Текст книги "Сон в красном тереме. Том 2"

Автор книги: Сюэцинь Цао

На самом же деле Бао-юй только и мечтал, как бы поскорее от них отвязаться. И когда они ушли, он в сопровождении девочек-служанок свернул за небольшую горку и тут потихоньку спросил у них:

– Си-жэнь посылала кого-нибудь навестить сестру Цин-вэнь после того, как я ушел?

– Да, посылала, – ответила одна из девочек. – Передали, что Цин-вэнь всю ночь что-то бормотала, а утром умолкла, закрыла глаза, потеряла сознание и еле дышит!

– Кого же она упоминала? – поспешно спросил Бао-юй.

– Свою мать.

– А еще кого? – спросил Бао-юй, вытирая навернувшиеся на глазах слезы.

– Не разобрали.

– Дура! – выругался Бао-юй. – Нужно было слушать внимательнее.

Другая девочка, шедшая рядом и слышавшая весь разговор, смекнула, в чем дело. Наклонившись к Бао-юю, она воскликнула:

– Ну конечно она дура!.. То, о чем вы спрашиваете, я не только слышала, но и видела собственными глазами!

– Как ты могла видеть? – удивился Бао-юй.

– Я давно знала, что сестра Цин-вэнь не такая, как другие служанки, да и относилась она ко мне хорошо, – рассказала девочка. – Но сейчас, когда ее незаслуженно выгнали и мы не могли ничем ей помочь, я решила ее навестить, чтобы она не подумала, будто мы неблагодарны! Если бы кто-нибудь узнал, что я собираюсь туда, меня бы отколотили. И все же, рискуя быть побитой, я потихоньку ускользнула из сада и отправилась к ней. И представьте себе, она до самой смерти была такой же умницей, как всегда! Когда я собралась уходить, она вдруг широко раскрыла глаза, вцепилась мне в руку и спросила: «Где Бао-юй?» Когда я рассказала ей, что вы уехали с отцом, она со вздохом промолвила: «Значит, больше мы с ним не увидимся!» Я ей говорю: «Сестра, ты бы подождала его возвращения». А она только улыбнулась: «Ты ничего не понимаешь. Я и не собираюсь умирать, но как раз ныне на небе не хватает духа цветов, и Яшмовый владыка велел мне занять его место. Сегодня после полудня я вступаю в эту должность. Бао-юй вернется домой через четверть часа после того, как уйду я, поэтому мы с ним не сможем больше увидеться. Правда, случается, что Янь-ван посылает своих бесов за душой человека, который должен умереть, но люди, желающие продлить жизнь умирающего, сжигают бумажные деньги, приносят жертвы, и бесы, отвлеченные этим, на время уходят, и умирающий может протянуть еще некоторое время. Однако меня приглашают не бесы Янь-вана, а небесные духи, и я не могу медлить ни мгновения!» Услышав ее слова, я сначала не очень им поверила. Но оказалось, что на самом деле за четверть часа до того, как пришли служанки и сообщили, что вы возвратились домой, Цин-вэнь умерла.

– Ты неграмотна, поэтому многого не понимаешь, – возразил Бао-юй. – Дух-покровитель бывает не только у всех цветов, но и у каждого цветка в отдельности. Ты не знаешь, каким духом она будет – духом всех цветов или одного сорта?

Девочка-служанка на мгновение замешкалась, не зная, что ответить. Но поскольку разговор происходил в восьмом месяце и она увидела в пруду распустившиеся лотосы, она нашлась и без смущения сказала:

– Я ее и об этом спросила. «За какими цветами ты будешь присматривать? – говорю я. – Скажи мне, и мы будем в первую очередь заботиться о них». Она мне в ответ: «Я скажу, но только чтобы никто об этом не знал, кроме Бао-юя». И она мне поведала, что будет духом-покровителем лотоса.

Услышав это, Бао-юй не только не удивился, но скорбь его мгновенно сменилась радостью, он повернулся в сторону пруда, посмотрел на лотосы и промолвил:

– Действительно, за лотосами может присматривать только такая девушка! Я был уверен, что даже на том свете она не останется без дела! И все-таки мне тяжело, что больше мы с ней не увидимся!

Бао-юй задумался: «Я не видел ее в последние минуты жизни, зато поклонюсь ее душе. Этим я изолью чувство, которое я к ней питал в течение нескольких лет».

С этой мыслью он направился домой и у ворот столкнулся с Шэ-юэ и Цю-вэнь, которые только что направились искать его.

Войдя в дом, Бао-юй поспешно переоделся и, сказав служанкам, что идет к Дай-юй, отправился к дому брата Цин-вэнь, надеясь, что гроб девушки еще стоит дома.

Между тем жена брата Цин-вэнь решила получить от хозяев несколько лян серебра на похороны. С этой целью она отправилась к госпоже Ван.

Госпожа Ван распорядилась выдать ей денег и приказала:

– Немедленно прикажи отнести ее гроб куда-нибудь подальше и сжечь! Девушку, которая умерла от чахотки, нельзя ни на минуту оставлять в доме!

Получив от госпожи Ван деньги, жена старшего брата Цин-вэнь приказала положить тело умершей в гроб, отвезти за город и сжечь. Оставшиеся после девушки шпильки и кольца стоимостью в триста – четыреста лян она припрятала. После этого она заперла дом на замок и вместе с мужем отправилась сопровождать гроб.

Подойдя к дому, где жила Цин-вэнь, Бао-юй убедился, что там никого нет. Он постоял немного в нерешительности и вернулся в сад. Когда он приблизился к «двору Наслаждения розами», его охватила тоска, и он решил зайти к Дай-юй. Но той не оказалось дома, и на его вопрос, куда ушла Дай-юй, служанки ответили:

– К барышне Бао-чай!

Бао-юй отправился во «двор Душистых трав», но там было безлюдно, вещи из комнат вынесены. Сначала Бао-юя это встревожило, однако он вспомнил, что Бао-чай несколько дней назад заявила, что собирается уехать домой, но так как он последние два дня усиленно занимался, то совершенно позабыл об этом. Сейчас он убедился, что Бао-чай действительно уехала.

Это раздосадовало Бао-юя, но потом направление его мыслей изменилось, и он подумал: «Лучше всего проводить время с Си-жэнь и дружить с Дай-юй. Только они готовы быть возле меня до самой моей смерти!»

Он повернулся и зашагал снова в направлении «павильона реки Сяосян». Дай-юй все еще не возвращалась. Бао-юй заколебался, не зная, ожидать ли ее, но в этот момент пришла девочка-служанка и сказала:

– Ваш батюшка приехал и зовет вас! Идемте скорее, он хочет вам что-то сказать…

Бао-юй последовал за служанкой, но, когда он пришел в комнаты госпожи Ван, отца там уже не было. Госпожа Ван приказала людям проводить Бао-юя в кабинет Цзя Чжэна.

Цзя Чжэн в это время вел оживленный спор со своими друзьями о прелестях осени.

– Перед тем как расходиться, мне хочется рассказать вам замечательнейшую историю, – говорил Цзя Чжэн. – К ней вполне применимо изречение: «Прекрасные и изящные достойны почитания, справедливые и преданные заслуживают восхищения». Вот замечательная тема, и каждый из вас должен сочинить на нее по одному стихотворению.

Гости попросили Цзя Чжэна рассказать им эту историю.

– Некогда жил князь, носивший титул Хэн-вана, – начал Цзя Чжэн. – Государь отправил его управлять округом Цин-чжоу. Этот Хэн-ван очень увлекался женщинами. В свободное от службы время он любил заниматься и военным делом. Он приблизил к себе множество красавиц и целыми днями обучал их искусству сражаться. Среди красавиц была одна по фамилии Линь. Поскольку она в своей семье была четвертой по старшинству, ее звали Линь Сы-нян. Восхищенный ее очаровательной внешностью и ловкостью, Хэн-ван сделал ее старшей над всеми своими женщинами и дал ей имя «полководец Вэй-хуа», то есть «Нежная».

– Неподражаемо! – раздались одобрительные восклицания друзей Цзя Чжэна. – Слово «нежный» в сочетании со словом «полководец» звучит оригинально! В таком сочетании слов сразу чувствуется свежесть мысли и утонченность! Видимо, сам Хэн-ван был изощренным человеком!

– Разумеется, – подтвердил Цзя Чжэн, – но после этого следуют события еще более удивительные и достойные сожаления.

– Что же случилось дальше? – изумленно спросили друзья.

– А то, что на следующий год разбойники, подобные «Желтым повязкам»[20]20
  «Желтые повязки» – участники крестьянского восстания, вспыхнувшего и направленного в 184 г. н. э. против династии Хань.


[Закрыть] и «Краснобровым»[21]21
  «Краснобровые» – участники крестьянского восстания (18–27), направленного против династии Хань.


[Закрыть], налетев, словно стаи ворон, захватили район Шаньцзо. Хэн-вану казалось, что разбойники не сильнее стаи собак или стада баранов, и чтобы расправиться с ними, большого войска не нужно. Поэтому он выступил в карательный поход только с легкой конницей. А разбойники оказались хитрыми. Дважды сражался с ними Хэн-ван, но разбить их не смог и в конце концов сам был убит… Это вызвало тревогу в городе Цинчжоу, и военные и гражданские чиновники говорили друг другу: «Если наш князь не добился победы над разбойниками, что же можем поделать мы?» Они решили сдать город. Узнав эту недобрую весть, Линь Сы-нян собрала женщин-военачальников и отдала им приказ: «Мы пользовались милостями нашего князя и не отблагодарили за них. Сейчас, когда князя больше нет в живых, а государство оказалось в беде, я тоже решила погибнуть. Те из вас, кто хочет идти за мной, пусть следуют сейчас же, те, кто не желает, могут уходить на все четыре стороны». «Мы все пойдем за тобой!» – услышав этот призыв, дружно закричали женщины. Тогда Линь Сы-нян во главе отряда ночью выступила из города и внезапно ворвалась в лагерь разбойников. Те были захвачены врасплох и потеряли нескольких главарей. Но потом они рассмотрели, что перед ними всего лишь женщины, и, повернув против них оружие, вступили в ожесточенный бой. Линь Сы-нян и ее помощницы погибли, показав свою преданность князю и до конца исполнив свой долг. Об этом был представлен доклад в столицу. Сам Сын Неба и все его сановники сожалели о гибели мужественных женщин. При дворе, конечно, нашлись умные и столь смелые люди, которые возглавили войско и развеяли как дым разбойничьи орды. Теперь вы знаете все, что касается Линь Сы-нян, а поэтому скажите: разве можно ею не восхищаться?!

– Да, она вызывает восхищение! – вздыхая, согласились гости. – Это действительно достойная тема, и все мы должны сочинить по одному стихотворению, посвященному славной героине.

Между тем слуги принесли кисти и тушечницу, и пока Цзя Чжэн рассказывал о Линь Сы-нян, один из гостей успел с его слов набросать вступление к стихам, которое он дал прочесть Цзя Чжэну.

– Вот так все и было, – заметил Цзя Чжэн. – Описание этой истории существует давно. Признаюсь вам, что вчера я удостоился высочайшего повеления проверить, нет ли людей, которые совершили подвиги и достойны награды, но о которых забыли доложить государю. При этом безразлично, к какому сословию они принадлежат и какое положение занимают: будь то монахи, монахини, нищие, девушки или замужние женщины, – если они совершили какой-либо подвиг, на них нужно немедленно составить жизнеописания по имеющимся документам и представить их в ведомство церемоний, которое должно доложить о них самому государю, дабы тот определил награды, полагающиеся за те или иные подвиги. Мне попалось на глаза описание подвига Линь Сы-нян, и я отправил его в ведомство церемоний. Ознакомившись с этой историей, чиновники из ведомства церемоний захотели сочинить «Песню в честь Вэй-хуа», чтобы прославить преданность и высокое сознание долга у этой женщины.

– Так и должно быть! – одобрили гости. – Достойно восхищения, что при ныне правящей династии в отличие от прежних издаются столь замечательные указы. Поистине, наш государь настолько внимателен, что не забывает даже о мелочах!

– Именно так! – согласился Цзя Чжэн, кивая головой.

Между тем Бао-юй, Цзя Хуань и Цзя Лань потихоньку встали и подошли к столу, чтобы прочесть вступление. Цзя Чжэн приказал каждому из них сочинить по одному стихотворению, и тому, кто сочинит первым, он обещал награду, а тому, кто сочинит лучше всех, – еще награду дополнительно.

Цзя Хуань и Цзя Лань, которым за последние дни не раз приходилось сочинять стихи в присутствии множества посторонних, вели себя смелее, чем раньше. Прочитав тему, они погрузились в раздумье.

Цзя Лань сочинил стихотворение первым. Цзя Хуань, глядя на него, испугался, что может опоздать, поэтому кое-как поспешил закончить свое. Они оба уже успели переписать стихотворения начисто, а Бао-юй все еще сидел задумавшись. Цзя Чжэн и его гости стали читать эти два стихотворения, написанные размером по семи слов в строке. Одно из них гласило:

 
О кротком Нежном полководце,
    о Линь Сы-нян все знают;
В костях и плоти из нефрита
    была душа стальная.
Ты голову свою сложила,
    отмстив за смерть Хэн-вана,
И до сих пор земля в Цинчжоу
    твой аромат скрывает.
 

Гости выразили свое одобрение:

– Мальчику всего тринадцать лет, и если он сумел сочинить подобное стихотворение, значит не зря говорят, что ваша семья высокообразованная!

– Он еще желторотый юнец, но спасибо ему и за это! – с улыбкой отозвался Цзя Чжэн.

Затем все стали читать стихотворение Цзя Хуаня. Это было стихотворение из пяти слов в строке:

 
Грусти не зная,
    в женских жила ты покоях.
Воином стала,
    но вовсе не жаждала боя.
Слезы скрываешь,
    шатер оставляя узорный, —
Ты из Цинчжоу
    едешь, объята тоскою.
После того
    как Хэн-вану за милость воздала,
Кто еще может
    отмстить за жестокость разбоя?!
Я над могилой
    верность твою воспеваю:
В древности славой
    никто не сравнится с тобою!
 

– О, это стихотворение еще лучше! – заметили гости. – Третий господин Цзя Хуань всего лишь на несколько лет старше Цзя Ланя, но мысли у него значительно глубже!

– Крупных ошибок, конечно, нет, – согласился Цзя Чжэн, – но все же стихи неубедительные.

– Ничего, – возразили гости. – Ведь третий господин еще не достиг совершеннолетия. Он будет стараться, и через несколько лет из него определенно выйдет если не старший Юань, то младший Юань!

– Ну, это вы его перехвалили! Ошибки в его стихах доказывают, что учится он плоховато! – возразил Цзя Чжэн и спросил у Бао-юя, не закончил ли он свое стихотворение.

– Второй господин Бао-юй особенно старается, – заметили гости, – конечно, его стихотворение получится более трогательным, чем первые два.

– Такое стихотворение нельзя писать новым стилем, – услышав это, сказал Бао-юй. – Необходимо подобрать какую-то из древних стихотворных форм большего размера, ибо в маленьком стихотворении невозможно ярко и убедительно отразить подобную тему.

– Мы же говорили, что у него свои собственные взгляды и мысли! – закричали гости, хлопая в ладоши. – Всякий раз, когда ему дают тему, он задумывается над тем, какая форма для нее больше всего подходит, какой нужен стиль. Так всегда поступали мастера поэзии. Ведь тема называется «Песня в честь Вэй-хуа», и к ней есть прозаическое вступление, а это значит, что нужно создать большое произведение, иначе содержание не будет согласовываться с формой… Для образа можно взять песню Вэнь Ба-ча «Играю на чашках», «Песню о Хуэйцзи» поэта Ли Чан-цзи, или «Песнь о бесконечной тоске» Бо Цзюй-и, или же стансы, в которых воспевается старина; и писать нужно наполовину ритмической прозой, наполовину стихами, в плавном темпе. Только тогда стихотворение может получиться красивым.

Выслушав мнение друзей, Цзя Чжэн согласился с ними, сам взял кисть и собрался писать, сказав Бао-юю:

– Хорошо, начнем! Читай вслух все, что ты сочинил, а я запишу. Если получится плохо, не миновать тебе порки! Будешь знать, как хвалиться!

Бао-юй прочел первую строку:

 
Искусством войны увлекался Хэн-ван
    и женскую прелесть любил.
 

Цзя Чжэн записал, прочел про себя и сказал:

– Грубовато!..

– Если он подражает старинным образцам, то это не грубо! – возразил один из друзей Цзя Чжэна. – Послушаем дальше!

– Ладно, – согласился Цзя Чжэн, – пока оставим это! Пусть читает дальше.

Бао-юй прочел:

 
И вот он красавиц скакать на конях,
    из лука стрелять научил.
Их песни и танцы своей красотой
    совсем не пленяли его,
Скрещенные копья в военном строю
    одни он душою ценил.
 

Цзя Чжэн снова записал.

– Третья строка удачнее остальных! – заметили гости. – От нее веет мужеством и стариной! Но к общему стилю стихотворения больше подходит четвертая строка – ровная и гладкая!

– Хвалить еще рано! – вмешался Цзя Чжэн. – Лучше послушаем дальше.

Бао-юй прочел:

 
В подобных боях не взвивается пыль,
    чтоб все перед взором застлать.
Под красною лампой изящную тень
    отбросила женская рать.
 

– Замечательно! – воскликнули гости, прервав Бао-юя. – Последняя фраза просто прелестна, каждое слово в ней полно вдохновения!

Бао-юй продолжал читать:

 
При возгласах воинских слышится здесь
    пленительных уст аромат.
Блестящую пику, сверкающий меч
    красавицам трудно поднять.
 

Гости захлопали в ладоши, восклицая:

– Это еще выразительнее! Наверное, Бао-юй вдыхал «пленительных уст аромат»! Иначе разве мог бы он так прекрасно изобразить эту сцену?

– Как бы ни была храбра женщина, разве может она в военном деле сравниться с мужчиной?! – возразил Бао-юй. – Само собой понятно, что женщина – существо слабое.

– Почему ты не продолжаешь?! – угрожающе спросил Цзя Чжэн. – Опять хвастаешься.

Бао-юй спохватился, немного подумал и произнес:

 
На поясе подле завязок-гвоздик
    и с вышитым лотосом рядом…
 

– Очень красиво! – заметили гости. – Только к этой строке нужна вторая, в которой было бы выразительнее сказано о женских нарядах, иначе нарушится плавность стиха!

– Ни к черту эта строка не годится! – рассердился Цзя Чжэн. – Выше уже говорилось об «уст аромате» и изяществе женщин. К чему еще убранство? Просто у него не хватает сил и способностей, и он ходит вокруг да около, лишь бы отделаться.

– Если сочиняешь длинную песню, приходится в нее вводить цветистые стилистические украшения, – ответил на это Бао-юй. – Иначе получится скучно и убого.

– Опять ты свое! – прикрикнул на него Цзя Чжэн. – Меня интересует, как после этой строки ты перейдешь к описанию военных подвигов! Прибавлять еще строки к тому, что уже сочинил, все равно что приклеить змее ноги.

– В таком случае перехожу к новому разделу, – сказал Бао-юй. – Можно?

– Эх ты, талант! – усмехнулся Цзя Чжэн. – Наговорил уже с три короба, и все никак не может дойти до главного! А еще хочешь с одной строки сделать переход! Желание-то у тебя есть, а силенки где?

Слыша слова отца, Бао-юй на минуту опустил голову, задумался, а затем прочитал:

 
У них не сверкают теперь жемчуга —
    мечи открываются взгляду.
 

– Такая фраза подходит? – спросил он.

– Очень! – закричали гости, хлопая по столу в знак одобрения.

– Пусть будет так! – согласился Цзя Чжэн. – Продолжай!

– Если фраза подходит, я продолжу, – сказал Бао-юй. – Но если не подходит, зачеркните ее и разрешите мне исправиться и изложить мысль другими словами.

– Опять болтаешь! – крикнул Цзя Чжэн. – Если плохо, переделывай десять, сто раз! Тебе что, жалко потрудиться?

Бао-юй немного подумал и произнес:

 
Проносится ночь – и кончается бой,
    сердца их трепещут от страха,
Запачканы пудрой, следами румян
    из тонкого шелка наряды.
 

– Еще один раздел, – проговорил Цзя Чжэн. – Что скажешь дальше?

В ответ Бао-юй произнес:

 
Разбойников буйных орда собралась
В Шаньдуне на будущий год;
Сильнее, чем тигры, чем барсы, они,
    как пчелам, потерян им счет.
 

– Хорошо! – воскликнули все. – Замечательные образы, и вторая строка оригинально поясняет первую.

Тогда Бао-юй прочитал:

 
Хэн-ван во главе императорских войск
    решил уничтожить врагов, —
Вот первая битва, вторая за ней,
    но верх неприятель берет.
Зловонного ветра порыв изломал
    пшеницу в полях у плотин,
И солнце на стяги пустого шатра
    сияние яркое льет.
Молчали вершины синеющих гор,
    ручей беспрестанно журчал
В тот час, когда воин отважный, Хэн-ван,
    в бою бездыханным упал.
Дожди омывают костей белизну,
    окрасилась кровью трава,
В ночи только дух под холодной луной
    над воина прахом летал.
 

– Великолепно! – закричали гости. – И композиция, и изложение, и слог – все замечательно! Интересно, как он станет описывать Линь Сы-нян. Наверное, у него уже готов оригинальный переход!

Бао-юй прочитал:

 
В смятенье чиновники, воины все,
    все заняты только собой.
Они уже видят, как город Цинчжоу
    становится серой золой.
Но вот загорается верности свет
    у жительниц женских покоев, —
Хэн-ваном, чью милость познали они,
    их пыл вдохновлен боевой.
 

– Переход сделан плавно и очень искусно! – заметили гости.

– Слишком многословно, – недовольно проговорил Цзя Чжэн. – Дальше, я думаю, вообще пойдет всякая болтовня!

Тогда снова заговорил Бао-юй:

 
Так чья же душа за его доброту
Хэн-вану осталась верна?
Душа Линь Сы-нян, – полководцем слывет,
    но кротким и нежным она.
Приказ раздается: наложнице Цинь
    за девушкой Чжао спешить,
Но вот уже персиков прелесть и слив
    близ поля сраженья видна.
На вышивке седел жемчужина слез —
    весенняя грусть глубока.
Доспехи стальные в тиши не гремят,
    ночная пора холодна.
Победу иль гибель сраженье сулит,
    предвидеть не могут они.
Живыми иль мертвыми мстить за него
    великая клятва дана.
Пред силой разбойничьей буйной орды
    они устоять не смогли,
И, как лепестки возле сломанных ив,
    в траве капли крови легли.
И топчут копыта багрянец ланит,
    их благоухающий прах.
А души витают у стен городских,
    от дома родного вдали.
В столицу помчался гонец доложить,
    какая случилась беда,
И девы и юноши в доме каком
    душой не скорбели тогда?
Сын Неба напуган, печалится он,
    что город нельзя удержать;
Не могут вельможи и воины все
    поднять головы от стыда.
Как вышло, что сонмы солдат и вельмож,
    вершащих у трона дела,
Не могут сравниться никак с Линь Сы-нян,
    что в женских покоях росла?
И я о погибшей в боях Линь Сы-нян
    глубоко и тяжко вздохну, —
Закончена песня, но чувства души
    она исчерпать не смогла.
 

Когда чтение окончилось, все стали без конца выражать свое восхищение. После этого стихи прочли сначала.

– Все же не слишком убедительно! – сказал после всего этого Цзя Чжэн. – А впрочем, можете идти!

Бао-юй, Цзя Лань и Цзя Хуань, чувствуя себя так, словно они получили освобождение после великой амнистии, выскочили за дверь и отправились по домам.

О том, чем занимались остальные обитатели дома, мы рассказывать не будем: как только наступил вечер, все они улеглись спать. Один Бао-юй испытывал острую душевную боль. Возвратившись в сад, он увидел в пруду лотосы и вспомнил, как девочка-служанка рассказывала ему, что Цин-вэнь превратилась в духа-покровителя этих цветов. На душе его стало радостно, и, глядя на цветы, он вздохнул и подумал:

«Когда умерла Цин-вэнь я не принес ей жертвы перед гробом. Если я устрою жертвоприношение лотосам, разве этим самым я не выполню свой долг?!»

Ему захотелось тотчас же исполнить этот обряд, но неожиданно он остановился и сказал самому себе:

– Хотя я совершаю обряд перед цветами, нельзя делать это кое-как. Чтобы проявить искреннее уважение к умершей, надо приготовить ритуальную утварь и одеться в парадную одежду.

Затем он подумал: «Впрочем, древние говорили: „Водяная чечевица и белая артемизия, растущие в стоячих болотах, ценятся дешево, но являются изысканным блюдом для богатых, а также приносятся в жертву духам и демонам“. Значит, суть дела не в стоимости вещи, а в том, чтобы ее подносили от чистого сердца. Скорбь, накопившуюся в моем сердце, лучше всего излить в жертвенном поминании».

Он взял бело-водянистого цвета платок, который больше всего любила Цин-вэнь, и написал на нем тушью поминание «На смерть Покровительницы лотосов», состоящее из вступления и заключительной песни, а затем приготовил для жертвоприношений четыре любимых Цин-вэнь кушанья.

В сумерки, когда все улеглись отдыхать, он приказал отнести это на берег пруда, где росли лотосы, затем пришел туда сам, совершил положенные церемонии и, повесив платок на стебель лотоса, стал читать:

– В год наступления великого и неизменного спокойствия, в месяц, когда лотосы и корица соперничают в благоухании, в день, когда произошло непоправимое несчастье, ничтожный Бао-юй, живущий во «дворе Наслаждения розами», собрал бутоны всех цветов, взял воду из источника, струящего аромат, сорвал чайный листок и слил росу с листьев клена – все для того, чтобы передать весточку и принести жертву во дворец Белого владыки, дабы тем самым утешить деву-покровительницу лотосов. По моим скромным подсчетам, прошло шестнадцать лет с тех пор, как ты явилась в мир людской. Предки твои, место рождения, фамилия и род давно уже позабыты, и восстановить их невозможно. Но мне, Бао-юю, довелось прожить с тобой больше пяти лет в том месте, где взбивают подушки и укрывают одеялом, где вечерами отдыхают, пируют, моют, расчесывают волосы или ведут интимные разговоры.

Я припоминаю тебя в дни твоей жизни. Твои достоинства были ценнее золота и яшмы; чистота твоего тела могла сравниться со снегом и льдом; душа твоя была ярче солнца и звезд, а красота затмевала сиянье луны и свежесть цветов. Старшие и младшие сестры восхищались твоей прелестью и обаянием, пожилые и престарелые женщины восторгались твоей мудростью и добродетелями.

Кто мог подумать, что вороны, возненавидев сокола за высокий полет, завлекут его в тенета? Кто мог предположить, что чертополох, завидуя благоуханию орхидеи, добьется, чтобы ее выпололи с клумбы?!

Разве нежный цветок может перенести свирепую бурю?! Разве стройная ива может выдержать безумный ливень?!

Ядовитые скорпионы оклеветали тебя, тяжелый недуг проник в твое сердце. Вот почему с твоих вишневых губ исчез пурпур и с них срывались лишь стоны; вот почему поблек румянец на твоем лице и оно сморщилось и иссохло. Из-за ширм и пологов изливались на тебя потоки клеветы и сплетен, терновник и репей тянулись к тебе через окна и двери. Разве, вызвав ненависть, можно было уберечься от нее?! Поистине, ты ушла в иной мир, чтобы скрыться от стыда. Беспредельны были твои обиды, неистощимы твои страдания. Ведь возвышенных и безупречных в женских покоях ненавидят особенно сильно; честные и целомудренные, попавшие в немилость, особенно тяжело переживают. Но ты скрывала муки и горечь. Кто пожалеет о твоей безвременной кончине?! Ты растаяла, как облако, и не сыскать твоих благоуханных следов. Но если ты заблудилась и не нашла обители бессмертных, зачем ты ушла из мест, где жила? Если твоя душа вверглась в пучину страданий, то знай, что в этом бренном мире не найти чудодейственный эликсир, возвращающий к жизни! Твои брови, как уголь, черны, словно их подкрасили недавно, а сейчас кто лаской согреет охладевшие кольца из яшмы на пальцах твоих? В моей курильнице еле дымятся остатки благовоний, полы одежды еще влажны от слез. Брошено зеркало, улетел луань, с грустью открывает туалетную шкатулку Шэ-юэ. Расчесывая волосы, пышные, словно парящий дракон, ты скорбела о сломанных зубьях расчески – сандаловых облаках. Ты собирала золото и перламутр в густой траве, находила коробочки с бирюзой в пыли и в грязи. Опустела Чжицяо. Напрасным оказалось твое искусство вставлять нитку в ушко иголки в седьмую ночь!

Оборвались нити «утки и селезня», кто продолжит их? Однажды золотой осенью, когда Бай-ди властвует над временем, мне приснилось, что я остался в пустых безлюдных покоях. При тусклом свете луны я видел, как на тунговом крыльце растаяла твоя благоуханная душа и исчезла прелестная тень; но хотя нежное дыхание твое оборвалось, мой полог хранил еще твой аромат.

Если поникли высокие травы, разве могут в одиночестве стоять тростник и камыш?! Вокруг по земле разносятся скорбные стоны – они неумолчны, как пение сверчка. Покрылось росой крыльцо, остыли каменные ступени, сквозь занавеску проникает холод; осенний дождь омочил стену, с соседнего двора доносятся жалобы флейты.

Благоуханное имя твое еще не забыто, попугай, висящий в клетке под стрехой, по-прежнему зовет тебя; перед смертью твоей увяла райская яблонька, растущая у порога. Когда мы играем в жмурки за ширмами, нежные, как лепестки, губы твои безмолвствуют; когда играем в бой на травинках возле дома, напрасно изливается аромат орхидей.

Ты оставила узоры и нитки, кто же будет кроить нарядные одежды и вырезывать фигурки из серебряной бумаги? Ты размеряла и разрезала тонкий белый шелк так быстро, что даже не успевал нагреться утюг.

Вчера я, получив строжайший приказ, в колеснице вынужден был ехать в далекий благоуханный сад; но, вернувшись оттуда, я все же пришел к твоему гробу. И тут узнал я, что гроб с твоим телом сожгут и не исполнится мое желание быть погребенным с тобой в одной могиле! Бедствием будет теперь для меня каменный гроб, ибо не даст он нашему праху соединиться.

Ты была свежа, как западный ветер, священна, как древний храм, светла, как блуждающий огонек; ты была добра, как солнце, равно изливающее свое тепло на всех; благородна, как звездочка, сияющая в небе. Шумят-шумят орех и вязы, шелестят-шелестят камыш и осока у могилы, окутанной туманом; завывают обезьяны, рыдают демоны у кургана, скрытого дымкой.

Только теперь я понял, как глубоки чувства знатного юноши, пребывающего под красным шелковым пологом; только теперь я убедился, как несчастна судьба бедной девушки, скрытой под могильной насыпью!

Льются слезы в Жунани, их проливают ручьями, обратившись в сторону запада; слышны стоны в Цзыцзэ, ими сопровождаются безмолвные жалобы, обращенные к холодной луне.

Увы, увы!

Несчастья исходят от демонов. Но разве добрые духи могут быть завистливыми?! Разве можно ждать добра от коварных рабов? Если вскрыть сердца злых женщин, то убедишься, что злоба в них никогда не остынет!

Хоть и ничтожно мое положение в мире знатных, но разве имеют предел мои желания?! Чтобы дать выход искренним чувствам, волнующим меня, я хочу задать тебе вопрос.

Я знаю, что Верховный владыка повелел тебе при жизни быть ароматной орхидеей, а сейчас ты во дворце цветов ожидаешь священного указа стать покровительницей лотосов. Это мне рассказала служанка, и я глубоко поверил ей. А почему?

В древности Е Фа-шань заставил душу Ли Чан-цзи сочинить мемориальную надпись, и душа его написала, когда ему повелели. Это совершенно разные события, но в сущности своей они едины. Разве живые существа, достойные друг друга, сетуют на то, что они еще не возродились в человеческой оболочке?!

Вручая власть, Верховный владыка прежде все взвешивает, устанавливает гармонию, и простой народ никогда не отвергает дарованное им. Поэтому я надеюсь, что твоя немеркнущая душа снизойдет и благосклонно выслушает того, кто покрыт мирской грязью.

Я пою песнь, призывая тебя:

 
С чем могу я сравнить
    это синее-синее небо?
Ты, быть может, седлаешь дракона из яшмы,
    чтобы в куполе неба лететь голубом?
Что сравнить я могу
    с бесконечной, бескрайней землею?
Может быть, запрягла ты слона из нефрита
    и к подземным ключам устремилась на нем?
Краски яркие рдеют
    зонта над твоей колесницей, —
Как созвездья Хвоста или Сита,
    не сияют ли краски огнем?
Пред тобой опахала
    несут твои слуги рядами, —
Не созвездья ль Стропил и Холма
    собрались, будто свита, кругом?
Сам Фын-лун, повелитель ветров,
    колесницу твою охраняет;
Не велел ли Ван-шу, чтоб луна
    на пути загорелась твоем?
Слышу я, как скрипят
    где-то оси твоей колесницы, —
Может быть, на луанях и грифах
    ты несешься вперед и вперед?
Нежный запах кругом,
    словно ветром подъятый, кружится, —
Не духэн ли свои ароматы
    у тебя из-за пояса льет?
Твоей юбки узор
    словно пламя блестит и сверкает, —
Не сняла ли ты с неба луну,
    чтобы платье украсить свое?
Возле зарослей пышных, густых
    свой алтарь ты воздвигла, —
То не свечи ль, как лотоса цвет,
    там горят, аромат орхидей испуская?
Из покрытых узорами тыкв
    твои кубки и чаши —
Не медвяной ли влагой полны?
Не вином ли коричным налиты до края?
В клубы туч я гляжу,
    в небеса я вперяю свой взор, —
Не смогу ли тебя
    увидать высоко в небесах?
К пене волн наклонясь,
    к глубине обращаю свой слух, —
Может быть, я смогу
    услыхать тебя в темных волнах?
Ты сейчас в бесконечном, бескрайнем,
    беспредельном просторе, —
Так неужто ты можешь оставить меня,
    окруженного мира тщетой?
Если б мог я заставить Фын-ляня
    послужить мне возницей!
Может быть, я с тобой поравняться б сумел
    и обратно вернуться с тобой?
Ныне сердце мое
    наполняется скорбью;
Не напрасны ль стенанья мои?
Что могу я поделать с собой?
Ты в молчанье глубоком теперь,
    ты умолкла навеки, —
Неужели же судьбы людей
    все стремятся к развязке такой?
Если в склепе могильном
    ты в безмолвии вечном отныне
Обретаешь свой подлинный облик, —
    так зачем тебе снова его изменять?
У меня же как будто
    крепко скованы ноги и руки;
На мой страстный ответив призыв,
    удостоит ли дух твой свиданьем меня?
О, приди же, тебя лицезреть удостой!
О дождусь ли я времени встречи с тобой?
 
 
Быть может, живешь ты
    в эфире безбрежном, кочуя,
В безмолвии вечном теперь обитаешь;
Хотя бы была ты и близко отсюда,
Но только увидеть тебя не могу я:
Лианы ты вместе сплела,
    себя ограждая от мира,
Стеною камыш голубой
    тебя окружает дозором.
Твои удлиненные страстные очи
    навеки сомкнулись,
Как лотос, душистое сердце
    наполнила горечь.
Увидеться в скалах, заросших корицей,
    с тобою Су-нюй сговорилась;
 
 
На отмели, где орхидеи растут,
Ми-фэй тебя пиром встречает;
Лун-юй там играет на шэне,
И в юй Хань-хуан ударяет.
Владычицу гор Сунъюэ
    к себе ты зовешь,
Хозяйке вершины Лишань
    поклон отдаешь;
На берег Лошуй
    к тебе черепаха спешит,
И звери в Сяньчи
    танцуют, когда ты придешь.
В глубоких пучинах Чишуй
    дракон застонал,
За фениксом феникс
    взмывает к Жемчужному лесу.
Явись же! Всем сердцем тебя призываю,
Хоть в чашах узорных я жертв не несу!
К вершинам Сячэн твои кони несутся,
Потом к Юаньпу твое знамя летит;
Едва я увидеть успею,
    как ты промелькнула,
Как снова небесный эфир
    тебя заслонит.
Расходятся, снова сгущаются тучи,
Дожди и туманы на небе бездонном;
Мне кажется – пыль заслонила
    высокие звезды;
Вид гор и потоков прекрасен,
    луной освещенный.
Зачем в моем сердце желанья
    не знают пределов,
Как в ночью пришедшем глубоком
    и радостном сне? И вот я все время
    тоскую и тяжко вздыхаю,
В рыданьях покой не снисходит ко мне.
Сюда не доносятся речи людские,
Лишь небо в гигантском бамбуке поет,
И радостно птицы щебечут,
    к тебе опускаясь.
И рыбы к тебе подплывают
    к поверхности вод.
Рыдая, обряд для тебя я свершаю,
Тебя ожидаю, колени склоня.
Увы! Над тобою я плачу!
Прими же дары от меня!
 

Окончив читать, Бао-юй сжег платок, совершил возлияние чая, однако по-прежнему оставался на месте. Лишь после того, как служанка несколько раз окликнула его, он решился уйти. Но едва он повернулся, как из-за горки послышался голос: