Текст книги "Чума на оба ваши дома"

Автор книги: Сюзанна Грегори

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

VII

Бартоломью выглядывал в окно уже по меньшей мере десятый раз с тех пор, как Стэнмор со своими людьми пустился в погоню за Абиньи.

– Может, это с самого начала был Жиль, а ты просто перепутал его с Филиппой? – предположил Ричард.

– Я целовал ее, – сказал Бартоломью. Увидев, как брови племянника поползли вверх, быстро добавил: – И это была Филиппа, поверь мне.

Ричард не спешил сдаваться.

– Но ты мог обознаться, ты ведь не выспался, и потом…

– У Жиля растет борода, – пояснил Бартоломью терпеливо, что далось ему нелегко. – Поверь мне, Ричард, я бы заметил разницу.

– Ладно. Но тогда что, по-твоему, происходит? – осведомился Ричард. – Я тут голову сломал в поисках ответов, а ты на все отвечаешь, что это ерунда.

– Я не знаю, – сказал Бартоломью, глядя в огонь.

Он видел, что Ричард наблюдает за ним, и пытался взять себя в руки. Он попросил племянника рассказать ему обо всем, что произошло с тех пор, когда десять дней назад он оставил Филиппу у Стэнморов, – для того, чтобы привлечь мальчишку к делу и чтобы четко уяснить последовательность событий.

Филиппа заболела практически сразу же после его ухода, и две ночи, что она лежала в жару, при ней безотлучно находилась либо Эдит, либо кто-то из прислуги. На утро третьего дня болезнь отступила, хотя девушка, разумеется, была еще очень слаба. Вечером она попросила вуаль и заперлась в комнате, а на следующий день ограничила все сообщение с внешним миром записками. Эдит не сохранила ни одной из них, поэтому Бартоломью не мог судить, были они написаны рукой Филиппы или ее брата. Никто не знал наверняка, кто жил в доме Эдит по меньшей мере семь последних дней – Филиппа или Жиль.

Ричард с беззастенчивым юношеским любопытством спрятался за сундуком в коридоре, чтобы хоть одним глазком поглядеть на девушку, когда она выйдет забрать поднос с едой, который ей оставляли у двери. Даже сейчас он не мог сказать, кем был тот человек, плотно закутанный в плащ и вуаль, – мужчиной или женщиной.

Повествование Ричарда ввергло Бартоломью в задумчивость. Что происходит? Жиль вел себя странно с тех самых пор, как умер Хью Стэплтон. Неужели он совершенно обезумел и затеял какой-то дьявольский план, чтобы лишить Филиппу возможного счастья из-за того, что он лишился своего? Неужели он где-то спрятал ее, полагая, что с ним она будет в большей безопасности? Или он желал ей зла?

Ричард с Бартоломью тщательнейшим образом обыскали чердачную комнатку, но не обнаружили ничего, что могло бы дать им хоть какой-то ключ к разгадке. Нашлись несколько предметов одежды, одолженных девушке Эдит, и вышивка – и все. При комнатке имелась собственная уборная, сообщавшаяся непосредственно со рвом, но не было ничего, что указало бы, давно ли Жиль притворялся Филиппой.

Бартоломью напряженно думал. Не было никакой надежды на то, что Абиньи вернется в колледж, если существует возможность встретить там Бартоломью. Он будет скрываться где-нибудь в другом месте, так что Бартоломью придется обойти все излюбленные местечки Абиньи – задача, учитывая его разгульную жизнь, пугающая. У Абиньи была уйма друзей и знакомых, его знали буквально в каждой кембриджской таверне, несмотря на тот факт, что университетским преподавателям не разрешалось часто бывать в подобных заведениях. Компанию Абиньи составляли люди не того рода, какие могли бы прельстить самого Бартоломью – шлюхи и самые отъявленные буяны города. Пожалуй, лучше всего расспросить о подобных местах Грея, цинично подумал Бартоломью; в конце концов, он сам говорил, что знает Абиньи.

Шум во дворе заставил Бартоломью вновь вскочить на ноги. Ричард бросился из дома навстречу отцу; Бартоломью и Эдит последовали за ним.

– И след простыл, – с досадой сказал Стэнмор. – Мы встретили торговца индульгенциями, который ехал из Грейт-Черстерфорда. Он сказал, что видел всадника на серой кобыле, который несся к лондонскому тракту, будто за ним гнались черти. Мы еще несколько миль проехали, но сейчас он должен быть уже далеко. Даже если его лошадь захромает или устанет, он может сменить ее по дороге. Прости, Мэтт. Он ушел.

Бартоломью ничего другого и не ожидал, но все же расстроился. Он хлопнул Стэнмора по плечу.

– Все равно спасибо тебе за попытку, – поблагодарил он.

– Бедный Стивен, – сказал Стэнмор, поручая своего скакуна конюху. – Он был привязан к этой кобылке. Да еще и лучший его плащ увели! Думаю, придется одолжить ему один из моих, пока он не обзаведется новым.

Бартоломью медленно вернулся в дом. Стэнмор был прав. Абиньи выиграл время и уже удалился на безопасное расстояние. Если он наймет свежую лошадь, изменит маскировку и присоединится к группе путников, как это делалось обычно, вряд ли Бартоломью сможет когда-либо отыскать его следы. Лондон – огромный котел домов и людей, выслеживать там Абиньи – все равно что искать иголку в стоге сена.

Эдит положила руку ему на локоть.

– Ничего не поделаешь, – сказала она. – Переночуй сегодня здесь, а завтра Освальд отвезет тебя в город.

Бартоломью покачал головой, пытаясь не сравнивать теплый и уютный дом сестры со своей холодной каморкой в Майкл-хаузе.

– Мне нужно вернуться к вечеру. Колет повредился умом, и мне надо многое сделать.

– Тогда выпей хотя бы подогретого вина перед уходом, – предложил Стэнмор.

Не успел Бартоломью возразить, как зять ухватил его за руку и повел по каменной лестнице в гостиную. Ричард двинулся следом. В камине ровно горел огонь, шерстяные половики, расстеленные на полу, приглушали их шаги. Внезапный порыв ветра хлопнул ставнями, и Бартоломью поежился.

– Тебе понадобится помощь в городе, – сказал Стэнмор. – Оставайся у нас на ночь, потолкуем, что нужно сделать.

Бартоломью улыбнулся этой уловке зятя. Все знали, что он перенапрягся в свой первый день на ногах. Он сам крайне неодобрительно отнесся бы к подобному поведению любого своего пациента, и Эдит была права, когда говорила, что сегодня ночью он уже ничем не сможет помочь Филиппе. Он уселся перед огнем и кочергой поворошил дрова в камине. Ричард подтащил свою скамеечку поближе, а Стэнмор опустился в большое дубовое кресло, покрытое подушками и шкурами. Некоторое время никто не произносил ни слова.

– Как в Трампингтоне обстоит дело с болезнью? – поинтересовался Бартоломью после паузы, протягивая руки к огню.

– Двадцать три умерших, – отозвался Стэнмор, – и еще двое, скорее всего, к ним добавятся. В воскресенье умер наш священник, и один из гилбертинских каноников живет здесь, пока ему не найдут замену. – Он устало покачал головой. – Что происходит, Мэтт? Священники говорят, что это кара Божья, но они сами мрут точно так же, как и те, кого они обвиняют в грехах. Врачи ничего не в силах поделать. Когда Эдит и Филиппа заболели, я послал за Грегори Колетом, поскольку ты тоже был болен. Он велел мне засунуть им в рот раскаленные щипцы, чтобы вытащить бесов. Когда я попросил его сделать это, потому что так беспокоился за Эдит, что согласился бы на что угодно, он отказался – сказал, мол, боится, что бесы могут овладеть им. Что это за медицина?

Бартоломью не сводил глаз с огня.

– Колет сошел с ума. Наверное, он повидал столько мертвых, что это его подкосило.

– Колет? – недоверчиво воскликнул Ричард. – Ну, нет! Он всегда казался таким… циничным.

– Может, именно поэтому ему и пришлось особенно тяжело, – сказал Бартоломью мрачно. – Я не могу его понять. И с чумой ничего не понимаю. Агата каждый день ходит среди зачумленных – и здорова; Фрэнсис Элтем и Анри д'Эвен заперлись в своих комнатах – и заболели. Старые и немощные цепляются за жизнь, а молодые и крепкие умирают за считаные часы. Одни выздоравливают, другие нет.

– Тогда, может быть, священники правы, – сказал Стэнмор. – Но почему они тоже умирают? Взять хоть Элфрита. Я слыхал, что он умер, а такого праведника поискать было.

– Он умер не от чумы, – сказал Бартоломью и тут же прикусил язык.

– То есть как? – удивился Стэнмор. – Майкл сказал, его унесла чума.

Бартоломью заколебался. Было бы огромным облегчением рассказать Стэнмору все, что ему известно, – о сэре Джоне, Элфрите, Августе, Поле и Монфише, о заговоре с целью ослабить Кембридж. Но были убиты люди, и, вероятно, на этом жертвы не кончатся: чума не предотвратила убийства Элфрита. Бартоломью не мог рисковать безопасностью Стэнмора из-за того, что ему захотелось поделиться с кем-то своими мыслями.

В зал вошла Эдит в сопровождении слуги с кувшином дымящегося вина. Она встала рядом с мужем, и Бартоломью укрепился в своей решимости. Нет у него права рисковать жизнью Стэнмора и счастьем Эдит. Ведь убийца уже отнял у него пятерых друзей и коллег, еще множество взяла чума, Колета – безумие, а Жиля и, возможно, Филиппу – что-то такое, чего он пока не понимал. У него остались только его родные. Он переменил тему и стал расспрашивать Стэнмора о его соображениях относительно того, как справиться с чумой в городе.

К тому времени, когда Стэнмор закончил обрисовывать свои планы очистки улиц от мертвых тел, было уже слишком поздно, чтобы даже думать о возвращении в Майкл-хауз, – как Стэнмор и рассчитывал. Ночевал Бартоломью в каминной, завернувшись в теплые толстые покрывала и наслаждаясь такой редкостной роскошью, как огонь.

* * *

На следующее утро Бартоломью проснулся заметно окрепшим. В Кембридж его отвез Стэнмор, который вызвался сообщить Стивену весть о краже его кобылы. Бартоломью спешился у церкви Святого Ботолфа и отправился проведать Колета. Ему пришлось перешагнуть через два тела, сваленных прямо у порога, где они дожидались приезда чумной телеги. Бартоломью прикрыл нос и рот краем плаща, чтобы не чувствовать запаха, и проскользнул в полутемную церковь.

Монахи все еще были там, уже другие, не те, что в прошлый раз. Они молились за избавление от чумы и служили мессы по усопшим. Колет тоже был там. Он сидел на скамье, завернувшись в одеяло, чтобы защититься от сырости и холода, и лениво поигрывал резным позолоченным львом, который висел у него на шее на длинной цепи.

– Взгляни, Мэтт, – сказал он, обращая лицо с блуждающей бессмысленной улыбкой к Бартоломью. – Разве не прелесть? Он защитит меня от чумы.

Бартоломью присел рядом и взглянул на амулет. Он видел подобные талисманы у других людей и слышал от Агаты, что какой-то мошенник торговал ими в городе, божась, что они защищают от мора.

– Он не поможет, Грегори, – сказал Бартоломью. – Нужно быстрее убирать улицы и хоронить мертвых.

Колет уставился на него, и из его рта на одеяло потекла тонкая струйка слюны.

– Мы не должны так делать. Это кара Господня, и мы не должны противиться Его воле, пытаясь уменьшить последствия.

Бартоломью ужаснулся.

– Где ты набрался таких мыслей? Не может быть, чтобы ты верил в подобные бредни.

– Но это правда, правда, – запел Колет себе под нос, раскачиваясь взад-вперед.

– В таком случае, – резко заметил Бартоломью, – что же ты цепляешься за дурацкого льва?

И тотчас же пожалел о своих словах. Колет прекратил раскачиваться и заплакал. Бартоломью крепко сжал его плечи.

– Помоги мне! Я не справлюсь в одиночку. Видел, что творится на улицах? Повсюду кучи мусора, мертвые лежат неубранными несколько дней.

Колет засопел в свое одеяло.

– Если ты останешься со мной, я дам тебе моего льва.

Бартоломью закрыл глаза и привалился к стене. Бедный Колет. Он был одним из лучших врачей в Кембридже, а теперь пускает слюни. Он приобрел широкий круг богатых пациентов, включая кое-кого из наиболее влиятельных лиц города, и преподавал в пансионе Радда. Благодаря этому он нажил себе состояние и имя его было на слуху у многих могущественных людей. Одним словом, перспективы перед ним открывались самые радужные.

Бартоломью сделал последнюю попытку.

– Идем со мной. Поможешь мне с больными.

Колет вжался в колонну, лицо исказилось от страха.

– Нет, мастер Роупер, я не могу пойти туда с вами. Я слышал, в городе чума!

Он снова принялся крутить в пальцах льва, невидящими глазами глядя на ряд коленопреклоненных монахов. Похоже, он вообще забыл о Бартоломью.

* * *

Бартоломью вернулся в Майкл-хауз. После мимолетного колебания он открыл сундук, в котором Абиньи держал свои пожитки, и принялся рыться в нем. С виду ничего не пропало; похоже, философ не собирался в спешке покидать колледж. Какое-то время Бартоломью стоял, глядя из окна на двор, и думал, с чего начать. Внутренний голос подсказывал ему бросить все и обходить таверны и пансионы в поисках Абиньи. Он с неохотой подавил это побуждение; первым делом сейчас было организовать сбор тел и уборку улиц.

Стэнмор уже пообещал объявить, что любой, кто возьмется очистить улицы от мусора, получит хорошие деньги. Поскольку множество людей после смерти хозяев остались без работы, Бартоломью полагал, что желающие найдутся. Даже если это не остановит распространение чумы, то поможет предотвратить другие, ничуть не менее опасные заболевания.

На Бартоломью легла задача улучшить организацию сбора мертвых. После того как он заболел, количество смертей, похоже, уменьшилось, хотя это и не значило, что чума отступила от города. Он отправился в замок к шерифу – тот, бледный от горя, оплакивал жену и безропотно согласился со всеми требованиями. Бартоломью задался вопросом, не произошло ли с ним то же, что и с Колетом. Он оставил шерифа мрачно начищать шлем и повторил его указания толковому на вид сержанту. Тот тяжело вздохнул.

– Мы не можем собирать мертвых, – сказал он. – Мы уже потеряли треть наших людей, некому даже охранять город от грабителей, где уж там собирать тела. Мы не можем вам помочь. Слыхали, что в маленькой деревеньке у Всех-Святых-у-Замка все умерли? Ни одной живой души не осталось. Люди боятся подходить к этому месту, говорят, там полно привидений. Даже если бы у меня были свободные люди, они, наверное, скорее пошли бы на виселицу, чем стали собирать мертвых.

Удрученный Бартоломью ушел. Он отправился в деревушку, о которой рассказал сержант, и прошелся среди жалких лачуг, где когда-то жили люди. Сержант был прав: не осталось ни одной живой души. Бартоломью быстро покинул это место, еле сдерживая тошноту от запаха разложения.

На Бридж-стрит тел стало еще больше, хотя вокруг больницы Святого Иоанна было сравнительно чисто благодаря августинским каноникам. Бартоломью побеседовал с августинцами, и они согласились, пусть и с неохотой, подбирать тела, которые встретятся им по дороге к чумным ямам, когда они будут свозить туда своих мертвых. Затем он наведался в аббатство Святого Эдмунда и договорился о том же, вкупе с обещанием, что кто-нибудь из послушников станет надзирать за заполнением чумных ям.

Планы Бартоломью по избавлению города от зачумленных тел начинали продвигаться. Еще нужно было набрать добровольцев, которые согласились бы каждый день править чумными телегами и собирать мертвых. Он понимал, что риск заражения очень велик, но эту работу должен был кто-то делать.

Бартоломью стоял и смотрел на чумную яму, которую по указанию его и Колета вырыли почти две недели назад. Она была полна доверху, так что не оставалось даже места, чтобы засыпать последний слой трупов известью, не говоря уж о том, чтобы потом покрыть землей. Он поежился. Место было безлюдное, хотя до городских ворот отсюда было рукой подать. У ямы ветер казался пронзительней, он негромко свистел в чахлых деревьях и кустах, которые частично скрывали погребение от дороги. Бартоломью направился в близлежащую таверну и предложил угостить элем любого, кто согласится помочь ему вырыть новую яму. Сначала желающих не нашлось. Потом поднялся один малый, который заявил, что поставит эль любому, кто выкопает яму быстрее и глубже, чем он. Вызов был встречен свистом и улюлюканьем, человек вышел из таверны, на ходу засучивая рукава, а за ним потянулись и другие.

Очень скоро была вырыта новая яма, больше предыдущей и почти в два раза ее глубже. Мужчины копали наперегонки, чтобы похвалиться своей силой, а женщины и даже ребятишки помогали, перенося камни из ямы к растущей куче земли сбоку от нее. Бартоломью копал и оттаскивал большие валуны наравне с остальными. Когда выдалась короткая передышка, он подошел к человеку, который стал вдохновителем соревнования.

– Спасибо, мастер кузнец, – сказал он. – Я уж решил, что придется мне рыть яму в одиночку.

Тот ухмыльнулся, показывая исчерна-желтые зубы, которые Бартоломью помнил с той ночи, когда у ворот Майкл-хауза едва не разразилось побоище.

– С вас эль, – напомнил кузнец.

Когда яма была выкопана, помощники Бартоломью начали расходиться. Он отдал все свои деньги, чтобы расплатиться за обещанный эль, и был приятно удивлен, когда половину ему вернули с неловким бормотанием, что это слишком много. На дно ямы он засыпал известь, глядя, как она шипит и пенится в выступившей воде. Кузнец помог ему опустить вниз первые тела: жалкую шеренгу из десяти наспех зашитых в дерюгу мертвецов. Бартоломью насыпал поверх еще извести и оперся на черенок лопаты, утирая вспотевший лоб.

Кузнец подошел и встал рядом с ним.

– Я был неправ, – сказал он и вложил что-то в руку Бартоломью.

Тот недоуменно взглянул на засаленный черный кошель на ладони, потом снова на кузнеца. Тот круто повернулся и зашагал к таверне. Бартоломью нагнал его и развернул к себе.

– Что это такое?

Кузнец упорно отказывался смотреть Бартоломью в глаза.

– Я не хотел. Я сказал им, что это было нехорошо, – пробормотал он и дернулся в сторону таверны.

Бартоломью держал его крепко.

– Что было нехорошо? О чем вы говорите? Мне не нужны ваши деньги.

Кузнец поднял глаза на низкие облака, плывущие по темнеющему небу.

– Эти деньги я получил за то, что устроил ту бучу, – сказал он. – И с тех пор они лежат у меня. Потратил немного, чтобы подпоить моих ребят, иначе они струсили бы тогда вечером. И еще чуток, чтобы похоронить сына мистрис Аткин. Это иудины деньги, не хочу я их.

Бартоломью недоуменно помотал головой.

– Да что вы говорите? – сказал он. – Кто-то заплатил вам, чтобы вы затеяли беспорядки?

Кузнец взглянул собеседнику прямо в лицо, глаза у Бартоломью сделались круглые.

– Да, они заплатили мне, чтобы я подогрел кое-кого из ребят. Вы же помните, как все было, – этот спесивый индюк похвалялся своим богатством, а мы, бедняки, стояли, смотрели и ждали объедков с барского стола, как собаки. – Он сплюнул. – Похоже, они знали, как все будет, и заплатили мне, чтобы уж наверняка началась заваруха. А как только разгорелась бы драка, я должен был отыскать вас и посоветовать держаться подальше.

Он умолк и вгляделся в лицо врача, жадно ловя какой-либо отклик на свое признание. Бартоломью вспомнил события того дня – как он в последний миг успел скрыться за стенами колледжа от разъяренной толпы и как Абиньи рассказал ему, что Генри Оливер приказал Фрэнсису Элтему захлопнуть ворота у него перед носом. Бартоломью потрясенно покачал головой. Чем он заслужил такую ненависть? Он напрягал память в поисках пациентов, которых он не смог вылечить, гадал, не показалось ли кому-нибудь из родственников, что его нетрадиционные методы убили больного, тогда как пиявки могли бы спасти ему жизнь, но так и не сумел припомнить ничего. Перед глазами у него вдруг встало доброе лицо сэра Джона. А в чем сэр Джон или Август с Элфритом провинились перед убийцами? Он вспомнил полные ненависти взгляды, которые Генри Оливер бросал на него с того дня всякий раз, когда они случайно сталкивались.

Кузнец, глядя на сведенные в раздумье брови Бартоломью, продолжал:

– Поначалу-то я решил, что это легкий способ заработать неплохие деньжата, а дела у меня из-за слухов о черной смерти шли туговато. Ну, я потрудился на славу, настроил народ против Майкл-хауза. Но все пошло наперекосяк. Толпа разбушевалась не на шутку. Я ничего не успел сделать, и двое ребят погибли. Потом вы помогли Рэйчел Аткин и сложили мне ногу. С тех самых пор мне было не по себе, вот почему я не тратил эти деньги. Сломанная нога – это меня Бог наказал за мои дела. Те люди, которые дали мне деньги, потом приходили ко мне, когда еще нога не успела срастись. Я сказал им, что передал вам все, как они велели, чтобы они отвязались от меня.

– Кто – они? – спросил Бартоломью, голова у него шла кругом.

Кузнец пожал плечами.

– Знал бы, так сказал бы. Недобрые они люди, так что будьте начеку.

– Где они к вам подошли?

Кузнец кивнул в сторону таверны.

– Там. Я тихонько пил себе, и мне принесли записку, что если я выйду на улицу, то могу стать богатым человеком. Я вышел; там ждали двое. Они велели устроить заварушку на церемонии того толстяка, а потом отозвать вас в сторонку и предупредить.

– Что именно они сказали?

Кузнец закрыл глаза и нахмурился, силясь припомнить точные слова.

– Они велели передать вам, чтобы вы держались подальше. Вот этими самыми словами и сказали! – воскликнул он торжествующе, гордясь своей памятью.

– Как выглядели эти люди?

– Вот этого не скажу. Говорил все время один, но голоса его я не вспомню. Рослый такой, с вас ростом, пожалуй. Другой поменьше, но на обоих были плотные плащи с капюшонами, так что лиц я не разглядел.

Бартоломью и кузнец некоторое время стояли бок о бок в темноте, потом кузнец снова заговорил.

– Если б я знал, кто они такие, я б вам сказал. Единственное, что приходит мне на ум, – кошелек, который они мне дали, не простой. Видите?

Бартоломью сделал несколько шагов к таверне, где можно было рассмотреть кошелек в слабом свете из окон. Когда-то этот кошелек был изящным, но недели, проведенные в грязных руках кузнеца, оставили на мягкой коже черные отпечатки и почти стерли вензель, золотом вышитый на его боку. Бартоломью присмотрелся более внимательно, поворачивая вещицу то в одну, то в другую сторону, чтобы на золотую нить упал свет. Это ему удалось, и вензель вдруг отчетливо блеснул в луче света. «ПБ». Пансион Бенета! Он видел почти такой же кошелек в руках Хью Стэплтона, когда как-то раз был там с Абиньи.

Бартоломью высыпал деньги из кошелька на ладонь. Примерно пять марок, для кузнеца сумма огромная. Он снова обернулся.

– Оставьте их себе, – сказал он, протягивая деньги кузнецу, а пустой кошелек пряча за пояс. – Что сделано, то сделано. Спасибо, что рассказали мне обо всем. Я и не представлял, что у меня такие могущественные враги.

Кузнец издал невеселый смешок.

– О, могущества им не занимать. Мне хватило того, как они со мной говорили. Эти люди привыкли раздавать приказы. – Он опустил испачканную в земле руку на плечо Бартоломью. – Жаль, я не рассказал вам всего этого раньше, но вы, похоже, и так неплохо справляетесь. А деньги эти мне не нужны. Я попаду в ад, если оставлю их у себя, зная, за что они были получены. Ведь в наши дни не каждому выпадает шанс исповедаться перед смертью.

Он с отвращением взглянул на серебряные монеты на своей загрубелой ладони.

Не успел Бартоломью остановить его, как он размахнулся и зашвырнул деньги в яму. Бартоломью увидел, как они поблескивают в ее дымящейся глубине. Кузнец улыбнулся.

– Вот теперь все в порядке, – сказал он негромко. – Там этим проклятущим деньгам самое место.

Бартоломью еще раз поблагодарил его и пошел домой. Он надеялся, что все монеты погрузились в негашеную известь. Ему не хотелось даже думать о том, что кто-то может сунуться за ними в яму.

Бартоломью медленно шел, вдыхая холодный ночной воздух, и пытался унять сумбур в мыслях. Он был в совершенном замешательстве. Кто-то пытался предостеречь его, чтобы он «держался подальше», в тот же вечер, когда были убиты Август, Пол и Монфише. Но держаться подальше от чего? Исходило ли это предостережение от Хью Стэплтона? Или есть и другие обладатели кошельков с вензелем «ПБ»? Может, это Абиньи нанял кузнеца, ведь он был частым гостем в пансионе Бенета и явно замешан в чем-то, что вынудило его притворяться Филиппой? Но Майкл своими глазами видел, как Абиньи не давал Фрэнсису Элтему закрыть ворота, пока Бартоломью не оказался в безопасности. Грей тоже имеет отношение к пансиону Бенета. И он замешан? Все это просто не укладывалось в голове. Эх, были бы живы сэр Джон и Элфрит! Он рассказал бы им об этой безумной путанице, а они помогли бы во всем разобраться. Он уже решил не посвящать ни во что своих родных, но кому еще можно доверять? Майклу? Бартоломью не понимал ни роли монаха в убийстве Августа, ни его места в гнусном оксфордском заговоре. У Абиньи явно рыльце в пушку, и он сбежал. Неприязнь, которую врач питал к Уилсону, явно взаимна, да и как он может доверять человеку, который спрятался в своей комнате и бросил колледж на произвол судьбы, когда так нужна сильная рука? Он задумался о канцлере или епископе. Но что он им скажет? Он ничем не может подкрепить утверждение, что Элфрита отравили, а Август был мертв, когда исчез. К тому же канцлер и епископ едва ли поймут, если он приведет им в качестве свидетеля кузнеца, который, по его же собственному признанию, подстрекал толпу к беспорядкам и вообще прославился пристрастием к выпивке. Тяжело вздохнув, Бартоломью сделал то же самое заключение, к какому он уже пришел в доме Стэнмора: посоветоваться ему не с кем и продираться сквозь путаницу фактов придется в одиночку.

Дойдя до церкви Святого Михаила, Бартоломью свернул на церковный двор и остановился у холмика земли, который обозначал могилу Элфрита.

– За что? – прошептал он в темноту. – Я не понимаю.

Сидя на корточках в высоком голом кустарнике, которым заросла могила монаха, он вновь вспомнил слова кузнеца. Не было причин подозревать, что тот обманул Бартоломью. Может быть, загадочные люди из таверны имели в виду, чтобы он держался подальше от Августа? Кузнец предположил, что один из двоих хорошо образован и привык раздавать приказы. Возможно, это был Уилсон, который заподозрил, что должно случиться с Августом, и решил замять все дело еще до того, как оно произошло? Ведь потом он явно хотел скрыть правду.

Бартоломью поднялся и размял затекшие члены. День выдался долгий, и чем больше он думал, тем больше видел неувязок и тем темнее казалось ему это дело. Он устал и хотел сосредоточиться на поисках Филиппы. Возможно, ей грозит опасность и его жалкие попытки распутать университетские интриги здесь не помогут. Он устало шагал по переулку к Майкл-хаузу, собираясь попросить Грея обойти вместе с ним таверны, чтобы узнать, нет ли каких-нибудь вестей от Абиньи.

Когда он добрался до своей комнаты, Грея нигде не было видно, а Бартоломью плохо представлял себе, как начать расспросы в тавернах. Он понимал, что неверный вопрос не просто не принесет ему нужных сведений, но может оказаться опасным. Наверху заскрипели половицы, и в голове у него родилась идея. Исчезновение Филиппы ни для кого не секрет, и будет вполне естественно, если он станет разыскивать ее. Почему бы не заручиться помощью Майкла? Он не станет рассказывать ничего о мнимом оксфордском заговоре, скажет лишь, что хочет найти Филиппу.

Радуясь, что займется чем-то полезным, Бартоломью вышел из комнаты и поднялся наверх в каморку Майкла. Он толкнул дверь и увидел, что постель монаха пуста. Два бенедиктинца, делившие с ним комнату, спали, один из них то и дело вздрагивал, будто ему снился кошмар. Разочарованный Мэттью развернулся, чтобы уйти.

Когда он уже закрывал дверь, на пол с одной из высоких полок спорхнул клочок пергамента, подхваченный внезапным сквозняком от двери внизу. Бартоломью подобрал его и пригляделся, пытаясь впотьмах разобрать слова. Они были написаны твердым округлым почерком Майкла явно наспех – неровные буквы расползались в разные стороны. «Печать, должно быть, еще в колледже. Поищу в комнате Уилсона».

Бартоломью уставился на записку. Очевидно, Майкл написал ее, но не смог передать адресату, или его потревожили, когда он писал. В любом случае, она не оставляла ни тени сомнения в том, что Майкл имеет самое прямое отношение к данному запутанному делу. У Бартоломью затряслись руки. Майкл вполне мог быть тем самым человеком, который заплатил кузнецу, чтобы тот предостерег его.

Записку вдруг выхватили у него из рук, и он ахнул от неожиданности. Он так погрузился в свои мысли, что не услышал, как из комнаты напротив вышел Майкл. Его лицо белело в темноте коридора. Оно было искажено яростью, и монах с трудом сдерживался. Бартоломью не знал, что сказать. Он ведь не рылся в комнате Майкла, не выискивал этот клочок пергамента, но у Майкла не было никаких оснований ему верить.

Все объяснения были бессмысленны: что тут скажешь? Бартоломью протиснулся мимо Майкла в коридор. Из комнаты напротив доносились приглушенные голоса троих студентов, которые там жили. Должно быть, один из них заболел и звал на помощь. Бартоломью заглянул в дверь и увидел, что больной корчится на своем соломенном тюфячке, а его соседи с опаской смотрят на него в дрожащем свете сальной свечи. Бартоломью пощупал лоб юноши и велел двум другим перенести его в спальню коммонеров.

Потом он спустился к себе и закрыл дверь. Руки у него до сих пор тряслись от испуга, который он пережил, когда Майкл выхватил у него записку. Надо ли удивляться всему этому, учитывая крайне странное поведение Майкла в вечер смерти Августа? Во время неприятного разговора с епископом выяснилось, что у Майкла нет никакого алиби. Может, это он заколол несчастного Пола и опоил коммонеров?

И что теперь делать? Рассказать Уилсону? Или канцлеру? Но что им сказать? У Бартоломью нет никаких доказательств, кроме записки, да и от той уже, без сомнения, осталась лишь горстка пепла.

Дверь медленно отворилась, и на пороге показался брат Майкл с потрескивающей свечой в руке; Бартоломью остолбенел. Огонек свечи отбрасывал по стенам мятущиеся тени, и монах в своих просторных одеждах казался еще больше, чем обычно. Некоторое время он стоял на пороге молча. Бартоломью почувствовал, как под ложечкой у него начинает холодеть от страха.

Все так же безмолвно Майкл закрыл дверь и приблизился к Бартоломью. Тот стоял, сжав кулаки, и готовился отразить нападение. Бенедиктинец странно улыбнулся и коснулся руки Бартоломью холодными и влажными мягкими пальцами. Бартоломью шарахнулся; ему почудилось, что Майкл слышит, как в тишине комнаты колотится его сердце.

– Я же предостерегал тебя, Мэттью, – произнес Майкл шепотом, от которого по коже у Бартоломью побежали мурашки.

Он сглотнул. Не это ли предупреждение должен был передать ему кузнец? Или Майкл имел в виду слова, которые говорил ему на лестнице в ночь убийства Августа и во дворе на следующий день?

– Ты вмешался не в свое дело и тем самым подверг себя опасности, – продолжал Майкл все тем же леденящим тоном.

– И что ты собираешься делать?

Бартоломью удивился, как спокойно прозвучали его слова.

– А что я, по-твоему, должен делать?