Текст книги "Чума на оба ваши дома"

Автор книги: Сюзанна Грегори

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

Джослин, явно раздосадованный тем, что его уводят от темы, щедро плеснул себе еще вина – оно ведь принадлежало колледжу.

– Я списался с мастером Суинфордом. Мы с ним дальние родственники, и я поступил сюда, потому что собираюсь открыть грамматическую школу в Рипоне и хотел подучиться, как это лучше всего сделать. У меня есть дом, который можно пустить в дело, а поскольку это будет единственная грамматическая школа на многие мили вокруг, я не сомневаюсь, что преуспею.

Бартоломью кивнул. Все это он знал от Суинфорда, когда тот спрашивал членов коллегии, нельзя ли его родственнику пожить в Майкл-хаузе в обмен на преподавание грамматики. На словах план Джослина звучал благородно, но, познакомившись с ним лично, Бартоломью пришел к убеждению, что школа открывается исключительно ради извлечения прибыли и едва ли будет иметь отношение к распространению идеалов просвещения.

Обязанностью Бартоломью, как самого старшего из присутствующих членов коллегии, было чтение благодарственной молитвы, которая венчала каждую трапезу в колледже. Покончив с этим, он удалился к себе в комнату.

Грею не удалось купить все лекарства, которые были необходимы Бартоломью, и у него не оставалось другого выбора, кроме как пешком отправиться в Барнуэлльское аббатство и посмотреть, нельзя ли позаимствовать что-нибудь у тамошнего лекаря. Бартоломью подождал, пока студент поест, потом собрался в дорогу под дождем.

– Можешь не ходить, – сказал Бартоломью, когда Грей начал ворчать. – Оставайся в колледже, поможешь в лазарете.

– Я не против того, чтоб побывать в аббатстве, и мне хотелось бы побольше узнать о лекарствах. Просто мне не нравится все время ходить пешком. Вчера ночью, сегодня опять. Почему бы вам не завести лошадь?

Бартоломью вздохнул.

– Только не начинай, Сэмюел! У меня нет лошади, потому что она мне не нужна. К тому времени, когда она будет под седлом и готова тронуться в путь, я уже дойду, куда мне надо.

– Да, а как же ваши прогулки в Трампингтон? – дерзко поинтересовался студент.

Бартоломью почувствовал, что его нетерпение перерастает в раздражение.

– Я обычно одалживаю лошадь у кого-нибудь или нанимаю.

– Но сейчас вы не можете ничего нанять, ведь все конюхи умерли от чумы. А Стивен Стэнмор ни за что в жизни не одолжит вам лошадь после того, что случилось с прошлой.

Бартоломью стремительно обернулся и ухватил Грея за грудки.

– Послушай! Тебе не нравится ходить пешком. Тебе не нравятся мои пациенты. Ты не одобряешь того, сколько я с них беру. Может, найдешь себе другого учителя, раз я тебя не устраиваю?

Он отпустил студента и пошел дальше. Через несколько шагов он услышал, что Грей следует за ним. Он оглянулся, и юноша ответил ему недовольным взглядом исподлобья, точно избалованный ребенок. Дулся он всю дорогу до аббатства, пока разговор, который Бартоломью завел с тамошним лекарем о чуме, не отвлек его от мрачных мыслей. Мэттью сожалел о своей вспышке; в конце концов, парень спас ему жизнь. Он сделал попытку вовлечь Грея в обсуждение и постарался сделать так, чтобы студент понял, какие лекарства он берет у лекаря и каково их назначение.

Потом Бартоломью и лекарь оставили Грея складывать травы и снадобья в сумку, а сами вышли под дождик.

– Много монахов вы потеряли? – спросил Бартоломью.

Лекарь склонил голову.

– Больше половины, а вчера умер отец настоятель. Наверное, наш открытый образ жизни способствует распространению болезни. Вы слышали, что все доминиканцы мертвы? Но что мы должны делать? Отступить от устава и затвориться, как отшельники?

На этот вопрос у Бартоломью ответа не нашлось.

Когда Грей закончил, они распрощались с лекарем и пошли по мощеной дороге к городу. Дурное настроение юноши развеялось без следа, и он принялся болтать о том, что собирается делать, когда закончит учение. Слушая его, Бартоломью впал в уныние. Неужели люди думают только о том, как обогатиться?

Внезапно Грей потянул его за край плаща.

– Надо сходить к Святой Радегунде! – сказал он.

– Зачем это? Они нас не впустят.

– А вдруг Филиппа вернулась туда, когда ушла от вашей сестры?

Бартоломью уставился на него. Грей был прав! Почему он не подумал об этом раньше? Студент зашагал по дороге, и Бартоломью нагнал его, когда тот уже барабанил в ворота монастыря. Пока они ждали ответа, Бартоломью не находил себе места, нетерпеливо вытирая с лица капли дождя. Грей перескакивал с ноги на ногу, пытаясь согреться. Бартоломью взглянул на дверь и, несмотря на всю свою озабоченность, отметил, что ворота уже начинают зарастать сорняками. Монахини всерьез оберегали свое уединение.

Небольшая решетка в дверном оконце с грохотом упала.

– Чего вам? – послышался неприветливый голос.

– Мне нужно поговорить с аббатисой, – сказал Бартоломью.

Голос его звучал спокойно, но в голове поднялась смута. Если сейчас он найдет Филиппу, целую и невредимую, в монастыре, всем его тревогам конец.

– Кто вы такой? – снова послышался голос.

– Мэттью Бартоломью из Майкл-хауза.

Раздался звон: решетку с силой захлопнули. Они немного подождали, но более ничего не последовало.

На лице Грея отразилось точно такое же разочарование, какое чувствовал Бартоломью.

– Ну ладно. Ничего не поделаешь, – сказал он. Внезапно решетка распахнулась снова, и на этот раз Бартоломью увидел за ней два лица.

– Ну? – раздался первый голос, нетерпеливый и враждебный.

Бартоломью был ошеломлен тем, что аббатиса сама подошла к воротам, и на миг утратил дар речи.

– Что-то с Генри?

Голос у аббатисы был низкий для женщины, и из-за высокого роста ей пришлось нагнуться, чтобы посмотреть через решетку. Внезапно причина, побудившая ее прийти, стала ясна Бартоломью. Она решила, что он принес новости о ее племянниках, братьях Оливер.

– С Генри все благополучно, матушка, – ответил Бартоломью.

Он придвинулся поближе к дверце, чтобы лучше видеть ее.

– Не подходите! – произнесла она сухо и неприветливо. – Я слышала, что вы возитесь с зачумленными. Я не желаю, чтобы вы занесли сюда заразу. Что вам от меня нужно?

Бартоломью опешил от ее враждебности, но ему не впервой было встречать подобный прием из-за того, что он имел дело с жертвами чумы, и этот раз, без сомнения, был не последний.

– Я пришел спросить вас, не получали ли вы вестей о Филиппе Абиньи, – внимательно глядя на красивое, но холодное лицо аббатисы, спросил он.

Ледяные голубые глаза сверкнули гневом.

– Как смеете вы являться сюда с этим вопросом после того, как сами похитили ее от нас? Своими действиями вы погубили ее репутацию!

Он ожидал подобной отповеди, хотя и не думал, что она будет источать такую злобу. Однако ему не хотелось спорить с аббатисой о том, запятнал ли он репутацию Филиппы, и он попытался держаться по-прежнему учтиво.

– Мне жаль, что вы так думаете, – сказал он, – но вы не ответили на мой вопрос.

– Полагаете, у меня хватит глупости на него ответить? – буквально выплюнула аббатиса ему в лицо. – Вы уже один раз похитили ее. Если я скажу, что она здесь, вы попытаетесь сделать это опять.

Бартоломью покачал головой.

– Вы неверно истолковываете мои намерения. Она пошла со мной по своей воле, хотя я желал, чтобы она вернулась туда, где ей не грозила чума. Я лишь хочу знать, что она в безопасности.

– Тогда можете продолжать терзаться неопределенностью, – сказала аббатиса. – Потому что я не расскажу вам ни о вестях, которые я получила, ни о ее местонахождении.

– Значит, вам известно, где она? – воскликнул Бартоломью.

Аббатиса отступила от решетки и улыбнулась столь холодной улыбкой, что Бартоломью поежился. Внезапно ему вспомнились полные ненависти взгляды, которые бросал на него Генри. Ну и семейка, воплощенная злоба и неприязнь! Он увидел, как аббатису накрыла большая тень. Она обернулась, вся ее холодность испарилась на глазах. Бартоломью заметил края великолепно расшитого черного плаща и понял, что это Элиас Оливер.

– Где она? – крикнул Бартоломью.

Аббатиса зашагала прочь, статная и величественная, улыбаясь высокому мужчине рядом с ней и не замечая Бартоломью. Врач бессильно замолотил в дверь кулаками, но решетку уже захлопнули, и никакие крики и стук теперь не могли заставить монахинь открыть ее снова.

Бартоломью обреченно привалился к стене. Грей присел рядом с ним.

– Не переживайте так, – сказал он. – У меня есть идея.

Бартоломью старался взять себя в руки. Неужели эта гнусная баба знает, где Филиппа? Или она просто водит его за нос, чтобы отомстить за «похищение»? Он почти не имел дела с монахинями Святой Радегунды. Они вели уединенную жизнь в своих кельях, и даже когда Мэттью приходил навестить Филиппу, он толком не видел ни аббатства, ни его обитательниц.

Грей поднялся и зашагал вдоль стены монастыря. Бартоломью последовал за ним, и в памяти у него отчетливо встали события, которые произошли, когда он в прошлый раз пошел вслед за студентом вдоль этой стены. Юноша то исчезал за деревьями, то вновь выныривал из-за них, пока не очутился в том месте, где стены совершенно утопали в густом подлеске. Он без колебаний двинулся по узкой тропке, которая привела их к дверце в стене. Грей негромко стукнул в нее два раза.

Бартоломью с изумлением смотрел, как дверца отворилась и из нее выглянула молоденькая женщина в монашеском одеянии. Она узнала Грея, убедилась, что никто ее не видит, и вышла к ним, тщательно закрыв за собой дверь.

– Это моя кузина – сестра Имельда, – сказал Грей, обращаясь к Бартоломью.

Женщина застенчиво улыбнулась ему, потом посмотрела на Грея.

– Я знала, что ты придешь! Но я не могу задерживаться, иначе меня хватятся.

Она огляделась вокруг, словно ожидала увидеть призрак аббатисы. Грей кивнул и передал ей какой-то сверток. Имельда быстро взяла его и спрятала в складках одеяния. Потом поднялась на цыпочки и торопливо поцеловала его в щеку.

– Спасибо! – прошептала она…..

Грей покраснел.

– Доктор хочет кое о чем тебя спросить, – сказал он, скрывая смущение.

Имельда снова улыбнулась Бартоломью.

– Я помню вас еще с тех пор, как вы ухаживали за Филиппой. Бедняжка Филиппа! Здешняя жизнь была ей ненавистна, особенно в зимнюю пору, а когда вы перестали приходить – еще больше.

– Она сейчас здесь? – спросил он.

Имельда покачала головой.

– Нет. Ее нет с тех пор, как вы увели ее. Если бы она была здесь, я бы знала, потому что на мне вся стряпня, а еду распределяют очень строго. Я поняла бы, что у нас появился лишний рот.

– Вы не получали от нее никаких вестей?

И снова она покачала головой.

– Вы не знаете, аббатисе что-нибудь известно о местонахождении Филиппы?

– Ничего ей не известно! Вот она и бесится. – Имельда хихикнула. – В такой маленькой общине трудно хранить тайны, и я знаю, что мерзкие племяннички по тетушкиному наказу пытаются выяснить, где Филиппа. Надеюсь, вы успеете найти ее первым.

В монастыре зазвонил колокол.

– Третий час,[26]26
  Имеется в виду третий канонический (богослужебный) час, приблизительно соответствующий девяти часам утра.


[Закрыть] – спохватилась Имельда. – Мне пора.

Она улыбнулась обоим мужчинам и быстро скрылась за дверцей.

Грей повел Бартоломью через подлесок обратно на дорогу. Того распирало от вопросов.

– Это та самая дверца, о которой упоминала Филиппа, – ею пользовалась сестра Клемент, когда уходила помогать больным. Откуда ты узнал о ней? – осведомился он. – И почему ты никогда не говорил мне, что у тебя в монастыре кузина? Что в свертке, который ты ей передал?

Грей поднял руку, чтобы замедлить поток вопросов, чем неприятно напомнил Бартоломью Уилсона.

– Имельду отправили в монастырь Святой Радегунды, когда мы были еще детьми. Это она рассказала мне о калитке. Вам я о ней не рассказывал, потому что вы никогда не расспрашивали меня о моих родных. А что я ей передал, это мое дело.

Грей понял, что перегнул палку, еще до того, как Бартоломью раскрыл рот.

– Простите, простите, – пробормотал он. – Я расскажу, но вам придется пообещать, что вы не будете сердиться.

– Этого обещания я не дам, – холодно отрезал Бартоломью.

Грей вздохнул.

– Ладно, – сдался он. – Там лекарство для моей матери. Она тоже в монастыре. Когда я вырос настолько, что смог заботиться о себе сам, она приняла постриг. Но теперь она тяжело больна, и каждую неделю я приношу лекарство, чтобы облегчить ее страдания.

Он вызывающе взглянул на Бартоломью, прежде чем продолжить.

– Это одна из причин, по которым я должен был пробиться к вам в ученики. Я зарабатывал уйму денег, ухаживая за больными чумой богатеями, но Джонас отказывался продавать мне лекарство. Я воровал его у Роупера, пока учился у него, а теперь ворую у вас.

Он остановился и воинственно посмотрел на Бартоломью, ожидая его ответа. Бартоломью тоже остановился и вгляделся в лицо этого странного юноши.

– Почему ты просто не попросил меня? – спросил он мягко.

– Потому что вы вечно заняты и потому что моя мать в богатом монастыре. Я думал, что вы предпочтете отдать лекарство какому-нибудь бедняку.

Бартоломью был потрясен. Неужели в глазах студента он был настолько бесчувственным?

– Я никогда не отказывал в лекарствах никому, будь он богат или беден, – сказал он.

Внезапно Грей утратил всю свою воинственность и уставился в землю.

– Я знаю. Простите меня, – проговорил он дрожащим голосом. – Просто мне было легче украсть, чем попросить.

Бартоломью понял, что именно поэтому Грей убедил его сходить в монастырь Святой Радегунды – не ради того, чтобы расспросить о Филиппе, а чтобы передать лекарство матери. Может быть, из-за недуга матери он так ужасно вел себя утром.

– Может, мне посмотреть ее? – предложил он.

Грей поморщился.

– Я был бы только рад, но эта старая мегера аббатиса никого не впустит и не выпустит, а моя мать слишком больна, чтобы можно было ее перенести. Это лекарство единственное, которое помогает.

– А что за лекарство? – спросил Бартоломью.

Грей ответил.

– Господи, парень! – вспылил Бартоломью. – Концентрированные опиаты могут быть сильнодействующим ядом! Не удивительно, что Джонас отказался продавать его тебе! Оно действительно обладает болеутоляющим действием, но, если принять слишком много, она может умереть!

Грей вздрогнул и отступил на шаг.

– Я понимаю, – сказал он виновато, – но я знаю, сколько ей можно. Я видел, как Роупер давал это лекарство своему сыну, когда он страдал такой же болезнью. Я отмеряю порошок и раскладываю по маленьким пакетикам, чтобы Имельда могла давать его матери.

– Боже правый! – простонал Бартоломью. – Чем я заслужил такое наказание? – Он поглядел на Грея. – Полагаю, тебе известно, что мои запасы подходят к концу и я ломал голову, пытаясь понять, куда они подевались. Поэтому ты решил мне открыться?

Студент опустил голову, чтобы спрятать глаза.

Бартоломью зашагал дальше. Юноша поплелся следом. С одной стороны, Бартоломью вздохнул с облегчением – значит, не его лекарства стали причиной смерти Элфрита. С другой стороны, его тревожило, что Грей стащил у него сильнодействующее средство и кому-то его прописал.

– Ты бесчестный негодяй, Грей. Ты лжешь и воруешь, и я не могу тебе доверять. Сейчас мы вдвоем пойдем к Джонасу и пополним запасы этого злосчастного снадобья. Потом я сам отмерю его для больной, и мы вместе сходим и обсудим с Имельдой, что еще можно предпринять, чтобы помочь твоей матери. Есть множество других способов добиться излечения или облегчить проявления болезни.

Смекнув, что сейчас последует лекция, Грей вприпрыжку бросился нагонять Бартоломью, чтобы ничего не упустить. Ему придется немало потрудиться, чтобы вернуть себе доверие наставника, но он, по крайней мере, знал, что тот согласен дать ему эту попытку.

Бартоломью меж тем поглядывал на идущего рядом Грея – лжеца и воришку. Скорее всего, полагаться на студента было нельзя. За исключением родных, в целом мире не было ни одной живой души, которой Мэттью мог бы довериться.

* * *

В Майкл-хауз Бартоломью с Греем вернулись уже в сумерках. Дождь превратил утоптанную землю двора в трясину, а медового цвета камни, из которых были сложены стены зданий, в меркнущем свете казались грязными и унылыми. Они похожи на черепа, внезапно подумалось Бартоломью, – с пустыми глазницами-окнами и сломанными зубами-дверями. Он сурово одернул себя, пораженный столь мрачными мыслями. Он стал слишком часто думать о смерти.

Как нарочно, на крыльце лестницы, ведущей в лазарет, появился отец Уильям. Он тащил какой-то длинный предмет, зашитый в одеяло. Бартоломью подошел помочь.

– Кто там? – спросил он, берясь за угол одеяла и помогая Уильяму перетащить ношу через грязь. Интересно, что сказал бы он о подобном обращении с телом коллеги до того, как разразилась чума и он свыкся с такими вещами?

– Гилберт, – коротко отвечал Уильям, словно не замечая грязных луж, по которым они волокли тело. – Как и хозяина, изоляция не спасла его от смерти.

В конюшне, превращенной в покойницкую, стоял густой дух смерти и разложения, и Уильям бросился на воздух так поспешно, что упал. Бартоломью помог ему подняться.

– Матерь Божья! – воскликнул монах, поднимаясь на ноги; к носу он плотно прижимал широкий рукав рясы. – Слава Господу, что у нас нет лошадей! Они бы пали от этой вони! – Он торопливо зашагал прочь, на ходу обернулся и крикнул Бартоломью: – Избавьтесь от трупов, доктор! Займитесь своей работой!

Бартоломью вернулся в конюшню, прикрывая нос и рот плащом. Уильям был прав: запах стоял невыносимый. Подошел привратник, который слышал крик монаха. Он сказал, что телеги не приезжали за телами уже несколько дней; ничего удивительного, что трупы начали попахивать. Бартоломью вытряхнул из тачки тростник, чтобы можно было погрузить на нее покойников. Им придется самим отвезти тела коллег к чумной яме, раз официальные телеги не приезжают.

Подошедший помочь Грей то и дело давился и стонал, и Бартоломью велел ему подождать на улице. То, что он делал, вызывало у него отвращение. Эти неподатливые тюки, плотно зашитые в грубые казенные одеяла, были людьми, которых он хорошо знал. Пятеро студентов, двое коммонеров, а теперь еще и Гилберт. Восемь человек, которые были его друзьями и коллегами.

Однако завернутых в саваны тел оказалось девять. Он нахмурился и пересчитал еще раз, по одному называя имена умерших. Должно быть, он кого-то забыл.

Он взял первого покойника за ноги и потащил его во двор, где у пустой тачки ждал Грей.

– Кто из наших умер после того, как мы похоронили Уилсона? – спросил Бартоломью.

Вопрос, похоже, застал студента врасплох.

– Я думал, вы ведете учет, – сказал он. Заметив недовольное выражение, которое промелькнуло на лице Бартоломью, Грей принялся перечислять имена.

– Восемь, – подытожил Мэттью. – Кто умер перед Уилсоном?

Грей назвал всех остальных – в общей сложности девятнадцать человек. Он решил, что это камешек в его огород, и начал отпираться:

– Вы велели мне отвезти их к чумной яме, я и отвез. Спросите Кинрика. Он помогал мне. Мы отвезли всех до единого!

Бартоломью поднял руку, чтобы положить конец возражениям студента.

– Я тебе верю, – сказал он. – Но у нас, похоже, обнаружилось лишнее тело.

Грей взглянул на то, которое Бартоломью все еще держал за ноги.

– Наверное, кто-нибудь из горожан подбросил его нам, чтобы мы отвезли его в яму вместе с остальными, – предположил он.

– Вряд ли, – усомнился Бартоломью. – Разве что вдобавок он еще и украл одно из наших одеял.

Грей и Бартоломью переглянулись, потом уставились на конюшню. Бартоломью поволок тело назад.

– Лучше сделать это в укромном месте, – через плечо бросил он Грею. – Не хочу, чтобы кто-нибудь увидел, что я делаю. Ты не принесешь лампу?

Грей умчался и через миг вернулся с лампой, прихватив иглу с нитью. Он зажег огонь и закрыл двери от любопытных глаз.

– Вы режьте, а я буду зашивать, – сказал он, с трудом сдерживая подступающую к горлу тошноту и собираясь с духом перед неприятным делом.

Бартоломью хлопнул его по плечу и сделал короткий надрез по шву первого савана. Там оказался Гилберт. Бартоломью немного посидел, глядя на мертвое лицо, более умиротворенное, чем у большинства пациентов, но все равно почерневшее от чумы. Грей, стоявший рядом на коленях, подтолкнул его локтем.

– Скорее, – подстегнул он учителя, – а не то кто-нибудь придет и спросит, чем это мы заняты.

Он принялся зашивать одеяло, а Бартоломью перешел ко второму телу. Это оказался один из студентов-юристов, которые учились у Уилсона. Бартоломью пытался не думать об очередном покойнике, чье лицо виднелось из-под грубых саванов-одеял, и сосредоточиться на деле. Третьим опять был студент, а четвертым – один из пожилых коммонеров. На пятом он замешкался. Одеяло было точно такое же, как и у других, но тело под ним казалось странным на ощупь – хотя он не мог сказать, чем именно. Чутье говорило ему, что это и есть подкидыш.

Он осторожно распорол стежки на боку одеяла, отметив, что они сделаны менее аккуратно, чем у остальных. Потом отвернул края – и вскрикнул от ужаса, шарахнувшись и едва не перевернув лампу.

– Что? Что там? – прошептал Грей, испуганный бледностью наставника. Он подошел посмотреть на тело, но Бартоломью уже завернул его обратно, чтобы студент ничего не увидел.

Они вышли на улицу подышать свежим воздухом, подальше от зловонных тел. Немного погодя Бартоломью начал отходить от ощущения нереальности, которое охватило его, когда он взглянул в разложившееся лицо Августа, и обтер о мантию липкие холодные руки. Грей с тревогой ждал.

Вдохнув полной грудью свежий воздух, Бартоломью обернулся к студенту.

– Это Август, – сказал он.

Грей озадаченно нахмурился, потом лицо его просветлело.

– А-а. Коммонер, который пропал после того, как вы объявили его мертвым! – Он оглянулся на конюшню. – Теперь он мертв, да?

– Он и тогда был мертв, – отрезал Бартоломью, пытаясь унять дрожь в руках. – А теперь и вовсе мертвее некуда.

Бартоломью повел Грея обратно в конюшню, отметив, что опасливый взгляд студента все время притягивается к тюку, в котором спрятано тело Августа.

– Ты не должен никому об этом рассказывать, – сказал Бартоломью. – Я не понимаю, что происходит, почему его тело подкинули сюда спустя столько времени. Но я считаю, что его убили и убийца до сих пор жив, иначе тело Августа так и не нашлось бы. Нам нужно быть очень осторожными.

Грей кивнул; его всегда веселое лицо помрачнело.

– Просто зашьем его обратно. На случай, если кто-то следит за нами, будем делать вид, что мы не заметили лишнего тела, – сказал Бартоломью и подошел к двери, пытаясь разглядеть что-то сквозь щели в дереве.

Возможно, уже слишком поздно, подумал Бартоломью, – если убийца видел, как они затаскивали тело Гилберта обратно в конюшню, когда поняли, что дело нечисто. Он собрался с мыслями. Непонятно, почему появилось тело Августа. Ни для кого не было секретом, что Уилсон перед смертью довольно долго разговаривал с Бартоломью с глазу на глаз. Убийца вполне справедливо предположил, что Уилсон расскажет ему о лазе на чердак – где, возможно, и лежал Август с тех пор, как его тело похитили. Это объясняет неприятный запах, который чувствовался там. Если, как предполагал Бартоломью, тело спрятали в узком проходе, Уилсон едва ли наткнулся бы на него: у мастера не было причин заглядывать в проход, который – как было ему известно – заканчивался тупиком. Если только, подумал врач, Уилсон не знал обо всем и не рассказал Бартоломью о лазе нарочно, чтобы он нашел там Августа. Что именно говорил Уилсон? «Узнайте, кто в колледже знает о потайном ходе, и вы найдете убийцу».

Бартоломью провел рукой по лицу. Он понимал: как только убийца узнал, что Бартоломью стало известно о лазе, и как только он понял, что врач собирается обыскать чердак, ему пришлось избавляться от трупа, пролежавшего там несколько месяцев. Момент представился почти идеальный. Трудно ли избавиться от трупа, если вокруг такое множество других неубранных тел? Если бы Уильям не пожаловался, покойники ждали бы завтрашнего приезда чумной телеги, и никто так бы и не узнал, что один из них умер вовсе не от чумы.

Выходит, тот, кто принес тело Августа в конюшню, и тот, кто убил его, – одно лицо. Это не Элфрит, который давным-давно мертв. Это не Уилсон, поскольку тело Августа появилось в конюшне после его смерти – а Бартоломью не сомневался, что Грей не обманул его и в самом деле вывез все предыдущие тела. Неужели Абиньи? Неужели он вернулся оттуда, где скрывался, когда услышал, что Бартоломью узнал о существовании потайного хода? А не мог это быть Суинфорд, возвратившийся из своего не тронутого чумой убежища? Или Майкл, так странно отреагировавший на смерть Августа? Или Уильям, который вообще-то и побудил Бартоломью заняться телами? Или Элкот, затворившийся в своей комнате?

Грей протянул Мэттью иголку с ниткой, чтобы он зашил саван Августа обратно. Но у Бартоломью было еще одно дело.

– Начинай перетаскивать остальных на тачку, – велел он. – Мне нужно посмотреть получше.

Глаза Грея расширились от ужаса, но он послушно принялся перетаскивать тела на улицу, как сказал его наставник. Бартоломью опустился на колени рядом с Августом и, распоров весь шов, откинул одеяло; показалось серое высохшее тело. Август до сих пор был в ночной рубахе, которая была на нем, когда Бартоломью последний раз видел его. Однако одеяние было разорвано до пояса, открывая ужасающую картину. Бартоломью почувствовал, как внутри у него все заклокотало от гнева. Тот, кто похитил тело, располосовал его, вытащил внутренности и перерезал шею и горло.

При виде этого в голову Бартоломью пришло только одно – Август каким-то образом заставил своего убийцу поверить, будто проглотил злосчастный перстень сэра Джона, и убийца надругался над телом, чтобы найти печатку. Бартоломью стало тошно. Почерневшие и высохшие внутренности были кое-как затолканы обратно с полнейшим пренебрежением к достоинству мертвого. Кошмарное зрелище заставило Бартоломью усомниться в том, что убийца сумел отыскать кольцо.

Он увидел достаточно. Бартоломью принялся поспешно зашивать одеяло, чтобы убрать страшно искалеченное тело от глаз и своих, и Грея, который осмелел и подобрался поближе. Бартоломью взглянул на лицо мертвого старика. От пребывания на жарком чердаке под нагретой летним солнцем крышей влага, должно быть, испарилась из тела, потому что лицо было высохшим и сморщенным, а не разложившимся. Губы усохли, обнажив зубы, глаза запали, но это, несомненно, был Август.

Бартоломью прикрыл лицо одеялом и прошептал слова прощания. В памяти у него промелькнули сентябрьские похороны Августа, когда гроб, наполненный мешками с песком, со всеми почестями опустили в землю на церковном дворе. Мэттью присел на корточки, глядя на бесформенный тюк и гадая, в самом ли деле слова заупокойной мессы, которую отслужил по старику Элфрит, упокоили его душу. Бартоломью частенько смотрел на скромный деревянный крест на кладбище и ломал голову над тем, где же находится тело, которому следовало лежать здесь. Что ж, по крайней мере, в чумной яме старик будет покоиться в освященной земле, и никто больше не придет, чтобы надругаться над его телом.