Текст книги "Цыганочка с выходом"
Автор книги: Светлана Борминская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)
– Спасибо, тетя Ир, – я проглотила теплой приторной жидкости и охнула.
– Лифт не работает, – высунувшись из своего окна по пояс, старуха не сводила с меня глаз. – Тебя Наташкой зовут?..
– Да, ну я пойду, – я сделала два шага к подъезду, Глафира пискнула, а Кузькина вдруг сказала мне вслед:
– Не торопись!
На первом этаже пахло собачатиной. Мы жили в 36 квартире, а в 34 жила вместе с тремя собаками – Князева, уже вышедшая на пенсию дама, очень старая. Без мужа, без детей, с тремя собаками дворянских кровей, которые провоняли всю площадку первого этажа.
Я свернула за угол и обомлела. Дверь в 36 квартиру была не просто закрыта, на месте личинки замка белела полоска бумаги со штампом «ОПЕЧАТАНО»…
Сама дверь, неделю назад прошитая аккуратными стежками по красному кожзаму, сияющая шляпками медных гвоздей, выглядела неважно, словно ее выламывали, а для придания устойчивости кое-как отремонтировали…
– Чего стоишь? – с лестницы спросил меня спокойный голос. Я оглянулась и увидела в темноте странную фигуру.
– Их посадили всем кварталом! – с уверенной интонацией давно сумасшедшего человека сказала Атаманова с 8-го этажа и потрясла пустой кошелкой, в руках ее были спички.
– Каким кварталом? – повторила я, прижимая к груди свою ношу.
– Всех квартирантов загребли, – не слушая меня, продолжила Атаманова, староста подъезда.
«Видали мы таких старост», – покосилась я на красную повязку на рукаве…
– А кто ж еще убил? Кому она, к черту, нужна? С дебилом своим? А? – громогласно заявила «староста подъезда».
– Что-о-о? – пересохшим ртом спросила я, но Атаманова торжественно прошла мимо и вышла из дома, хлопнув дверью так, что мне на голову посыпалась штукатурка.
– Сумасшедшая бабушка, ой, ой, – сказала я, боясь подходить к опечатанной двери, пакет с вещами снова упал, а дверь квартиры напротив открылась внезапно и из нее на меня прыгнули три собаки с мокрыми слюнявыми мордами.
* * *
– Я не верю, – утерев слезы и разжав зубы, повторила я, – не верю.
Слабость навалилась на меня, как мешок с мукой на бродячую кошку. Низ живота болел, ног я не чувствовала. Глаша лежала на подушке в центре дивана и одна из собак положив черные лапы рядом с головой ребенка с мерцающим удивлением в глазах смотрела на спящую Глашу и шевелила своими собачьими бровями.
– Я не верю, скажите, что вы пошутили, – попросила я и посмотрела на бесцветную старушонку в желтом халате, которая сутулясь сидела напротив, поддерживая рукой подушку с Глашей.
– Я точно знаю, – подбирая слова, тихо, с интонацией «врач-больной», очень вежливо сказала Князева и отвела взгляд. Ей было уже за 80, но умозрительно она казалась моложе – этакая куколка из сундука. Обычно такое бывает с людьми, сохранившими ум, и еще, если тело не превращается от старости в мешок костей или гору жира. Некоторые люди умудряются пристойно стареть…
Глафира проснулась и быстро открыла глазки, черная собака заволновалась, высунула язык и восхищенно замахала хвостом, производя им ветер.
– Ав, – тихо сказала она и взглянула на нас, – ав, ав!
– Проснулась, – не своим голосом пропела Анна Львовна, – попочка сладкая! Люблю, не могу!
Я улыбнулась и, погладив руку старушки, не спрашивая, охнув, пошла в ванную мыть руки. Глафиру надо было кормить.
ОКАЗЫВАЕТСЯ…
Все вещи, небольшая сумма денег, пеленки и все, что купили для ребенка – осталось лежать в тридцать шестой квартире, как раз за стеной, на которую я сейчас смотрела. Все это было абсолютно недоступно для меня, за опечатанной милицией дверью. Да черт с ними, с вещами…
Но в среду, ровно пять дней назад, Нину Ивановну с сыном убили. Ночью… Подожгли…
Анна Львовна на мои возгласы только прижимала руку к губам и моргала глазами. Наконец, подождав пока я уложу Глафиру на подушку, рассказала все, что знала сама.
Половина первого ночи сестры Фонариковы с 7 этажа вызвали пожарных. Им показалось, что кто-то надумал их поджечь – из вентиляции и снизу из окна валил дым, и они слышали два или три крика…
Милицейский наряд прибыл на удивление быстро – через час (пожарные вообще не приехали ввиду того, что сестры Фонариковы перепутали телефоны и позвонили вместо 01 по 02 ) и обнаружили за дверью 56 квартиры трупы мамы и сына. Мальчик лежал в прихожей, мама в своей комнате на кровати, на кухне дымился выгоревший бак с бельем. В квартире на милиционеров бросился мой Дима с топором… и ранил первого милиционера…
– Кричал, как раненый зверь, – повторила, крестясь, Анна Львовна. – А милиционера потом несли, из него крови по всей лестнице натекло…
– Что вы такое говорите? – спросила не я, не я, не я…
– Я видела, – еще раз твердо повторила Анна Львовна. – Тебе лучше знать правду.
– Но зачем? Для чего? Он ведь не дурак? У него я, и он не бандит, вот и Глафира у нас, – я не знала, что еще добавить. – Этого не может быть! Не может!
– Я видела, как его вели, – поежилась Анна Львовна.– Он не шел! Кричал, и его тащили!
– Я не верю! Что мне делать?..
* * *
Я соскучилась, Дима, я по тебе соскучилась!
В тот первый вечер и ночь, когда вернулась в «сталинку» из роддома, плакала я.
Что ты натворил??!
За пять дней я передумала ВСЕ. Куда он пропал? Как он мог запропаститься, если я рожаю? Только несчастье, больше ничего не могло его удержать… или даже… Нет, только не это!
И вот, оказывается, мой муж – убийца. Он убил Ниночку Ивановну, дауна Октября и ранил смертельно… милиционера?..
Абсурд!!!
Дантист, менеджер, субтильный Димка 1,61, в очочках, и с маленькими ножками 36 размера, с высшим медицинским образованием, муж беременной жены, отец грудного ребенка – убил трех человек или двух и одного ранил…
Я легла на пол в углу комнаты, закрыла рот сжатым кулаком и рыдала, пока пол не стал таким же мокрым, как и мое лицо.
– Я по нему скучаю!
Когда я была школьницей, нет, даже раньше, нет, все не так, в общем, я пыталась угадать, как ОН со мной познакомится? Он – мой будущий муж. Нет, не муж, а любимый. А после, может и муж. Так вот, я не угадала, черт!
Я представляла красивого, высокого, загорелого, с глазами, в которых льды перемешались с небом в равных пропорциях, выгоревшими до цвета белого вина волосами и с голосом Ника Кейва, когда он душит утопленницу Миногу.
Но никто не знает, кого выберет сердце. И я тоже.
Дима…………………….
За два месяца я успела привыкнуть к этим двум людям – маме и ее дауненку. Нина Ивановна и ее Октябрик, наверное, одни из самых светлых людей, которых я встретила за всю жизнь.
Бывают же такие тихие и ласковые женщины…
МИЛИЦИЯ
Убийства в городе происходили с завидной регулярностью.
Я не оговорилась, хотя понимаю, что написала явную абракадабру и нонсенс. Но никто не кричал об этом на улицах, и в прокуратуре тихо шушукались прокуроры над папками с делами, папок был «миллион», но никакого ажиотажа в раскрытии преступлений не наблюдалось.
За последние 13, 113 и даже 213 лет столько нонсенса произошло в жизни и в сознании людей, издревле заселяющих российские просторы, что – простите меня, но я говорю, как есть.
А так как убийства в Полежаевске, повторюсь, случались постоянно, то трагедия, случившаяся на шестом этаже дома по ул. Архангельской, конечно, не осталась незамеченной властями, и была взята под контроль, и завели дело по статье 105 УК РФ. Убийства и покушения на убийство расследуются в прокуратуре, и вести расследование поручили ст. следователю прокуратуры Солодкиной О.Л. В помощь ей были «брошены» участковые Сазанчук и Иншаков. Более свободных людей от тех 68 нераскрытых убийств в Полежаевске за последние 13 лет – не было.
И работа закипела.
25 июня, ВТОРНИК
На меня пристально смотрела тощая модная вумен, которая представилась следователем прокуратуры Солодкиной Ольгой Леонардовной.
Боже мой, или мне послышалось – «Леонардовна»?! Что же, папашу, выходит, звали Леонардом Солодкиным? Нет, на пальце – обручальное кольцо, значит, муж – Солодкин…
– Почему вы не явились в прокуратуру? – с ненавистью второй раз задает вопрос, а я молчу. – Мы вас еле нашли! Вы жена Горностаева Дмитрия, подозреваемого в двойном убийстве и причинении тяжкого вреда здоровью сотруднику милиции?
«Выговорила, наконец», – я смотрю на эту Солодкину, и мне кажется, что дурной сон, в котором я тону, все еще продолжается и конца ему не видать.
– Оленька, – высовывается из кухни в муке и молоке Анна Львовна, – Оленька, ты вожжи-то опусти… Наташу только вчера из роддома выпустили, ой, извините, выписали, – хихикает бабушка Князева.
Глафира спит на подушке, завернутая в льняную розовую скатерть, которую бывшая учительница Князева разорвала на четыре части, вместо пеленок и памперсов, которые аккуратно сложены под кроватью угловой комнаты опечатанной квартиры 36.
– Анна Львовна!.. – говорит Солодкина и сует мне повестку. – Вот, распишитесь, чтобы завтра в одиннадцать была на втором этаже прокуратуры, 24 кабинет.
– Мне нужно забрать вещи – оттуда… – наконец прорезается голос, но не мой, хотя говорю вроде я. Следователь Солодкина оборачивается с порога и глядит на мою руку, которой я показываю направление. – Там мои пеленки и деньги… мне жить не на что… – всхлипываю я. – И муж мой где?
Когда я открываю через три секунды глаза – Солодкиной нет, мятая повестка на полированной горке и проснувшаяся Глафира с туманно-голубым взором, а три запертые полчаса назад князевские собаки по причине наглости и лая на Солодкину Ольгу Леонардовну, скребут из-под ванной длинными с неубирающимися когтями лапами.
СРЕДА, 26 июня
– Зачем вы принесли ребенка? – смотрит на меня, как на слабоумную Ольга Леонардовна.
Обычный кабинет на втором этаже Полежаевской прокуратуры, 3 метра на 2. Рядом с туалетом в конце длинного темного коридора, в котором смешались запахи очень старого здания. Глафира спит, и я отвечаю тихо, придерживая сверток двумя руками:
– Я не могу оставить полуслепой старухе, которая орет на всю квартиру на собак – ребенка, которому неделя…
И думаю при этом: «Я бы родной бабке побоялась оставить, а чужой, пусть и приютившей нас, но…» И тихо, но требовательно, прошу:
– Мне нужно увидеть мужа и забрать наши вещи и деньги из 36 квартиры.
Про деньги, которые я отдала Нине Ивановне, я молчу, ведь я даже не сосчитала их.
– Пожалуйста!
Ольга Леонардовна, не глядя на меня, встает и начинает поливать цветы из бутылки, которую берет откуда-то из-под батареи.
– Я сегодня ходила в опорный пункт, узнать, могут ли мне открыть дверь. Участковый сказал – все вопросы к вам, и насчет свидания с мужем – тоже. Пожалуйста! – добавляю я.
– Пока это невозможно, – наконец заканчивает поливать осоку в горшке на веревке Солодкина. – Вашему мужу еще не предъявили обвинение… Давайте паспорт, та-ак, прописки нет, почему?
– У нас регистрация, вот, – я протягиваю справку.
– Кончается через месяц, так. Как вы оказались в городе? Вы прописаны в Сапожке? Что за город – Сапожок? И не выписались до сих пор.
– Да, – я начала рассказывать.
«Бывают же такие неприятные люди, – думала я тем временем, – так и норовят цапнуть, а за что?.. Я замужем, у меня ребенок, мы снимаем комнату, все по-хорошему».
– Диме предложили работу и мы продали дом, – понимая, что если расскажу, как и почему мы уехали из Красноуральска… начинаю врать, сразу же покраснев. – И приехали сюда… все-таки Москва, не Чечня.
– Почему «Чечня», – поморщилась Ольга Леонардовна.
– Было два предложения о работе – второе отсюда, а я уже ждала ребенка, – добавляю полправды я. Посмотрела на Глафиру, она, слава Богу, спала.
Я объяснила все перипетии, придерживаясь выбранной легенды, они заняли довольно много времени, но Солодкина, едва я закончила, заинтересовалась другим.
– Почему именно Полежаевск? С какой стати? В Подмосковье достаточно городов, но вы приехали именно сюда? Почему вы выбрали именно этот дом?
Для меня эти вопросы звучали абсурдно, я не знаю, почему Дима привез меня сюда, но я поняла, что он уже знал Нину Ивановну, еще когда учился в Москве. Снимал ли он у нее квартиру раньше, я так и не спросила тогда, мне это просто не пришло в голову в тот первый день, и, выложив все свои соображения, стала ждать.
– Но почему именно в Полежаевск, ведь даже работать ваш муж стал в Москве? – никак не унималась следователь и не сводила с меня глаз, пока я пыталась свести концы с концами.
– Часто люди срываются в надежде заработать, – невпопад отвечала я. – Случай, простое совпадение, ну должны же мы были где-то остановиться, ну и остановились здесь, где была свободной эта комната.
– Вот и именно! – не выдержала следователь. – Вы с мужем срываетесь беременная черт-те откуда, снимаете комнату в хорошем доме, и ваш муж убивает хозяйку квартиры и ее сына!
«Дура!» – хотела крикнуть я, но вдруг поняла, что она, либо не шутит (какие уж тут шутки), либо провоцирует. Может, я что-то в запале скажу, выкрикну, и…
Хотя моя ложь, насчет причины спешного отъезда из Красноуральска была вынужденной, я лгала из чувства самосохранения, ведь расскажи я про смерть от обезболивающего укола Тани Бобровник… мне даже трудно представить, что она могла подумать.
И мне стало страшно. Я даже плакать не смогла, так мне стало страшно.
«Зачем мы сюда сорвались? Почему, правда, мы приехали сюда?»
Я помню, как назвала то место, название фирмы и телефон, в которой работал муж в Москве. Солодкина записала, начала звонить, проверяя, и, так и не сказав, когда я смогу увидеть Диму, и не решив, могу ли я войти с участковым, дознавателем или с ней в 36 квартиру за вещами, игнорируя мои просьбы, подписала повестку и сказала, что я могу идти.
– Но что же мне делать? Мне же не на что жить? И негде!
– Устройтесь на работу или езжайте по месту прописки в свой Сапог. У нас к вам претензий нет – в ночь убийства вы были в роддоме, – посмотрев на свои острые ногти, сказала Солодкина, будто я сама не знала, где я была в ту ночь.
На ее календаре стояло черное число – 26 июня, среда… В прошлую среду все как раз и произошло.
– Я не могу устроиться с ребенком и без прописки, мне не на что ехать в Сапог, – начала в тоске бубнить я, но Ольга Леонардовна перебила меня поучительным тоном:
– Обратитесь к друзьям мужа на работу, позвоните туда, – уже более спокойно закончила она.
Я подумала, глядя в угол, поднялась и вышла на улицу. Собирался дождь, но так и не пошел. Дождем только пахло.
* * *
– Анна Львовна, спасибо вам, – вернувшись из прокуратуры, первым делом поклонилась я.
– Не выдумывай, – усаживаясь на диван с собаками в ногах, с любопытством посмотрела на меня пожилая женщина.
«Неужели я тоже стану такой же старой, если доживу? Нет, этого не может быть! – подумала я и ужаснулась. Благодарность к чужой доброте не сделала меня слепой, и я с тоской улыбнулась тяжело дышащей бывшей учительнице и трем ее собакам, которые, казалось, угадали мои мысли, по крайней мере, одна из них, самая драная, вдруг начала показывать клыки и бледного вида язык.
– Ну, виделась с мужем? Рассказывай, – поправив „домино“ на голове, спросила старушка; когда я уходила Анна Львовна как раз начала себя стричь, щелкая ножницами, как сумасшедший портной.
– Нет, и за пеленками не пускают!
– А я что говорила! – поджала губы Анна Львовна. – Да-а…
– Если не выгоните, сейчас Глафиру выкупаю, а потом… – я быстро взглянула на нее.
– Оставайся, – быстро сказала Анна Львовна, – Ты мне не мешаешь, живи.
– Давайте я вам полы вымою и кухню могу побелить? – зачастила я.
– Ну-у, – протянула Князева, оглядывая чистенький потолок. – По мне, хоть все тут перебели! Ну, рассказывай, что там еще было-то? Что тебя спрашивали?
Я рассказывала уже в ванной, одновременно наливая воду в тазик, Анна Львовна держала Глафиру, а я тихонько обливала ее теплой водой из кружки, душ был старинный и торчал под самым потолком.
– Анна Львовна, я не понимаю, что я ей сделала? Что? – я повернулась, стараясь встретиться с прозрачными глазами бывшей женщины, а теперь старухи.
– Ну-у… – подумав, сказала она. – Хамила, конечно, тебе, но я думаю, Ольга считает: вот, мол, приехали, а ей теперь разбирайся с убийством.
– Но… – начала я, пораженная логикой, в которой, на мой взгляд, не было никакой логики. – Но как вы рассуждаете! У нее же работа такая, сама ее выбрала! Шла бы в фотомодели! С убийством ей разбираться? Такая разберется, как же!..
– Выходит так, если по-житейски рассудить, – погримасничала Анна Львовна. – Вот в Сапожке твоем приезжие убили бы мать с сыном? Ну, разве ты не стала б их ненавидеть?
– Но я же не убивала, и Дима не мог их убить! – я чуть не выпустила из рук скользкую и теплую Глафиру, и сердце у меня екнуло. В старой с пожелтевшими плитками ванной лампочка мигала, и пахло чистым паром и присыпкой.
– Но он там был! – убежденно сказала Анна Львовна и вышла из ванной. – Зачем он зашел туда? Зачем в его руках был топор? Зачем он кинулся на милиционера? Иди, я подотру!
– Я сама…
– Глашу уложи, – наступив на тряпку ногой, не дала старушка.
Мои 19 лет на тот момент были плохими советчиками в той ситуации, в которую я попала. Звонить бабушке я не хотела категорически – еще помрет, думала я, что же с коровой тогда будет? Такие фортеля судьбы, к сожалению, не по уму моей бабули, мудрость не коснулась ее чела своим крылом, зато одарила таким криком, что лучше ей ничего не знать и пребывать в неведенье. К тому же, моя простая и бесхитростная бабка – совершенно безденежная и вряд ли могла мне помочь. Вот так.
ЕСЛИ БЫ НЕ ГЛАФИРА
Если бы не Глафира Дмитриевна, я была бы в ту ночь дома, и ничего не произошло!
Если бы не Глафира Дмитриевна, что было бы со мной? Осталась бы я жива?
Я ни на минуту не сомневалась – все было не так, как пытаются мне растолковать. Дьявольское совпадение. Топор у него в руках… но, может, он защищался?
Причина! Ведь нет причины – убить женщину, которая нас приютила, разрешив заплатить, когда будут деньги. А ее слабоумного сына? Его-то за что? Косноязычный замкнутый подросток с открытым мокрым ртом и остановившимся взглядом. При этом он выглядел – абсолютно неопасным мальчиком. Конечно, незнакомец мог его испугаться, но присмотревшись – нет, нет и нет.
Нина говорила, что у него бывают приступы злобы, когда он ломал вещи, рвал на тряпки одежду, кидал из окна железки, но я этого ни разу не видела. За два месяца я только в последние дни видела, как он ругался с матерью…
За окном помалкивала ночь. Уже третья ночь, как я вышла из роддома, и вдруг мне пришло на ум…
Таня Дубинина… Ну, почему Таня ни разу не навестила меня? Мы так нежно, действительно нежно подружились! Я ничего не понимаю…
– Не спишь? – появилась за моей спиной Анна Львовна в длинной, как у привидения, рубашке с двумя пуговицами величиной с тарелки. – Наташа, я знаешь, что придумала, послушай бабку, и согласись!
Я повернулась.
– Давай влезем в 36 квартиру и заберем твои вещи? А то у тебя даже тапок нет – вон, босиком шлепаешь третий день…
– Да, – кивнула я и не двинулась с места.
– Да! Пошли! Пошли! У тебя ключ есть?
– Есть, – эхом ответила я. – А пломба?
– Прислюним обратно! – беспечно махнула рукой старушка и побежала к двери.
В подъезде гулко шуршало какое-то невидимое чудовище… Это ветер залетал в разбитое окно и гонял пакет по парадному. Я подняла и, расправив, повесила его на ручку двери 33 квартиры. Ни души и ни звука приободрили нас настолько, что мы, взглянув друг другу в глаза, быстро побежали к опечатанной квартире, и я попыталась открыть верхний замок, потом нижний, повернула ключ, дернула дверь, она даже не шелохнулась, едва только скрипнула.
– Дай я! – задышала мне в ухо Анна Львовна и, наступая на подол своей рубашки, начала прокручивать ключом оба замка и толкать дверь коленкой. Мы так старались, что замерли на месте и тихо вскрикнули, на прозвучавший сзади вопрос:
– А чего это вы тут околачиваетесь?! – рявкнул на всю лестницу голосище.
– Ай-ай! – было очень страшно.
– Соседки мои!.. – голосом, которым обычно говорят „убью!“ спросил пьяный в лоскутики Винников из 33 квартиры. – Ну, што, поймал я вас? Теперь вы у меня – во где! – и помахал кулаком у нас перед носом, сперва перед князевским, потом обернулся ко мне. И едва не упал, мне пришлось его поддержать, так его немилосердно штормило и качало.
– Без меня теперь и воровать не можете? – без перехода завопил он и со всей дури шваркнул кулаком по двери.
– Хрясть! – скрипнула и упала вовнутрь дверь, а Винников, потеряв точку опоры, влетел туда же и с воплем:
– Наливай хозяйка щей, я привел товарищей, – упал, подобрал под себя ноги в грязных бахилах и затих на коврике.
– Хорошо, хоть собак закрыли, с собой не взяли, – держась двумя руками за сердце, тихо сказала мне Анна Львовна, и я поразилась ее спокойному дыханию – меня-то всю трясло!
– Тшшш, – прижала палец к губам старушка, – тшшш…
Но из 33 квартиры ни жена, ни дочь Винникова не вышли и даже не поинтересовались, кто тут упал; наверное, спали.
Мы опасливо переступили через клянущего во сне какого-то Леву из Могилева Льва Винникова.
– А дверь?
Дверь и правда представляла собой печальное зрелище и висела лишь на одной нижней петле.
– Давай, Наташ, мы ее приставим чуть-чуть? Ты берись за край, и я за край.
У меня после родов болело все, чем я воспользовалась, чтобы выносить и подарить этому миру такую замечательную девочку, но оставлять дверь в таком состоянии было просто непростительно: мало ли кто мог пройти наверх, пусть и в третьем часу ночи.
– Две калеки, ты да я, – пошутила Анна Львовна, когда мы, наконец, обливаясь потом, поставили дверное полотно на место. – Включай свет!
– А как же? – опешила я.
– Так без света ничего не видно! – махнула рукой Анна Львовна. – Включай!
И я включила.
Длинный обшарпанный коридор, обои, которых теперь уж не печатают, стоптанная обувь в углу, и на вешалке чужие вещи от съехавших жильцов, тряпки, которые не жаль было забыть.
– Ну што, б… ! – вдруг поднял голову и обвел нас злющими глазами Винников. – Што-о-о?! Давай, чоль, штаны снимай!
Я вздрогнула, а Анна Львовна вздохнула и, накрыв половиком Льва Винникова, погладила его по лысой башке.
– Спасибо, мать! – поблагодарил за половик шофер-ас, закутался и задышал, как во сне.
– До времени, – поморщилась Анна Львовна, и мы сделали по шагу.
– Посадили твоего, а те-то куда делись – Мазут с Саркисом? И бабы? Наташа? Я их и не видела больше, всю неделю в окно гляжу. Может их тоже?..
– Что-что? – я зашла в комнату и встала у порога – все наши нехитрые вещички валялись по полу.
– Кто же это все тут порвал? – поднимая разорванные и сваленные в кучу памперсы, смятые пеленки, распашонки в пакете, дошла до окна Анна Львовна. Майки, трусики, носки под ногами, мой единственный шелковый платок – нежно-синий с белыми гиацинтами под столом, словно об него кто-то вытер ноги.
– Да-а…
– Вот – видите?..
Сваленная на пол одежда, распоротая подушка, разрубленный диван и мягкая его в цветочках плоть с пружинами, выдвинутые ящики в комоде, разбитое зеркало на полу, вывернутые карманы всех наших вещей, не осталось ничего целого и нетронутого. Ничего. Все было кем-то схвачено, прощупано, рассмотрено и потом кинуто, как мусор в общую кучу.
– Что-то я не пойму…
– И я…
– Не он! – показала, как дирижер на оркестр, на кучу рваных вещей Князева.
– Если ему что-то было нужно, он и так знал, где искать, – кивнула я.
Все, не порванное и целое – белье и обувь – поместились в две простыни.
– Все забирай! Чтобы больше сюда ни ногой! – убирая с лица растрепанные волосы, командовала Князева, – Что-то я утомилась. Платок не бери, все равно не отстирается!.. В другие комнаты не пойдем? – деловито спросила она.
– Там ничего нашего нет, – быстро сказала я, меня замутило при мысли о чужих комнатах. – Пойдемте отсюда быстрей!
– Ну, пойдем!
Мы схватили по узлу и потащили их в прихожую – там храпел сквозь половик шофер Винников, около него образовалась лужица, и пришлось поднять узлы повыше, когда мы перешагивали через него. Дверь снова упала, и когда мы вернулись ее закрыть, были ошеломлены здоровущим задом, который надвигался на нас из 36 квартиры.
– Здравствуйте! – сказал зад, мы попятились, на нас вывернув шею, смотрела Тамара Винникова, которая тащила за шкирку из чужой квартиры своего храпящего супруга. Домой, в семью.
– Он вас разбудил, да? – поправляя растрепавшуюся копну на голове, заулыбалась Тамара – она всегда улыбается, дай Бог ей здоровья. – Жучила чертов! Дверь выломал и залег спать! Ах, ты подарок мой! – и, ухватив Льва покрепче, потащила к своей квартире. Только что была здесь – и нету!
– Бабы, дорогие, прикройте дверку, а? – звонко щелкнул замок-собачка и – тишина.
– Слушай, нас прямо ангел хранит, – мы выключили везде свет, и не разбирая узлов, легли спать. Дверь перед этим мы кое-как поставили, даже закрыли на один оборот ключа, а пломбу прислюнили обратно, и бумажку с печатью разгладили кулаком.
ИСТИНА РЯДОМ
Утром следующего дня, разбирая узлы, Анна Львовна ворчала про жизнь:
– У мужчин вечный страх – не дай Бог придется жениться, не дай-то Бог! Наташк, всю жизнь мужик боится, вдруг он какой дуре нужен станет. Дураки!.. Жизнь такая короткая, а они боятся ерунды. Да никто никому не нужен– на фиг! Если по-любви-то. Это же редкость редкая, если кто тебя полюбит и захочет разделить с тобой жизнь…
Я молчала, как рыба. Мне было так плохо, и к чему затеяла весь этот разговор Анна Львовна? Какое мне до каких-то мужиков дело?
– А у баб другой ужас!..
Я насторожилась против воли. Ведь чужой ужас, как известно, очень помогает пережить свой.
– А каждая баба, – Анна Львовна послюнила палец и пригладила свое домино на голове, – боится…
– Чего боится? – не выдержала я, чтобы побыстрей узнать, чего боится каждая баба, ведь я тоже баба, баб – миллион, целое море баб, просто океан баб и… каждая боится! Господи, какое счастье, что не я одна!.. Чего?!! Ну, не томите, тетя Ань!
– А того – баба, вся до одной – боится – без мужика остаться! – сказала, как отрезала Князева.
– Вся до одной? – предел моего удивления зашкалило, и началось задымление.
– Вся! – топнула ногой Анна Львовна.
– Да, – согласилась я. – Точно. Вот нету Димки, и меня словно нет.
– Верю.
Мне было 19 лет, сейчас мне больше, но я думаю также до сих пор. Люди – парные существа. Они не могут в одиночку танцевать фокстрот.
– Что же вы забрали вещи без разрешения, – присаживаясь и оглядывая комнату с остатками не постиранных вещей, спросил Автандил Георгиевич Сазанчук.
– С чего вы взяли, – хотя отрицать было бесполезно, весь балкон был увешан подсыхающими пеленками.
– Да, бросьте, вас видели…
– Кто?! Да он сам пьяный был! – встряла из другой комнаты Анна Львовна, и собаки по очереди гавкнули.
– Да не Винников, а его жена, – уселся поудобнее участковый и заулыбался Глафире. – Так нельзя.
Я молчала.
– Вы нашли деньги? – вдруг спросил участковый.
– Нашли, то есть нашла, – кивнула я.
– Все? – у инспектора заблестели глаза.
– Вот, – я вытащила кошелек. – Вот все деньги.
Мой кошелек из сжатой кожи Автандил Георгиевич брать не стал, и я вытащила все две с чем-то сотни и положила перед ним.
– А остальные?..
– Откуда вы знаете? – забыв, что все же сказала Солодкиной про деньги, которые отдала Нине Ивановне на хранение, удивилась я.
– Ваш муж не подтвердил наличие этих денег, – внимательно глядя на меня, сказал участковый.
– Но он ушел на работу, а мне их принес через час его знакомый… Долг, там должно быть много…
Автандил Георгиевич недоверчиво посмотрел на меня и встал. Уже уходя, он спросил:
– Кто знал, что они у вас есть? Вы говорили, хоть кому-нибудь? Вспоминайте… – и ушел.
– Дело возбуждено по статье 105, часть 2, – Автандил Георгиевич посмотрел на меня и повторил, потом добавил: – Убийство двух и более лиц, и статья 30, часть 3, покушение на преступление.
И замолчал.
– Наташа, от меня не зависит, – после долгой паузы, разглядывая документы в своей потертой папке, сказал Автандил Георгиевич.
– И что мне делать-то?
– Ждать. Вот закончится предварительное следствие, оно идет плюс-минус два месяца. Ты же сама понимаешь, его взяли не с чем-то, а с топором в руке…
– Но Нину Ивановну убивали не топором! И потом – для каких целей он разбросал наши вещи?
– Может, ценности искал, – пожал плечами участковый.
– Где? В комнате, в которой мы жили? Он сам знал, что деньги лежат в двух местах – под клеенкой на столе и в кошельке у меня в сумке.
– Ну, значит, так, – повернулся Сазанчук. – Наташа, ну, допустим, только допустим, что убил Нину Ивановну кто-то другой… Но – кто?.. И зачем убил? До вашего к ней вселения Нина Ивановна жила и в ус не дула…
– А я откуда знаю? – поправляя чепчик на Глафире, тоже спросила я. – Мазут с Саркисом?
– Давай, так, я – не знаю, ты – не знаешь, и расходимся, – примирительно сказал Сазанчук. – До завтра. Завтра снова пойдешь в изолятор?
– В прокуратуру, жаловаться.
– Ага-ага, тебя там очень ждут.
– Что же мне делать?
– Ждать и вспоминать, – как из песни повторил Сазанчук. – Виноградов, которого твой Дима топором приложил, пошел на поправку, так, что одним убийством меньше.
– Да не убийца он, – в сто какой-то раз повторила я.
– Тогда постарайся вспомнить, что было подозрительного 19-го? Ну, кто мог ее убить?.. Она боялась кого-нибудь?
Видя, как я растерянно молчу, участковый вздохнул.
– Ну, раньше приставал к ней сосед из 55 квартиры Хренков, а так…
– А еще?
– Откуда я знаю?
СТРАСТЬ-НАПАСТЬ
Когда русский человек выпьет, ему надо вскрикнуть. О правде. Крикнет, посмотрит по сторонам – никто не слышал? И со спокойной душой падает спать, кидается бить жену или еще в какую бучу. Обычно бывает именно так, но изредка встречаются исключения – сильно пьяного вдруг посещает мысль о сексе! И даже, не поверите, о Любви!
Прораб Хренков не отличался красотой, но выглядел неплохо. В былые времена под ручку с женой Милой любил прохаживаться вокруг дома, заходить в придорожные магазины и рассматривать ассортимент товаров. Последние же шесть лет практически не просыхал, запой сменялся еще более сильным запоем, хотя надо отдать должное – при этом работал, не забывал в подпитии, где находится дом, и умудрялся оставаться живым и весьма здоровым. То, что прораб Хренков злой человек, было видно без микроскопа: глядел он очень нехорошо и, если шел мимо, то задевал и словом и взглядом и мог толкнуть и пообещать убить, невзирая на личности и прочие почетные грамоты, и благодарные записи в трудовых книжках.
Причиной шестилетних запоев прораба было одно незначительное на первый взгляд событие: в ту пору Хренков еще гулял под ручку с женой Милой и радовался, как умел, подрастанию дочки Светланки, которая была вылитая – прораб Хренков в детстве.
Ровно шесть лет назад Вениамин Вениаминович как-то выносил мусор и обратил внимание на странное проявление чужой жизни. Соседка – Нина Ивановна, женщина с кругленьким лицом и фигуркой, на которой отдыхали глаза, вдруг необыкновенно похорошела…
