Текст книги "Иная"
Автор книги: Сьюзан Хаббард
Жанр:
Ужасы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)
Свет и тень – чтобы нарисовать картину или рассказать историю, нужно и то, и другое. Чтобы изобразить три измерения на плоской поверхности, мы используем свет для придания объекту формы и тень для сообщения ему глубины.
При создании картины или рассказа уделяешь внимание и негативному, и позитивному пространству. Позитивное пространство – это то, на чем мы хотим сосредоточить внимание зрителя. Но негативное тоже имеет плотность и форму. Это не отсутствие чего-либо, это присутствие.
Отсутствие матери в моей жизни было во многих отношениях присутствием. Оно формировало и отца, и меня даже в те годы, когда мы не упоминали ее имени. Перспектива отыскать ее мучительно дразнила меня и одновременно тревожила. Она угрожала перевернуть все, что я знаю, с ног на голову. Если я найду ее, не сделаюсь ли я сама негативным пространством?
Последний отрезок моего странствия оказался самым легким. Благодаря Почтовой службе США я доехала до Хомосасса-Спрингс бесплатно.
В Уинтер Парке я разыскала почтамт и спросила служителя, можно ли напрямую доставить письмо в Хомосасса-Спрингс. Она посмотрела на меня как на сумасшедшую.
– Я пишу доклад, о почтовой службе, – соврала я в оправдание.
Она сказала, что письмо, адресованное в Хомосасса-Спрингс, сначала попадает на Центральный операционный пункт в Лейк-Мэри. Туда-то я и отправилась с почтовым фургоном.
Я чувствовала себя немного городской легендой: невидимым гостем на пассажирском сиденье. Но водитель почти не смотрел в мою сторону, только когда ему требовалось взглянуть в боковое зеркало. Дорога от Уинтер-Парка до Лейк-Мэри была плоской и однообразной. Когда мы прибыли в операционный центр, мне не составило труда отыскать фургон, идущий на запад. Водитель беспрерывно насвистывал, а плоскую равнину постепенно сменяли пологие холмы. Часам к четырем фургон въехал в Хомосасса-Спрингс, точно такой же маленький городок, какие я успела повидать: автозаправки, торговые ряды, сотовые вышки-ретрансляторы. И я не впервые подумала: «Хочешь укрыться от мира, поселись в маленьком городке, где все кажутся безымянными».
Когда водитель вышел из фургона, я вытащила из-под сиденья рюкзак и покинула свое место. Стоя в тени большого дуба, вернула себе видимость и, обойдя парковку, вошла в почтовое отделение. Служительница, темноволосая женщина средних лет, стояла к двери спиной и разговаривала с кем-то в комнате слева от стойки.
Я вытащила из рюкзака альбом и раскрыла его. Когда она обернулась, я спросила:
– Извините, вам не знакома эта женщина?
Служительница перевела взгляд с меня на картинку, потом опять на меня.
– Может, и видела. Зачем она вам?
– Она моя родственница. – Я не могла произнести слово «мама» перед чужим человеком.
– Где вы остановились? – спросила служительница, а думала: «Чего тебе от нее надо?»
– Еще не знаю. Я только что приехала в город.
– Ну, когда устроитесь, можете вернуться и оставить ей записку. Спросите меня… спросите Шейлу. Я прослежу, чтоб она ее получила, если вдруг зайдет.
Я медленно закрыла альбом и убрала его в рюкзак. Я устала, хотела есть, идеи у меня кончились.
Женщина тем временем думала: «Правильно ли я поступаю?»
– Вы ищете гостиницу? – сказала она вслух. – Их в Хомосассе две, дальше по шоссе.
Она объяснила мне, как пройти. Я поблагодарила ее и ушла. Сначала шла по оживленной улице, затем свернула на более тихую. Деревья нависали над узкой улочкой с обеих сторон, и я двинулась по тропинке вдоль проезжей части мимо деревянных домиков, библиотеки, ресторана, школы – все они имели сонный вид. Мне казалось, что я бреду в никуда.
Рекламный щит впереди расхваливал «Речной приют», куда легко было проникнуть невидимкой.
На сей раз я попала в номер через балконную дверь. Пришлось сменить три балкона, прежде чем я обнаружила незапертый. Внутри я выпила остатки тоника, потом уселась на балконе и смотрела, как солнце садится в Хомосасса-ривер. Сине-зеленая вода сверкала огненно-оранжевыми бликами, словно гелиотроп.
Позже, уже видимая, я спустилась в гостиничный ресторан и заказала две дюжины устриц в полупанцирях.
Стеклянные окна ресторана выходили на реку и близлежащий островок с игрушечным маяком в красно-белую полоску. У меня на глазах среди деревьев двигалось какое-то большое темное животное.
– Боб нынче беспокоится. – Официантка поставила передо мной большой серебряный поднос с устрицами и бутылочки с острым и коктейльным соусом.
– Боб?
– Обезьяна, – пояснила она. – Еще что-нибудь желаете?
– Нет, спасибо.
За едой я наблюдала, как обезьяна по имени Боб меряет шагами крохотный островок.
И снова устрицы оказали свое волшебное действие. Я гадала, что придает им утонченный привкус, свежий и электрический, словно озон после грозы. С каждым глотком у меня прибавлялось душевных и физических сил.
По крайней мере, почтовая служащая признала фотографию, размышляла я. Маме сейчас сорок с небольшим, и выглядит она, по всей вероятности, несколько иначе… но насколько сложными могут оказаться поиски человека в таком маленьком городке, как Хомосасса-Спрингс?
Официантка поинтересовалась, не желаю ли я еще чего-нибудь съесть.
– Еще дюжину, пожалуйста. – Когда заказ прибыл, я спросила у нее: – Эти устрицы живые?
– Свежеочищенные.
Я влюбленно смотрела на тарелку: аккуратные, пузатенькие серые кусочки, лежащие в половинках перламутровых раковин. Когда бы они ни умерли, я надеялась, что их смерть была безболезненной.
– Еще что-нибудь? – Официантка нетерпеливо постучала носком туфли об пол.
– Еще крекеры, пожалуйста.
На следующий день я снова отправилась в ресторан и слопала еще три дюжины. И, признаюсь, на этот раз там побывала невидимая Ари, поскольку деньги у меня почти кончились.
Я хотела постирать одежду, которая была более грязной, чем мне хотелось бы. Один из плюсов вампиризма заключается в том, что мы не потеем, но к нашей одежде все равно пристают пушинки, пыль и копоть.
Стирать было слишком рискованно – пришлось бы развешивать все на просушку, а тем временем кто-то мог снять номер. Поэтому я надела брюки и почти свежую блузку, а жакет свернула и убрала в рюкзак.
С балкона я поискала взглядом Боба. Как выяснилось, у него имелся товарищ по играм – обезьяна меньших размеров раскачивалась на веревочном мосту, натянутом между двумя деревьями. Вот к острову подплыли два водных велосипеда, и пассажиры достали фотоаппараты. Боб с приятелем перестали играть. Они подошли к кромке воды и, стоя плечом к плечу, смотрели на фотографов.
«Неужели они не умеют плавать?» – удивилась я, мысленно посочувствовала им и попрощалась.
Новый план состоял в том, чтобы вернуться на почту и сказать служащей, что я остановилась в «Речном приюте». Однако, не пройдя и сотни метров, я заметила, что люди кучками выстроились вдоль дороги и смотрят на небо, как будто в ожидании чего-то. Школьники толпились вокруг учителей, с маленькими кусочками картона в руках. Стоял оживленный гомон.
Я никогда не видела солнечного затмения, разве только по телевизору у Макгарритов. Я встала поближе к одной из группок и слушала, как учительница рассказывает о затмении, о луне, входящей в земную тень. Она предупреждала детей, чтобы они обязательно использовали свои картонные объективы с дырочками, и напоминала им обратить внимание на «эффект кольца с бриллиантом».
Когда учительница умолкла, я спросила, не найдется ли у нее лишнего объектива. Она странно посмотрела на меня, но протянула два картонных квадратика, один был с дырочкой посередине.
– Не забудь повернуться спиной к солнцу, – сказала она. – Ты здешняя?
– В гости приехала, – отозвалась я, но услышала ее мысли: «Она похожа на Сару».
– Вы знаете мою маму? – спросила я, но та уже отошла.
Небо начало темнеть, в воздухе похолодало. Мы дружно, как послушные утята, отвернулись от солнца. Я держала квадратики так, чтобы свет падал на второй через дырочку в первом. Вот появилось солнце – белая точка.
Галдеж вокруг меня внезапно стих. По мере прохождения луны через земную тень солнце на моей картонке сделалось полумесяцем и на мгновение действительно превратилось в кольцо с бриллиантом – лучистой драгоценностью, посаженной на тонкую полоску света вокруг темного центра. Выражаясь словами Кэтлин, это был «полный отпад». Эти слова разбудили воспоминания о ней: вот она несется впереди меня на велосипеде, вот валяется на подушках на полу, откидывает за спину волосы и смеется – полная жизни девочка, еще не жертва. Стоя почти в полной темноте, я жалела, что она не увидит это затмение, и надеялась, что она покоится с миром.
Сколько времени прошло, прежде чем солнце появилось вновь? Мы стояли молча в призрачном свете, словно кающиеся грешники. Я еще долго не отрывала глаз от картонных квадратиков, хотя нужда в этом давно отпала, и надеялась, что никто не видел, как я плачу.
Народ вокруг зашумел и вернул меня на землю. Я утерла глаза рукавом и, когда они высохли, подняла взгляд – и уставилась прямо в глаза собственной матери.
Она стояла возле группы детей и смотрела на меня. Если бы не одежда – выцветшие джинсы и футболка – она бы выглядела как та женщина на свадебных фотографиях: белая кожа, длинные волосы с завитками на лбу, глаза голубые, как ляпис-лазурь.
– Ну, – произнесла она, – а мы все думали-гадали, когда ты к нам заглянешь.
Она раскрыла объятия, и я бросилась в них. И меня уже не волновало, видит ли кто мои слезы.
Согласитесь, это самая трудная часть. Как описать первое ощущение материнской любви к себе, не впадая в слащавую сентиментальность рождественских открыток?
Наверное, и пытаться не стоит. Это выражено в библейской фразе: «Мир, который превыше всякого ума».[24]24
Послание Павла к Филиппинцам, 4:7. (Прим. перев.)
[Закрыть]
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ЗАПРЕДЕЛЬНАЯ СИНЕВА
ГЛАВА 13К маминому дому вела узкая и ухабистая грунтовка. Ее белый пикап объезжал самые глубокие рытвины, но поездка все равно была еще та. Ехала она быстро, и, оглянувшись, я увидела поднятые нами клубы пыли.
Она оставила эту дорогу и свернула на совсем узкую. Ее повороты отмечались маленькими белыми огоньками. Наконец она остановилась у высокого алюминиевого забора, протянувшегося в обе стороны.
– Уродливо, да? Но порой необходимо.
Она отперла ворота, въехала внутрь и заперла их снова.
Я не могла оторвать от нее глаз и, когда она вернулась к фургону, сказала:
– Пожалуйста, скажи, как мне называть тебя.
Она улыбнулась.
– Зови меня «мае». Это по-португальски «мама» и приятнее, чем «мать», правда?
– Мае. – Я растянула эти два слога: май-йе.
Она кивнула.
– А я буду звать тебя Ариэлла. Мне всегда нравилось это имя.
Высокие деревья образовали навес над дорогой. Здесь были увешанные испанским мхом дубы, а другие, как я узнала потом, назывались манграми.
– С западной стороны у нас река, а на востоке мы граничим с природным заповедником. Мы владеем сорока акрами.
– Мы?
– Дашай, звери и я. А теперь и ты.
Я собиралась спросить, кто такой Дашай, но тут мы очередной раз свернули, и моему взору открылся дом. В жизни не видела ничего подобного. Центральная часть была прямоугольная, но к ней было пристроено больше дюжины комнат и балконов. Световые люки и круглые окна располагались под разными углами и на разной высоте. Дом был выстроен из голубовато-серого камня. Впоследствии я выяснила, что позднейшие пристройки покрасили штукатуркой под цвет основного здания. В сиянии позднего утра (более ярком, чем обычно, может, из-за затмения, а может, потому, что я нашла маму?) стены, казалось, светились.
Мы вышли из машины. Мае несла мой рюкзак. Я остановилась потрогать стену возле входной двери. С близкого расстояния можно было различить на камне серебряные, грифельно-серые и полуночно-синие прожилки.
– Красиво, – сказала я.
– Это известняк, – сказала мае. – Дом построен в пятидесятых годах девятнадцатого века. От изначального строения осталась только эта часть, остальное разрушили солдаты-янки.
Возле парадной двери высилась каменная статуя женщины верхом на лошади, рядом с ней стоял вазон с розами.
– Кто это? – спросила я.
Ты ее не узнаешь? – Мае, казалось, была удивлена. – Это Эпона, богиня лошадей. В любой приличной конюшне имеется ее святилище. – Она открыла тяжелую деревянную дверь и поманила меня внутрь. – Добро пожаловать домой, Ариэлла.
Дом пах деревом, отполированным лимонным маслом, розами, чаберовым[25]25
Чабер – род растений семейства яснотковых. Известно около 130–200 видов чабера. Чабер добавляют в супы, мясо, соусы, бобовые блюла. В нашей стране в кулинарии употребляют чабер горный и чабер садовый, или, как его иногда называют, душистый. (Прим. перев.)
[Закрыть] супом, варящимся где-то, лавандой, тимьяном, белой геранью и, едва уловимо, – лошадьми. Мае скинула туфли, и я последовала ее примеру, смущенная видом моих носков, на одном оказалась дырка на пятке. Она заметила, но ничего не сказала.
Первое зрительное впечатление от места – беспорядочная смесь множества вещей: на каждой стене (выкрашенной в свой оттенок синего) имелись фреска или картины в рамах, книжные полки или ниша (а то и не одна) со статуей, цветами и травами. Мебель была современная, простая и низкая, в основном обитая белой тканью. Повсюду были разбросаны ковры и подушки. Она провела меня по коридору в комнату со стенами цвета барвинка, просторной белой кроватью и шезлонгом цвета слоновой кости под торшером с перламутровым абажуром.
Это разительно отличалось от викторианской обстановки отцовского дома. Я всегда считала, что его украшала мама, но теперь терялась в догадках. И эта мысль привела меня к той, которая мешала мне ощутить счастье полностью: почему она покинула нас?
Она смотрела на меня, и я попыталась прочесть ее мысли, но не смогла.
– Наверняка у тебя много вопросов, Ариэлла. Я отвечу на них, как сумею. Но сначала позволь переодеть тебя в чистую одежду и накормить. Ладно?
– Ладно, – сказала я. – Извини за носки.
Она положила мне руку на плечо и заглянула в глаза, и мне снова захотелось растаять в ее объятиях.
– Передо мной тебе извиняться не надо.
Мама (мае) приготовила мне ванну с розовыми лепестками. «Чтобы кожу смягчить», – она сказала. Ее собственная кожа была как бархат. И хотя свойственный уроженцам Саванны акцент у нее был такой же, как у Софи, тембр и ритм речи больше напоминали мистера Уинтерса. Голос у нее был нежный и легкий, такой же завораживающий, как у отца, но по-другому.
– Ты выглядишь, как на свадебной фотографии.
– Я думала, твой отец убрал все подобные вещи подальше.
– Софи мне показала. Она отдала мне альбом.
– Значит, ты была у Софи? – Мае покачала головой. – Удивительно, как это она тебя не пристрелила. Ты обязательно расскажешь мне о ней после ванны.
Она оставила меня в ванной – шестиугольной комнате с васильково-синими стенами и большим витражным окном, изображающим белую лошадь на кобальтовом фоне. Я разделась и скользнула в воду, покрытую розовыми лепестками, лежала и смотрела в окно на лазурное небо, обрамленное листвой покрыто го лианами дерева. Над ванной располагались полки с мелкими зелеными растениями в перламутровых горшочках.
Выйдя из ванной, завернутая в благоухающее полотенце (как я потом обнаружила, она добавляла в воду для полоскания белья гераниевое или тимьяновое масло), я увидела разложенную на кровати новую одежду: блузку, штаны и белье, все из мягкого хлопка, цвета чищеного миндаля. Удобная на вид одежда, но она не защитит меня, как наряд из метаматериалов. А может, мне и не нужно быть невидимой здесь?
Я оделась, нанесла солнцезащитный крем – действие, ставшее таким же рефлекторным, как дыхание. И людям, и вампирам требуется постоянная защита от солнца. Надеюсь, вы будете об этом помнить. Если бы люди это осознали, они бы не старели так ужасно, как сегодня.
На столике рядом с кроватью лежала деревянная расческа. Я попыталась распутать волосы, но абсолютно безуспешно.
Мае постучала и вошла с бутылочкой-пульверизатором в руках.
– Сядь, – велела она.
Я повиновалась, она распылила что-то мне на волосы и расчесала колтуны.
– Узнаешь запах?
Я не узнавала.
– Это же розмарин. Смешанный с небольшим количеством белого уксуса.
– Про уксус я знаю, – сказала я. – А слово «розмарин» мне попадалось, но я никогда его раньше не нюхала.
Она бережно расчесывала мне волосы.
– Чему же он учил тебя?
– Он учил меня множеству вещей. История, естественные и точные науки, литература, философия. Латынь, французский, испанский. Немного греческий.
– Классическое образование, – кивнула она. – Но про Эпону и запах розмарина речи не заходило?
– Некоторым вещам он меня не учил, – медленно проговорила я. – Я не очень разбираюсь в дорожных картах. И имею смутное представление о богинях.
– Он не учил тебя мифологии, – решительно сказала она. – Ну вот, волосы как шелк. А теперь давай пообедаем.
Кухня тоже оказалась просторной и с высокими потолками, пол покрывали каменные плиты различных оттенков синего, а стены были выложены бирюзовым кафелем. С потолка свисали медные тазы, а на выкрашенной синей эмалью плите пыхтел сотейник. Вдоль длинного, видавшего виды дубового стола выстроились восемь стульев.
Я прикидывала, как сообщить маме о моей диете, за неимением лучшего термина.
– Я не ем ту же еду, что большинство людей, – сказала я. – То есть я могу, но только некоторые продукты питания придают мне сил.
Она разлила суп в две большие синие миски и поставила их на стол.
– Попробуй, – сказала она.
Бульон был темно-красный с золотистым отливом. Я осторожно сунула в рот ложку, потом еще одну.
– Ух ты, он такой вкусный! – воскликнула я. В бульоне присутствовали овощи: морковка, свекла, картошка, но прочие ингредиенты распознать не удалось. Суп был густой, наваристый, и меня это радовало.
– Это красный суп мисо. – Мама сама съела ложку. – С фасолью, чечевицей, шафраном и еще кое-чем; пажитником, люцерной и так далее, для аромата, плюс кое-какие витамины и минеральные добавки. Не ела такого раньше?
Я помотала головой.
– Вот и ешь. Ты очень худенькая. Чем он кормил тебя?
Осуждения в ее тоне не было, но постоянные упоминания «он» меня нервировали.
– Папа нанял кухарку специально для меня. Я была на вегетарианской диете. А они с Деннисом следили за состоянием моей крови и давали специальный тоник, когда у меня проявлялась анемия.
– Деннис. Как он?
– Хорошо, – вежливо ответила я и добавила уже честнее; – Переживает, что толстеет и стареет.
– Бедняга. – Она встала и забрала у меня миску, чтобы налить добавки. – А Мэри Эллис Рут… она-то как?
«Она противная», – подумала я, но вслух сказала;
– Она всегда одинаковая. Она не меняется.
Мама поставила миску передо мной.
– Да уж, не меняется, – довольно произнесла она.
Она сложила руки на столе и смотрела, как я ем. Я чувствовала ее удовольствие – наверное, она испытывала не меньшее удовольствие, чем я, поглощая чудесный красный суп.
– Тебя кто-нибудь учил готовить? – спросила она.
– Нет.
Я потянулась за высоким голубым стаканом с водой, которую она налила мне. Ее вкус тоже оказался сюрпризом, насыщенный минералами и с ледяным металлическим послевкусием.
– Вода из минерального источника на заднем дворе, – сказала она. – После обеда я тебе все покажу.
– Я немножко умею готовить, – сказала я, припомнив печальную попытку соорудить вегетарианскую лазанью. – А еще я умею кататься на велосипеде и плавать.
– А в лодке грести умеешь?
– Нет.
– Знаешь, как вырастить сад без химических удобрений? Умеешь чинить собственную одежду? А машину водить?
– Нет. – Мне хотелось произвести на нее впечатление хоть чем-то. «Я умею становиться невидимкой, – подумала я. – И читать чужие мысли».
Она убрала со стола, бросив через плечо:
– Смотрю, мне тут работы непочатый край.
В кухню неторопливо вошла дымчатая кошечка со светло-зелеными глазами. Она понюхала мою ногу и потерлась о нее мордочкой.
– Можно ее погладить?
Мае подняла голову от раковины.
– Привет, Грейс, – сказала она кошке, – Разумеется. – Это уже относилось ко мне. – Разве у тебя не было домашних животных?
– Нет.
– Ну, здесь у тебя их будет несколько.
Грейс лениво подошла и понюхала мою руку. Затем повернулась ко мне спиной. Мне явно предстояло доказать, что я чего-то стою.
Втроем мы – я, мама и Грейс за ней по пятам – обходили конюшни: длинное синее строение позади дома. Все стойла были пусты и пахли сладким сеном.
У мае было четверо лошадей, они паслись в загоне. Она позвала их по именам: Оцеола, Абиака, Билли и Джонни Кипарис. Кони подошли, и она представила их мне.
– Можно их потрогать?
Я никогда не подходила так близко к лошадям в Саратога-Спрингс.
– Конечно.
Она погладила по шее Оцеолу, а я – Джонни Кипариса. Он был самым маленьким из четверых, светло-серой масти и с голубыми глазами. У остальных масть варьировалась от чисто белой до оттенка слоновой кости и сливок.
Я спросила об их именах, и она сказала, что их назвали в честь вождей племени семинолов.
– Полагаю, про них ты тоже не учила?
Я помотала головой.
– Коренные американцы, которых так и не завоевали. Оцеола вел их на бой против Соединенных Штатов. И о лошадях ты тоже знаешь немного?
– Иногда я смотрела на лошадей на ипподроме. Мы приходили рано утром, когда их выводили на тренировку.
– «Мы» означает тебя и твоего отца?
– Нет. У меня была подруга. Ее звали Кэтлин. Ее убили.
Я рассказала ей все, что знала о гибели Кэтлин. Когда я закончила, она обняла меня.
– Убийцу поймали?
– Насколько я знаю, нет. – Впервые за эти месяцы мне захотелось позвонить домой.
– Рафаэль не знает, что ты здесь. – Она произнесла это так утвердительно, как будто знала наверняка.
– Я оставила записку. – Мне не хотелось встречаться с ней глазами. – Хотя довольно расплывчатую. Он как раз уехал в Балтимор на какую-то конференцию, и я почувствовала… Я хотела разыскать тебя.
– В Балтимор? Он уехал в январе?
Я кивнула.
– Некоторые вещи не меняются.
Оцеола заржал, и она сказала ему:
– Все в порядке.
– А можно мне как-нибудь покататься на ком-нибудь из них?
– Конечно. – Она взяла мои ладони в свои и рассмотрела их. – Ты когда-нибудь ездила верхом?
– Нет.
– Хорошо, добавим верховую езду в список наук, которые тебе предстоит освоить.
Затем она повела меня к ульям: ряды деревянных ящичков, похожих на те, что содержал мистер Уинтерс возле рощи апельсиновых и лимонных деревьев.
– Здешний мед имеет цитрусовый привкус, – заметила она.
– Он отличается по вкусу от лавандового? – Я подумала о ее кулинарной книге, оставшейся в Сарасоте.
Она остановилась.
– Да. – Голос ее звучал мягко. – По-моему, с лавандовым медом ничто не сравнится. Но здесь лаванда не растет. Сколько я ни пробовала, рассада всегда погибала.
Тропинка огибала участок с огородом, и мае называла мне растения: арахис, сладкий картофель, помидоры, салат, тыква-горлянка, тыква столовая и всевозможные бобовые. На краю сада стоял маленький коттедж, выкрашенный голубой краской. Мае назвала его гостевым домиком.
– Мы разводим лошадей, и это дает нам достаточно денег на спасательные операции, – сказала она.
«Спасательные операции?» Но у меня имелись более насущные вопросы.
– «Мы» – это ты и… забыла имя?
– Дашай. Она сегодня на конском аукционе. Завтра вернется.
– Вы с Дашай пара?
Едва обретя мать, я уже испытывала ревность. Я жаждала ее безраздельного внимания. Она рассмеялась.
– Мы пара идиоток. Дашай моя близкая подруга. Я встретила ее, когда убегала, как ты. Она помогла мне купить здесь землю, и мы делим работу и прибыли.
Я смотрела на маму. В волосах ее сверкало солнце, глаза мерцали как топазы.
– Ты влюблена в кого-нибудь?
– Я влюблена в этот мир, – улыбнулась она. – А ты, Ариэлла?
– Не знаю, – ответила я.
Май во Флориде – интересное время. Мама называла его месяцем последнего шанса: с первого июня пойдут жаркие влажные дни, и начнется сезон ураганов.
В ту ночь температура упала ниже тридцати градусов, после ужина мы накинули свитера и вышли на прогулку вдоль реки. Там я увидела небольшой деревянный пирс, к которому были привязаны каноэ, моторка и водный велосипед.
– Хочешь, прокатимся? – сказала мае.
– На чем?
– Начнем с самого легкого, – решила она.
Я неловко взобралась на водный велосипед, а она отвязала конец и запрыгнула следом, причем так ловко, что велосипед едва шелохнулся. Мы поставили ноги на педали и отчалили.
Полная луна то показывалась, то снова ныряла в облака, ночной ветерок был сладок и пах апельсиновым цветом.
– Ты живешь в чудесном мире, – сказала я.
Она рассмеялась, и звук ее смеха, казалось, искрился в темном воздухе.
– Я старательно его выстроила, – сказала она. – В Саратоге я оставила свое сердце. – Лицо ее не было печально, просто задумчиво. – Нам столько нужно рассказать друг другу – за один день не управишься.
Лодка вышла на открытую воду, и впереди я увидела огни гостиницы, где провела предыдущую ночь, и тонкий луч маяка на Обезьяньем острове.
– Бедные обезьяны, – вздохнула я и рассказала ей, как смотрела на них из гостиницы.
Глаза у матери вспыхнули.
– Знаешь их историю? Первые обезьяны были выпущены на остров после того, как их использовали для разработки вакцины против полиомиелита. Это были уцелевшие – кто не умер и кого не парализовало. Так что в награду их сделали аттракционом для туристов.
Мы подплыли ближе. Боб сидел на камне, глядя в никуда. Другая обезьяна, помельче, висела на ветке дерева и наблюдала за нашим приближением. Мае издала языком странный цокающий звук, и Боб встал. Он подошел к камням на краю острова. Вторая обезьяна спрыгнула со своего дерева и заковыляла следом.
То, что произошло дальше, описать трудно. Мама с Бобом как будто побеседовали через разделяющую их полоску воды, хотя не было произнесено ни слова. Вторая обезьяна в беседе не участвовала, как и я.
– Хорошо, – сказала мае спустя несколько минут и снова посмотрела на Боба.
Затем она направила велосипед к невидимому со стороны гостиницы краю острова. Мы коснулись дна в нескольких метрах от берега. Она дошла до суши вброд, двигаясь так изящно, что вода даже не плеснула. Я сидела и смотрела, мне очень хотелось крикнуть что-нибудь ободряющее, но я не издала ни звука.
Когда мае добралась до берега, Боб уже ждал ее. Он обхватил ее руками за шею, а ногами за талию. Вторая обезьяна взобралась ей на плечи и тоже уцепилась за шею. Она двинулась по воде обратно, на сей раз медленнее. Обезьяны таращились на меня своими яркими любопытными глазками. Мне хотелось поприветствовать их, но, пока они забирались в лодку, я помалкивала. Они уселись на полу в кормовой части.
Мы покинули заводь так же тихо, как и прибыли сюда.
Меня охватил невыразимый трепет. Я обрела не только мать – я нашла героиню и двух обезьян в придачу.
Оказалось, на самом деле его звали не Боб, а Харрис.
Позже в тот же вечер мама с Харрисом сидели в гостиной, дорабатывая детали. Вторая обезьяна, Джоуи, перекусила яблоками и подсолнечными семечками и отправилась спать в гостевой домик.
Мае с Харрисом общались жестами, движениями глаз, хрюканьем и кивками. Закончив обсуждение, они обнялись, и Харрис кивнул мне, направляясь в гостевой домик.
– Как ты научилась разговаривать с обезьянами? – спросила я.
– Ну, у нас здесь и раньше бывали обезьяны. – Она поднялась и потянулась. – Одни – брошенные домашние питомцы, другие – с Обезьяньего острова. Ты же понимаешь, гостиница пришлет Харрису и Джоуи замену. Всегда присылает.
Об этом я не думала.
– Тогда мы сможем спасти и новых?
– Смотря от чего это зависит. – Она потерла глаза. – Некоторым на острове нравится. Джоуи мог бы быть там совершенно счастлив. Но Харрис ненавидел остров, а Джоуи не хотел оставаться один.
– Ты научишь меня разговаривать с ними?
– Конечно. Это займет некоторое время, но не столько, сколько требуется, чтобы выучить французский или испанский.
– Я хочу, чтобы Харрис был моим другом. – Я представила, как бы мы прогуливались, держась за руки и беседуя, может, даже катались на водном велосипеде.
– Он обязательно будет – некоторое время. – Мае пристально посмотрела на меня. – Ты же понимаешь, что он не может здесь остаться.
– Почему?
– Во-первых, это небезопасно. Кто-нибудь может их увидеть, и тогда нам придется разбираться с гостиницей. Ты еще не знаешь, насколько маленький этот город. – Она прошла по комнате, выключая лампы. – А главное, Харрису и Джоуи будет лучше в заказнике для приматов. В Панаме существует заповедник, куда мы посылали обезьян и раньше. Там они проходят реабилитацию и обучаются снова жить в дикой природе.
Я обдумала услышанное. Как ни печально, это имело смысл.
– Я правда хотела, чтоб он был моим питомцем.
– Может, однажды и появится обезьяна, которая захочет остаться, – мама зевнула, – но не Харрис. Он совершенно не выносит Флориду.
«Как можно не выносить Флориду?» – удивлялась я позже. Я лежала в своей мягкой белой кровати, глядя, как напоенный ароматом апельсиновых цветов ветерок колышет белые занавески, и прислушивалась к ритмичной песне трех лягушек, оттеняемой перкуссией стукающихся друг о друга бамбуковых стеблей, И более чем когда-либо чувствовала себя близкой к полному счастью.
Наутро, покончив с дневниковыми записями, я вышла на кухню, но там никого не оказалось. Я уселась за большой дубовый стол, не зная, чем заняться. На краю стола лежала газета из Тампы, и я принялась снизу вверх читать заголовки на первой странице. Затем взяла газету и пролистала ее, статью за статьей. Войны. Наводнения. Глобальное потепление.
В нижнем правом углу внутренней страницы я прочла: «В деле убийцы-вампира никаких зацепок». В статье подводилась единая база под убийство Роберта Риди в Эшвилле и некоего Эндрю Паркера в Саванне. Полиция просила общественность сообщать по телефону любую информацию об убийствах. Семья Паркера обещала вознаграждение за сведения. Я старательно сложила газету, не представляя себе, как рассказать матери о том, что я убила человека.
Она вошла спустя несколько минут, разговаривая с высокой женщиной, у которой была самая необычная прическа из всех мною виденных: волосы были скручены, уложены и заколоты в замысловатые узелки наподобие махровой розы. И у нее были огромные глаза цвета карамели.
– Дашай, это Ариэлла.
Я застенчиво поздоровалась. Раньше я не представляла, насколько красивыми и живыми могут быть женщины. В Саратога-Спрингс не водилось женщин, подобных этим двоим. Я уставилась в стол, прислушиваясь к их голосам.
Дашай рассказывала о виденных на аукционе лошадях, об их продавцах и покупателях. Искушения поучаствовать в торгах у нее не возникло, но она познакомилась с несколькими заводчиками, заинтересованными в скрещивании своих кобыл с Оцеолой.
Стоя у плиты и готовя овсянку, мае подробно расспрашивала ее об этих заводчиках. Она поставила перед нами дымящиеся миски, и Дашай передала мне стеклянную банку с медом в форме улья.
– Накапай в кашу, – посоветовала она.
Мы ели, и я наслаждалась каждой ложкой. Мед имел вкус цветов и весеннего воздуха, а овсянка была такая нежная и совсем без комочков. Вчерашний ужин – печеный махи-махи[26]26
Махи-махи – морской карась, рыба семейства агаровых, распространена преимущественно в тропических и субтропических частях всех океанов и прилегающих к ним морях. (Прим. перев.)
[Закрыть] с цитрусовым соусом и пюре из сладкого картофеля – был такой же вкусный. Я совершенно не скучала по своему тонику и протеиновым батончикам, но гадала, когда мне снова понадобится кровь.
