Текст книги "Иная"
Автор книги: Сьюзан Хаббард
Жанр:
Ужасы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)
Однажды вечером в Саратога-Спрингс, когда я собиралась ехать на велосипеде от Макгарритов домой, я случайно подслушала ссору их соседей. Отец семейства орал, жена умоляла, а их сын-подросток кричал в ответ:
– Вы меня не хотели! Лучше бы я вообще не родился!
Иногда я чувствовала себя также. А вы? Учитывая все обстоятельства, мое рождение положило начало череде событий, которым лучше бы не происходить вовсе. Каждый раз, когда я делала выбор, оставалось бесконечное множество других вариантов, которые могли оказаться лучше. И когда я представляла себе эти варианты, как тени моих поступков – тени, определявшие мою личность не меньше, чем то, что я делала.
Бертран Рассел писал: «Все несчастье зависит от некой разновидности разъединения или недостатка единения». Недостаток включенности, говорил он, не дает человеку быть счастливым. Но как только этот человек ощутит себя частью «потока жизни», почувствует себя причастным культуре и ее ценностям, он становится «гражданином мира».[36]36
Бертран Рассел. Завоевание счастья. Ч. 2. (Прим. перев.)
[Закрыть]
День противостояния отца и Малкольма стал первым днем, когда я почувствовала, что могу претендовать на такое гражданство. Мы с папой объединились, и благодарить за это надо Малкольма.
Мы с отцом ужинали гаспаччо, копченой лососиной и салатом, сидя в гостиной и следя по телевизору за приближением урагана Барри. Гигантская оранжево-красная спираль снова и снова прокладывала конус неопределенности на разворачиваемых метеостанциями картах. Прогнозировали, что буря достигнет широты Сарасоты сегодня поздно вечером, а завтра рано утром выйдет на берег к северу от Хомосассы.
Мы не говорили о Малкольме, хотя я пыталась. Когда ужин подходил к концу, я сказала:
– Как он мог творить такие вещи?
– Малкольм так и не приобрел нравственных навыков, – ответил отец и взглядом дал понять, что тема закрыта.
Пока отец мыл посуду, я позвонила мае. Она с лошадьми, а также Дашай, Беннет, Харрис, Джоуи и Грэйс благополучно добрались до Киссими. Мама тоже смотрела погоду по телевизору.
– Скажи ей, чтобы до завтра не выезжала, – крикнул папа из кухни.
Я передала.
– Посмотрим, – ответила мама. – Спроси его, как он смотрит на то, чтобы жить в обществе обезьян.
Повесив трубку, я снова принялась смотреть прогноз погоды. Пятая категория являлась максимальной по шкале Саффира – Симпсона, и перечень разрушений, причиняемых ураганами этого уровня, выходил далеко за пределы сильного ветра и поднятых волн. Диктор излагал подробности с неподобающим смаком. Начинался он так: «С множества жилых домов и промышленных зданий срывает крыши. Некоторые сооружения обрушиваются полностью, тогда как мелкие служебные строения ветер переворачивает или уносит прочь. Все кусты, деревья и дорожные знаки вырывает с корнем».
Папа вернулся и выключил телевизор.
– На сегодня достаточно мелодрамы, – сказал он.
Я собиралась рассказать ему о «слепом» на перекрестке. В голове уже созрела фраза: «По-моему, я сегодня встретила дьявола». Но он был прав: в этот вечер нам не нужны были лишние переживания.
Мы вышли на балкон, но снаружи было слишком ветрено и сыро, чтобы долго там оставаться.
Воды раскинувшегося внизу залива неслись к берегу в пенных барашках, зарядил мелкий, колючий дождь.
Мы вернулись внутрь, и папа запер дверь. Затем нажал кнопку на стене, и металлические противоураганные ставни дюйм за дюймом опустились, отрезав нас от внешнего мира. Другие окна он уже закрыл.
– Я сейчас пойду спать, – сказала я. – Но хотелось бы знать, зачем Рафаэлю Монтеро понадобилось умереть?
Он нахмурился.
– На самом деле все просто. Я не имел веских причин продолжать жить так, как мы это делали. Ты и твоя мать покинули меня. Зачем мне был дом в Саратога-Спрингс? А этот тип Бартон все ходил да расспрашивал. Его приставания утомили меня.
– И как же ты это сделал?
Он уселся на диван.
– Осуществить всю затею не составило труда. Доктор Уилсон – помнишь, он лечил тебя от солнечного ожога? – один из нас, и он подписал свидетельство о смерти. А старина Салливан (тоже один из нас) кремировал пустой гроб и предал пепел земле. Деннис, – он произнес это имя без тени неприязни, – организовал продажу дома и перенос лаборатории сюда. Все твои вещи, кстати, на складе.
Я набрала побольше воздуха.
– Это был жестокий трюк. Мы видели фотографии твоей могилы.
Казалось, он удивился.
– Я рассчитывал, что ты их увидишь, и предполагал, что эпитафия тебя повеселит и определенно подскажет, что моя смерть – обман.
– Полагаю, так и вышло. В итоге. – Я зевнула. – А также пикардо и розы.
Он посмотрел на меня в недоумении. Я рассказала ему о полупустой бутылке и цветах, оставленных на его могиле.
– Разве не ты оставил их – как знак?
– Нет, – ответил он. – Интересно, кто это сделал.
У меня оставался еще один вопрос.
– Можно я расскажу о Малкольме Майклу?
– Не думаю, что это хорошая идея, Ари. Во всяком случае, не сейчас. Разумеется, Макгарриты заслуживают знать, кто убил Кэтлин, но подумай о последствиях для нас. Этот Бартон опять станет нас преследовать. Артуру Пиму придется исчезнуть или умереть, а я уже умирал в этом году.
– Когда мы сможем им сообщить? – не отставала я.
– Когда переедем. Сомневаюсь, что мы останемся здесь. – Он нахмурился. – «Ксанаду». Это место совершенно не в моем вкусе. Как только мы подыщем новый дом, ты сможешь рассказать Майклу правду. Пусть агент Бартон немножко посидит у Малкольма на хвосте.
Мне не трудно хранить секреты. В тот вечер я хотела позвонить Майклу и рассказать, что узнала.
Вместо этого я отправилась в кровать, но сон не шел. Снаружи бушевал ветер, словно взбесившийся локомотив, заставляя здание скрипеть и вздыхать под его напором. Мои мысли вертелись по кругу. Я гадала, когда приедет мама. С кем я в итоге буду жить – с ней или с папой? Можно ли сделать так, чтобы когда-нибудь мы стали жить все вместе? Какой была бы эта жизнь?
Наконец я забылась, но спала беспокойно. Мне снились тени высотой с «Ксанаду», солнечные затмения, благовония, лед и музыка. Потом реальные вещи, памятные по Саратога-Спрингс: фарфоровая лампа в моей старой спальне, напольные часы в библиотеке, витрина в гостиной. Но в моем сне птицы в витрине были настоящие. Я слышала, как их крылья бьются о стекло.
Я проснулась от дыма, клубившегося в комнате. Окон у меня в спальне не было, а когда я открыла дверь в коридор, дым повалил еще гуще. У него был странный сладкий запах. Лицо обдало волной жара. Кондиционеры не работали, свет не горел.
Я позвала папу. Со стороны кухни доносился треск пламени. Я окликнула его снова и закашлялась.
В ванной я намочила полотенце и обвязала им голову. Сделала пару глотков из крана, но струйка воды быстро истончилась, а потом и вовсе пропала.
В ванной окна тоже отсутствовали. Вся центральная часть кондоминиума была без окон – стандартная планировка для приморских районов многоквартирных домов, как я тогда выяснила. «Прямой вид на воду» – главный козырь продавцов, хотя квартиры там напоминают собачью конуру.
Я набрала побольше воздуха в легкие и помчалась в папину комнату. Дверь ее была открыта, и в комнате, насколько я могла видеть в дыму, никого не было.
Задержав дыхание, я метнулась в гостиную, чтобы отпереть балконную дверь. Я дернула ручку, но она не подалась. Я нажала кнопку, чтобы открыть противоураганные ставни. Ничего не произошло.
«Думай, думай медленно», – сказала я себе. Но сознание ускорялось вместе с пульсом. Легкие пылали, я начала задыхаться. На четвереньках я выбралась из гостиной, проползла в кабинет и попыталась открыть ставни там. Ничего.
«Просто электричество отключили, – уговаривала я себя. – В шторм электроэнергию всегда отключают. Нет ничего особенного в том, чтоб остаться без электричества».
Я поползла в конец комнаты, расположенной дальше всех от двери, а в голове у меня вертелось: «Ничего особенного. Ничего особенного. Ничего».
– Мы рождаемся только раз.
Мае говорит, что это были мои первые слова в больнице. И она говорит, что в ответ спросила:
– Разве он не рассказывал тебе о реинкарнации?
Но я сомневаюсь, чтобы она на самом деле так ответила. Не до шуток ей было. Я почти неделю пролежала в барокамере на ПВЛ (принудительной вентиляции легких). Процедуры проводились через определенные промежутки времени, и в течение первых двух я была без сознания. В процессе третьей пришла в себя, проснувшись в чем-то наподобие прозрачного цилиндрического гроба.
Тело мое окружал стопроцентный кислород, всасывающийся в кровь и ткани тела в концентрациях гораздо выше нормальных. Все это мне рассказывала во время третьей процедуры медсестра, медленно и четко произнося слова в подсоединенный к барокамере микрофон.
Когда вновь обрету способность соображать и говорить, подумалось мне, я задам сотни вопросов по поводу этого способа лечения. Я гадала, знает ли о нем пана. А вдруг кровь нам станет вовсе не нужна, если у нас дома будут собственные стеклянные гробы? Потом я задумалась, где наш дом.
– Глаза у нее открыты, – услышала я голос медсестры. – Она пытается что-то сказать.
А затем на той стороне палаты появилось мамино лицо.
Ее голубые глаза смотрели весело и устало.
– Не пытайся говорить сейчас, солнышко, – сказала она. – Просто дыши.
«Что случилось? – послала я ей мысль. – Где папа?»
«Был пожар», – начала она.
«Уж это-то я знаю!» – Если она видит слова, эти должны быть багровыми.
«Не язви, – откликнулась она. – Похоже, тебе полегчало».
Я открыла рот, но она сказала:
– Цыц. Твой отец жив.
В том, что мы называем «кино», доктор Ван Хельсинг делает заявление, которого вы не найдете в романе Брэма Стокера: «Сила вампира в том, что люди в него не верят».
Для многих вампиров это утверждение больше, чем любимый афоризм, – это ключевой догмат философии бессмертных. Несмотря на все доказательства противоположного, людям спокойнее изобретать самые запутанные теории, отрицающие наше существование, нежели признать тот факт, что мы делим с ними планету. Мы здесь и не собираемся никуда деваться.
Отец, восстанавливаясь после ожогов третьей степени, перенес трахеотомию и пересадку кожи, в которых вовсе не нуждался. Доктора не могли принять то, что видели их глаза: обнаруженный без сознания и сильно обгоревший в ревущем химическом пламени, он отделался минимальными повреждениями легких и кожи и стремительно выздоравливал. Однако его держали под наблюдением в реанимации и никого к нему не пускали.
День рождения я отпраздновала в больнице. Торт со свечками мне привезли на каталке.
В качестве подарка мне позволили впервые после пожара повидать папу. Мама вкатила меня к нему в палату, уставленную подсоединенными к его телу мониторами. Очертания его тела под покрывалом были слишком тонкими для такого высокого мужчины. Он спал. Я никогда прежде не видела его спящим. Ресницы, длинные и темные, лежали у него на щеках – как крылья бабочки, подумала я.
Он открыл глаза.
– Крылья бабочки? – недоверчиво произнес он.
Мы с мае рассмеялись, и он улыбнулся – своей настоящей улыбкой, а не ученой.
– С днем рождения, – мягко сказал он. – Фейерверк состоялся несколько преждевременно.
Я старалась не задавать вопросов, но мозг все равно их генерировал.
– Не знаю, – ответил он, когда я спросила: «Кто устроил пожар?»
– Не знаю, – повторил он, когда я спросила: «Кто нас спас?»
– Ну, на этот вопрос нетрудно ответить, – сказала мае. – Я. С помощью лучшей пожарной команды Сиеста-Ки.
Мае ехала по I-4 под, как она выразилась, «ужасным дождем», когда получила мой первый «сигнал бедствия».
– Ты не могла дышать, – сказала она. – Это я поняла так же ясно, как если бы ты еще не родилась. – Она обернулась к отцу. – Помнишь тот раз, когда у нее ускорилось сердцебиение, и ты решил, что у нее внутриутробный стресс? А я сказала тебе, что нет, уж я бы знала, если бы это произошло.
– Не является ли идея о подобном знании в некотором роде штампом? – Тон мой был максимально невинен.
Она потерла глаза.
– Похоже, ты идешь на поправку.
Отец поднял было руку, но потом взглянул на прилепленную пластырем внутривенную иглу. Он подумал, не выдернуть ли ее, но мы с мамой дружно сказали:
– Нет!
– Ладно, – сказал он. – Иголка остается. Но только пока Сара рассказывает историю в линейной прогрессии, без тысячи лирических отступлений. Это возможно?
Она постаралась.
Прибыв в Сарасоту, мама обнаружила, что светофоры не работают и только редкие уличные фонари еще горят. Ее фургончик был единственным транспортным средством на дороге, и она пролетала перекрестки на полной скорости, чувствуя себя анархисткой.
Она извинилась за не относящееся к делу сравнение. Но ей всегда было интересно, каково было бы почувствовать себя анархисткой.
Когда она доехала до «Ксанаду» (отец покачал головой при упоминании этого названия), пламя, вырывающееся из квартиры номер тысяча двести тридцать пять, было видно с улицы. Лифты не работали, и в любом случае она знала, что дверь в кондоминиум заперта. Ключа у нее не было, равно как и мобильника, но она вспомнила, что видела пожарную часть на пересечении Миднайт-пасс и Бич-роуд. И поехала туда.
– Они сидели у себя на станции и смотрели метеоканал, – сказала она. – Около часа назад они уже потушили один пожар… – Она взглянула на отца. – Ладно, я не стану вам об этом рассказывать.
Когда пожарные машины прибыли к «Ксанаду», грузовик с выдвижной лестницей стал объезжать здание, а второй экипаж отправился наверх пешком, таща на себе огнетушители, брандспойт и другое оборудование. Они велели ей оставаться на улице, но она последовала за ними.
– Послушная, как всегда, – вставил отец.
Тут в палату вошла медсестра в ярком цветастом халате. Отца передернуло от такого дизайна, и он закрыл глаза.
– Гостям пора уходить, – улыбнулась нам медсестра самым неискренним образом.
Мама вздохнула и резко загипнотизировала ее.
– Всего на несколько минут, – сказала она. – Только доскажу. Ну вот, одни пытались проникнуть сквозь металлические ставни сзади, другие топорами ломали переднюю дверь. Пожарники Сиеста-Ки произвели на меня огромное впечатление, особенно ребята с тринадцатой подстанции. Они каким-то образом содрали ставни и разыскали Ари в кабинете и вынесли ее в такой штуке, похожей на корзину. Или люльку? Как это называется? Неважно.
– А ты был первым, кого нашли мы. – Она посмотрела на отца так, будто вот-вот заплачет. – Ты был в жутком состоянии. Гораздо худшем, чем сам знаешь кто, не говоря уже об Ари. Ты был черный от сажи, а эти ожоги на спине, ох…
– Кто «сам знаешь кто»? – Его плечи оторвались от подушек, как будто он пытался сесть.
В жизни не видела, чтобы папа кого-то перебил. Он всегда говорил, что, вне зависимости от крайности ситуации, грубость непростительна.
– Лежи. – Мама протянула руки, словно чтобы толкнуть его, и его плечи упали обратно. – Малкольма. «Сам знаешь кто» – это Малкольм. Ты слишком слаб, чтобы читать мои мысли.
– Он был там? – удивилась я.
– Его обнаружили в коридоре, недалеко от твоего отца. – Глаза ее были прикованы к его лицу, на меня она не смотрела. – Разве ты не знала? Тебе никто не сказал?
– Как он проник внутрь? – спросил папа в пространство.
– Должно быть, сделался невидимым, – предположила я. – Он мог войти, когда я выносила мусор. Потом, когда огонь добрался до него, отвлекся и снова сделался видимым. Но папа мог не разглядеть его в дыму.
– Думаю, его впустил Рафаэль. – Мае откинула волосы за спину и одернула блузку.
– Я никого не видел. – Папа снова поднял руку, с отвращением глядя на внутривенную иглу. – Я проснулся от дыма в комнате. Обнаружил огонь возле кухни и попытался потушить его, но он распространялся слишком быстро. Дым стоял невозможный.
– Этиловый эфир, – пояснила мама. – С него все и началось. Пожарные нашли в кухне канистру. Кто бы это ни затеял, он подошел к делу капитально. Даже вынул батарейки из запасного выключателя для противоураганных ставен.
– Это дело рук Малкольма, – заявила я. – Все сходится.
– Полагаю, это мог быть и Деннис, – возразил отец. – Но я склонен согласиться с тобой – больше похоже на Малкольма. Почему он не ушел, когда запылал огонь?
– Подозреваю, хотел понаблюдать. – В голосе мае звучала горечь.
– Где он сейчас? – Я надеялась, что он мертв.
– Кто знает? – Лицо у мамы сделалось отрешенным. – Его положили в скорую, чтобы отвезти в больницу, но каким-то образом потеряли его. Когда санитары открыли двери, фургон был пуст.
– Сбежал. – Папа обмяк на подушках и закрыл глаза.
– Тебе надо отдохнуть.
Мае разбудила медсестру, и мы пожелали отцу спокойной ночи.
Вернувшись к себе в палату, я рассказала маме о ссоре в день пожара – и о выражении лица Малкольма, когда тот уходил.
Она не выказала удивления.
– Да, он любит Рафаэля. Я уже много лет об этом знаю.
И лицо ее и голос, когда она произнесла это имя, сказали мне, что она тоже любит папу.
ГЛАВА 19Жарким днем после обеда, примерно месяц спустя, мы с Харрисом лениво валялись в гамаке на передней террасе дома в Киссими, принадлежавшего друзьям мае. Хозяева уехали на весь день в Орландо, и дом был полностью в нашем распоряжении. Вентилятор над головой перемешивал воздух, создавая относительную прохладу, и мы через длинные, коленчатые соломинки потягивали лимонад из высоких стаканов.
Я писала в дневнике. Харрис листал альбом по искусству «Величайшие полотна мира».
Ураган Барри не пощадил Хомосасса-Спрингс. «Запредельной синевы» больше не существовало. По рассказам мае, нагонная волна с реки уничтожила большую часть дома, а все деревья и кусты были вырваны и разнесены в клочки смерчами. К счастью, всех животных благополучно эвакуировали, даже пчел, чьи ульи перед бурей перенесли из поместья на более высокое место и укрыли. Статуя Эпоны тоже пережила удар стихии и в настоящее время украшала парадный вход дома, где мы остановились.
Мае с Дашай сидели допоздна, обсуждая возможность восстановления дома. Они уже дважды ездили в Хомосассу, и каждый раз возвращались в Киссими со спасенными предметами и ворохом новостей. Бар «У Фло» и «Речной приют» лежали в руинах, ни крыш, ни стен, окна, хоть и забитые на этот случай фанерой, разлетелись вдребезги. Обезьяний остров превратился в голую скалу, его деревья и веревочные мостики исчезли. Маяк обнаружили плавающим в реке в нескольких милях оттуда.
Вот и сегодня они час как уехали, чтобы по новой оценить масштабы бедствия и немного прибраться. Они звали меня с собой. Я отказалась. Я не хотела видеть разрушения.
Папа отбыл в Ирландию. Он прислал мне открытку с видом острова на озере и написал на обороте: «Покой снисходит по капле», строчку из стихотворения Йейтса «Остров Инишфри». После затянувшегося выздоровления в больнице он решил, что Флориды с него хватит. Рут уехала на летние каникулы, а папа вылетел в Шеннон на разведку и, возможно, подыскать место для нового дома. Он звал меня с собой. Это предложение я тоже отклонила. Мне требовалось время, чтобы привести мысли в порядок.
Впервые в жизни я задумалась о будущем. Поступлю ли я в колледж? Или пойду работать? Я уже несколько месяцев не общалась с подростками. Став «иной», я утратила своих сверстников, своих друзей.
По крайней мере, смертных друзей. В какой-то момент Харрис ткнул меня локтем в бок и указал на репродукцию в альбоме – «Леди Шалотт» Джона Уильяма Уотерхауса. Мне подумалось, что это мог бы быть портрет моей матери, и Харрису тоже. Довольный сходством во мнениях, он снова откинулся на свой край гамака, а я вернулась к своим размышлениям.
Я думала, появится ли у меня когда-нибудь бой-френд. Мы с Майклом еще несколько раз говорили по телефону, но тем для беседы находилось все меньше. Я не могла сказать ему, что знаю, кто убил Кэтлин, и это знание сдерживало меня в разговорах.
И Малкольм где-то бродит. А вдруг он всю жизнь будет меня преследовать?
Или я проведу всю жизнь, пытаясь примирить родителей? Я не знала, как обстоят дела между ними. Папа уехал в Ирландию, не сказав мне ничего. Когда я спросила маму, лицо ее сделалось загадочным.
– Лето еще не кончилось, – ответила она.
У главных ворот прозвенел звонок, и я была рада прервать раздумья.
– Сиди здесь, – велела я Харрису.
Ему было позволено остаться с нами на лето, в качестве подарка для меня. И, по правде говоря, похоже, Флорида ему теперь больше нравилась. Джоуи пару недель назад отправили в реабилитационный центр, и, судя по первым сообщениям из Панамы, он просто расцвел там.
Я направилась по подъездной дорожке к воротам, нисколько не жалея, что меня потревожили, по пути махая пасущимся в загоне лошадям. Из-под куста сладкой оливы вынырнула Грэйс и соизволила последовать за мной, часто останавливаясь понюхать землю или умыться.
Но когда я увидела человека у ворот, сердце у меня упало. На дороге стоял агент Бартон и разговаривал по мобильнику. Костюм у него был слишком темный для флоридского лета, и на лбу блестел пот. Позади него жужжал на холостых оборотах белый «форд-эскорт».
За десять метров до него я выработала стратегию.
Он убрал телефон в карман.
– Мисс Монтеро! – пророкотал он. – Давненько мы не виделись.
Я продолжала идти к нему. Я открыла ворота.
– Не желаете зайти в дом? – Я постаралась придать голосу детскость и веселье. – Мамы нету, но она скоро вернется. Мы здесь остановились у друзей. Наш дом снесло ураганом.
Надо отметить, что на мне был купальник-бикини, потому что он это заметил. «А детка-то растет», – подумал он.
Он улыбнулся.
– Я объезжал район и услышал, что вы здесь…
– Где это вы услышали?
Но его мысли и так сказали: он проследил один из моих звонков Майклу.
– Да, кто-то сказал. Ну и мы подумали, может, у вас появились новые догадки относительно смерти вашей подруги Кэтлин. Вы так неожиданно покинули Саратогу.
– Мне надо было навестить маму. – Я держала ворота полуоткрытыми.
Он думал, что войти в дом было бы стратегически выгодно, но при этом рискованно. Лучше делать это в присутствии взрослых.
– Вы точно не хотите зайти? В доме прохладнее.
Он хотел. Но не двинулся с места.
– Нет, так нормально. Кстати, я с прискорбием услышал о кончине вашего отца.
Ни тени скорби он не испытывал.
– Спасибо, – сказала я. – Но, понимаете, он не умер.
У него тут же завертелось множество мыслей, поскольку он всю дорогу не верил в папину смерть. «Мужчина в расцвете сил и умирает так внезапно. Но никаких признаков грязной игры».
– Не умер, – повторил он. – Вы хотите сказать, что он жив по-прежнему?
– «Он жив, он пробудился. Смерть мертва»,[37]37
Перевод В. Микушевича. (Прим. перев.)
[Закрыть] – процитировала я.
«Она что, спятила?» – подумал он.
«Нет, – хотелось мне сказать ему. – Просто мне четырнадцать».
Я прочла еще несколько строчек, распахнув глаза и призвав на помощь весь диапазон моего голоса:
Мир! Он не умер – только превозмог
Сон жизни, сон, в котором истязаем
Мы все самих себя среди тревог;
Сражаться с привиденьями дерзаем.
Агент Бартон явно не читал поэму Шелли «Адонаис».
«Бедный ребенок, – думал он. – Свихнулась. И неудивительно, учитывая все, через что ей пришлось пройти».
Я могла еще долго продолжать. Могла бы прочесть наизусть поэму целиком. Или сказать ему: «Кстати, мой папа вампир. И мама тоже. И я». Могла сказать ему, кто убил Кэтлин.
Могла рассказать ему о пожаре. Следователи не были уверены, устроил его Малкольм или такую форму приняла месть Денниса. Может, агент Бартон сумел бы в этом разобраться. А может, выяснил бы, кто положил розы на папину могилу.
Я могла бы рассказать ему, как выглядит мир в четырнадцать лет с точки зрения вечности.
Вместо этого я повторила:
«Мир! Он не умер – только превозмог».
Я печально улыбнулась ему. В искусстве сбивать с толку нет лучшего оружия, чем поэзия.
– Да, – сказал он. – Мир. – Растопырил пальцы вскинутой правой руки буквой V, развернулся и направился к взятому напрокат белому автомобилю. Я слышала, как он думает: «Это дело никогда не закрыть».
И я повернулась и пошла по дорожке обратно к дому, за мной семенила Грэйс. Полежу в гамаке, помечтаю, а там и вечер. На данный момент этого довольно.
