Текст книги "Иная"

Автор книги: Сьюзан Хаббард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Майкл подъехал к поребрику и остановился. Затем он подался ко мне, и я, не задумываясь, упала в его объятия. Что-то происходило, что-то электрическое, а затем во мне словно что-то взорвалось.

Да, я понимаю, «взорвалось» – неподходящее слово. Почему так трудно писать о чувствах?

Значение имело только то, что я впервые осознала существование наших тел. Помню, как в какой-то момент я отстранилась и взглянула на Майкла в свете уличных фонарей, его шея была такой бледной и крепкой на вид, и меня охватил порыв зарыться в него, раствориться в нем. Так понятнее?

Однако мое сознание оставалось свободно и наблюдало, как сходят с ума наши руки и губы. Затем я услышала собственный спокойный голос:

– Я не намерена терять девственность на переднем сиденье автомобиля, припаркованного у дома моего отца.

Голосок прозвучал так чопорно, что я рассмеялась. Спустя секунду Майкл смеялся вместе со мной. Но когда мы успокоились, лицо и глаза его были серьезны. «Он что, правда меня любит? – подумала я. – Почему?»

Мы пожелали друг другу спокойной ночи, только спокойной ночи. Никаких планов на завтра. Никаких проявлений страсти – об этом уже позаботились наши тела.

Войдя в дом, я машинально взглянула в сторону гостиной. Двери были открыты, но ни одна лампа не горела. Я сообразила, что папа не ждал меня сегодня домой, но мне почему-то казалось, что он должен быть в кресле, как обычно.

Вот и хорошо, что его нет, думала я, поднимаясь по лестнице. Стоит только взглянуть на меня, и сразу станет понятно, как я провела последний час.

На верхней площадке я приостановилась, но ничего не почувствовала – ни малейшего ощущения чужого присутствия. В ту ночь никто не наблюдал за мной.

ГЛАВА 6

Я проснулась, как будто кто-то окликнул меня по имени, открыла глаза и произнесла: «Да?»

Отец был в комнате. Было совершенно темно, но я чувствовала его присутствие. Он стоял у двери.

– Ари, – произнес он, – где ты была прошлым вечером?

Я села и включила прикроватную лампу. Птички выпорхнули из темноты.

– Что стряслось? – спросила я.

– Мне только что звонил мистер Макгаррит.

Глаза у папы были большие и темные. Он был в костюме и рубашке, и я удивилась: «Он что, всю ночь не ложился? Почему он не в пижаме?»

– Странное время для звонка.

Я не хотела больше ничего слышать. Я чувствовала, что грядут дурные вести.

– Кэтлин до сих пор не вернулась домой, – сказал он. – Ты не знаешь, где она может находиться?

И вот уже я рассказываю отцу о ролевой игре.

– Одни изображают оборотней, другие вампиров. Все расхаживают по комнате, нараспев читая заклинания, и делают вид, будто пьют друг у друга кровь.

– Какое непотребство, – сухо заметил отец.

– А вчера вечером они собирались отправиться в квесты, не знаю, что это. Встречались у Райана. Я почувствовала себя плохо после мессы, и Майкл отвез меня домой.

– После мессы?!

– Там все были. Макгарриты и даже некоторые ребята из игры. Они ходят туда каждые выходные.

– Понимаю, – произнес он тоном, подразумевавшим обратное. – Оборотни и вампиры молятся и получают отпущение грехов, прежде чем поесть.

– Это всего лишь игра, – сказала я.

Отец явно был сбит с толку.

– Ну ладно, тогда я позвоню мистеру Макгарриту и передам ему твои слова. Возможно, он захочет побеседовать с тобой сам, если Кэтлин вскоре не вернется.

– Не вернется? – переспросила я. – Который час?

– Почти четыре. Тебе нужно досыпать. Извини, что пришлось разбудить тебя.

– Вероятно, они все еще играют.

Я сказала это, пытаясь скорее убедить саму себя, нежели кого-то другого. Снаружи было темно и холодно, и если они не у Райана дома, тогда куда они могли деться?

Отец ушел, а я выключила свет. Но не заснула снова.

Утром, когда я спустилась на кухню, миссис Макгаррит там не оказалось. Я сделала себе горячий бутерброд и сидела за столом, когда из подвала пришел отец.

Он сел напротив меня и заговорил не сразу. Он смотрел, как я жую и глотаю, и я пыталась отыскать в его глазах поддержку.

Наконец он произнес.

– Ее нашли.

Позже в тот день я разговаривала с мистером Макгарритом, с полицейскими, которые пришли в дом, и после обеда – с Майклом.

Кэтлин встретилась с другими ребятами у Райана дома. Каждый отправился в квест – нечто вроде салонной игры в фанты, насколько я поняла, Кэтлин должна была принести садовое украшение, предпочтительно гномика. Крайний срок был полночь, к этому времени все, кроме нее, снова собрались у Райана в гостиной. Игра закончилась около часа ночи, и игроки решили, что Кэтлин отправилась домой пораньше. По крайней мере, так рассказал мне потом Майкл, и так они сказали полиции.

Двое полицейских, которые пришли к нам в дом, неловко сидели в гостиной. Вид у них был извиняющийся, но глаза пристально изучали меня, отца и обстановку. Я не много могла рассказать им, а они нам и того меньше.

В какой-то момент один из них резко повернулся к отцу.

– В котором часу Ариэлла вернулась домой?

– В десять пятнадцать, – ответил отец.

Я не смотрела на него, просто сидела и удивлялась: «Откуда он узнал?»

– Вы были здесь весь вечер, сэр?

– Да, – ответил отец. – Как обычно.

В ту ночь голос Майкла по телефону дрожал.

– Это мистер Митчел, папа Райана, нашел ее, – говорил он. – Она была в оранжерее. Я слышал, папа говорил маме, что она лежала там с таким покойным выражением на лице, что мистер Митчел сначала подумал, что она спит. Но когда ее сдвинули с места, – Майкл начал всхлипывать, – говорят, она вся развалилась на части.

Я едва не выронила трубку. Мне представилась эта сцена: Кэтлин лежит среди орхидей, ультрафиолетовое освещение придает всему голубовато-сиреневый оттенок. Я просто видела неестественный поворот ее головы, хотя Майкл не описывал это. А ее тело было усыпано базиликом из маленького мешочка, который она носила в качестве талисмана.

Когда Майкл снова смог говорить, он сказал:

– Мама в ауте. Боюсь, она уже не станет прежней. И всем велено не говорить Бриджит, но она понимает, что происходит что-то плохое.

– Что произошло? – пришлось мне спросить. – Кто убил ее?

– Не знаю. Никто не знает. Остальных ребят допрашивали, и они все сказали, что не видели ее после начала игры. Райан просто в истерике. – Майкл судорожно втягивал воздух между словами. – Клянусь, я найду того, кто это сделал, и убью его собственными руками!

Я долго сидела, слушая, как Майкл переходит от слез к ярости и обратно, пока мы оба не вымотались. Я знала, что ни ему, ни мне не заснуть в эту ночь, да и в следующую тоже.

Спустя несколько дней я включила компьютер и поискала в Интернете Кэтлин Макгаррит. Мне выпало более семидесяти тысяч ссылок. В последующие недели число их превысило семьсот тысяч.

В городской газете появилось несколько статей, в которых участников игры изобразили сатанистами и высказывали предположение, что смерть Кэтлин наступила в ходе отправления культового ритуала. Подробности ее гибели не приводились, упоминалось только, что тело было практически обескровлено и изувечено. В передовице содержалось предупреждение родителям держать детей подальше от ролевых игр.

Прочие средства массовой информации не торопились с выводами, излагая только факты без рассуждений о мотивах преступления.

Все они сходились в одном: личность убийцы остается неизвестной. Предполагалось, что она была убита не в оранжерее, а в саду рядом с ней, где в снегу были обнаружены пятна крови и осколки разбитого гипсового гнома. Местная полиция вызвала ФБР для продолжения расследования.

«Не заболей я в тот вечер, была бы с ней. Могла бы предотвратить ее смерть», – думала я.

Некоторые ссылки вели на сайт Myspace.com, где трое из друзей Кэтлин в своих блогах обсуждали ее гибель. Я бегло просмотрела их посты, и подробности мне не понравились. В одном из них говорилось, что тело ее было «нарезано, словно суши».

Кое-как прошла следующая неделя. Спустя несколько дней мы с папой возобновили уроки. О Кэтлин мы не говорили. Однажды вечером он сказал:

– Айлин Макгаррит не вернется. Теперь для тебя будет готовить Мэри Эллис Рут.

До этого момента я понятия не имела, как зовут миссис Макги.

– Я предпочитаю готовить сама, – сказала я.

По правде говоря, у меня начисто пропал аппетит.

– Очень хорошо, – отозвался он.

Раз или два в неделю звонил Майкл. Некоторое время мы не сможем встречаться, сказал он. Местные репортеры пасут родных и друзей Кэтлин, поэтому ему лучше сидеть дома. Тем временем полиция и ФБР хранили молчание, обронив только, что «в деле имеются фигуранты».

Макгарриты похоронили Кэтлин. Если погребальная церемония и имела место, ее провели в узком кругу. Поминальную службу справили в последнюю неделю перед Рождеством, и мы с отцом присутствовали.

Все устроили в школьном спортзале – там же, где проводился бал на Хеллоуин. Только теперь вместо черного серпантина помещение пестрело рождественскими украшениями. Наряженная елка стояла возле статуи Христа у входа, сильно пахло хвоей. Кто-то поставил на пюпитр снимок Кэтлин – студийную фотографию, сделанную, когда волосы у нее были еще длинные, – рядом с раскрытой книгой, где все, входя, расписывались. Затем мы сели на неудобные металлические складные стулья.

Священник стоял в передней части зала, рядом с белой вазой, полной белых роз, и говорил. Я едва слушала его. Глаза мои были прикованы к другим людям.

Миссис Макги похудела, стала сама на себя не похожа. Она ни с кем не разговаривала, ни к кому не прикасалась, даже рук не пожимала. Просто сидела и время от времени кивала. Она выглядит старухой, подумалось мне.

Майкл смотрел на меня через весь зал, но возможности поговорить нам не представилось. Остальные Макгарриты мне даже в глаза не глядели. Лица их осунулись, под глазами залегли тени. Даже малютка Бриджит, которой наконец сказали о смерти сестры, казалась тоньше и печальнее. Рядом с ней, положив голову на лапы, лежал Уолли.

«Языческие» друзья Кэтлин пришли в костюмах и при галстуках, вид у них был несчастный. Они бросали друг на друга подозрительные взгляды. Не могу описать напряжение, царившее в зале. От запаха роз мутило.

Люди по очереди выходили вперед и говорили о Кэтлин. В основном банальности. Как бы она смеялась, если бы слышала их! Я снова не обращала внимания. Я не собиралась говорить. Я не могла поверить, что она мертва, и не собиралась лицемерить – вот и все.

Отец сидел на соседнем со мной стуле и держался рядом, когда все потянулись к выходу. Он пожал руку мистеру Макгарриту и выразил наши соболезнования. Я не произнесла ни слова.

Майкл метнул на меня очередной взгляд, когда мы уходили, но я продолжала переставлять ноги, словно зомби.

Когда мы уже покидали школу, отец неожиданно оттеснил меня от двери к боковому выходу. Позже, когда мы уже сели в машину, я поняла почему: парадную дверь облепили фотографы и телеоператоры.

Отец завел «ягуар». Меня передернуло при виде репортеров, обступивших родных и друзей Кэтлин на выходе из школы. Пошел снег: крупные снежинки, словно кусочки марли, плыли в воздухе. Две прилипли на лобовое стекло и почти тут же растаяли, сбежав по нему ручейками. Мне хотелось сидеть неподвижно и смотреть, как падает снег, но автомобиль тронулся. Я откинулась на кожаное сиденье, и мы поехали домой.

В тот вечер мы около часа молча просидели в гостиной, притворяясь, будто читаем, затем я пошла наверх спать. Я лежала под одеялом, глядя в никуда. Вскоре, должно быть, я погрузилась в сон, потому что проснулась внезапно: мне снова послышалось, что кто-то окликнул меня по имени.

– Ари! – Тонкий, высокий голос доносился откуда-то снаружи, – Ари-и!

Я подошла к окну и отдернула тяжелые шторы. Она стояла внизу босиком на снегу, в изорванной черной футболке, освещенная со спины фонарем на подъездной дорожке. Хуже всего было с ее головой, которую, казалось, оторвали, а потом приставили на место под неестественным углом. Она выглядела перекошенной.

– Ари! – звала Кэтлин. – Выходи играть! – Тело ее качалось при каждом слове.

Но это был не ее голос – слишком высокий и мелодичный.

– Выходи играть со мной!

Меня затрясло.

И тут с заднего крыльца вышел отец.

– Уходи! Ступай к себе в могилу. – Он говорил негромко, но мощь его голоса потрясла меня.

Кэтлин еще с минуту постояла, слегка покачиваясь. Потом повернулась и пошла прочь, дергаясь, будто марионетка, голова ее свисала на грудь.

В мою сторону папа не смотрел. Он вернулся в дом. Спустя несколько секунд он появился у меня в комнате.

Все еще дрожа, я легла на пол, подтянув колени к груди, как можно крепче обхватив себя руками.

Он дал мне немного поплакать. Потом поднял на руки, легко, как младенца, и уложил обратно в кровать. Подоткнул одеяло. Пододвинул стул вплотную к кровати и запел.

– Murucututu, detras do Murundu.

Я не знаю португальского, но в тот момент это не имело значения. Пел он тихо, почти шепотом. Через некоторое время я смогла перестать плакать. Вскоре он убаюкал меня.

Наутро я проснулась с сухими глазами, исполненная решимости. Когда после полудня он присоединился ко мне в библиотеке, я была готова. Подождала, пока он усядется, затем встала и спросила:

– Кто я, папа?

– Ты моя дочь.

Я вдруг увидела, какие красивые у него ресницы, – он как будто хотел, чтобы я это заметила, дабы отвлечь меня.

Но отвлекаться я не собиралась.

– Я хочу, чтобы ты рассказал мне, как это произошло… как я появилась.

С минуту или около того он молчал. Я стояла неподвижно. Я не могла сказать, о чем он думает.

– Тогда сядь, – сказал он наконец. – Садись, садись, Это довольно долгая история.

Начал он так:

– Я не знаю, насколько ты похожа на меня, а насколько – на твою мать. – Взгляд его устремился к окну, на композицию на стене, затем обратно ко мне. – Часто, в силу твоего образа мышления, мне казалось, что ты больше походишь на меня… и что в свое время ты без подсказок поймешь то, что тебе нужно знать, чтобы выжить.

Но я не могу быть в этом уверен. – Отец скрестил руки. – Так же как и в том, что я всегда буду в состоянии защитить тебя. Полагаю, пора рассказать тебе все, с самого начала.

Он снова предупредил меня, что рассказ будет долгим, попросил меня проявить терпение и не перебивать его вопросами.

– Я хочу, чтобы ты поняла, как одно вытекало из другого, как одно событие порождало другое, – сказал он. – Как писал Набоков в своих мемуарах: «Позвольте мне взглянуть на моего демона объективно».

– Да, – сказала я, – я хочу понять.

И он рассказал мне историю, которую я вставила в начало этих записок, историю о вечере в Саванне. О троих мужчинах, игравших в шахматы. О странной близости между папой и мамой. О калитке, реке, шали. И, закончив, он рассказал мне эту историю заново, добавив подробности. Мужчины за шахматным столом были его товарищи, выпускники Виргинского университета, приехавшие в Саванну на выходные.

Один был Деннис. Другого звали Малкольм.

Папа родился в Аргентине. Своего отца не знал, но ему сказали, что он был немцем. Его родители никогда не были женаты. Фамилия Монтеро досталась ему от матери-бразильянки, умершей вскоре после его рождения.

Я спросила о маме:

– Ты говорил ей, что видел ее раньше.

– Странное совпадение, – сказал он. – Да, мы встречались, когда были детьми. Моя тетя жила в Джорджии. Я встретил твою мать однажды летом после обеда на острове Тайби, и мы вместе играли в песке. Мне было шесть. Ей – десять. Я был ребенком, и она тоже.

Я узнала строчку из «Эннабел Ли».

– Жить у моря, после детства, проведенного в глубине материка, в Аргентине… это произвело на меня глубокое впечатление. Звуки и запахи океана дарили мне ощущение неизведанного прежде умиротворения.

Он отвернулся и снова остановил взгляд на композиции с тремя птичками.

– Каждый день я проводил на пляже, строя песочные замки и собирая раковины. Однажды днем девочка в белом сарафане подошла ко мне и взяла за подбородок. «Я тебя знаю, – сказала она. – Ты живешь в коттедже Блю Байю».

У нее были голубые глаза и темно-рыжие волосы, маленький нос, полные губы, изогнутые в такой обаятельной улыбке, что я и сам улыбнулся. Я посмотрел ей в лицо, когда она взяла меня за подбородок, и что-то вспыхнуло между нами.

Он умолк. На мгновение единственным звуком в комнате осталось тиканье напольных часов.

– Так что, как видишь, когда мы встретились в Саванне, у меня и тени сомнения не было, полюбим ли мы друг друга. – Голос его звучал негромко и мягко. – Я полюбил ее за двадцать лет до этого.

– Любовь?

– Любовь, – произнес он уже громче. – «Форма биологического сотрудничества, при которой эмоции каждой особи необходимы для выполнения инстинктивных целей партнера». Это написал Бертран Рассел.

Отец откинулся на спинку кресла.

– Что загрустила, Ари? Рассел также называл любовь источником восторга и источником знания. Любовь требует сотрудничества, и человеческая этика коренится в этом сотрудничестве, В своей высшей форме любовь обнажает ценности, о которых мы в противном случае никогда не узнали бы.

– Это так абстрактно, – сказала я. – Я бы хотела услышать о том, что ты чувствовал.

– Рассел был прав во всех отношениях. Наша любовь была источником восторга. И твоя мать бросала вызов всем моим принципам.

– Почему ты всегда говоришь «твоя мать»? – спросила я. – Почему не называешь ее по имени?

Он расплел руки и сцепил пальцы за головой, взглянув на меня спокойно-оценивающим взглядом.

– Мне больно его произносить, – сказал он. – Даже спустя столько лет. Но ты права… ты должна знать, кто была твоя мать. Ее звали Сара. Сара Стефенсон.

– Где она? – Я уже давно спрашивала об этом, но безрезультатно. – Что с ней случилось? Она еще жива?

– Я не знаю ответов на эти вопросы.

– Она была красивая?

– Да, красивая. – Голос его вдруг охрип. – При этом у нее начисто отсутствовало тщеславие, свойственное большинству красивых женщин. Но порой она бывала не в духе.

Он закашлялся.

– Когда мы стали парой, она организовывала наше совместное время. Она планировала дни, словно художественные постановки. Однажды после обеда мы отправились на пикник на остров Тайби; мы ели чернику и пили шампанское, подкрашенное Кюрасао,[12]12
  Монин Блю Кюрасао (Monin Blue Curasao) – кластичс-ский ликер, завоевавший большую популярность благодаря насыщенному вкусу и экзотическому голубому цвету. Родина этого напитка – остров Кюрасао, входивший в состав голландских островов Вест-Индии (в Карибском море). (Прим. перев.)


[Закрыть] и слушали Майлза Дэвиса, а когда я спросил, как называются ее духи, она сказала, что это «L'Heure Bleue».[13]13
  «L'Heure Bleue» (фр.) – знаменитые духи фирмы Guerlain. Название в переводе означает «Голубой час» и призвано напоминать о голубоватой дымке, которая окутывает Париж в сумерки. (Прим. перев.)


[Закрыть]

«Счастливые мгновения», – говорила она. Одно такое мгновение случилось в тот день. Она дремала. Я лежал рядом с ней и читал. Она сказала: «Я всегда буду помнить шум моря, шелест переворачиваемых страниц, и запах „L'Heure Bleue“. Для меня они означают любовь».

Я дразнил ее романтичной дурочкой. Она меня – скучным интеллектуалом. Она искренне верила, что вселенная непрестанно шлет нам чувственные послания, которые нам никогда не разгадать до конца. И старалась в ответ посылать свои.

Затем папа сказал, что на сегодня хватит – было уже поздно и очень темно за окном. Завтра он расскажет дальше.

Я не возражала и отправилась наверх спать, и в ту ночь не плакала и не видела снов.

Я ожидала, что отец продолжит рассказ об ухаживании за мамой, но на следующий день уроки начались совершенно иным образом.

Он сказал, что вместо библиотеки предпочитает посидеть в гостиной. В руке у него был стакан с пикардо, хотя обычно он выпивал только когда уроки заканчивались.

После того как мы устроились на своих обычных местах, он резко сказал:

– Я скучаю по некоторым человеческим качествам… видя, как легко ты разговариваешь с Деннисом, – взаимное расположение, добродушное подшучивание. Конечно, имеется ряд компенсирующих свойств. – Он улыбнулся, не разжимая губ, той самой полуулыбкой ученого. – Одно из которых – память. Я помню все. Из наших разговоров черпаю то, чего не получаешь ты. Но у тебя скрытая память… то есть тебе, может, и недостает сознательных воспоминаний о прошедших событиях, но подсознание сохраняет отчетливые зашифрованные фрагменты.

Я всегда рассчитывал, что в свое время ты их расшифруешь. Когда соответствующие стимулы запустят механизм памяти, ты вспомнишь все сознательно.

Я подняла руку, и он остановился. Мне потребовалось около минуты, чтобы уяснить, о чем он мне толкует. Наконец я кивнула, и он продолжил рассказ.

Жизнь моего отца делилась на пять различных фаз. Первая, детство, протекала, по его словам, однообразно: регулярное питание, сон, уроки. Он сказал, что постарался создать для меня похожие условия, и процитировал высказывание Бертрана Рассела, что однообразие есть существенная составляющая счастливой жизни.

Оставив дом своей тети для поступления в Виргинский университет, отец вступил в следующую фазу: буйные годы, как он называл их сейчас. Занятия давались ему легко, и он посвящал изрядную долю времени выпивке, азартным играм и постижению женщин.

Затем он встретил в Саванне мою маму, и началась третья фаза.

Она ушла от мужа и переехала в квартиру в старом кирпичном доме через улицу от Колониального кладбища Саванны. (И здесь, будто желая продемонстрировать мощь своей памяти, папа описал тропинки, которые вели через кладбище, устланные битыми устричными раковинами, и узоры, вырезанные на кирпичных поребриках по бокам.) Это были спирали. Отец сказал, что ему не нравилось смотреть на них, но спираль – один из моих любимых символов. Ваш тоже? Они символизируют творение и рост, если закручиваются по часовой от центра, и разрушение, если закручены влево. Известно, что ураганы в Северном полушарии закручены влево.

Мама устроилась в компанию, занимавшуюся сбором, упаковкой и продажей меда. Она отказалась брать какие бы то ни было деньги у бывшего мужа и начала бракоразводный процесс.

Каждые выходные мой отец тратил восемь часов на дорогу из Шарлоттсвиля до Саванны и каждый понедельник уезжал обратно. Он никогда не возражал против поездки на юг. А вот дорогу обратно ненавидел.

– Когда ты влюблен, разлука доставляет физическую боль.

Он говорил так тихо, что мне пришлось наклониться вперед, чтобы расслышать.

Я пыталась надставить, какие чувства я могла бы испытывать к Майклу, не будь я такой замороженной. «Ари-ледышка». В то время мне было легко думать о себе в третьем лице. «Ари подавлена, – часто думала я. – Ари предпочитает быть одна».

Но рядом с папой я забывала о себе. Слушать его рассказ, теперь я это понимаю, было наилучшим способом примириться со смертью Кэтлин.

Дом в Саванне, где поселилась мама, был трехэтажный, выстроенный из красного кирпича, с зелеными ставнями, коваными железными балконами и оградой, увитой глицинией. Ее квартира помещалась на втором этаже. Они с отцом иногда сидели, потягивая вино и беседуя, на балконе, выходящем на кладбище.

Местные говорили, что в доме водятся привидения. Однажды ночью в середине недели мама, будучи одна в доме, резко проснулась от ощущения чужого присутствия в комнате. На следующий день она по телефону описала происшествие моему отцу: «Мороз пробрал меня до костей, а ведь я лежала под одеялом, и ночь была не холодная. В комнате стоял туман. Я видела, как он клубится в проникавшем снаружи свете уличного фонаря. Затем он сгустился и начал принимать форму. Я, не задумываясь, произнесла: «Спаси меня, Господи. Спаси меня, Господи».

А когда я открыла глаза, эта штука исчезла. Начисто. В комнате снова было тепло. Я заснула, чувствуя себя в безопасности».

Отец постарался утешить ее. Но, произнося дежурные фразы, он думал, что ей все привиделось… должно быть, сработали ее суеверия.

Вскоре он изменил точку зрения.

– Ты и раньше говорил, что мама была суеверна.

Я обнаружила, что трогаю висящий у меня на шее мешочек с лавандой, и тут же убрала руку.

– Была. – Он заметил мой жест и понял, что я думаю о Кэтлин. – Она думала, что синий цвет – счастливый и буква «С» тоже.

– Но ведь «С» и вправду синяя, – сказала я. – Она не была синестетиком, – сказал он. Я слушала историю о мамином призрачном госте без малейших сомнений. Мой скептицизм отправился в бессрочный отпуск в ту ночь, когда у меня под окном стояла Кэтлин.

Однажды на выходных, когда мама с папой, поужинав в городе, вернулись домой, они заметили странный запах в гостиной, запах плесени и тления. Они распахнули окна, но запах не уходил.

Позже, уже собираясь ложиться, они увидели, как по спальне пронесся вихрь зеленого дыма. Он вращался, словно смерч, и, казалось, сливался в неопределенную форму.

В комнате резко похолодало, и отец обнял маму, продолжая наблюдать за происходящим. Наконец мама произнесла:

– Привет, Джеймс.

Признанный таким образом, дым рассеялся. Спустя несколько мгновений в комнате опять стало тепло.

– Откуда ты знаешь его имя? – спросил папа.

– Он здесь не первый раз, – ответила мама. – Я не упоминала об этом, поскольку знала, что ты не поверил бы мне, когда я рассказала тебе о его первом посещении.

Мама была убеждена, что это приходил дух некоего Джеймса Уайлда, и на следующий день отвела папу к могиле этого человека на той стороне улицы. День выдался ветреный, и испанский мох, свисавший с дубов на кладбище, казалось, танцевал вокруг них.

Пока отец разглядывал надгробие, мама прочитала надпись по памяти:

«Этот скромный камень увековечивает сыновнее почтение,

братскую привязанность и мужественные добродетели

Джеймса Уайлда, эсквайра,

бывшего окружного казначея армии США.

Он пал на дуэли 16 января 1815 года

от руки человека, чьим единственным

другом был совсем недавно.

Он скончался мгновенно на двадцать втором году жизни.

Он умер как жил —

с неколебимым мужеством

и незапятнанной репутацией.

Его безвременная смерть

лишила опоры материнскую старость;

унесла надежды и утешение сестер,

гордость братьев повергла в прах.

И вся семья, дотоле счастливая,

ныне охвачена скорбью».

Впоследствии отец узнал, что брат Уайлда увековечил его память в стихотворении, и процитировал мне его строки:

 
Как роза летняя, моя раскрылась жизнь
Навстречу утру, воле рока.
Но лишь над миром сумерки сошлись,
Увяла, сорвана до срока
 

В то время папа не был убежден, что призрак принадлежит Уайлду, но мама в этом не сомневалась.

– Таким образом, – говорил он мне, – меня ввели в новый мир, где факты и наука не могли объяснить все, о чем прекрасно знал Эдгар По. «Я верю, что демоны пользуются преимуществом ночи, чтобы сбить с пути неосторожных, – хотя, вы же знаете, я в них не верю». Помнишь это его высказывание?

Я не помнила.

Только много позже я сообразила, зачем отец рассказал мне историю о привидении и привел все эти цитаты: он хотел отвлечь меня и помочь справиться с потерей лучшей подруги.