Текст книги "Вот моя деревня"

Автор книги: Светлана Викарий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Математическое счастье

На веранде Зеленого магазина сидел Мирон. Его круглое, похожее на хоккейную шайбу, лицо, выражало полное довольство. Выставив на стол несколько бутылок водки и закуску, он знал, что вскоре обрастет компанией. Настроение у него было преотличное. Материнский капитал, перекочевавший с книжки тещи на его счет, изрядно подтаял за неделю, но на то, что осталось, он надеялся купить новую машину. Такой больше ни у кого в деревне не будет, разве, что у Сушки. Но с Сушкой он не соревновался. У Сушки был целый гараж машин, начиная от трактора и заканчивая внедорожником.

Первая рюмка съехала, как саночки с горки. Вторая тоже не поскользнулась. Мирон был щедр в этот ясный осенний день. Он даже покрошил хлеба чужим курам, привыкшим находить здесь вознаграждение за свою чудную красоту и заздравную петушиную песнь.

Вскоре показался Король червей. Он вышел из автобуса, прибывшего из Черняховска. Потом подрулил Ваня Чибис, за ним подтянулись Лида-Каланча и Вака. Они частенько ходили парочкой. Мирон никому не отказал, даже Халимону, вышедшему на прогулку со своей козой. Завязалась интересная беседа, как всегда, начал ее разговорчивый Халимон.

– Я говорю, Вовушка мне поведал, какая жизнь нас ждет в будущем.

Компания заинтересованно притихла.

– Про пенсии? – спросила Лида. – Прибавят?

– Я говорю, нет. Я говорю, так сказать, о глобальном. Глобальном изменении…

– В связи с потеплением климата?

– Я говорю, нет! Вообще! Изменения страшные.

– А каких нам ждать за грехи наши? – спросила наивная Лида.

– Я говорю, придет время, когда мы все будем… ну, как роботы, и засыпать будем по звонку. Все разом. В одно время. И просыпаться. И делать тридцать… этих… жевательных движений во время еды.

– Но мы же не роботы пока! – почти возмутился Женька – червятник. Баб трахаем, детей рожаем… Работаем… с природой и на природе.

– Ну, это, как сказать… Кто работает, а кто баклуши бьет.

Но Вака не согласился.

– Если не работать, не на что и выпить. Или не считается такая работа – дрова рубить, землю копать…

– Эта неквалифицированная работа, конечно, не считается… – заявил Женька, имевший не только водительские права, но специальность газосварщика.

– Я говорю, вы все не про то… Изменится жизнь сама, дома, сами здания будут другими… прозрачными, и управление… Управлять нами будет не Бог, не депутаты и президент, как сейчас…

– А кто? – Ваня Чибис заинтересованно поднял свои грустные глаза. О будущем иногда размышлял его большак, употребляя это слово – глобализм. Оно было ему знакомо.

– Глобалист, который не знает чувств. И мы не будем знать чувств.

– Как это? – Не поверила добрая Лида. – Не человек и не Бог?

– Я говорю, а вот так! Стеклянное здание – как общежитие, и каждому комната… каждому… не семье… семьи вообще не будет. И все видно, что ты делаешь.

– Эка невидаль, а Дом-2 по телевизору?!

– Нет. Живешь ты строго один, всю жизнь, и у тебя в комнате твоей прозрачной, стоит автомат, как у нас в магазине… Надо тебе женщину, нажал на кнопочку и пришла Красная Шапочка с услугой. Бюро там всякие есть – сексуальные проблемы – уровень гормонов тебе просчитают. Табель сексуальности сделают… все по автомату… И все математически точно. Гормоны, давление, сахар, тахикардия…

– Да ну!

– Вот тебе и да ну! А когда к тебе эта Красная шапочка придет, тебе разрешат окошко шторкой прикрыть.

Компания озадаченно примолкла. А Халимон вдохновенно продолжал:

– Потому что станем мы роботами. Мы будем обязаны быть здоровыми, и нас сделают здоровыми.

– И счастливыми?

– И счастливыми, значит, если смогут сделать здоровыми.

– Чудаков не будет? Подлецов, значит, не будет? – Подлян? задался множественными вопросами Мирон и с недоверием покачал головой.

– Я говорю, одинаковые все… Зачем подляны делать? Кому? Роботам?

– А стыд, значит, останется? Если шторки можно опустить в стеклянном доме?

– Это ты логично, думаешь, Лида. По бабьи. – Согласился Халимон.

– Хоть стыд останется. – Вздохнула Каланча, и разбитое когда-то на лесоповале бревном плосковатое лицо ее, сделалось очень печальным.

– А как насчет этого… – Вака кивнул на батарею бутылок.

– Не, не… Роботы не пьют. Роботам не нужна семья. Только одна – две кнопочки. Все будет одинаково, и никаких олигархов…

– Ну, так они в свои бункера спрячутся…

– Ни зависти никакой. А какая зависть, если у всех автомат и все математически просчитано? Ага. И вот еще… вся пища будет из нефти.

– А уборная? – поинтересовалась Лида. – Или даже срать разучат?

– Про это не знаю. Не написано у Вовушки в журнале. Все математически безошибочно и логика, эта, стопроцентная.

– Нет. Мне математическое это счастье не надо. – Покачал головой Чибис. Лучше уж проголодь… как сейчас, и баба под боком.

– Во, во… Голод и любовь всегда управляют миром. – Сказала Лида своим журчащим голоском. – Пошли они все, эти математики… А мы как жили, так и будем жить… пока не подохнем…

– Я говорю, мы подохнем, они и сделают все это глобально-математическое управление. Всеобщее счастье.

– У меня вопрос. – Вдруг встрепенулся Вака. – А что будет с деревней? И деревенских что ли, посадят в эти стеклянные дома? А печки как топить?

– Ты че, с дуба рухнул? Деревня еще раньше сгинет…

– Не дай нам Боженька увидеть эти стеклянные дома! – подняла тост Лида.

За это и выпили.

Сестры

Громогласная бабушка поднимала сестричек в пять утра. Ей давно уже не спалось. Климакс по ночам рвал ее на части, заставлял сбрасывать с себя одеяло от жара, или наоборот, натягивать на себя от холода, точно змея скользившего по позвоночнику. Она надевала махровый теплый халат, и ей становилось легче. Ставила перед сестрами сладкий чай, пирожки, давала перекусить с собой в пакете, водичку, и они, вооружившись хворостинами, выходили пасти уток на озерце у кладбища или на ближайшую канаву. На полдня, по крайней мере, до обеда.

«Девок с воза, кобыле легче». – Говорила она самой себе. Теперь можно было заняться собственным здоровьем – заварить себе травки, выпить таблеточки, померить давление. Поставить тесто на оладьи. Да мало ли дел в доме! Дарья Ивановна не считала себя стервой, но девчонок она невзлюбила. А за что она должна была их полюбить? Только за то, что они прибавили в семейный бюджет деньги? Справедливости ради стоило это признать, но Дарья Ивановна эту дочерину затею, не одобряла изначально. Дочь поставила ее перед фактом.

Девчонки были совершенно невоспитанные, требовали тотального контроля за каждым действием. В их комнате всегда царил бардак, ни одна вещь не знала своего места. Они не хотели заправлять кровать, складывать вещи в шкаф, мыть обувь и отказывались чистить зубы. Они не умели ровным счетом ничего! Когда их ругали, они замыкались, насупившись, уставляли взгляд в пол и не отвечали ни слова. Их можно было стегать ремнем, но они молчали, как партизаны. Требовалось ангельское терпение, которого ни у Татьяны, занятой с утра до вечера, ни у нее просто не было. Значит, девчонки на ней. Вот уж, спасибо тебе, доченька за хлопоты, которые ты свалила мне на больную голову.

Тут-то Татьяна вспомнила слова Оксаны Юрьевны, о том, что с этими неблагополучными, надо много дополнительно заниматься, развивать их. А заниматься она не могла, некогда ей было заниматься. С утра у нее уже сидела очередь старушонок. Звонок из приемной главного врача, мог раздаться на ее мобильный в любую минуту. И тогда все бросай, вези бумажки, поддерживай статистику. Да и какое в деревне развитие? Ни одного кружка в Доме культуры. Да и в школе хваленой базовой ни одной секции по развитию, кроме, спортивной для большаков.

Она купила в кредит красную машину, как и мечтала, и теперь с огромным трудом выкраивала свободное время для обучения.

Девчонки оказались, ко всему и вороватые, то и дело наровили украсть что-то со стола. Первый раз она поймала их на том, что они крадут сырые куриные яйца в сарае, таскают из дома сахар, и, смешав яйца с сахаром, намазывают этот джем на хлеб. Едят украдкой, прячутся за сараем. То ли им еды в доме не хватает? Ведь в еде их не ограничивали. Мать была прекрасной стряпухой, в доме сдоба не переводилась, а они, видишь, что творят – гоголь-моголь на хлеб мажут!

А про конфеты и говорить нечего. Конфеты и печенье исчезали со скоростью звука. Но это все ерунда. Потом они за деньги взялись. Отправилась она в магазины, вроде невзначай спросила, мол, тут у вас наши приемыши, что покупали? Оказалось, регулярно покупали чипсы и конфеты, семечки. Теперь понятно было, на какие деньги. Дарья Ивановна стала запирать свою сумку в шкаф. Дочери тоже посоветовала. И все же поймали Кристинку – она выгребала мелочь из Танькиного кошелька. Не долго думая, Дарья Ивановна огрела ее ремнем. Да второй раз с оттяжкой. И разве она была не права? Потом были и мораль, и наказание в углу. И огромные гематомы на спинах.

Мариано

Синьора Долорес выполнила свое обещание. Насколько поняла Вика, Мариано был свободным от семьи молодым пенсионером. До недавнего времени он работал на ее заводе шампанских вин технологом. Всегда увлекался медициной, здоровым образом жизни.

– Ну, вот, и кто меня отшикарит? – Она уже в третий раз задавала этот вопрос, подружкам, которые были увлечены рассуждениями об испанских мужчинах и каталанским тинто. – Я должна выглядеть, как звезда, свалившаяся ему на голову.

– Ты хочешь убить его вживую. Лучше порази скромностью. – Света, как всегда ратовала за скромность.

Вика высушила феном роскошные рыжие волосы, пышной волной легшие ей на плечи, едва коснулась глаз карандашом, а губ помадой и вышла на улицу, где у белого Фольсвагене ее ждал сеньор из Террагоны. Он был хорош собой, высок, сухощав и вовсе не выглядел на свои шестьдесят два.

На тридцать секунд приостановилась, дала осмотреть себя. В глазах Мариано загорелся огонь, которому в перспективе полагалось стать огнем страсти. Она назвалась своим именем, но ни в тот вечер, ни потом он им не воспользовался. Она навсегда осталась для него Красной шапочкой – Капирусита Роха… И себя он называл только Лобо. Твой Лобо. Волк. Потом, в приступах нежности, она называла его Лобито – волчонок.

В маленьком саду его дома на холме, стояла теплица под пластиковой кровлей, он выращивал салаты, лук и баклажаны, под лимонными деревьями росли, обнимая их стволы кусты помидоров. Он делал это с неподдельным удовольствием, лаская руками каждый выращенный листочек.

Два прудика украшали сад. В гроте замурован был мотор, вода журчала, поднимаясь и опускаясь, под сияющей полной луной, глядевшей на них с синего бархатного небосклона. В одном прудике жила черепаха, в другом резвились три золотые рыбки. Была еще собачка, маленькая, черненькая, влюбленная в своего хозяина. Она выполняла все его желания: прыгала, падала, умирала, лежала, сидела, ждала. Из собственной бодеги под домом он принес бутылку красного вина, нарезал хамон-ветчину, посредине стола поставил ярко желтую круглую дыню.

На горизонте, над крышами таких же домов, наполненных испанской благодатью, покоем и любовью, серебрился свет – море.

Странно, Лобо ничего не спросил о ней, не попросил рассказать о своей жизни, не поинтересовался, есть ли у нее дети, родители?

Возвращаясь, они снова проезжали вдоль моря. Близкое присутствие Лобо, распевавшего ей партию Тореодора – у него был красивый голос, великолепие панорам моря с одной стороны и зеленых гор с другой, рождала в душе небывалую трепетную радость. Что-то воспарило в ней. Уже несколько лет душа ее молчала при виде мужчин. Неужели это снова с ней случилось?

– Ну, да. Я ведь именно за этим приехала в Испанию. – Сказала она себе.

Он не звонил всю неделю, а она мучительно ждала, лежа с утра на песке Побла-Ноу, вздрагивала от каждого звонка. Более того, он не написал ей на второй день. А ведь до встречи они две недели обменивались письмами через интернет.

Вдруг он позвонил ей и сказал, что приедет в пятницу, заберет ее к себе. И она затрепетала, как девушка. Все повторилось вновь: луна, звуки недалекого моря, журчанье воды в гроте, запах лимонного дерева у его терассы…

Эпидемия

Да, в деревне началась настоящая эпидемия продаж домов по материнскому капиталу. Нашелся покупатель и на Людкин-Надин дом по улице Новоселов 1. И кто это был? Местный житель Василий – малоприятный мужик с мутными глазами и серыми щеками, и его жена Лизавета, всю жизнь битая им, однако прилепившаяся к нему на весь свой бабий век. Они давно слышали о продаже этого дома, а «об мозгу ударилось», как говорил Вака, только что. У дочки год назад в городе второй ребенок родился. С большим отрывом от первого. Вот дедушка с бабушкой и подумали, а что если уже сейчас позаботиться о будущем дочкиной семьи? Шанс плыл в руки сам. Городская квартира у них есть, а чем ни радость домик в деревне? Главное здесь, под их, стариковским, присмотром. И деньжата у зятя-дальнобойщика водятся, ремонт дома, глядишь, осилит. А дом-то сам, считай, задаром достанется.

С этой красивой мыслью, принарядившись, они поехали в Черняховск к дочке. Идея детям понравилась, и уже на второй день Надя в радостном возбуждении обегала подружек. На дворе стоял сентябрь. Надя побежала на почту покупать ящики для посылок – самые хорошие вещи надо было отправить в Анжерку почтой. А уже что останется – с собой.

Надя в этот же день прибежала к Вике.

– Ну, что подруга возьмешь меня на квартиру… до отъезда…

– Тебя-то возьму. А Вовушка? Сама понимаешь, вместе, не могу вас взять.

– Вовушку в Черняховск отвезем. В ту квартиру, что Вовка снимал. А они с Настей будут снимать квартиру в Калининграде. Вовке надо учить немецкий на сертификат. В марте экзамены, и все. Уедет. А я буду ездить к Вовушке, готовить. Недолго осталось. Может, месяц. Деньги получим, и самолетом – восемь часов… К Славке, домой. – Надя просто светилась от счастья. – Давай подруга выпьем, за благую весть… И расскажи мне… об Испании.

Адьес, Испания!

Свою знакомую, не очень симпатичную, но элегантную Майте подкинула ей Долорес. Она искренне беспокоилась о судьбе Вики. Кроме того, ее интересовало, как продвигаются ее отношения с Мариано?

Вика снова с отвращением надела на себя униформу домработницы. Синьора Майте была самой худой женщиной в Барселоне. Главная забота ее жизни заключалась в сохранении стройности. Все семейство находилось на полуголодном положении. И это при их доходах! Синьора Майте была владелицей цементного завода. Ее отец – крепенький мужчинка, слегка похожий на муми-троля заправлял бизнесом, а дочка ему помогала.

Пищевой минимум семьи по утрам состоял из хлопьев с молоком. Вернувшись с работы, Майте съедала йогурт с каким-нибудь печеньицем, просматривала «Лавангвардию» – толстую ежедневную газету и красивый журнал о жизни коронованных особ. На ужин был салатик из пяти-шести компонентов, добываемых из консервных банок, и макароны с бифштексом или антрекотом, или с сосиской из дорогого супермаркета Каргадо. Заказы привозили раз в две недели. Вика расписывалась в приемке и всегда знала, сколько хозяйка потратила. Тратила та немного, объемную часть заказа составляли туалетная бумага, дамские салфетки и средства для наведения чистоты. Вика пыталась объяснить, что много химии вредно для здоровья. Но синьора Майте, похоже, считала ее неспособной уважать химический прогресс.

Синьора находилась в своем офисе до четырех и, вернувшись, с видимым удовольствием оглядывала идеально чистую квартиру. Ей бы и в голову не пришло, что Вика регулярно сливала в унитаз химию и мыла окна простой водой, а вытирала прочтенной периодикой. Бывалые русские лимпиесы, отдыхавшие по выходным у Светы, уже заработали на хлорке артриты. Их советы дорогого стоили.

Полки бара в доме прогнулись от тяжести множества дорогостоящих напитков, которые почти не использовались по назначению. Целую неделю сеньор Хуан пригублял всего лишь из одной бутылки вина, которая болталась в холодильнике и только злила Вику. Вика же за неделю выпивала три-четыре бутылки красного испанского тинто. Она даже пристрастилась к красному вину. Много рассказал о нем Мариано, у него под домом была своя бадега – там хранились бочки с вином, которое он регулярно подкармливал персиками. Он показал ей бочки с готовым вином. А некоторые запретил открывать, так как вино в них еще только зрело.

Синьоры имели двух сыновей-погодков Джорди и Марка. Мальчики были красивые, как и большинство испанских детей, но какие-то закрытые. Вернувшись из школы, съедали опять хлопья с молоком, которыми уже завтракали, и шли учить уроки. Семейство было не по-испански холодное.

Лобо звонил редко. Не более раза в неделю. Он задавал всего лишь один вопрос: Как дела? Она говорила: Очень хорошо. Я работаю. А он даже не спрашивал: Где? Вика стеснялась, будь она неладна, эта не ее работа, и успокаивала себя тем, что лучше Лобо ничего не знать. Хотя она помнила, что говорила Патрисия, работа эта нормальная для основного большинства не только иммигрантов, но и самих испанцев. В сфере чистоты трудилось огромное количество людей. В семь утра она выходила из дома, и через стеклянные двери подъездов видела, что там уже работают молодые испанки. Трут стекла, моют кафель. Дворники скребут асфальт. Но понимание этого все равно не успокаивало ее.

– Это гордыня. – Говорила Света, прочитавшая множество книг.

– Да причем здесь гордыня! У меня есть профессия, которую я люблю!

– В своей профессии, может быть, ты будешь работать не раньше чем через лет пять, когда у тебя будут документы. И то, скорее с русоязычными людьми. Испанцы к тебе, как психологу, все равно не придут. У них свои представления. А сейчас ты нелегалка. У тебя одна цель – выйти замуж.

Впервые за год пребывания в Испании она усомнилась в своих силах. Выдержит ли? И нужен ли ей брак с человеком, которому она должна быть благодарной за то, что он снимет ее страхи о будущей ничтожной русской пенсии, и, умерев, оставит ей свою? Ведь с ним надо жить, спать, заботиться о нем. А ей хотелось любить. Она могла бы полюбить Лобо. С Себастьяном она больше не встречалась.

Ее отношения с Лобо превратились в ритуал. Он забирал ее к себе, почти каждую пятницу. Собачка Негрита-Чернушка встречала ее радостным лаем.

Потом Лобо готовил тортилью и рыбу, запеченную в соли, они пили вино, смотрели телевизор, потом шли в постель. Их отношения внешне напоминали семейные. Утром он тренировался в спортивном клубе, а она им любовалась, пила чай с лимоном. Приятели по клубу с завистью поглядывали на довольного Мариано. Она читала в их глазах не только интерес к себе, но глубокое мужское любопытство.

У самого Мариано глаза были гораздо спокойнее, чем у его приятелей.

Она видела, что раздражает его, когда она пытается переставить вещи в его доме или хотя бы навести порядок. Нет, не бывать ей здесь хозяйкой, это было яснее ясного.

В воскресенье вечером, он увозил ее в Барселону, а на обратной дороге заезжал на ужин к брату.

И снова ровно в восемь утра, она нажимала кнопку звонка в квартиру Майте. Все внутри нее сопротивлялось, она заставляла себя переступить порог элегантного холодного дома. Света и это объясняла: У тебя отсутствует смирение.

Квартиру убрать было не трудно. Трудно было находиться в ней без дела те десять часов своей жизни, которые Майте у нее купила за 800 евро. Делать было нечего уже после одиннадцати. Она занималась испанским, с этой же целью смотрела телевизор, потом читала все дорогие журналы хозяйки. В «Лавангвардии» она читала некрологи, обводя карандашом цифру возраста усопшего. Рекордсмены, почившие в девяносто восемь и девяносто девять лет не были редкостью. Но она заметила, что с дистанции стали сходить довольно молодые мужчины 67–70 лет.

Она выходила на один балкон, поливала цветы, любовалась роскошью зеленых гор и возвышающими над ними пиками Тиби-Дабо. Белый купол обсерватории парил, как облако. Но сколько же можно этим любоваться!

Что я здесь делаю? Спрашивала она себя. За каким чертом я здесь торчу, в этой благодатной Испании? Зачем мне она, зачем эта бессмысленная, не моя работа? Не моя жизнь.

Потом она выходила на другой балкон. С шестого этажа было хорошо видно, как вальяжно раскинулась от моря до подножия невысоких лесистых гор красавица Барселона. Справа, сливаясь с горизонтом, голубело море, слева над крышами кварталов поднялась к небу монументальная Саграда Фамилия – божественное архитектурное творение гениального Антонио Гауди, закончившего свою жизнь на рельсах городского трамвая.

Но Лобо и не думал что-либо менять в их отношениях. Это означало, что его приватная жизнь принадлежала только ему. Он не хотел делить ее ни с кем. В их отношениях не было главного – душевного контакта, так молния запирается замочком и два элемента становятся единым целым. Они были всего лишь сексуальными партнерами, он скрашивал с ней свое одиночество, ему нравилось показывать ее в своем клубе, ощущать себя полноценным мужчиной. Она восхищала его, как женщина.

Когда они находились в постели, она верила его искренности. Но высокий экстаз медленно гас, как затухающая свеча, открывали глаза уже другие мало знакомые друг другу люди. Она разочарованная. Он вполне удовлетворенный, привычно отворачивался и крепко засыпал.

– Я действительно теряю на него время, мама права. – Говорила она себе.

Однажды в воскресенье в доме появилась его дочь, с ребенком. Вика приветствовала ее привычным «Ола»! Женщина кивнула, на тридцать секунд задержала свой проницательный, как у отца взгляд, больше не проронила ни слова. Заговорила с отцом на каталанском диалекте, который Вика не понимала… О ней забыли, словно ее и не было в доме. Дочь ушла, так же вежливым кивком простившись. Лобо остался взволнованным, чувствовалось, что он переживал разговор с дочерью. Она поняла, что иллюзии кончились. Не слишком уж она дорога ему.

Она устала. Устала делать эту трудную работу – создавать отношения с человеком, который совсем не был ее судьбой. И ни он, ни она в этом были не виноваты.

Антонио Гауди, попавший под трамвай летом 1927 года, вот уже почти сотню лет кормил этот город ярких ящериц, которых сам выдумал и расселил по городу. Ящерицы плодились с огромной скоростью. Они превратились в живые деньги, на которые каталонцы, земляки великого маэстро нажили огромные капиталы. Боле того, ящерицы Гауди превратились в некие фетиши, которым стали поклоняться и остальные испанцы, устремившиеся к солнечным берегам Каталуньи: Коста Браве и Коста Дородо, где пляжи белые и можно километры идти в море, удивляясь, и восхищаясь прозрачностью и нежностью воды. Без веселого и разгульного Лоррет де Мар, спокойной, умиротворенной Тоссы, ныне не представляет жизни ни один испанец.

Теперь маэстро Гауди кормит и смуглых, как пережаренные пирожки пакистанцев, бойко торгующих на многолюдной Рамбле сувенирами от Гауди, и гибких арабов, продающих шаверму и испанкие бокадильо, и замкнутых в своем далеком и огромном китайском мире китайцев. В своих магазинах-стописетниках по дешевке, лихо продают они адаптированные в пепельницы и подсвечники рисунки великого каталонца.

А теперь в Барселону ринулись нищие румыны, с застывшими от тоски взглядами. Украинцы съехались сюда со всей Украины, и шумят и гекают, и рады несказанно, что могут заработать евро, чтобы послать своим мамкам и детям.

Грузины, претендующие быть едва не кровными братьями испанским баскам, регулярно отправляют деньги своим толстым грузинкам, обремененным детворой. Теперь и русские, обиженные на свою судьбу и неласковую к ним Россию приехали поискать счастья в этой благодатной земле, освещенной гением Гауди. И едут, и едут, и едут…

Лобо сказал по телефону, что рождество встретит с семьей брата. Она ответила ему, да, да, конечно, и даже не удивилась. Он не впускал ее в свое святое. Неприятно что-то дрогнуло внутри, вспомнила, как однажды они заехали в кафе на Рамбле Ситчеса. Он принес две чашки кафе и одно пирожное, сказал: «Для двоих».

– Я не хочу. – Поторопилась она.

Теперь она отмахнулась от неприятного воспоминания. Разве все русские мужчины щедры! Но присущее русской женщине стремление к идеализации желаемого объекта снова потерпело крах. Поэтому когда синьора Майте сказала, что к сожалению должна ее уволить, ведь почти месяц рождественских праздников их не будет дома – ей будто объявили амнистию. Майте искренне пыталась понять, чему обрадовалась эта странная русская женщина! В ее удивительно потеплевшем взгляде мелькнула мысль о загадочной русской натуре. Она сердечно сочувствовала ей, лишая ее работы. Но интересы семьи были выше, зачем платить за месяц, который они будут отсутствовать, кроме всего, после Нового года она, она оставляет офис менеджеру и намеревалась находиться дома весь день. Дела ее в бизнесе шли не очень хорошо. А домработница может быть приходящей. Это гораздо дешевле.

– Я постараюсь найти тебе полноценную работу, я позвоню своим знакомым. – Стала обещать она.

– Не надо, сеньора. Я возвращаюсь домой.

Вика с облегчением сбросила с себя «лягушачью шкурку» униформы, и улыбаясь себе в зеркале, сделала тщательный макияж, который еще ни разу не видела сеньора Майте. Она распустила свои прекрасные волосы, улыбнулась, теперь уже далеко не сдержанной улыбкой, и в последний раз поблагодарив удивленно застывшую Майте, исчезла за дверью.

Через сутки она уже ехала в автобусе по Германии, и торопила время своего прибытия домой, к сыну и матери. Номер телефона Мариано она удалила из своего телефона вполне твердой рукой.

А дальше… дальше началась русская жизнь, полная таких передряг и парадоксов, которые только в страшном сне могли присниться благополучным испанцам.