Текст книги "Поцелуй Валькирии (СИ)"

Автор книги: Светлана Воинская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

3

Laguz– поток. То, что ведет.

Без понимания и оценок погрузитесь в жизнь.

В темноте она включила лампу, поглубже вздохнула, чтобы избавиться от дрожи. Успокоившись, прошла в ванную, ощутив босыми ступнями тепло пробкового коврика. Сняла мокрую от пота рубашку и взошла по ступенькам подиума. Там располагалось глубокое отверстие шириной метр, кое японцы принимали за ванную. Адель включила воду, и ее тело тут же покрылось мурашками.

– Рыбья кровь! Мерзлячка! – шептала она. Несмотря на отличное здоровье, по ночам коченели ступни.

Оказалось, в железной бочке располагались сидя, и находиться в мягком кресле воды было приятно. Рядом стояла вазочка с океанской солью, приглашая зачерпнуть горсть и ссыпать кристаллы в ванну. Пар окутывал лицо и шею, состояние невесомости овладевало Адель.

Выкупавшись, она вернулась в спальню, вытащила из шкафа вязаные носки и байковую пижаму, а из сумки – дорожную аптечку. Наложив на распухшее плечо согревающую мазь, она затянула его бинтом и забралась в постель, темнеющую квадратом посреди прямоугольника комнаты. Концентрированная пустота вокруг. Завершенная. Геометрическое ничто.

Ее часы показывали четыре утра.

Когда в соседней комнате Ясы зазвонил будильник, Адель осилила «Записки у изголовья». Она встала, долго чистила зубы, потом разминалась кувырками на матрасе.

– Где все? – спросила она, спустившись в гостиную – свежая, с идеальной прической, в отглаженном костюме.

– Доброе утро, – кивнул ей Кен. – Яса в школе, Томико в магазинах, Уэдзаки у себя. Чай будешь?

Адель устроилась напротив, присев на пятки у низкого столика. Да, этот мужчина прекрасно овладел английским, одевался с европейской непринужденностью, источал уверенность в собственных силах. Но разве это могло кого-то обмануть? Стоило только поднять взор, чтобы наткнуться на раскосые щелки.

Кен достал из портсигара новую сигарету, щелкнул зажигалкой и взглянул на Адель. Голубые глаза, белые волосы… Глянцевая красота, без изюминки, вдохновения. Всего лишь расчетливо высеченный образец.

– Существует легенда о монахе Бодхидхарме, который, медитируя, задремал, – Кен затянулся, выпустил из уголка рта дым. – Когда проснулся, в презрении и гневе к себе вырвал веки. В том месте, куда он их бросил, вырос куст. Его листья стали заваривать и получили напиток бодрости.

Ни к чайнику, ни к шкатулке с чаем Кен не прикоснулся. Адель выжидающе смотрела на него.

– Попробуй, – Кен придвинул к ней бамбуковый венчик и изящную старинную чашку.

Адель вспомнила, как вела церемонию Томико, и открыла шкатулку. Само действо, совершаемое женщиной, олицетворяло роль, какую отводил ей мужчина – ухаживать, ублажать его – хозяина. Сжав губы, Адель ссыпала растолченный зеленый порошок в чашку, потянулась к чайнику… Кен знал о ее прошлом и, тем не менее, давал понять, в чем видит женское предназначение. Смешно, японец, низшее существо, решил управлять ею! Ошпарившись кипятком, Адель чертыхнулась и, не глядя на Кена, стала ритмично взбивать массу венчиком. На поверхности зеленой жижи таяли пузыри. Соприкосновение фарфора с бамбуком рождало мелодичный звук, низкого тона, приглушенный. Она вспомнила пронзительный звон серебряной ложки, размешивающей в кружке сахар, и поймала себя сосредоточившейся на тихом, непривычном для слуха дуэте. Раздражение ушло.

Поставив чашку перед Кеном, Адель отвела взгляд. За стеклом на открытой площадке балкона росли карликовые деревья, струился искусственный водопад, омывающий крошечную скалу. Над садиком, за балконной решеткой резали пространство четкие линии современных пирамид.

Кен молча затушил сигарету, обернул чашку шелковой салфеткой и пригубил.

– Зачем ты привез меня сюда? – бросила она с иронией. – Ждешь платы за спасение? Кого мне убить? Велевшего бомбить Нагасаки?

Кен поставил чашку, взял ее руку в ладони. Ему стоило чуть надавить на кожу меж тонких пальцев – кисть Адель мгновенно онемела, стала безвольной и мертвой.

– Одним прикосновением я убью человека. Как ты думаешь, я нуждаюсь в помощи женщины?

– С моей стороны было неблагоразумным поселиться здесь. Вызови мне такси, – она встала.

Кен, усмехнувшись, подошел к телефону, набрал номер.

– Сегодня в Нью-Йорк прибыли двое твоих знакомых-шведов, – и назвал диспетчеру адрес.

Он имел в виду тех европейцев, слишком тяжелых для бега по израильским улицам. Адель задумалась.

– Зачем им преследовать меня? – и тут же поймала себя на том, что возобновила диалог.

– Ты не понимаешь? – удивился Кен. – Удивительное самообладание, – и вышел.

Через полчаса такси уносило ее к Манхэттену.

– Художественная галерея, – сообщила она шоферу место назначения.

– Средневековье, ренессанс, современность?…

– Современность, – своими познаниями он вызвал ее улыбку.

Такси нырнуло в поток автомобилей, следующих вдоль набережной Ист-Ривер. Дорогу реки бороздили паромы. Тротуары затопили людские волны, гоня призрачные песчинки чьих-то жизней. Адель заметила чернокожих, латинос – через секунду их поглотила толпа. Итальянские магазины сменяли китайские ресторанчики и прачечные. Асфальтовые параллели устремлялись вглубь ущельями пронумерованных улиц. Такси медленно двигалось по их кишащему дну.

– Нет моря, которое нельзя было бы переплыть, – философски заметил водитель в поисках фарватера.

Адель закрыла глаза и очнулась только, когда шофер окликнул ее, указывая на стены Музея современного искусства. Она попросила дождаться ее. Таксист с любопытством глядел ей вслед – на футляр, болтающийся на плече. Ему понравились ее часы – водонепроницаемая «устрица». И пусть недавно появилась новинка – «субмаринер», старенькая «устрица» осталась легендарной.

Спустя час пассажирка вернулась и небрежно бросила футляр на сиденье – видимо, тот был уже пуст.

– Куда-нибудь перекусить, – оповестила она.

По пути Адель обнаружила художественную лавку, маленькую священную пещеру для адепта. И не могла не заглянуть туда. По углам громоздились большие и складные мольберты, со стен свесились трубочки холстов, овалы палитр и подрамники. На прилавках – номерные кисти: мягкие колонковые, беличьи, из хорька – для акварели, плоские с белой щетиной – для масла. Здесь витал дух творца, манил к тюбикам красок, к темпере, коробкам нежной пастели. Свет и полутень будоражили воображение тайной и волшебством. Мел, известь для грунта, резцы для дерева и глиптики, штихели, валики для линографии казались магическим инструментарием.

Полки заполняли искусствоведческие тома с черно-белыми репродукциями и книги по ремеслу. Почетное место среди них заняли трактаты по анатомии и альбом Дюшена, посвященный человеческой мимике. Основной материал исследователя составляли результаты опытов на сумасшедшем: чтобы добиться мимической реакции, к определенным мускулам его лица ученый прикладывал электроды. Труд Дюшена пестрел фотографиями, где физиономия бедняги под воздействием тока искажалась выражением удивления, радости, боли или презрения.

– Дюшен необходим в библиотеке художника, – хозяин лавки в бархатном пиджаке, с живописной бородой и носом-клювом поманил ее к себе и взял за руку. – Ваши пальцы следует писать, мадемуазель. Писать ценителю. Насколько я понимаю, это пальцы художницы… Какие ноготки! – улыбаясь, он медленно склонял хищную голову к ее руке. Адель быстро выдернула ладонь и выскочила на улицу. Казалось, еще секунда, и он откусит ей палец.

Какие глупые посещали ее временами фантазии, попробовала Адель успокоить себя. Поблизости продавали сэндвичи с копченым лососем и плавленым сыром, стакан наполняли сладким байховым чаем – многим лучше смертоносной фугу и жидкости болотного цвета. На прилавке газетчика свежая пресса пестрела фотографиями убитого Фольке, статьи воспевали его заслуги и благородное происхождение. «Шведская королевская семья в трауре», «Бердатотты оплакивают своего знаменитого родственника», «Весь мир возмущен преступлением израильтян». Адель купила одну из газет – на память.

С едой она вернулась на заднее сиденье такси и сделала неопределенный жест водителю:

– Через час нужно вернуться к музею. – Закончится экспертиза, можно будет забрать чек.

Лицо таксиста выдавало в нем славянина, с гадкой примесью хазарской и монгольской крови. Тем не менее, он прилично управлял машиной, не бранился и не расспрашивал. Странное дело, водитель будто наслаждался – ездой, солнцем, шумом, легкомысленная улыбка блуждала на его губах. Над лобовым стеклом Адель заметила приклеенную фотокарточку с белоснежной яхтой.

– Нью-йоркские таксисты много зарабатывают? – спросила она, надменным изгибом брови скрыв интерес.

– Вы о яхте? – на курносой физиономии засияла щенячья радость. – Мечта! Когда накоплю деньжат… Эх! И айда – в море!

– Как вас зовут? – Адель развернула бумажный пакет с сэндвичем.

– Жердин. Николай. Ник.

– Русский… – усмехнулась Адель. – Я так и подумала.

В музее она пробыла без малого час, а когда появилась, распорядилась:

– Банк «Чейз Манхэттен».

– Я вас разбужу, – пошутил водитель, но пассажирку не тронуло его веселое расположение духа. Плечо ныло, и Адель поморщилась.

Мимо театров и кафе Бродвея такси следовало к деловым конторам Уол-стрит. Из дверей банка она появилась, прижимая футляр к груди.

– Обратно, – всю дорогу в Челси она спала.

Водитель иногда поглядывал в зеркало на сонную пассажирку: из идеальной прически выбилась прядка, камень черт оттаял, разгладился, ожил, твердые губы стали нежными. Беззащитная, словно ребенок, она казалась по-настоящему красивой.

Такси остановилось у дома, но Адель не вышла. Почему она вернулась назад? Теперь у нее были деньги, она могла бы подыскать квартиру… Из окна Адель видела Ясу, которого мальчишки загнали на дерево у подъезда. Толстяк, он медленно карабкался все выше и выше, а дети внизу орали:

– Узкоглазый, только покажись в школе! Только сунься! Сиди на дереве, желтая обезьяна – самое место!

Адель передала Нику купюру, и тот расплылся в улыбке.

– Завтра в девять ты можешь подъехать сюда и заработать еще, – Адель не собиралась каждый день менять шоферов, а от странного нечто под русским именем она знала, чего ждать – только глупого «виляния хвостом». – Мои условия: я не плачу чаевых, но займу весь твой рабочий день, так что простаивать, ожидая клиента, не придется. Время обеда оговаривается.

– Специально для вас приобрету подушку и плед! – восторженно отреагировал таксист.

Адель задумалась: ее расходы на такси оказались непозволительно велики, но разве возможность выспаться не стоила их? Завтра она займется поисками жилья.

Адель прошла к подъезду. Ровесники Ясы кричали, что жиртрес переломает ветки, а Яса демонстрировал чудеса ловкости. Одинаковые в школьной форме, они походили на маленьких солдат. Ей вспомнились колонны юнцов «вервольфа», одетых в черные школьные кителя с золотыми пуговицами. «Волчата» выросли в благоговейном трепете перед танками и самолетами, произносили фамилии Гитлера, Геббельса, Геринга, как имена святых, и шли, отбивая шаг и держа наготове фаустпатроны.

Преследующие Ясу мальчишки, повисев на нижнем суку, прыгнули вниз. Адель, повесив футляр на шею, уцепилась за дупло, перекинула ноги на крепкую ветвь, а оттуда поползла вверх. Из-за боли в плече на левую руку рассчитывать не приходилось, и продвигалась она достаточно медленно.

– Моя мама никогда не позволит себе лазить по деревьям, – неприветливо раздалось с вершины.

Сделав замечание, Яса смущенно отвел глаза. Из его ранца торчал зонт и пакет с шедеврами японской кулинарии – школьный обед остался нетронутым. Вот почему Яса худел.

Адель изучала окна напротив: кухня с яркой пачкой хлопьев на столе и, соответственно, графином апельсинового сока в холодильнике, мягкая мебель гостиной, люстра и телевизор с маленьким экраном, показывающий черно-белые мультипликационные фильмы Диснея, балкон с плетеной мебелью и столиком для чая или кофе, а выше – детская с разрисованным самолетами потолком.

– И часто ты забираешься сюда?

– Каждый день.

Бедному ребенку никак не получается быть, как все, вздохнула Адель. Она спустилась вниз, внимательно оглядела одноклассников. Судя по всему, мама стригла Ясу сама и обувала сына в строгие ботинки. Если Адель посоветует Томико вручать, отправляя в школу, сыну бутерброды, непременно обидит бедную женщину.

Пока она отсутствовала, в дверь квартиры врезали зрачок и новый замок. Неужели это все ради ее безопасности? Квадратная постель исчезла – Томико спрятала ее в шкаф. Центром вакуума ее спальни оказалась коробка, обтянутая тканью. Под крышкой переливались бело-розовые хризантемы кимоно, и Адель коснулась прохладного перламутрового шелка. Она не привыкла к подаркам, она не знала, как реагировать. Какое-то детское воспоминание кольнуло ее, и Адель сжала губы – она не должна позволить себе… Ей не нужно это! По лестнице она сбежала в гостиную. Кен ждал ее.

– Что это значит?

– Добрый вечер, – невозмутимо поздоровался он.

Адель повторила вопрос.

– Как ты думаешь? – насмешливо улыбнулся он, крутя пальцами сигарету.

– Глупая попытка сделать из меня гейшу! Набеленную проститутку!

Кен поморщился.

– Стереотип Запада, – только и бросил он.

Она вспомнила утренний чай. Все указывало на то, что Кен воспринимал ее как глину, как материал, из коего теплыми руками можно сотворить узкоглазую Галатею. Не пройдет!

– Будущее гейши тебе явно не грозит, – прикурив, Кен бросил в идеально чистую пепельницу спичку и, откинувшись на подушку, устремил взгляд в садик за окном. – Это искусство.

– Песенки да танцы? Постельные утехи? Только искусство? Никто не учит ее соблазнять, быть любовницей? Гейша остается девственницей, – насмешливо заключила она.

– Перед посвящением она проходит ритуал, – нехотя ответил Кен.

Адель взяла подушку с прикрепленной спинкой и села напротив.

– Дефлорация, я угадала?

– Угадала.

– И как? – она испугалась собственному вопросу. Зачем провоцировать его? И потом она забывается: низкое удовольствие – болтовня с японцем. Адель угрюмо сдвинула брови.

– Как? – Кен с насмешкой взглянул на нее. Дождалась! – Обряд занимает семь дней. В изголовье постели кладут сырые яйца. Мужчина (он должен быть средних лет, опытен) входит к девушке, предлагает майко [8]8
  майко – девушка, проходящая обучение искусству гейши.


[Закрыть]лечь и раздвинуть ноги…

Адель затаила дыхание. По его мимолетной улыбке она поняла свою ошибку и задышала ровнее. Глупые обычаи дикого народа, неужели они могут быть ей любопытны!

– Разбивает яйцо, – за пеленой дыма лицо Кена оставалось непроницаемым, – выпивает желток, а белком… смазывает лоно майко, слегка касаясь его пальцами. Потом желает ей спокойной ночи и покидает комнату. На следующий день все повторяется, но касания становятся более чувственными. С каждым разом палец мужчины, смоченный яичным белком, проникает все глубже… На седьмой день… девушка больше не испытывает испуга перед мужчиной, и…

– И..?

– Тебя это заинтересовало, – протянул Кен.

– Ничуть, – Адель отогнала от лица дым, пытаясь выглядеть равнодушной.

– До мастерства актеров Кабуки тебе далеко! – тихо засмеялся он. – Ритм твоего дыхания поведал, насколько тебе понравились японские обычаи…

В спальне ее прихода ждала суровая Томико. Она прижимала переливающийся шелк к груди и, беспрестанно повторяя «гомен насай», неуверенно буркнула, что кимоно стоит в десятки раз дороже любого платья от Диора.

– Я разделяю ваше мнение, – невозмутимо взглянула на нее Адель, – подобные средства были потрачены Кеном впустую. Покупки должны быть практичными.

С пожеланиями спокойной ночи они раскланялись. Адель сменила бинт, обработала травму мазью. Судя по разлившейся синеве, скорого выздоровления ждать не приходилось.

В комнате Ясы смолкли звуки рок-н-ролла – малыш каждый вечер слушал пластинки: патефон крутил записи негритянских джаз-бэндов и популярного Джонни Рэя. Среди его коллекции шеллака [9]9
  шеллак – хрупкий материал, из которого до войны изготовлялись музыкальные пластинки.


[Закрыть]попадались экземпляры из винила, а радиоприемник был настроен на волну ритм-энд-блюза.

Адель медленно спустилась вниз, к кабинету Кена. Нерешительно постучала. Открыл помощник, с вежливым поклоном.

– Где Кен? – смутилась она.

Росточком он был ниже ее, сутулился да еще нагнулся при ее появлении. Гномик на кривых ножках. Как же его зовут?

– Кендзи уехал в аэропорт, завтра в Турине начинаются гонки, – тактично разъяснил гном.

– В Турине? И когда самолет?

– В десять. Не в его правилах – задерживаться.

Значит, дразня ее, Кен прекрасно знал, что спустя минуту уезжать. Адель взглянула на свое одеяние – хризантемы мерцали в теплом свете настольной лампы. Она повернулась и засеменила к лестнице.

– Адель-сан… – услышала она за спиной. – Прошу меня извинить. Под кимоно не надевают трусы – контуры резинок бросаются в глаза, да и справлять естественную нужду неудобно.

Она сжала губы. Чтобы еще раз она позволила себе подобную слабость! Поделом!

– И еще… Кендзи передал, чтобы вы были крайне осторожны. Он еще не успел заняться теми иностранцами, которые интересуются вами.

– Кстати, – она развернулась и вошла в кабинет.

Пустые, обтянутые рисовой бумагой, стены украшал одинокий пейзаж Фудзиямы – кисть художника не тронула и три четверти полотна. Так и в доме пространство было неприкосновенным – минимум мебели, ни одна деталь не перегружает внимание. Она провела ладонью по поверхности холста, ощущая шероховатость фактуры.

– Андо Хиросигэ, стиль укие-э – мир приходящих иллюзий, картинки плывущего мира, – учтиво, но кратко поведал очкарик-гном.

– Не его ли копировал Ван Гог?

– Вы правы. «Сливовый сад Камэйдо» и «Внезапный дождь над мостом Син-Охаси на реке Атака». Разбираетесь в живописи?

– Немного, – отмахнулась Адель. – Занималась в кружке изобразительного искусства.

Ей даже вручали значки – свидетельства побед на конкурсах детских рисунков, фрау-преподаватель, вдохновенная рассказчица, собирала истории из жизни знаменитых художников и потчевала воспитанников.

– Извините, забыла ваше имя…

– Уэдзаки.

Точно – Эд. Взгляд Адель скользнул по скупой коллекции брелков нэцке [10]10
  В традиционной японской одежде не было карманов, поэтому необходимые мелочи – набор для каллиграфии, коробочки для лекарств, ключи японцы подвешивали на шнурке к поясу. Грузик, который не давал шнурку с вещицей выскальзывать из-под пояса, назвали нэцке.


[Закрыть]и низкому столику у окна. Окно! Кен уехал. Ей следует незаметно открыть форточку.

Игнорируя подушку на полу, Адель уселась прямо на столик. Эд переменился в лице. Ей не хотелось сильно обижать человечка, просто отвлечь внимание – она встала и подошла к окну.

– Расскажи мне о Кене. Почему он уехал из Японии?

Эд поправил очки, концентрируясь на сжатом, но информативном рассказе. Дядя Кена был странствующим буддийским монахом, племянник сопровождал его в путешествиях. Они зарабатывали на хлеб, показывая акробатические трюки. Кен прекрасно владел техникой езды под брюхом лошади, на полном скаку перепрыгивал на другую мчащуюся кобылу. Храброго мальчишку заметил какой-то богач-европеец и предложил взять парнишку к себе в качестве наперсника для болезненного и избалованного сына. Дядя согласился, и Кен вырос в достатке. После смерти покровителя Кендзи унаследовал приличную сумму и уехал в Нью-Йорк.

– Пойдемте спать, Адель-сан, – корректно выпроводив ее, Эд закрыл кабинет. Словно именно там хранились сокровища, которые гном оберегал.

– Что же произошло с сыном богача?

– Он женился, занимается политической карьерой. С Кеном сохранил дружеские отношения. Спокойной ночи, Адель-сан.

Адель прошла к себе, сняла злосчастное кимоно, но не легла. Из-за боли в плече она все равно не уснет. Через час она вышла на лоджию и, поежившись от ветра, спустилась по балконной лесенке к окну кабинета. Во время

пространной речи Эда она украдкой отворила форточку, и теперь ей хватило нескольких секунд, чтобы очутиться внутри.

Адель зажгла фонарик, медленно обследовала стены, заглянула за картину. Низкий столик содержал два выдвижных ящичка. В одном Кен держал кисти, краски, множество цветных карандашей и ручек с пузырьком чернил. На дне второго покоился «намбу». Адель стало интересно. Она вытащила пистолет, взвесила в ладони. Тонким стволом и длинной рукояткой он напоминал «парабеллум». Адель заглянула в магазин, сняла предохранитель и обернулась к окну. В одной из квартир соседней башни горел свет. Адель вытянула руку – мушка «намбу» застыла на лысеющем затылке полуночника, склонившегося над бумагами. Прицел делил его череп пополам – палец Адель нажал на курок.

– Паф! – отозвалась она пустому щелчку.

Она бросила пистолет на место, села на подушку у столика. Где Кен мог держать снимки шведов? В том, что фотографии существовали, Адель не сомневалась. Она отбросила подушку, отогнула край татами и стала обследовать деревянный настил пола. Костяшки пальцев азбукой Морза выбивали: «Где ты? Где ты?» и, наконец, обнаружили то, что искали. Адель вытащила несколько дощечек, открыв фонарному свету нишу, вместившую ряд одинаковых папок с иероглифами на корешках. Адель медленно достала одну, перелистала страницы – замелькали чертежи, эскизы, фотографии автомобилей. Вот кроха «Изеточка», итальянская машинка с маленькими деталями. Единственная дверца малышки, точнее передняя стенка кузова, откидывалась в сторону, позволяя уместиться в салоне двум пассажирам. Далее следовали фотографии изящного «купе», где ездоки размещались друг за другом, а вместо двери откидывалась вся крыша. В папке были материалы на «Fiat» и «Astin/Morris», занятых идеей компактного и дешевого автомобиля. Следующие папки посвящались новинкам автомобильных монстров – «Opel», «Jaguar», «Понтиак» и «Бьюик». Адель наткнулась и на план мюнхенского завода «БМВ». Последней Адель открыла папку, содержащую лишь рисунки и чертежи, здесь не было ни единой фотографии. Тексты были написаны по-японски, иногда от руки.

Так Кен уехал на гонки в Турин. Гонки… Воровать секреты изобретателей и испытателей. Дабы поместить новые материалы еще в одну папочку. И на основе собранного, синтезируя чужие идеи, создать идеальный японский автомобиль.

За папками лежала коробка, Адель заглянула внутрь – футляр камеры и горка цветных снимков прекрасного качества. Верхний – портрет двух мужчин с японской закорючкой на обороте. Прежде чем закрыть коробку, Адель вынула миниатюрный фотоаппарат. Приведя тайник в порядок, она осторожно, боясь задеть раму плечом, вылезла на террасу балкона и знакомым путем добралась до своей комнаты.

В темноте она долго не решалась сомкнуть глаз. Что Кен делал в Иерусалиме? Евреи не занимались машиностроением.