Текст книги "Вот моя деревня"

Автор книги: Светлана Викарий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Мечта-идея

Жизнь молодой пенсионерки дала резкий крен – она купила недешевый домик в деревне, и, теперь, рассчитывала жить тихо и мирно. Пока ее все устраивало – вполне развитая инфраструктура поселка – три магазина, Дворец культуры, новенький ФАП, почта, сельсовет… Во всяком случае, она пыталась убедить себя в этом. Надя рассказывала ей, что еще три года назад, когда они с Вовушкой приехали сюда, в поселке было куда лучше, и народ был отзывчивей – на всякие мероприятия ходил, любопытствовал. А теперь, нет. На редкое собрание никого не загонишь, будто свои собственные судьбы людям неинтересны. Вон, главный врач района приехал поговорить о здоровье. Казалось, есть ли тема важнее для деревенского человека? А пришли десять человек. Так эти десять и ходят всегда.

Поселок выглядел вполне опрятно, домики, утопали в незатейливых георгинах и оранжевых ноготках. Вековые деревья сообщали поселку некую надежность. Опять же аисты… они всегда душу радуют. И вот что еще, – уличные фонари по яркости соперничали всю ночь с луной. Не в каждом поселке прогуляешься ночью, а тут, пожалуйста…. Вообщем, много достоинств нашлось у Калужского.

Виктория оставила старшего сына в городской квартире, устроив в ближайшую школу – и оставался всего-то месяц до окончания учебного года. Второго, восьмилетнего приемыша Димку, отправила в санаторий – у него был диагноз – нарушение центральной нервной системы, гиперактивность, вальгусная стопа и еще что-то… Но уже этого было достаточно, чтобы годами выносить ей мозг.

Оставшись одна, она испытала настоящее наслаждение от предстоящей работы. Предстояло по-быстрому вскопать огород и засеять грядки, разбить клумбы, вырыть водоем, побелить деревья, проложить дорожки. Напрасно подруги по телефону уговаривали ее повременить, пожить год в доме без капитального ремонта. Остановиться она уже не могла.

Демонтаж дома делала сама. Помогали Жанка Осинкина со своим губастым Витяем. Приходил Вака. Выносил ведра со строительным мусором, ремонтировал терассу у виноградника. Мысленным взором Вика видела свою усадьбу во всей ее красоте. К маю, она осилила демонтаж, как и всякая русская женщина, которая до сих пор не то, что в утлый домик, в горящую избу войдет без страха.

А Надя, между тем, продолжала продавать дом ей не принадлежащий. Надеяться на Людку она больше не хотела, поехала в Черняховск, дала во все газеты объявление, во все агентства заявки. Вика помогла ей разместить информацию о продаже в интернете.

В Черняховск они наведывались вместе. Квартира Виктории ей очень нравилась. В немецком доме, высокие потолки почти в три метра, арочные окна, ремонт серьезный, приличная мебель. Живи – не хочу. Она искренне не могла понять, что понесло вполне благополучную горожанку в деревню? Виктория, смеясь, говорила – мечта-идея.

Она безуспешно искала в городе бригаду для ремонта дома. Одно дело обойками стены оклеить, а другое – приличный ремонт. Деньги у нее были, но все же, расставаться с ними она не хотела.

У черняховских строителей расценки были калининградские, а договор делать, как полагается, отказывались. Она вспомнила. Любаня и Надя говорили ей, что в поселке есть свои строители. Позвонила Лешке Хромому. Он пришел, деловито оглядел разрушенный дом. Сам назначить цену не решился. Тогда она назвала.

– Сорок тысяч, и как маме родной. – Сказала Виктория. – Кормить буду. Кофе, чай.

Лешка согласился.

– Гипсоплитой по стенам пройтись, полы, потолки, сантехнику, плитку положить. – Уточнил Лешка.

– Ну и дополнительная работа-мебель собрать, полочки прибить, светильники повесить… Оплата дополнительная.

– А как насчет аванса?

Олимп

После смерти матери в Виктории что-то надломилось. Она смотрела на себя в зеркало и не узнавала. Потускнели глаза, в них больше не было той чумной искорки, сводившей мужчин с ума. Она стала прибаливать. Некогда хрупкие ее формы округлились. Ей не хотелось заводить новые знакомства. Благополучные подруги показались ей далекими, не способными понять ее состояние. А состояние было гнетущее, тоскливое. Самое ужасное заключалось в том, что ее уволили с работы. Собственно говоря, полнеть она начала, как раз после увольнения.

В подростковый клуб, где она работала директором после приезда из Испании пришла молоденькая девушка. Странненькая такая. Ей шепнули, что она племянница начальника отдела образования Силантьева.

Старшим восемнадцатилетним подросткам, практически ее ровесникам, молоденькая педагогиня изначально не понравилась. Они называли ее не иначе, чем Дурка. Она дурно одевалась, от нее дурно пахло, и она заставляла их петь детские песенки, в то время когда они уже вели тайную половую жизнь. Подростки, выросшие в этом дворовом клубе, считавшие себя по праву его хозяевами, требовали увольнения безмозглой, инфантильной и прыщавой Дурки. Конфликт нарастал.

Виктория исподволь наблюдала за ней с изумлением. Как психолог, она определила ее психотип по классификации знаменитого психиатра Ганнушкину – Дурка входила в группу антисоциальных психопатов. Эпилептоид – грубый, жестокий, злобный, холодный, бездушный резонер, родственный шизоиду, у которого хорошо действующий рассудок всегда наготове для того, чтобы оправдать и объяснить свои бурные поступки.

Один раз Дурка встала на коньки вместе с детьми. А когда стала падать, уцепилась за ребенка, уронила его. Он ударился головой о лед, а она в завершении поранила его коньком. Скандал постарались замять, – все-таки племянница! Но нарушение инструкции было налицо, и Вика ответила за это выговором, как ответственный за мероприятие педагог.

Второй раз эта психопатка, развлекаясь, стала топить в бассейне девочку младше себя в пять раз, вместо того, чтобы контролировать.

Дальше – больше. Дурка могла просто взять маленькую девочку и пойти с ней гулять по городу во время рабочего дня. Родители, не найдя ребенка в клубе, начинали паниковать. Отвечала опять же Вика.

Наконец, Виктория не выдержала. Она убеждала начальство в том, что племянница Силантьева не адекватна, доверять детей ей нельзя. Скорее всего, у нее вяло текущая шизофрения.

Когда она произнесла это вслух, пригрозив, что найдет доказательство ее болезни, психопатка написала докладную, в которой изложила видимые и невидимые нарушения Виктории во время летнего оздоровительного сезона, касающиеся материального злоупотребления.

Позже прояснилось, что по российскому законодательству педагога с диагнозом – шизофрения уволить нельзя. Ну, а вот ее как возмутительницу порядка – можно. И докладная Дурки стала отличным поводом. Дурка оказалась не просто инфантильной идиоткой, а мстительной и коварной ведьмой.

Она впервые в жизни не захотела себя защитить. Могла бы попробовать. Но не стала. Веры в справедливость больше не было. За годы жизни она истощилась, как истощилась у Бальзака легендарная шагреневая кожа.

Стало понятно, что в педагогике ей не работать. Документы не пройдут отдел, где восседают подчиненные начальника, млеющие от одного его имени, – те базарные тетки, прибывшие к ней с проверкой. Какое дело этим теткам, похожим на бухгалтерш из Жэка, до ее уникального образования, иностранных языков и всех остальных талантов, которыми пользовался лучший в районе клуб «Олимп» в пору своего процветания, когда она годы создавала его благополучие.

Да и пенсия не за горами. Накоплений никаких. Сберкнижка социальная. На сына, как матери-одиночке государство перечисляло ей 280 рублей. Ровно на десять булок хлеба в месяц! А растущий организм подростка уже требовал каждый день одну. Эти деньги, когда она снимала их, жгли ей руки.

Быть или не быть? Это вопрос должен был задать себе, вовсе не принц датский, а персонаж Достоевского, какой-нибудь нищий Мармеладов. И она, обнищав, – из собственности у нее была лишь квартира и дача, задала себе его. И сказала БЫТЬ. Мне есть ради чего жить. У меня есть сын. А то, что было – до… не есть прошлое неудачливой дамочки, а жизнь – полноценная и прекрасная, наполненная чудесами и эмоциями, мужчинами, которые как и полагается несли свой пол и дарили ей любовь… Которые были мужественны и красивы, талантливы, и готовы переделать мир, ради меня, если бы знали, как это сделать!.. Многие из ее соотечественниц только мечтали о жизни, которую прожила Виктория…

Она поехала в Департамент по опеке и надзору за детьми сиротами, написала заявление о том, что хочет взять на опеку ребенка. Выжить иначе она просто не могла. Не уборщицей же идти.

Дело в том, что среди дворовых ребят, которые посещали ее клуб, была девочка – восьмилетняя Миланка, черноглазая, трогательно худенькая и беззащитная, но ее спокойствие, не свойственное гиперактивным детям, было сродни умудренности, достигнутой годами жизни. Она приходила в клуб после школы, здоровалась, говорила, какие оценки сегодня получила, и что произошло сегодня в ее классе. Проходил конкурс рисунка на тему: «Моя любимая кошка». Но у Миланки не было кошки, и она не участвовала в конкурсе. Оценки она получала не очень хорошие, но читать и писать научилась.

Вика всегда заботилась о том, чтобы Миланка посещала уроки английского языка, которые давала приходящий педагог. Если никого не было, в клубе было тихо, Вика садила девочку пить чай, угощала, расспрашивала о жизни. У нее были и мама и папа. Папа пил. Нередко бил маму. Мама была больна, не работала. Вернее, не работала, потому что была больна. Сердце Вики почему-то тянулось к этой девочке с большими карими глазами, и когда она заплетала ей косички, Вике казалось, что это ее родная девочка, которую она не успела родить. Сына-то и то родила, словно запрыгнула в последнюю электричку.

Потом Вика узнала, что у мамки Миланки опухоль головного мозга. Но развивается она медленно. Что будет с ней через несколько лет, никто не знал. Отец пил от отчаянья. В общем, он был неплохой человек, но терял себя, понимая, что горе его неизбывно. У Миланки была тетя, сестра отца, и она искренне любила девочку. Вика понимала, когда мать Миланки умрет, ее приютят родственники.

Сандра

Мечтать о Миланке бессмысленно, и сердце ее болело при виде этой девчушки. Само существование и жизнь этой девочки казались ей драгоценными. А почему? Объяснить этого она не могла. Вернее, могла только с позиции научной психологии.

Конечно, она хотела приютить девочку. Но инспектор, молоденькая, бесцеремонная, наверняка чья-то протеже, девушка, категорично сказала: «Нет. У вас старший сын – подросток».

– Ну, и что? Он ведь не…

– Он вступает в возраст, сами понимаете какой. Изнасилует, что вы потом будете делать?

Возмущенная Виктория пошла к начальнику департамента.

– Покажите мне документы, которые запрещают мне брать девочку.

Документов, конечно, не было. Можно, но не желательно, потому что всякое может случиться. Виктория, нажимая на то, что она педагог-психолог, требовала только девочку.

Ей дали направление в Детский дом для знакомства с ребенком. Девочку звали Саша Комарина. Сандра. Так она назвала ее для себя. Было этой голубке девять лет. Хорошенькая девочка, со взглядом затаившегося звереныша. Педагоги Детдома неохотно рассказывали о ней. Появилась она недавно. Из семьи забрали после того, как на ее глазах повесился отец, перед этим в буйстве, задушив мать ребенка.

Несколько раз Вика приезжала с подарками. Девочка брала их с явной неохотой. Вика отпрашивала ее у начальства, чтобы погулять по городу, угощала пиццей, мороженным. Необходимое общение, де-факто. До де-юро было далеко. И все же девочка смотрела на нее отстраненно. Вика понимала, что свидание и подарки ее не радуют, она рвется в детдом, к новым подружкам, в свою комнату, где обитают три девочки с аналогичными судьбами и им есть о чем говорить, вспоминать, плакать, горевать и пр. В детдоме ей нравилось. Наконец, у нее была своя кровать, шкаф, тумбочка с зеркалом, свои красивые вещи.

И все же Вика спросила:

– Сандра, почему же папа так поступил?

– Из-за мамы. Он ее очень любил… А она…

– Что она?

– Она путалась… с другими мужиками… у него на глазах…

– И у тебя на глазах?

– И у меня. Знаете, что… Вы ко мне больше не приезжайте. Вы старая и толстая. А моя мама была красивая. Очень красивая…

Димка

Ей пришлось смириться. Миланка никогда бы такое не сказала. Миланка любила ее. А она любила Миланку. Между ними – чужими, было доверие и нежность. И разве какая-то Сандра Камарина заменить ей душу, которую она почувствовала родной?

Хорошо. Пусть будет мальчик. Или она завтра будет мыть полы в чужом офисе и думать о том, что послезавтра мать Миланки умрет, и…

Обратиться к своим бывшим любимым мужчинам не позволяла гордыня. Она должна была остаться для них молодой, прекрасной, интересной, благоустроенной. До конца.

Или продолжать заниматься педагогикой, не выходя из дома? Разве она не видела трудных детей в своем подростковом клубе, разве не решала их проблемы? Она взяла следующее направление и поехала в другой детский дом.

В день приезда Нина Михайловна, его директор праздновала свой юбилей. Был солнечный жаркий день 21 июня. Обилие цветов уже в приемной. Двери настежь. В соседнем кабинете накрывался праздничный стол. Педагоги предложили Вике подождать, а сами занимались организацией застолья.

Нина Михайловна с видимым удовольствием выслушивала то и дело вбегавших детей. Они как под копирку желали ей долгих лет жизни, счастья, здоровья. Потом следовала раздача конфет. Вдогонку директор обещала всем мороженое за свой счет.

– На сегодняшний день лишь каждый десятый ребенок в сиротских учреждениях России – действительно сирота. Остальные либо оставлены самими родителями, либо отобраны у них и переданы на воспитание в детские дома.

Это Нина Михайловна говорила журналистке, сидящей перед ней. Дверь была открыта и Виктория с интересом прислушивалась к диалогу.

– С точки зрения закона они считаются «устроенными». В общем и целом, имеющими все необходимые и достаточные условия для того, чтобы вырасти полноценными членами общества.

– То есть, чтобы хотя бы был «сыт-обут и присмотрен»?

– Логично, что ребенку будет лучше в учреждении, под опекой государства, чем у горе-родителей. Ведь мы многое даем для развития. То чего они никак не могут получить в асоциальной семье.

– И все же, вы уверены в том, что они вырастут полноценными членами?.. – с сомнением спросила журналистка.

– Ребенок, во-первых, не должен страдать от голода, холода, унижения, насилия, эксплуатации, у него должны быть хоть какие-то условия для полноценного роста и развития. Но ведь они разные. Интеллектуальный порог этих детей невысок. Многие не имеют навыков, самых элементарных, по уходу за собой… Только в семье они могут получить эти навыки, при каждодневной родительской дрессуре. А у нас группа 18 детей и один педагог. Понимаете?

– Понимаю. А у вас Нина Михайловна, конечно, дети уже выросли?

Нина Михайловна вздохнула. Немного помолчала.

– Нет у меня детей. Они мои дети.

– Забавно! – как-то радостно воскликнула журналистка. – Я уже почти все детдома в регионе объездила – почти у всех директоров нет детей!

– И что же в этом забавного? Карма у нас такая – помогать чужим детям. Видно в прошлой жизни чего-то натворили. Виноваты перед ними.

– Ну, это из области химер… – не согласилась журналистка. – Модно теперь так объяснять.

– А как иначе объяснишь, что я привязана к ним, как корова к стойлу, извините за это выражение. Ведь могла бы я быть директором школы, где благополучные дети. Богатые родители… Весело, красиво все… А здесь… горе, несчастье, грязь человеческая. Ни выходных, ни проходных. Зачем мне это? А не могу. Сидеть буду, пока не выгонят. Всех жалко. Как представишь… вот выйдет он, бедолага, от нас в своих восемнадцать лет, а умишко-то у него еще ненадежный… наворотит дел… и все мои бессонные ночи, все мои усилия… прахом…

Раздался телефонный звонок.

– Але. – Отозвалась Нина Михайловна. – Ждем, конечно! Дорогой вы наш человек, любимый спонсор! Стол накрыт. У меня тут интервью, и в приемной кандидат в опекуны дожидается. Так что собирайтесь. Без вас не начнем.

– Ну, а теперь по существу. – Журналистка снова включила диктофон. Нина Михайловна кивнула, на лицо ее вернулась официальная маска и она продолжила деревянным без эмоций голосом.

– Организация обучения и воспитания строится с учетом возрастных и индивидуальных особенностей детей. Реализуются общеразвивающие программы дошкольного образования, допущенные и утвержденные Министерством образования и науки РФ. Самостоятельно школой устанавливается максимальный объем нагрузки на детей дошкольного возраста, соответствующий требованиям гособразовательного стандарта. В коррекционных классах обучение и воспитание детей ведется с учетом индивидуальных данных о состоянии здоровья детей. Программы учитывают их интеллектуальные возможности. Так пойдет?

– Пойдет. – Заверила журналистка.

– А вообще-то формы работы у нас ненавязчивы: экскурсии, диспуты, викторины, конкурсы, беседы, театрализация, занятия в кружках и секциях. – Более мягко продолжила Нина Михайловна. – Ребятишкам весело. Они за всей этой веселой суетой и не замечают, как умнеют. У нас есть кружок народных танцев. Наши воспитанники вальгусной стопой страдают. А народные танцы очень помогают. Вот я и внедрила. Массаж и санаторий всем не обеспечишь. Волейбольная и баскетбольная секции, кружок флористики, кружок «Юный художник», музыкально-театральная студия, кружок современных информационных технологий, кружки аэробики, акробатический. Есть у нас своя парикмахерская, прачечная, котельная, не говорю уже о столовой. Пытаемся создать крошечное государство.

– О проблемах с детьми, расскажите.

– У меня, лично, нет проблем с ребятами, я воспринимаю их такими, какие они есть, ведь, они часть моей жизни. С любыми вопросами, проблемами всегда могут подойти. А к кому им ещё идти? У большинства, кроме воспитателей и сотрудников дома, никого нет. Судьба каждого ребенка – это особая история. Книжку можно написать. Я вот никак не могу дождаться, чтобы появилась писательница, которая судьбы детей вот таких обнародовала бы.

В это время в дверях приемной появился худющий пацан. Он был одет в видавшие виды майку и шорты. Коленки были основательно содраны. Под глазами залегли черные круги. Сами же голубые глазенки смотрели с интересом и хитростью.

– Я, это… поздравить… Нин Михалну… – в руке пацан держал какую-то поделку.

«Нин Михална» увидела его. Пригласила.

– Заходи, Димка. Заходи. Вот посмотрите на Диму. Ему идти в первый класс. Он считает, до десяти пока, знаком с буквами. У него хороший слух, он хорошо двигается. Несмотря на то, что у него нарушение осанки и вальгусная стопа. А видели бы вы его два года назад! Падал на ровном месте. Святым духом питался.

– Как это?

– Ну, не ел ничего! А у воспитателя их сколько? Может она каждого накормить? Нет. Димка-результат работы всего педколлектива. В него вложили душу многие люди. Этот бедолага с трех месяцев по детским домам. Представляете, чего натерпелся?

Ремонт

Лешка Хромой рьяно взялся за дело. Она увидела, что работать он может, поэтому просьба об авансе ее не смутила. Приходил он ровно в девять, гладко выбритый, в кепчонке на голове, прикрывавшей начинающую лысеть голову, и в майке, позволявшей увидеть неплохие бицепсы. Она угощала его кофе, и он удалялся облицовывать стены гипсоплитой. В обед она полноценно кормила его борщом, котлетами, поила чаем. Он хвалил обеды, благодарил вполне искренне. Он производил впечатление культурного человека, а не деревенского алкоголика. Однако чай с каждым днем становился все крепче. Лешка проявил инициативу в приготовлении чая собственными руками. И она увидела, что за день кончается пачка рассыпного, цейлонского. По сути, Лешка пил чефир. Сеансы чаепития, совмещенные с перекурами стали участятся.

В шесть рабочий день заканчивался. Она видела, что он устает, и явно волочит ногу. Женское сердце жалостливо и Виктория отнеслась к этому факту сочувственно. Она знала, что и отец у него болен, и вот-вот отдаст Богу душу.

Лешка попросил денег на скутер, мол, к отцу в больницу ездить, да и стройматриалы, могу захватить, привезти. Дело быстрей пойдет. Она выдала ему на скутер 42 тысячи. Через день он вернулся из Советска на крутом транспорте. Гордо проехался по деревне.

И вот тут-то все и началось. Приезжать на работу он стал все позже. Без конца кто-то названивал ему, он срывался и лихо улетал. Особенно ее смутила случайно услышанная фраза: «Как всегда… доза». Время от времени он просил у нее денег-то отцу на лекарства, то на телефон. Но едва получив деньги, находил предлог, чтобы исчезнуть. Она стала догадываться, что не все здесь чисто. Деньги она продолжала давать, ведь нужно было еще сарай построить. Но вот ремонт буксовал все больше и больше.

Виновата была только она. Ее торопливость. Ее излишняя доверчивость.