Текст книги "Иная"

Автор книги: Сьюзан Хаббард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

Мама вопросительно посмотрела на меня.

– Ага, значит, ты спозаранку возилась с пчелами, – сказала Дашай. – Думаю, я после обеда покопаюсь в саду, а потом свезу немного меда в магазин.

Мае продолжала смотреть на меня.

– Две коробки апельсинового цвета готовы к отправке, – сказала она. – А я тем временем собираюсь дать Ариэлле урок верховой езды.

В скором времени я узнала, как подтянуть седло, подогнать стремена, как садиться и спешиваться, как держать поводья. Я попросила покататься на Джонни Кипарисе, и мае согласилась.

– Он самый ласковый из всей компании, – сказала она. – Наверное, потому, что так благодарен нам. Его прежний владелец обращался с ним плохо. Видела бы ты Джонни, когда мы его только взяли к себе, бедный малыш.

Мы направились по тропинке к реке, кони ступали резво, наслаждаясь прогулкой. Я быстро приспособилась к ритму и позволила себе расслабиться.

– Ты хорошо держишься в седле, – сказала мама. Это была ее первая похвала в мой адрес, и я широко улыбнулась. – Но езда не всегда такая мягкая. Потом мы наберем скорость.

Утоптанная тропа вела сквозь мангровые заросли, мимо маленьких прудов и заболоченных лужков к реке, широкой и синей, пахнущей солью. Здесь мы спешились и уселись на большом плоском камне в тени мангровых деревьев.

– Здесь мы устраиваем пикники, – сказала мае.

Некоторое время мы обе молчали. Ветер играл нашими волосами, а мы смотрели на пасущихся лошадей. Оцеола был истинным красавцем: высокий, мускулистый и прекрасный во всех отношениях. Джонни Кипарис был маленький и веселый, как раз для меня.

– Я хочу кататься на нем каждый день, – прошептала я, не сознавая, что говорю вслух, пока мае не откликнулась:

– Разумеется, так и будет.

– Мае, мне надо рассказать тебе кое-что. – И снова я не собиралась этого говорить. А затем слова хлынули потоком.

– Я убила одного человека, я не хотела, ты не знаешь, кто я, все произошло так внезапно… – Неуклюжие слова, но каким облегчением было их произнести.

Она подняла ладонь – жест, заставивший меня умолкнуть и вспомнить о папе.

Взгляд ее голубых глаз был ясен и безмятежен.

– Не торопись и расскажи все по порядку.

Я поведала ей историю безвременной гибели Роберта Риди в лесах близ Эшвилла. Она перебила меня дважды, чтобы спросить, видел ли кто-нибудь, как я садилась в машину (этого я не знала), и оставила ли я какие-нибудь улики (не оставила, к тому же я была в перчатках).

– Тогда, по-моему, беспокоиться не о чем, – сказала она, когда я закончила.

– Но это же убийство.

– Скорее самооборона, – возразила она. – Он бы изнасиловал тебя.

– Тогда почему мне так плохо? – Я обхватила себя руками за плечи. – Почему я все время об этом думаю?

– Потому что у тебя есть совесть. То, чего он, по всей видимости, был лишен. Ариэлла, судя по тому, что ты мне рассказала, я сильно сомневаюсь, что ты была первой девушкой, которую он отвез туда. Радуйся, что ты последняя.

Я помотала головой.

– Тебя даже не шокировало, что я… что я…

Она рассмеялась.

– Ты так похожа на своего отца, – сказала она. – Вся эта озабоченность вещами, с которыми ничего не поделать. Нет, я не шокирована. С чего бы? Я знала, что ты вампир – хотя не люблю употреблять это слово, – с самого начала.

Если быть точной, сказала она, она с первого триместра поняла, что беременность у нее не «нормальная».

– Я чувствовала себя ужасно. – Она потерла лоб и запустила пятерню в волосы. – Меня все время рвало, а по отношению к твоему отцу я вела себя отвратительно. Я во всем винила его. Но на самом деле беременность была моей затеей.

– Для этого обычно требуются двое. – Это прозвучало так чопорно, что она снова рассмеялась, и я наконец улыбнулась.

– В нашем случае движущей силой была я, – сухо сказала она. – Он тебе ничего об этом не рассказывал?

– Кое-что. Он сказал, что беременность протекала тяжело. И он сказал, что это ты хотела меня. – Я смотрела на реку.

– И это тоже не совсем верно. Посмотри на меня. Ты уверена, что хочешь это услышать?

Я больше не была в этом уверена, но сказала:

– Я должна знать. Такое ощущение, будто от моего знания зависит все.

Она кивнула и рассказала мне свою историю.

Вообразите, что вы нашли любовь своей жизни, а потом потеряли ее. Да, люди постоянно теряют любимых во время войн или эпидемий, в результате аварий или убийств. Но представьте, каково смотреть, как любимый меняется у вас на глазах, превращаясь в некое иное существо, и вы бессильны его вернуть.

Мама рассказала мне, как она встретила Рафаэля, об их первых неделях вместе, о том, как собиралась в Англию словно на медовый месяц. Она описала их воссоединение: ужас видеть, что в теле Рафаэля поселился совсем другой человек, и тщетное желание восстановить того, кем он был прежде.

– Он был потрясающе умный, – сказала она. – И веселый. Он умел танцевать, и рассказывать анекдоты, и, разумеется, был красив…

– Он до сих пор красивый, – вставила я.

– Но кое-чего ему не хватает, – сказала мама. – Того, что делало его моим Рафаэлем.

Она надеялась, что время и любовь помогут ему стать прежним.

– Самое странное, это то, что он сам навязал себе новую личность. Это не было результатом его так называемого «недуга». Он был охвачен чувством вины. Сделался в некотором роде монахом, настолько озабоченным тем, чтобы не совершать ошибок, что казался застывшим, запрограммированным.

– Когда-нибудь ты узнаешь меня как следует, – сказала она мне, – но ты уже видела достаточно, чтобы понимать, что я импульсивна и порой даже глуповата.

– Мне нравится.

– И отцу твоему тоже нравилось когда-то. В любом случае, пожениться была моя идея. Он считал, что неэтично вампиру жениться на смертной. А я заявила, что любовь не есть предмет этических построений!

С минуту мы молчали. Вдруг по воде пробежала рябь, и у меня на глазах серо-белая масса поднялась к поверхности и обрела форму. Я тронула маму за плечо и одними губами спросила: «Ламантин?»

Она кивнула. Ламантин отвернул от нас свою морщинистую морду и медленно ушел обратно в глубину.

– Подумать только, они и вправду существуют, – выдохнула я.

Мае протянула ко мне руки и крепко обняла.

Слушать маму в тот день было все равно что слушать, как дошкольникам на прогулке читают ужастик. Ничто в окружавшем меня пейзаже и живых существах не перекликалось с рассказываемой историей.

– Я заманила его в ловушку, – говорила она. Рядом на цветущий куст садились бабочки. – Он не хотел ребенка. Я говорила ему, что пользуюсь двумя способами контрацепции, так что ему не надо. Я солгала ему.

Впервые у меня возникло ощущение, что я и впрямь слышу больше, чем хочу знать.

Казалось, она почувствовала мою неловкость.

– Поэтому, когда я узнала, что беременна, я почувствовала себя победителем – ненадолго. Потом мне сделалось плохо.

О беременности она узнала в ноябре – пиковый сезон депрессий в Саратога-Спрингс.

– Погода стояла ужасная, и я сидела дома. Он ненавидел себя за то, что уступил мне, и поэтому старался быть безупречным. То есть изображал идеального мужа – нет, скорее сиделку, – заботился обо мне, изучал вопросы ведения беременности и приема родов на дому, следил за моим питанием, брал анализы крови. Они с Деннисом кудахтали надо мной, будто две наседки. Мне из-за них хотелось визжать.

Две сойки – самцы, хвосты и крылья у них были ярко-синие – опустились на камни у реки и уставились на нас. Внезапно, совершенно неожиданно мне стало жаль папу. Он старался делать то, что считал правильным, учитывая обстоятельства. А мама жадничала.

Она наблюдала за мной и теперь кивнула.

– Он старался поступать правильно. И думал, что иметь нам ребенка – неправильно. Что ж, Ариэлла, хотя бы в этом я победила.

Я набрала побольше воздуха.

– Мама… Мае, я хочу знать, почему ты нас бросила.

– Это просто, – сказала она. – Я хотела стать такой же, как вы. Я устала оставаться за бортом.

По мере развития беременности мама отмечала все больше признаков того, что ребенок внутри нее – то есть я – не является обычным человеком. Жуткая тошнота и крайняя степень анемии считались необычными, но не ненормальными – к такому выводу пришли отец с Деннисом и недавно присоединившаяся к ним Рут.

– Я возненавидела эту женщину с первого взгляда, – сказала мае. – И она меня явно терпеть не могла.

Кошмары тоже не считались чем-то из ряда вон выходящим.

– Но мне снились не просто страшные сны. Проснувшись, я не могла их вспомнить, и это само по себе было ужасно для того, кто всегда уделял большое внимание сновидениям. Я просыпалась с разинутым от крика ртом на мокрых простынях, обоняние у меля обострилось настолько, что я чувствовала вкус крахмала на наволочках. Я слышала голоса – совершенно незнакомые и определенно не принадлежавшие ни тебе, ни твоему отцу, – твердившие мне, что я проклята. Я хотела крикнуть в ответ: «Кто проклинает меня?!» Но крик умирал у меня в горле. У меня постоянно подскакивала температура. Я слышала, как они говорили, что у меня горячка.

Налетел ветерок и погнал по воде косые полосы ряби. Воздух проходил прямо сквозь меня. Я сомневалась, стоило ли мне вообще появляться на свет.

– Ариэлла, я рассказываю тебе все это, поскольку хочу, чтобы ты поняла, почему я ушла.

Она наклонилась ко мне, между нами оставалось только крохотное пространство на теплом камне, но я не подалась ей навстречу.

– Расскажи мне остальное, – произнесла я напряженно.

– Я просила его сделать меня «иной». Такой, как он. Как ты. А он отказался.

И она рассказала мне об их спорах, о которых я не люблю думать, а писать здесь и того меньше. Слушать родительские ссоры… есть ли что-нибудь хуже для ребенка, за исключением варианта услышать о них спустя годы и знать, что он сам был их причиной?

Отец не собирался никого делать вампиром. Мама, чувствуя, что я (еще в утробе) уже вампир, не собиралась оставаться единственным стареющим смертным в семье.

– Подумай об этом, – сказала она мне. – Стареть, болеть. Утрачивать силу и интеллектуальную мощь в компании других, которые все это сохраняют. Крайняя степень унижения.

Я глубоко вздохнула.

– Вы оба были слишком гордые.

В итоге, или вначале, я родилась. И мама ушла.

Отец осматривал меня в подвальной лаборатории. Что он делал помимо того, что пересчитал пальчики у меня на ногах? Я не знала. Должно быть, провел анализы крови, но что еще?

Мама спала наверху. Она помнила, как ее укрыли желтым кашемировым одеялом.

Она проснулась, когда ее, по-прежнему завернутую в одеяло, поднимали в автомобиль. Она слышала шум двигателя и запах выхлопа. За закрывающейся дверью мелькнуло лицо Денниса.

– Кто вел машину? – Мне не хватало терпения. – Это был папа?

Мае сидела, наклонившись вперед и водила пальцем по узорам на камне. Потом выпрямилась и посмотрела на меня.

– Твой отец? Разумеется, нет. Это был его лучший друг. По имени Малкольм.

Мама знала Малкольма много лет, с тех пор как встретила отца в Саванне, и когда он сказал, что Рафаэль попросил его отвезти ее в реанимацию, она не стала его расспрашивать. Она была слаба и измучена. Всю дорогу в машине проспала.

Проснувшись, она обнаружила, что лежит в кровати – но не в больнице, а в доме.

– Большой такой дом, где-то в Катскильских горах, – сказала она. – В комнате были высокие окна в свинцовых переплетах. Это я помню лучше всего: лежишь и смотришь в окна алмазной прозрачности, а там ничего, кроме пустых зеленых полей и холмов.

Малкольм принес ей еду, а потом сел рядом с кроватью.

– Он сказал мне, что ты родилась с уродствами, – негромко продолжала она, – что ты, скорее всего, не выживешь. Что Рафаэль страшно подавлен и в глубине души винит меня. Ненавидит. Малкольм излагал все это спокойно и разумно. Он сказал, что мне предстоит сделать кое-какой выбор, первый из которых очевиден: вернуться и встретить ужас лицом к лицу – «держать ответ», как он выразился, – или жить своей жизнью и позволить Рафаэлю жить его собственной. Твой отец, по его словам, весьма предпочитал последнее.

Я встала. Меня колотило.

– Это неправда! Отец рассказывал мне совсем другое.

Мае посмотрела на меня снизу вверх. Она плакала. Но голос ее оставался ясным и ровным.

– Ты не можешь знать, как я себя чувствовала: гнилой изнутри, слабой и глупой. Он часами разговаривал со мной об этической стороне ситуация. Как я ненавижу это слово! Этика – всего лишь оправдание поведения.

Я была не согласна, но сейчас было не время для споров.

– Почему ты не позвонила папе?

– Он не хотел со мной разговаривать. Малкольм сказал мне, что для всех будет лучше, если я уеду, начну новую жизнь, забуду о причиненных мной «страданиях», как он выразился.

По ее лицу текли слезы, мне хотелось утешить ее, но что-то не пускало.

– И он сделал мне предложение. В обмен на то, что я оставлю Рафаэля в покое, он даст мне то, чего я хотела.

– Что именно?

– Жить вечно. Быть как вы.

– То есть ты оставила нас – бросила – ради этого?

Она выглядела так жалобно, что утешить ее мне хотелось не меньше, чем ударить или сломать что-нибудь. Я подняла камень и швырнула его в реку, а потом вспомнила про ламантина, метнулась к краю и заглянула вниз.

– Все в порядке. – Она подошла и встала у меня за спиной. – Смотри. – Она указала вниз по течению, водовороты углублялись, а потом расступались, когда ламантин выныривал на поверхность. Мы некоторое время наблюдали за ним.

– Не знаю, что и думать, – хрипло произнесла я.

Она кивнула. Мы вернулись на камень и сели. Солнце пекло, и я передвинулась в отбрасываемую деревом тень. Где-то спел замысловатую песенку пересмешник, а потом повторил еще шесть раз. Высоко в небе парила кругами большая птица.

– Кто это?

– Короткохвостый ястреб. Разве не здорово было бы уметь летать? – мечтательно произнесла она.

– Папа тоже мечтал летать. – Я мысленно перенеслась в гостиную, в тот вечер, когда слушала его рассказ. – Знание правды не делает человека свободным.

– А по-моему, делает, если вовремя. – Слез больше не было.

Солнце начало клониться к западу, и я заметила, что она не отбрасывает тени.

– Стало быть, ты одна из нас?

– Если ты имеешь в виду то, что я думаю, то да.

Она рассказала, что Малкольм выполнил свою часть соглашения. После чего ухаживал за ней в течение месяца, пока она не окрепла достаточно, чтобы самой о себе позаботиться.

– Это был худший месяц в моей жизни, – произнесла она без всяких эмоций. – Иногда мне казалось, что я слышу твой плач, и груди у меня болели. Мне хотелось умереть.

– Но ты не пришла за мной.

– Я не пришла за тобой. Малкольм сказал, что я не должна… что тебе нужен особый уход. А Рафаэлю была бы ненавистна мысль, что я стала вампиром. Малкольм твердил, что я и так причинила достаточно горя, если стану вмешиваться и дальше, то окончательно сломаю Рафаэля. Он убедил меня в своей правоте: в конечном итоге значение имели только Рафаэль и его исследования. Будь мы счастливее вместе, все могло бы сложиться иначе. Малкольм сказал, что, если ты выживешь, в чем он сомневался, он будет приглядывать за тобой, станет твоим невидимым стражем. Он хотел, чтобы твой отец сосредоточился на работе, и не доверял Деннису присматривать за тобой. Он полагал, что тот каким-то образом все испортит.

И я согласилась. Но я никогда не забывала о тебе. Мои друзья время от времени забегали взглянуть на тебя и рассказывали мне, что с тобой все в порядке, что ты постепенно крепнешь.

– К нам крайне редко кто-нибудь заходил.

Я смотрела на расхаживавшую по воде неподалеку птицу с невозможно плоской головой, янтарным клювом и длинными ногами, которые гнулись назад, а потом вперед. Вид у нее был совершенно мультяшный.

– Эти посетители были невидимы, – буднично пояснила она.

– Почему ты не пришла сама?

– Это было бы слишком больно. – Она протянула ко мне руки. Я не шелохнулась. – Я пыталась посылать тебе весточки. Посылала тебе сны.

Я вспомнила кроссворды и песню.

– «Синева».

– Значит, получилось! – Она просияла.

– Песня дошла, – сказала я. – А кроссворды были совсем перепутаны.

– Но они привели тебя ко мне.

Вообще-то не они. Но для мамы они были невидимой ниточкой, что привела меня домой.

– На самом деле разыскать Хомосасса-Спрингс мне помогла буква «С», – сказала я. – Отец и Софи говорили, что ты считала букву «С» счастливой.

– Так и есть. – Она сорвала с ближайшего куста листик и сунула в рот. – Форма латинского «С» символизирует прибывание и убывание луны. Но я полюбила ее задолго до того, как узнала об этом. С тех пор как я научилась писать буквы, форма и звук «С» казались мне особенными.

Мимо проплыла змея, и я застыла.

– Это птица, – сказала мае. – Смотри.

Под поверхностью воды виднелось тело птицы – это ее длинная шея создавала иллюзию змеи.

– Она называется змеешейка. Ты и про птиц не учила?

– Немножко. Мы больше занимались насекомыми. – Я напряженно обдумывала все рассказанное ею. – По-моему, Малкольм – тайная пружина всей этой истории.

– В общем и целом, он обошелся со мной по-доброму.

– Он похитил тебя. Он лгал тебе. – Я все больше и больше убеждалась в этом. – Отец не рассказывал тебе, как обошелся Малкольм с ним?

– Малкольм был его другом.

– Он не рассказывал тебе, кто сделал его вампиром?

Взгляд ее сделался настороженным.

– Никогда. Я полагала, что это был кто-то из его преподавателей.

«Почему отец рассказал мне, но не рассказал ей?» – недоумевала я.

– Как это похоже на него, такая осмотрительность. – В голосе ее звучала горечь.

– Ты слышишь мои мысли?

Она кивнула.

– Я не все время слушаю, честно.

– Почему я не слышу твои?

– Я привыкла их блокировать.

Затем она убрала защиту, и я услышала, как она думает: «Я люблю тебя. Я всегда любила тебя».

Я подумала: «Он до сих пор любит тебя. И никогда не переставал».

Она покачала головой. «Он разлюбил в тот день, когда я солгала, когда соблазнила его. Когда он после смотрел на меня, я видела стыд в его глазах».

– Я видела его глаза, когда он говорит о тебе, – сказала я. – Он тоскует по тебе. Он так одинок.

– Он предпочитает свое одиночество, – возразила она. – В конечном итоге Малкольм был прав. Так лучше для всех.

Я скрестила руки на груди.

– Позволь рассказать тебе о Малкольме.

И я рассказала маме о том, как отец «изменил статус» и что за этим последовало. Я пересказала ей все, что он говорил мне. Когда я закончила, она не проронила ни слова.

Мы поехали обратно в конюшни – сначала шагом, потом перешли на рысь, потом в галоп. Я вцепилась в седло, боясь оказаться сброшенной, но мне удалось усидеть. Мае на Оцеоле летела впереди.

Вернувшись в стойла, мы обиходили и накормили коней. Когда мае отвернулась, я чмокнула Джонни Кипариса в шею на ночь.

Наконец она произнесла:

– Я собираюсь прогуляться. Хочешь со мной?

ГЛАВА 14

Парковка оказалась забита, и маме пришлось поставить фургон на улице. Мы направились к длинному белому зданию с неоновой вывеской в окне «У Фло».

Внутри все столики были заняты, и возле стойки остались только стоячие места. Бармен крикнул: «Привет, Сара!» Мае то и дело останавливалась поздороваться, пока мы пробирались к угловой кабинке.

Там сидела Дашай с мускулистым мужчиной в черной ковбойской шляпе. Они пили что-то красное. Мама скользнула в кабинку, а я уселась с краю.

– Ариэлла, это Беннет, – сказала Дашай. – Мой друг.

Я пожала ему руку. У него было крепкое рукопожатие и красивая улыбка.

– Мне нравится ваша шляпа, – сказала я.

– Слышали?! Ей нравится шляпа, – воскликнул он. – А Дашай всегда велит мне ее снять. Избавься, мол, от нее.

– А у тебя есть бойфренд?

– Типа того.

– А какой он?

– Тихий. Волосы длинные. – Я подумала, есть ли возлюбленный у мамы.

Она взглянула на меня и сказала:

– Нет.

Официант принес нам два бокала пикардо, и мама подняла тост.

– За справедливость, – провозгласила она.

Дашай с Беннетом озадаченно переглянулись, но выпили.

Я отпила глоток. Вкус был уже привычен: на сей раз мне понравился его дымный оттенок. Оглядевшись, я заметила, что большинство посетителей тоже пьет пикардо. Там и сям виднелась то кружка пива, то бокал белого вина, но стаканов с красной жидкостью было вдвое больше. Почему почти все пьют одно и то же?

– Люди привычки, – сказала мае.

– Почему оно такое красное?

– Считается, что это секретный рецепт, – сказал Беннет.

– Я где-то читала, что цвет дают давленные насекомые. – Дашай подняла стакан, и в проникших в окно лучах заходящего солнца жидкость засияла темно-красным светом.

– Очень аппетитно. – С момента нашего с ней разговора мама ни разу не улыбнулась, и я только теперь поняла, как часто она это делала прежде. – Ариэлла, мне надо поговорить с друзьями. Ты можешь слушать, но речь пойдет о том же, что мы с тобой обсуждали несколько часов. Или можешь поиграть на музыкальном автомате. – Она порылась в кармане и извлекла горсть мелочи.

Я не хотела слушать всю историю по второму разу. В любом случае, мне тоже надо было подумать. Я взяла деньги и свой стакан и направилась к музыкальному автомату – блестящему красно-желто-лиловому механическому чудовищу. Единственный музыкальный автомат, виденный мною прежде, стоял в кафе в Саратога-Спрингс, а этот был в три раза больше.

Я не нашла ни одного знакомого названия, поэтому выбрала песни наугад: «Поздно вечером на Модлин-стрит» Морисси, «Брошен на острове пианино» «Блад бразерс», «Огненное озеро», «Мит паппетс», «Город-призрак США», «Мис-фитс». Я скормила машине четвертаки. Когда музыка заиграла, это оказалась не одна из выбранных мною песен, а баллада в стиле кантри о кольце огня. Похоже, все в баре ее знали: все подпевали в припеве, кроме мамы и ее друзей, погруженных в беседу в угловой кабинке.

Я села на табуретку возле автомата и смотрела на посетителей, которые время от времени поглядывали на меня. Были ли они все вампирами? Или просто этот уголок Флориды питает необычайную страсть к красным напиткам?

Они выглядят как «нормальные люди», подумалось мне. Разного возраста, роста и цвета кожи, одеты в самую обычную одежду. Двое мужчин были в комбинезонах механиков, пара была в деловых костюмах. Так могла выглядеть публика в баре любого маленького города, за исключением преобладания красных напитков и песен в музыкальном автомате… и только теперь до меня дошло, что никто здесь не страдал излишней полнотой.

Наблюдая за народом у стойки – официант массировал плечи одному из завсегдатаев, бармен напевал и прихлебывал из собственного темно-красного стакана, – я думала об отце, сидящем в своем зеленом кожаном кресле и попивающем вечерний коктейль в одиночестве. Интересно, какого цвета сорочка у него сегодня? И хотя я устала от размышлений о его прошлом, оно начало снова прокручиваться у меня в голове.

Когда я была совсем маленькая, еще говорить толком не умела, отец принес мне книжку с картинками под названием «Найди шесть отличий». Разумеется, заголовок я прочесть не могла, но принцип уловила моментально: два почти одинаковых рисунка (обычно животные или инопланетяне) располагались рядом, отличаясь только в мелких деталях – например, отсутствием тени или хвоста у кошки. Хотя я не могла сказать, в чем разница, я тыкала пальчиком, а папа одобрительно кивал.

Размышляя об историях отца и матери, я все четче видела разницу между ними. Из всех расхождений меня больше всего заботил эпизод с Деннисом – то, что он закрывал дверь Малкольмовой машины. Я знала, насколько папа доверял Деннису, как зависел от его преданности.

Я приняла решение: пора позвонить домой.

В телефонной будке в задней части бара, возле уборных, я набрала Саратога-Спрингс и опустила нужное количество монеток. Я понятия не имела, что скажу, когда он снимет трубку.

Но я не услышала даже гудков. Механический голос сообщил мне, что набранный номер больше не обслуживается, посоветовал проверить, верно ли он у меня записан, и повторить попытку. Мне не надо было проверять записи, но я набрала номер снова, опустила монетки и прослушала ту же запись.

В полном недоумении я повесила трубку.

Когда я снова присоединилась к маме и ее друзьям, Дашай как раз заканчивала длинную фразу словами: «…должно быть, влияние сангвинистов».

Я знала, что они говорили о папе – мама позволила мне послушать ее мысли.

– Кто такие сангвинисты?

Они посмотрели на меня.

– Ну, – сказала Дашай, – тут надо рассказать о сектах.

Беннет засмеялся.

– Цыц! Я сказала «сектах», – Она повернулась к нему спиной. – Полагаю, тебе о них не рассказывали? Некоторые вампиры являются «колонистами» – они считают, что людей надо держать в неволе и разводить на кровь, как животных на мясо. Другие, «реформисты», носятся с идеей учить людей, насколько вампиры их превосходят. Есть еще такие «небьюлисты» – экстремисты, которые хотят стереть человеческую расу с лица земли. Милые ребята. И есть еще так называемое Общество «С». «С» означает «сангвинисты». Они сторонники защиты и сохранения окружающей среды… ну, мы тоже такие. В конце концов, большинство из нас полагают, что мы пребудем вечно, так что нам есть о чем беспокоиться… прекрати ржать, Беннет. Я серьезно. Мы заинтересованы в сохранении Земли.

Но сангвинисты шагнули дальше. Они практикуют умеренность и по минимуму общаются со смертными, хотя полагают, что смертные должны иметь, так сказать, демократические права. Сангвинисты считают аморальным кусать людей и вампить их.

– Вампить?

– Делать смертных вампирами, – перевел Беннет. – Это словечко Дашай, она сама его придумала.

Дашай не обратила на нас внимания.

– Сангвинисты озабочены тем, чтобы все делать правильно. Они относятся к жизни очень, очень серьезно.

– Мы не принадлежим ни к какой секте, – сказала мае и странно на меня посмотрела.

Я блокировала свои мысли.

– Мы почвенники, – пояснил Беннет. – Ну, знаешь, овсянка с изюмом, экологически чистое садоводство и все такое. Мы не лезем в великие идеи и не печемся об этике.

– Мы делаем то, что естественно, – сказала Дашай. – Живем и даем жить другим.

– Некоторые секты уверены, что для выживания им ежедневно нужна человеческая кровь. – Мама подняла бокал. – Но мы прекрасно обходимся заменителями, при условии, что уделяем внимание сбалансированности нашего рациона. Твой отец, типичный ученый, никогда особо не интересовался едой, – добавила она. – И не признавал ценности овощей.

– Нам не нужна кровь?

– Мы принимаем заменители, – сказала Дашай. – Нам не нужно кусать людей. Конечно, она нам нравится, но тот же результат получается от сырых устриц, или соевых бобов – в них полно цинка, – или красного вина, или пикардо.

– Почти тот же. – В голосе Беннета промелькнуло сожаление.

Я гадала, как они с Дашай стали вампирами. Должно быть, бар «У Фло» – кладезь странных историй.

– А как насчет поедания мяса? – Расспросы давали мне время примириться с неудавшимся телефонным звонком.

– Мясо необязательно, – сказала мама. – Мы пескарианцы.[27]27
  Вегетарианцы, употребляющие в пищу рыбу и морепродукты. (Прим. перев.)


[Закрыть]

– Вкус премерзкий, – Беннет растопырил пальцы и пошевелил ими, будто это червяки, – но сангвинисты едят. Они считают, что мясо необходимо, что оно как бы заменяет кровь.

– У нас есть заменители и минеральная вода. – Дашай явно стремилась увести беседу с темы крови. – Реку питают ключи, ты знала об этом, Ариэлла? И в здешней воде те же минералы, что и в соленой. В реке водится и пресноводная, и морская рыба, и мы ее едим. Источники – одна из причин, почему здесь поселилось столько вампиров.

Мае наклонилась к моему уху:

– Что случилось?

– Потом скажу.

Официант принес нам подносы с сырыми устрицами и бутылку темно-красного острого соуса. Устрицы были сочные, но я ела мало и без особого аппетита.

Позже в тот же вечер я сидела на краю пирса. Харрис пришел и уселся справа, сантиметрах в тридцати от меня. Солнце село, но небо оставалось розовым. Похожие на перламутр облака вдоль горизонта сияли, словно подсвеченные изнутри. Они постепенно тускнели, превращаясь в синие, словно далекие горы. Это заставило меня вспомнить об Эшвилле, но я подавила эту мысль вместе со всякими думами о Саратога-Спрингс.

Мы с Харрисом болтали ногами в прохладной воде. Мимо меня проплыла змеешейка, все равно похожая на змею, с соседнего дерева прокричал пересмешник. Я вспомнила строчку из Торовского «Уолдена»: «Наша внутренняя жизнь подобна водам реки».[28]28
  Пер. З. Александровой. (Прим. перев.)


[Закрыть]

Все было спокойно – пока я не заметила зловещий плавник, рассекающий водную гладь не больше чем в двухстах метрах от нас. Я схватила Харриса за руку и вместе с ним отползла от воды. Он вскочил на ноги и исчез среди деревьев.

Я босиком пробежала весь путь от реки до дома и влетела в гостиную.

– Я видела акулу!

Мама, Дашай и Беннет, игравшие в карты за кухонным столом, подняли на меня глаза. Мае протянула мне лист бумаги и ручку.

– Нарисуй спинной плавник.

Я быстро набросала увиденное.

– По-моему, дельфиний, – сказала Дашай. Она взяла ручку и нарисовала другой плавник, без загиба полумесяцем назад. – Вот так выглядит акулий.

«Опять ошиблась, – подумала я. – Все время ошибаюсь, а ведь раньше я всегда была права».

– Я перепугала Харриса, – призналась я, и по голосу было слышно, как мне стыдно.

– Я разыщу его и все объясню, – сказала Дашай и вышла.

Тут мае отодвинула стул и вышла из комнаты. Вернулась она с двумя книгами – полевым определителем флоридской фауны и садовым справочником.

– Ты научишься. Так же, как научилась я, – сказала она.

Я взяла обе книги и уселась в обитое ситцем кресло в углу. Грейс продефилировала мимо меня с таким видом, словно на меня и смотреть не стоило.

Вернулась Дашай и сказала, что Харрис на ночь устроился в гостевом домике.

– Я объяснила ему, что произошло, – сказала она. – Он не станет таить обиду.

Карточная игра возобновилась, но по характеру пустой болтовни я поняла, что прервала более важную беседу. Поэтому я пожелала всем спокойной ночи и удалилась к себе, забрав книги.

Позже, когда я уже лежала в кровати, пришла Грейс и уселась у меня в ногах. Мы с ней следили, как охристо-желтая луна карабкается на небосвод. Мае постучалась и открыла дверь.

– Ты собираешься рассказать мне, что тебя беспокоит?

Я опять заблокировала мысли, не зная, что сказать.

– Завтра, – пообещала я.

Когда я проснулась, на меня смотрело солнце. Я услышала голоса и увидела в окно, как мае с Дашай разговаривают на конюшне с кем-то незнакомым. На подъездной дорожке стоял курьерский фургон «Зеленого креста».

Я спустилась вниз так тихо, как будто они сидели в гостиной, взяла с кухни беспроводной телефон и так же тихо вернулась в комнату.

Майкл поднял трубку после третьего гудка.

– Майкл, это я.

После паузы он произнес:

– Спасибо, что позвонили. Я дам вам знать. – И повесил трубку.

Я отключила умолкший телефон. Тон у Майкла был странный, официальный и нервный. В ушах у меня звучал этот щелчок, еще одна оборванная связь.

Я уже собиралась отнести телефон обратно на кухню, когда он зазвонил. Я тут же ответила.