансион Радда и возмущался грудами мусора и трупами животных, которые усеивали их. У входа в церковь Святого Михаила лежали три завернутые в грязную дерюгу тела, которые, прикинул Бартоломью, пролежали здесь уже несколько дней. Вокруг валялись дохлые и умирающие крысы, наполовину заваленные грязью и отбросами.

Рядом с Бартоломью шагал брат Майкл; он низко натянул на лицо свой капюшон, пытаясь защититься от вони.

– Что здесь произошло, Майкл?

Бартоломью глазам своим не верил. Он смотрел, как стайка оборванных ребятишек играет на огромной куче кухонных отбросов за пансионом Гаррета, время от времени прерываясь, чтобы сунуть в рот какой-нибудь кусочек, который казался им съедобным. С другой стороны улицы две довольные, жирные свиньи рылись в точно такой же куче мусора.

Майкл пожал плечами.

– Некому этим заниматься. Теперь, когда Колет все бросил, ты и Робин Гранчестерский – единственные лекари. Все остальные умерли или разбежались.

– А клирики? Разве они не видят, что улицы нужно вычистить, а трупы убрать?

Майкл невесело рассмеялся.

– Мы занимаемся спасением душ, – сказал он, – не тел. К тому же столько священников умерло, что живые едва успевают соборовать умирающих. Ты знаешь, что осталось всего три доминиканца?

Бартоломью ошарашенно уставился на него. Многочисленная доминиканская община продолжила работать среди бедноты после того, как разразилась чума, и, похоже, именно верность своим обетам привела их к гибели.

В комнате в пансионе Радда Грегори Колета не оказалось. Привратник сказал, что он в какой-нибудь церкви, скорее всего у Святого Ботолфа. Бартоломью всегда восхищался церковью Святого Ботолфа с ее аспидно-серыми стенами и окнами, облицованными кремовым тесаным камнем, но когда Майкл толкнул величественную дубовую дверь и первым вступил под своды, внутри их окружили холод и сырость. Витражи, о каких можно было только мечтать для церкви Святого Михаила, казалось, больше не окрашивали зал мягким светом, а придавали ему мрачность. Безотрадное ощущение усиливалось приглушенными звуками песнопений. В алтаре горели свечи, и с полдюжины монахов из различных орденов стояли в ряд на коленях перед ним. Колет сидел сбоку, прислонившись спиной к колонне, и не сводил глаз с мерцающих свечей. Один из монахов увидел Бартоломью с Майклом и двинулся по проходу им навстречу.

Майкл представил его Бартоломью как брата Дунстана из Или. Дунстан выразил радость, что Бартоломью снова здоров.

– Бог свидетель, как сильно вы сейчас нам нужны, – сказал он; взгляд его переместился на Колета.

– Что с ним такое? – спросил Бартоломью.

Дунстан покрутил пальцем у виска.

– Ума лишился. Услышал, что Роупер умер, а вы слегли, и сломался. Сидит здесь или в какой-нибудь другой церкви днями напролет, домой только поспать уходит. Боюсь, как бы он не решил наложить на себя руки.

Майкл быстро перекрестился, а Бартоломью воззрился на Дунстана с ужасом.

– Нет! Ведь столько сейчас умирает тех, кто хочет жить!

Дунстан вздохнул.

– Это лишь мои подозрения. Мне надо идти. Нужно отслужить столько поминальных месс, столько сделать…

Майкл вслед за Дунстаном подошел к алтарной преграде, оставив Бартоломью смотреть на Колета, который все с тем же отсутствующим видом таращился на свечи. Бартоломью присел и коснулся плеча Колета. Тот неохотно перевел взгляд на друга. На губах его затрепетала тень улыбки.

– Мэтт! Ты избежал смерти!

Он снова повернулся к свечам, и Бартоломью сжал его плечо.

– Что с тобой, Грегори? Мне нужна твоя помощь.

Колет покачал головой.

– Слишком поздно. Мы с тобой не можем больше ничего сделать. – Он разволновался. – Бросай это дело, Мэттью, и отправляйся в деревню. Кембридж скоро станет мертвым городом.

– Нет! – горячо возразил Бартоломью. – Ничего еще не кончено. Есть выздоровевшие и те, кто не заразился. Ты не можешь бросить их на произвол судьбы. Они нуждаются в тебе, и я тоже!

Колет стряхнул руку Бартоломью, его возбуждение быстро сменилось мрачной апатией.

– Я не могу больше, – произнес он еле слышно.

– Ты должен! – умолял Бартоломью. – На улицах грязно, тела умерших не убирали несколько дней. Одному мне со всем не справиться, Грегори. Пожалуйста!

Потухшие глаза Колета безучастно воззрились на Бартоломью, потом он снова отвернулся и стал смотреть на свечи.

– Бросай это дело, – прошептал он. – Все кончено.

Бартоломью немного посидел, придавленный тяжестью ноши, которая теперь легла на него одного. Робин Гранчестерский может помочь, но он ничего не делает бесплатно, а денег у Бартоломью очень мало. Он поднял глаза и увидел, что Майкл и Дунстан наблюдают за ним.

– Вы ничем ему не поможете, – мягко проговорил Дунстан, с жалостью глядя на Колета. – Лучше всего оставить его в покое.

* * *

Удрученный состоянием духа Колета, Бартоломью проглотил свой скудный обед в холодном зале Майкл-хауза, а затем решил наведаться в контору, где Стэнмор вел дела. Стивен тепло поприветствовал Бартоломью; он так походил на своего старшего брата, что Бартоломью едва не обознался. Гостя провели в дом и усадили у весело потрескивающего огня, а жена Стивена тем временем приготовила вина с пряностями. Стивен заверил врача, что в Трампингтоне все в порядке, но какая-то недосказанность в его голосе заставила Бартоломью насторожиться.

– Точно все в порядке? – переспросил он.

– Да-да, Мэттью. Не тревожься, – отозвался Стивен, взбалтывая вино в кубке и старательно отводя глаза.

Бартоломью подался вперед и стиснул его запястье.

– Там кто-то заболел чумой? Это Филиппа ее принесла?

Стивен вздохнул.

– Меня просили не говорить тебе, потому что не хотели, чтобы ты со всех ног кинулся туда, пока окончательно не выздоровеешь. Да. Чума разразилась после того, как ты привел Филиппу. Она заболела, едва ты вышел за порог. Потом слегли Эдит и трое слуг. Слуги умерли, но Филиппа и Эдит выкарабкались, – быстро добавил он, когда Бартоломью вскочил на ноги. – Сядь и дослушай. Они болели не так долго, как ты. У них были не только эти отвратительные нарывы, как и у всех остальных, но еще и черные пятна по всему телу.

Он умолк, и сердце у Бартоломью ушло в пятки.

– Теперь они здоровы, – заговорил Стивен снова, – но…

Он не докончил.

– Но что? – спросил Бартоломью.

Голос его прозвучал спокойно и ровно, но ему пришлось спрятать руки в складках мантии, чтобы Стивен не увидел, как они дрожат.

– У Эдит пятна прошли без следа, а у мистрис Филиппы остались рубцы.

Бартоломью откинулся на спинку кресла. И только-то? Вид у него был озадаченный, и Стивен попытался объяснить.

– У нее рубцы на лице. Она не хочет, чтобы кто-нибудь их увидел, и отказывается с кем-либо говорить. Она постоянно носит покрывало, а еду ей приходится оставлять под дверью… Куда ты?

Бартоломью, уже на пороге, накинул на голову капюшон.

– Можешь одолжить мне лошадь? – попросил он.

Стивен схватил его за руку.

– Мне нелегко это говорить, Мэтт, но она особенно просила, чтобы к ней не пускали тебя. Она никого не хочет видеть.

Бартоломью отмахнулся от него.

– Я врач. Может быть, я смогу ей помочь.

Стивен снова поймал его руку.

– Она не хочет, чтобы ты приходил, Мэтт. Она оставила записку, чтобы ты не приходил. За последнюю неделю никто ее не видел. Оставь ее в покое. Со временем она придет в себя.

– Можешь одолжить мне лошадь? – вновь повторил Бартоломью.

– Нет, – ответил Стивен, не ослабляя хватки.

– Тогда я пойду пешком, – сказал Бартоломью и, отпихнув его, вышел на двор. Стивен вздохнул и крикнул подмастерью, чтобы тот оседлал его кобылу. Бартоломью молча ждал, а Стивен взволнованно болтал.

– Ричард вернулся, – сказал он.

Бартоломью немного смягчился и улыбнулся Стивену.

– Слава богу, – сказал он негромко. – Эдит, должно быть, счастлива.

– Как монах в борделе! – ухмыльнулся Стивен.

Подмастерье подвел лошадь, и Бартоломью вскочил в седло. Стивен бросился в дом и вернулся с длинным синим плащом.

– Надень, а не то окоченеешь.

Бартоломью с благодарностью принял плащ. Наклонившись, он легонько коснулся плеча Стивена и тронулся в путь, пустив лошадь галопом, который на этих узких улочках был далеко не безопасен.

За городом ему пришлось замедлить скачку, чтоб не повредить кобыле Стивена. Дорога на Трампингтон была сильно наезженная, и снег размесили в непролазную жижу. Погода стояла более теплая, чем перед Рождеством, смерзшаяся грязь подтаяла и превратилась в холодную топкую кашу. Копыта у лошади скользили и разъезжались, и ее приходилось непрерывно понукать. Бартоломью уже начал думать, что придется вести ее в поводу, когда дорога расширилась, позволяя обходить особенно большие топи кругом.

Он старался не думать о том, что его ожидает в доме Эдит. Вместо этого он вспоминал, как удивился Грей, узнав, что у врача нет лошади. И снова, в который раз со времени своего выздоровления, Бартоломью задался вопросом, хочется ли ему учить такого человека, как Грей.

Бартоломью понимал, что обязан студенту жизнью. Вряд ли он выздоровел бы без неуклюжего врачевания и неусыпной заботы Грея. Студент сильно рисковал, взявшись за вскрытие нарывов; прежде он никогда сам этим не занимался, только видел однажды, как мастер Роупер это делал. Следы неопытности Грея останутся теперь у Бартоломью на всю жизнь.

Однако Бартоломью не был до конца уверен в юноше. Его смущало воспоминание о том, что именно Грей принес злополучную записку, которая привела его к Филиппе, и ощущение, что он теперь в долгу перед этим бесцеремонным юнцом. В сущности, его смущал сам Грей. Он был самоуверен, если не сказать – заносчив, и постоянно сравнивал плату, запрошенную Бартоломью, с тем, сколько пациент должен был заплатить. Сумма, которую называл Бартоломью, обыкновенно не покрывала даже стоимости лекарств, и он постоянно ощущал молчаливое неодобрение Грея. Словно он повсюду водил с собой Уилсона.

Наконец он добрался до деревни и дома Эдит. Племянник кинулся ему навстречу, и его восторженные объятия едва не сбили Бартоломью с ног. Ричарду было всего семнадцать, но ростом он уже почти сравнялся с дядюшкой. Юноша немедленно принялся возбужденно болтать, позабыв о подобающем студенту Оксфорда достоинстве, которое он усердно пытался сохранять. Бартоломью слушал, и рассказы Ричарда возрождали в его памяти яркие картины собственного оксфордского прошлого.

Эдит поспешила ему навстречу из кухни, на ходу вытирая руки о фартук, прежде чем обнять его, а Стэнмор подошел, чтобы хлопнуть зятя по плечу.

– Мэтт, ты отощал и побледнел, – заметила Эдит, отстраняя его, чтобы разглядеть как следует. Потом снова обняла брата. – Это было ужасно, – прошептала она так тихо, чтобы услышал он один. – Мы знали, что ты болен, и ничего не могли поделать. Я так за тебя боялась.

– Ну, теперь я здоров. Но ты ведь тоже болела?

Эдит пренебрежительно отмахнулась.

– Полежала пару дней в постели, и все. Но тебе не нужно было приходить. – Лицо ее стало испуганным, и она вцепилась в его руку. – Мы просили Стивена ничего тебе не говорить, – сказала она.

– Боже правый, Мэтт! Что ты сотворил с кобылкой Стивена? – Стэнмор, питавший слабость к лошадям, с ужасом смотрел на перепачканную в грязи кобылу.

Бартоломью простонал. Он не отдавал себе отчета, в каком состоянии находится животное.

– Стивен шкуру с меня спустит. Ты можешь ее почистить?

Ричард отправился приглядеть за мальчишкой-конюхом, а Бартоломью двинулся в дом вслед за сестрой и ее мужем. Как только юноша скрылся, все трое сразу посерьезнели. Эдит рассказала, что она пошла к Филиппе, едва Бартоломью ушел, и обнаружила у той жар. В ту же ночь свалилась и сама Эдит, на следующий день – еще трое слуг. Они болели не так тяжело, как некоторые жертвы чумы, но у них была черная сыпь. Эдит показала Бартоломью бледно-розовый след на руке.

У Филиппы черные пятна высыпали в основном на лице. Она попросила Эдит дать ей покрывало, а потом заперлась у себя в комнате. Это произошло семь дней назад. Эдит не один час провела, уговаривая ее открыть дверь, но девушка отказалась даже разговаривать с ней.

Бартоломью поднялся.

– Она не пустит тебя, Мэтт, – сказала Эдит. – Она написала записку, где говорилось, что ты в особенности не должен приходить. Бедная девочка. Представить не могу, что она так страшно изуродована.

Бартоломью тоже не мог себе этого представить. Во всяком случае, не мог представить ничего, что могло бы изуродовать Филиппу настолько, чтобы она стала нежеланной для него. Ему вспомнился Колет. Что этот мор творит с человеческим рассудком! Он еле заметно улыбнулся сестре, прежде чем подняться в комнату Филиппы. Эдит не пыталась остановить его: она слишком хорошо знала брата. В глубине души она надеялась, что звук его голоса может вытащить Филиппу из ее отчаяния.

Он немного постоял перед дверью, потом постучал. Внутри послышался какой-то шорох, и все затихло.

– Филиппа? – позвал он негромко. – Это Мэттью. Пожалуйста, открой дверь. Не нужно бояться.

Было по-прежнему тихо. Он постучал еще раз.

– Филиппа. Если ты откроешь дверь и поговоришь со мной, даю слово, что не попытаюсь прикоснуться к тебе или увидеть тебя, – произнес он. – Просто позволь мне немного побыть с тобой.

Ответа не последовало. Бартоломью присел на сундук, который стоял в коридоре, и задумался. В обычных обстоятельствах ему и в голову не пришло бы покуситься на чье-то уединение, но сейчас он боялся, что состояние рассудка Филиппы, пострадавшего от болезни, может сделать ее неспособной позаботиться о себе. Если это и впрямь так, ей нужна помощь, пусть даже сама она этого не понимает.

Эдит в восемнадцать лет вышла замуж за Стэнмора и переехала в Трампингтон. Бартоломью тогда было восемь, и всякий раз, когда его отпускали из монастырской школы в Питерборо, он приезжал погостить в беспорядочно построенном доме сестры. Он изучил здесь каждую щелочку, каждый закоулок и знал, что замок на двери, за которой скрывалась Филиппа, неисправен. Стоит вставить острую щепку в определенном месте – и дверь в мгновение ока откроется. Мальчишкой он не раз играл с этим замком в дождливые дни.

Он решил сделать еще одну попытку.

– Филиппа. Почему ты не отвечаешь? Позволь поговорить с тобой всего несколько минут, и я обещаю, что уйду по первому твоему слову.

* * *

В ответ ему не раздалось ни звука, ни даже шороха. Бартоломью встревожился; он решил, что дело гораздо серьезней, чем несколько шрамов. Вооружившись заточенной железкой, которую он носил с собой среди прочих инструментов врачебного ремесла, Бартоломью вогнал ее в замочную скважину, как много лет подряд проделывал со щепкой. Навыка он не утратил, и дверь с легкостью подалась.

Филиппа сильно вздрогнула, когда он сделал к ней шаг, и Бартоломью остановился. Она съежилась на кровати, кутаясь в плащ, который он дал ей по пути из монастыря в Трампингтон. На ткани до сих пор темнела засохшая грязь. Лицо девушки было обращено к нему, но за длинной вуалью он не мог различить ее черты. Она горбилась, словно древняя старуха, над какой-то вышивкой.

При виде этой картины у Бартоломью перехватило дыхание. Филиппа терпеть не могла шитье и согласилась бы на все, лишь бы не заниматься им. И уж совершенно определенно она не села бы за вышивание по доброй воле. Он пригляделся повнимательней. Что-то было не так: держалась девушка как-то неестественно, и ступни у нее были больше, чем помнилось Бартоломью.

– Я же просила тебя не приходить.

Эти слова были произнесены еле слышным шепотом, специально для того, чтобы ввести его в заблуждение.

– Кто вы? Где Филиппа? – осведомился Бартоломью.

Женщина поняла, что раскрыта, голова ее резко вскинулась, и Бартоломью заметил сверкнувшие из-под густой вуали глаза. Он шагнул вперед, чтобы сорвать покрывало, но остановился: незнакомка смахнула вышивку с колен, и в грудь ему нацелился арбалет. Бартоломью отступил на шаг. Какая насмешка судьбы, подумалось ему: пережить чуму и погибнуть от стрелы.

Незнакомка поманила Бартоломью к себе, угрожающе мотнув арбалетом, когда он не подчинился.

– Кто вы? – повторил Бартоломью. Он спрашивал себя, успеет ли узнать ответ или раньше умрет, хватит ли у женщины решимости застрелить его?

– Никаких вопросов, поворачивайся, только медленно, – проговорила она своим жутким шепотом.

– Где Филиппа? – не сдавался Бартоломью; тревога толкала его на безрассудство.

– Еще один вопрос, и я пристрелю тебя. Поворачивайся.

В ее шепоте слышалась угроза, от которой стыла кровь, и Бартоломью не сомневался, что это не пустые слова. Он медленно развернулся, понимая, что произойдет дальше, и готовя себя к этому.

Он не ошибся. Зашелестели юбки, и арбалет обрушился ему на голову. Он успел увернуться, и удар пришелся вкось, однако его все же оглушило на несколько роковых секунд. Женщина выскочила из комнаты и рванула к лестнице. Бартоломью кое-как поднялся на ноги и шатаясь двинулся за ней. Она бросилась через двор к тому месту, где Ричард разговаривал с мальчишкой-конюхом. Там стояла лошадь Стивена, вычищенная, но еще под седлом. Бартоломью понял, что сейчас произойдет.

– Остановите ее! – закричал он.

Сам он находился слишком далеко, чтобы перехватить женщину, и бросился к массивным дубовым воротам, намереваясь закрыть их, чтобы отрезать незнакомке дорогу к отступлению.

Ричард с конюхом разинули рты при виде Филиппы, несущейся по двору с арбалетом наперевес, и Ричард опомнился лишь в последнюю минуту. Он бросился на беглянку.

Бартоломью тем временем изо всех сил налегал на ворота. Судя по буйно разросшимся вокруг сорнякам, Стэнмор запирал их нечасто, и створки застряли намертво. Он увидел, как Ричард полетел на землю, а женщина подскочила к лошади. В один миг она взлетела в седло и рывком, от которого у бедного парня вывернуло руки, выхватила у конюха поводья. Бартоломью почувствовал, что ворота подаются, и навалился на них всем телом. Женщина на ходу развернула кобылу, пытаясь помешать ей встать на дыбы и направляя ее к закрывающимся воротам.

Ворота снова сдвинулись, и Бартоломью ощутил, как бухает в висках кровь. Женщина укротила лошадь и погнала ее к выходу. Створка подалась еще на дюйм, но Бартоломью понял, что этого недостаточно. Железные подковы лошади высекали искры из булыжной мостовой, всадница мчалась к воротам.

Когда цокот копыт раздавался уже совсем близко, Бартоломью оставил усилия. Он сделал тщетную попытку схватить беглянку, но полетел на кучу сырой соломы. Женщина на миг потеряла равновесие. Когда она оглянулась назад, ветер взметнул вуаль, и Бартоломью явственно разглядел ее лицо. Ричард выбежал за ворота и какое-то время преследовал ее, пока не понял, что эта затея безнадежна. Всадница завернула за поворот и исчезла из виду.

– За ней! – крикнул Стэнмор, и его двор загудел, словно улей: конюхи седлали лошадей, надежных людей торопливо отряжали в погоню.

Бартоломью понимал, что, когда Стэнмор будет готов, птичка уже упорхнет. И все же оставалась надежда, что лошадь запнется и сбросит наездницу, в особенности эта жалкая кляча. Он поднялся с кучи соломы; к нему спешила Эдит.

– Что случилось? Что ты ей наговорил? – закричала она.

– Ты цел, дядя Мэтт? Прости. Он оказался слишком силен для меня.

Вид у Ричарда был несчастный и виноватый. Бартоломью похлопал его по плечу.

– Для меня тоже, – со смущенной улыбкой признал он.

Эдит переводила взгляд с одного на другого.

– Что вы такое говорите? – поразилась она. – «Он»?

Бартоломью взглянул на Ричарда.

– Ты видел его в лицо? – спросил он.

Тот кивнул.

– Да, но как он здесь оказался? Где Филиппа?

– Кто же это был, если не Филиппа? – недоуменно спросила Эдит.

– Жиль Абиньи, – ответили Бартоломью и Ричард в один голос.