Текст книги "Поцелуй Валькирии (СИ)"
Автор книги: Светлана Воинская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)
14
Isa– лёд.
Зима – время скрытого развития, предшествующего возрождению. Сбросьте, отпустите прежнее, очиститесь от старого, и придет оттепель. Покориться – означает проявить мужество и мудрость.
В аэропорту Стокгольма их встретила мать Эрика Ингрид, некрасивая женщина со звонким голосом учительницы.
– Как ты узнала о моем приезде? – неприятно пораженный, застыл ее сын.
– Твоя нью-йоркская домохозяйка предупредила меня. Как хорошо, что ты…
Тут Адель взяла Эрика под руку. Еще в самолете он заметил ее новое платье, точнее то, что оно подчеркивало – Адель была беременна! И теперь на лице Ингрид отразились все охватившие ее подозрения.
– Приятно познакомиться, – Адель протянула руку и представилась. – Адель, близкий другЭрика. Он много о вас рассказывал. Не посоветуете ли, где мне остановиться?
– Ингрид, – попробовал Эрик что-то объяснить. – Это не совсем то, что ты…
Но мать не обратила на его попытку внимания, щеки ее покраснели, в глазах засияли слезы. Ей пришло в голову разместить наглую девицу подле себя, где будет удобнее следить за ней.
– Поживите пока у меня, Адель, – решительно произнесла Ингрид и попробовала смягчить тон. – Дом слишком большой для меня одной, подходящая комната найдется.
Но слово «скандал» не выходило из ее головы.
– Я согласна, – сладко улыбнулась Адель.
Эрик не мог сдвинуться с места. Какое ужасное недоразумение! Или это Адель… Не она ли подстроила этот звонок домохозяйки, посоветовав той известить Ингрид? Да нет, невозможно! А если… Лучше бы ситуации остаться нелепой случайностью. Иначе выходит, что его мать, ни о чем не подозревающая мать, оказалась в заложниках.
– Мне кажется, что лучше… – подал он голос.
– Лучше? – взвизгнула Ингрид. – Лучше и придумать было нельзя!
Эрику стало страшно. Возле цветочного ларька начался приступ аллергии, и он заставил себя пробормотать несколько слов – предупредить Адель:
– Прости, – он спрятал лицо в платок. – Экскурсовод из меня прескверный, и я не смогу познакомить тебя с моим родным городом.
Прощаясь, он беспрестанно сморкался, за темными очками пряча слезящиеся глаза.
Часом позже провожая в отведенные для нее покои, Ингрид смущенно заметила, что ремонт в доме не делали очень давно.
– К сожалению, у Эрика нет на это времени. А дело все-таки мужское. Хорошо, хоть садовника прислал, – Ингрид обнимала серую кошку и снова засюсюкала: – Ах, ты моя славная девочка.
– Сколько ей?
– Шесть лет. А выглядит, как котенок, правда? Ребеночек мой ласковый!
– Вы не разу не вязали ее?
– Никак не решусь. Мне некогда возиться с потомством.
Спальня Адель выглядела удручающе: потрескавшаяся на окнах краска, подранные «котеночком» обои, скрипящий паркет, пыль, которую не замечали слуги. Старый абажур изгрыз клест, когда-то гостивший у Эрика-подростка.
Когда Ингрид отправилась к себе, Адель выглянула в коридор. Мать Эрика медленно брела, шепча себе под нос:
– Скандал! Скандал! – причитала она. – А если Бернадотты узнают, если Кристина узнает?… – Ингрид задохнулась от ужаса и захныкала. – Почему я? И младенец. Боже!
Адель тихо прикрыла дверь.
Ночью к ней скреблась кошка, которая не умела открывать двери и ныла в коридоре. Адель лежала на свежих хрустящих простынях, перелистывала рукопись Эрика – короткие оригинальные рассказы, написанные в пору юношеского увлечения галлюциногенами. С момента их создания прошло около десяти лет, но Эрик любил демонстрировать неискушенным грани своей неординарности. Когда устали глаза, Адель провалилась в сон.
Пленный был привязан к стулу, оставшемуся последним из сожженной для обогрева мебели. Кто-то из ребят, пытая француза, отсек ему палец, и теперь тот голосил.
– Пианист, – перевел Вальтер.
Эхо криков рикошетом отскакивало от стен бункера. И они, грязные, голодные, вскрывали добытые у француза консервы окровавленным ножом. В лесу, куда вели провалы тоннелей, похоронены Отто и Рихард, Адель помнила неопрятные волоски на их не знающих бритвы нежных щеках. Они смогли слегка забросать их мерзлой землей, и вороны каркали в кленовых вершинах. Адель носила мундир убитого снайпера с пыльными дубовыми листьями на погонах и ожерелье из вражеских армейских жетонов, ее ногти почернели, кожа стала шершавой, а в волосах ползали вши. Мальчики избили Питера – он опустошил флягу с алкоголем и спрятался в конференц-зале, закрыв тяжелую дверь и набрав комбинацию цифр, но замок заржавел. Теперь блевал в углу. А пианист, такой чистенький, брызгал слюной.
– Понял, что обречен, – комментировал Вальтер. – Говорит, склеп. Поначалу дергался. Говорил, дети. Я ему объяснил, что наиболее жестокие и циничные преступления совершают дети. Дети не знают, что такое предел.
Француз надломлено смеялся и выплевывал:
– Гитлер капут, дегенераты! Вас, ублюдков, вырежут! А мамочек ваших оттрахают евреи! И ты, сука, будешь еврейской подстилкой.
Через секунду он замолк – Адель пропорола ему селезенку. Потом на коленях стояла у стула, глядя на свесившуюся окровавленную руку. Часы на запястье продолжали свой ход, и Адель сняла их. Традиционно первые часы вручали отроку родители – как символ наступления зрелости, когда тот сам начинает отмерять собственное время. Вот она и повзрослела.
Адель проснулась, хватая ртом воздух, и сцепила большой и указательный пальцы на правой руке, проделать то же с левой, беспалой, она не могла. Четыре утра показывала ее «устрица».
За завтраком Ингрид развлекала ее болтовней. Адель узнала о букинистической лавке, которую Ингрид хотела открыть, о ворах, забравшихся в дом и вытащивших из бельевого шкафа спрятанные золотые украшения.
– Сама я сахара не употребляю, но где-то на кухне у меня сохранились пакетики – однажды я летала самолетом на похороны, – и служанка, действительно, принесла пожелтевшие пакетики с эмблемой авиационной компании.
Ингрид не задавала вопросов о ее муже, не стыдила ее и не сочувствовала. Ингрид пребывала в полной уверенности в том, что она носит ребенка Эрика. В глазах Ингрид был вопрос, чего блудная девка добивается: судебного разбирательства, сенсации, денег? Ну уж нет, от Эрика ей ничего не получить! И Адель с аппетитом ела – она не собиралась разочаровывать Ингрид в ее подозрениях.
– Где вы познакомились с Эриком? В Нью-Йорке?
– Он подошел ко мне в магазине и позвал на свидание, – мило улыбнулась Адель.
После завтрака Адель решилась осмотреть дом. Он был огромен, но жилыми оказались только несколько комнат. Остальные использовались как кладовки, где пылились бесформенные груды книг для мифической букинистической лавки, коробки с детскими игрушками и одеждой, которые обязательно пригодятся потомкам Эрика.
Старые датские газеты пестрели военными карикатурами Бидструпа. Одна из них звалась «Цена мира»: красивая женщина на диване закрыла лицо руками – плачет, рядом стоит Гитлер – поправляет галстук, внизу текст:
«Чехословакия: Ты нарушил свое обещание!
Гитлер: Не плачь из-за этого, крошка, я дам тебе еще одно».
Почему-то Адель совсем забыла, что Ингрид датчанка.
Адель обнаружила удочку, спустилась в заброшенный сад, где в траве терялись пурпурно-лиловые крокусы и желтые нарциссы. Усатый садовник сжигал прошлогоднюю листву. Видимо, он был дилетантом в садоводстве, поскольку устроил костер рядом с тропинкой. Эрик, нанимая прислугу, явно жалел денег.
– Господин… – нахмурилась Адель. Ингрид же называла ей имя усача!
– Эстен, – кивнул ей тот.
– Клод Моне в саду Живерни сочетал маки с голубыми ирисами, а фиалки обрамлял желтой лакфиолью. Выделял тень под деревьями, – рукой Адель указала под кроны лип, растущих вокруг, – высаживая под ними цветы синие и фиолетовые. Он любил закат и подчеркивал его красоту – в западной части сада росли золотисто-оранжевые. На границе сада были сиреневые – Моне добивался углубления перспективы – вдали все предметы приобретают легкий голубоватый оттенок. Ему не важен был сорт, только окраска.
– Этот садовник…Клод… работал у вас? Видно, просил большие деньги, – вступил в диалог Эстен.
Адель попросила у Эстена лопату и накопала червей. «Садовник» Моне написал портрет своей мертвой жены, позабыв об экспериментах с цветом и художественных находках.
За домом было солнечно и пахло тиной. Адель присела у окруженного сухим камышом пруда. Она думала о сыне. Ребенок еще в больнице виделся ей уже взрослым, мальчиком лет семи. Адель не могла представить его красным морщинистым комочком с воспаленной пуповиной. Она будет гордиться им. Она знала, что жизнь большинства – вырасти, выучиться, жениться, сделать карьеру, размножиться, обеспечить старость – не его схема. Его сила потребует концентрации на достижении одного конкретного результата, истинный масштаб которого он даже вряд ли сможет представить.
Она улеглась на молодую траву и стала тренировать пресс. Теперь она не боялась, что шов разойдется, а ей нужны сильные эластичные мышцы. Стрекоза спустилась на ее колено, подрагивая нежно-голубым тельцем и черной сеткой прозрачных крыльев. Возможно, это первая народившаяся этой весной в Стокгольме стрекоза. Потом она метнулась к воде и неудачно присела на плавающую веточку. Один миг, и существо погибло.
Вечером позвонил Эрик и долго говорил о «Заратустре». Высказываемые идеи не могли шокировать Адель, и Эрик тут же изменил тактику и попробовал нападать на гордеца-автора.
– Ты знаешь, как поймать Слонопотама? – спросила она.
– Что? – опешил ее чересчур серьезный собеседник.
– Слонопотам будет гулять, мурлыкая себе под нос песенку и поглядывая на небо – не пойдет ли дождик, вот он и не заметит Очень Глубокой Ямы, пока не полетит в нее, а тогда будет уже поздно.
Эрик прокашлялся и, помолчав, заметил, что через пару дней у Ингрид день рождения. Может, подсказать идею подарка? На раскопках Помпеи в одном из домов обнаружили напольную мозаику «неметеный пол» – на нем изображались брошенные ломтики фруктов, овощи, цветы. Подобный декор в доме утолит страсть Игрид к беспорядку.
Но вместо саркастического предложения Адель посоветовала:
– Она мечтает о ремонте. Можно тайком отделать прихожую.
– Прихожую? – некоторое время он колебался, потом неохотно согласился: – Руководи, я пришлю чек.
И назвал сумму, более чем благоразумную. Адель знала цену деньгам, но подобная скупость всегда оказывалась соседом трусости. Вернее, ее наследницей. А трусливые люди обычно опасны.
Ночью Адель достала из сумки книжку о Пеппи Длинном Чулке, она купила ее в аэропорту в подарок Ясе. Страниц через сто Адель заснула, улыбаясь.
15
Berkano, перевернутая руна.
Внешние препятствия – всего лишь противодействие собственного Я. Изучите произошедшее, свою роль, свои потребности и надобности других. Не идете ли вы наперекор нуждам других?
Когда убили последнего из мальчишек – Вальтера, Адель выбралась подземным тоннелем в окрестности, ночью прокралась в разрушенный город, прячась от русских патрулей и армейских джипов, передвигающихся среди развалин. На ней были башмаки, успевшие натереть ноги, шерстяное платье, снятое с убитой женщины. Дыру от пули на груди прикрывал шарф. Адель переночевала на лестнице в одном из сохранившихся домов, а с утра отправилась продавать часы-устрицу. Она нашла лавку часовщика, тот долго рассматривал через лупу выгравированные на обороте французские слова.
– Откуда они у тебя?
– Нашлись.
Часовщик отреагировал спокойно – время такое, когда каждый занимается мародерством. Русские и американцы вывозят шубы, картины и старинную меблировку. Немецкие дети снимают с убитых вещи.
– Сколько тебе лет?
– Хватает, – огрызнулась она. – Покупаешь?
– Ты умеешь готовить?
В квартире на втором этаже оказалось пятеро ребятишек, среди них – худенькая неулыбчивая девочка Эльза, хозяйка странного семейства. Часовщик подобрал сироток на улице, с того дня они вместе учились смеяться. Адель помнила расстроенное пианино и «Шутку» Баха в четыре руки, бумажные снежинки на окнах и луковицы в горлышках склянок, выстреливающих зеленью к солнцу. В январе Эльза запекала в пироге боб, и нашедший его принимал почести бобового короля, а весной гадала на дольках огурцов: немного соли и пива, и станет ясно, какого урожая ждать – поднимется ли пена, густая ли? В канун лета шли к реке, мальчишки пускали выскобленные из дерева фрегаты, а Эльза учила плести венки.
– Чем ты так восхищаешься? Что в них такого? Ну цветы, ну красивые, ну пахнут… И это все? – смеялась над ней Адель.
Эльза подобрала незабудку.
– Когда Господь создал мир и дал название всем творениям, то случайно забыл назвать один маленький цветочек. Тогда этот цветочек приблизился к трону Господа и попросил и его не забыть и дать ему имя. На это Господь Бог ответил: «Тебя Я не забуду, не забудь ты Меня. Пусть отныне имя твое будет Незабудка!»
Она оставила Адель у воды и медленно двинулась к мосту, откуда сбросила венки – соломенный и плетеный из барвинка. Быстрое течение понесло их к Адель, ей только следовало поймать. Доставить удовольствие ребенку и выудить кольцо вечнозеленого барвинка? Эльза будет рада, ведь по поверью Адель в этом году выйдет замуж. Или не окрылять надеждой, поймать соломенный? Адель схватила длинную ветку, но сухой венок ускользнул. Оставалось ждать символ скорого супружества.
– Где он? – крикнула она.
Эльза ревела на мосту, Адель со смехом бросилась к ней. Глупая игра!
– Это я виновата! Неудачно кинула. Его приткнуло к берегу.
– Ерунда! Попробуем еще! Сейчас достану.
– Нельзя! – надрывалась плачем девчонка.
Адель пожала плечами. Нельзя так нельзя. С обычаем не поспоришь.
– Ты не понимаешь! – напустилась на нее Эльза. – Это значит!
– Я никогда не найду жениха?
Эльза отвернулась и глухо прошептала:
– Ты умрешь в этом году.
– Обещаешь? – хотела пошутить Адель. Эльза была верна обрядам, знала все праздники, запомнила от бабушки и матери песни и сказки. В ее хрупком тельце сосредоточилась память веков. Казалось, что древняя старуха-ведунья плачет над убогой глупой судьбой Адель.
– Да ведь это ты истинная германка, – обняла ее Адель. – Берегиня моя.
Наутро Адель выбралась в город – поглядеть на зелено-багровые шпили соборов, пурпурную чешую крыш, на стальные ленты мостов, возле которых целый день проводят рыболовы. Море омывало острова Стокгольма, солнечными зайчиками сияло в окнах и фасадах дворцов Гамластан [30]30
Старый город
[Закрыть], свежим соленым ветром врывалось в легкие. Уличные портретисты использовали красно-коричневые грифели сангины, увлажняли карандаш во рту, выводя абрис незнакомой мордашки. Ателье, ремесленные мастерские, антикварные лавки, старинные погребки, где под низкими сводами чадили масляные лампы, а деревянные скамьи манили мягкими яркими подушечками…
Она побывала у врача, купила упаковку витаминов. На площади квартет исполнял тему из «Парсифаля», и Адель прислонилась к стене, закрыв глаза. Она так давно не слышала Вагнера! Мифический воин Парсифаль, воспитанный в неведении оружия, который не знает, зачем убил священного лебедя… Адель положила ладонь на живот. После изгнания и странствий он возвратится усталым и израненным рыцарем, обретшим высший смысл, достойным испить чашу Грааля.
Она подыскала обои благородной расцветки, люстру и заказала портьеры.
– Я хочу посмотреть на Королевский замок, – и что-то в ее голосе заставило шофера взглянуть в зеркальце над лобовым стеклом. От ее «лева руля девяносто градусов», «так держать!» водителю было не по себе, а после «пришвартуйтесь здесь» он смотрел на пассажирку, как на сумасшедшую.
Перед Адель высилась мрачная, серая крепость, где на троне восседал живой мертвец Густав Адольф Пятый. Старику девяносто лет, он пережил шведскую знаменитость – угря Пэтти. Пойманная в Саргассовом море, рыбина протянула в аквариуме зоомузея восемьдесят восемь лет.
Адель застала торжественную смену караула у ворот и сверила время. Пора было возвращаться.
У Ингрид намечалась поездка к подруге, что оказалось очень кстати. Рабочие трудились целый день, Адель подключила нерадивых слуг, и к вечеру холл преобразился. Когда Ингрид вернулась, дом был погружен во тьму, и хозяйке объяснили, что временно отключили электричество. С помощью подсвечника Ингрид добралась до гостиной.
– Что-то случилось? – поинтересовалась Адель, глядя на ее заплаканное лицо.
– У Виктории умер Перси, – разрыдалась она. – Я всегда так переживаю… когда происходит такое… Перси, такой милый пудель. Я не смогу заснуть!
Вечерние слезы плавно перешли в утреннюю истерику.
– Я больше здесь не хозяйка! – словно будильник, раздался в коридоре крикливый голос Ингрид. – Как вы смели! Мои зелененькие обои будили столько воспоминаний. Уберите эти ковры, всасывающие пыль! Хотите из меня астматика сделать? Здесь стало темнее и меньше пространства. Мои зелененькие обои…
Салатовые, про себя поправила Адель. Ведь Ингрид понравились оливковые стены и тонированный под красное дерево паркет. К чему эта сцена? Обнародовать, что Адель здесь только гостья? Она везде только гостья.
Она старалась, действительно старалась. Глупая, опять решила попробовать себя в роли хорошей девочки. Но осчастливить других невозможно, им не нужна твоя помощь. На самом деле людское счастье в том, чтобы ничего не менялось. Отныне с благими намерениями следует покончить.
От пронзительной сирены Ингрид хотелось скрыться, и Адель прошла на кухню. Вчера она обсудила с кухаркой список блюд и теперь наблюдала за стряпней. Обычно еда у стряпухи выходила столовая. Ингрид не могла оценить гастрономический шедевр, и повариха ленилась. Не хватало только порционных сладостей, чтобы, как в лагере Гитлерюгенда, начать сушить на батарее куски черного хлеба с солью.
Адель уже три раза спрашивала имя поварихи и тут же забывала, в четвертый было бы неудобно, и Адель молча надела фартук и уселась на табурет.
– Бенедикт! – раздался крик Ингрид. – Все готово?
Вот и ответ. Пышная Бенедикт творила елебрад – суп из пива: бросала в пиво лимонную корку, доводила до кипения и вливала в кастрюлю болтушку из муки, молока и яиц, сдобряла душистую смесь солью и перцем. Мягкие руки Бенедикт смешивали крошку кукурузных хлопьев, яйцо, мясной фарш, молоко, приправляли перцем, солью, мускатным орехом и измельченным чесноком, лепили небольшие тефтели, которые шипели в масле, пока она готовила соус.
Адель так и сидела с ножом и картофелиной на доске, не смея оторваться от лицезрения этого действа.
– Вы бы перчатку сняли, – добродушно заметила Бенедикт.
– Она мне не мешает, – Адель поспешно стала нарезать овощи. Перед ней лежали яблоки, стоял кривобокий кувшин. Что-то побудило ее задрапировать скатерть, составить композицию и отойти. Бенедикт только качала головой, наблюдая беспорядок и смешную задумчивость молоденькой госпожи.
– Когда ваш муж навестит нас? Он дипломат?
Адель взглянула на нее – даже кухарку беспокоила ее одинокая беременность.
– Нет, он военный. Летчик, полковник. И сын тоже будет военным.
Услышав звонок, Бенедикт улыбнулась:
– Кто-то пришел, фрекен. Встречайте.
В ее голосе слышался упрек бестолковой девице. Адель не хотелось покидать кухню, но вежливость требовала выйти в прихожую. У дверей помогали снять плащ первой гостье, пожилой аккуратной женщине.
– Ты только посмотри! – воззвала к матери Ингрид, указывая на обои и люстру. – В моем доме уже распоряжаются.
Адель заметила, как засуетились слуги вокруг бабушки Эрика. Та вручила дочери подарок и протянула Адель теплую ладонь для пожатия. Тонкий аромат духов, со вкусом подобранный к фигуре современный костюм, умный взгляд… Как подобная женщина могла произвести на свет такое ничтожество? Ведь Фрэнсис Гальтон доказал, что талантливые, совершенные люди рождают талантливых и совершенных, высокоценные гены улучшают родословную.
София поднялась по лестнице, тоскливо оглядела захламленные залы, перевела взгляд на унылый, старящий Ингрид халат, но ни слова неодобрения не сорвалось с ее губ.
– Перестань возмущаться, – бросила она Ингрид. – Девочка беременна, ее тянет обустроить гнездо. Дорогая, я приехала за вами, – обратилась она к Адель. – Поживете денек у меня. Одевайтесь.
Усаживаясь в комфортабельный «вольво», Адель помахала рукой молчаливому садовнику. Ей не терпелось покинуть дом. Меж тем, бабушка Эрика все более вызывала ее восхищение. Как умно она увезла ее! На день рождения к матери непременно приедет Эрик с женой, и София избегала неприятностей.
– Какой срок? Месяцев семь?
Адель кивнула и попыталась стряхнуть с одежды серую кошачью шерсть.
У ворот они поравнялись с автомобилем очередного гостя.
– Это Густав, – София приспустила стекло.
Из машины показался пожилой улыбчивый Густав, он склонился к окошку Софии и поднес очаровательный букет.
– Поздравляю мать именинницы. Это ваш праздник. Отмучились, явили на свет…
София подала для поцелуя руку, представила спутницу. И Адель стала свидетельницей краткого разговора о погоде, прекрасной внешности и тому подобном. Но интонации Густава, теплый взгляд заставили ее почувствовать себя лишней. Они хотели уединиться, а Адель явилась стражем официальности и этикета.
Простились. «Вольво» тронулся и выехал за ворота, а Густав все еще стоял и смотрел им вслед. Он приехал к Ингрид только ради Софии, чтобы побыть с ней немного рядом, поняла Адель.
– Густав – археолог, – возобновила прервавшуюся беседу София. – Он часто бывает на раскопках в Италии, финансирует несколько экспедиций. Год назад его сын с невесткой погибли в авиакатастрофе, – и потом, как бы между прочим, добавила. – После смерти короля Густав займет трон.
Адель бесстрастно глядела в окно. Отец отправится в Риддархольм, а сын – в собор Святого Николая. [31]31
Церковь Риддархольм – усыпальница шведских королей, собор Святого Николая – место коронации.
[Закрыть]
