Текст книги "Цыганочка с выходом"

Автор книги: Светлана Борминская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

– Бижутерия, а жалко, уж больно камешки глазастые, – сполоснув под холодной водой перстни и диадему, поджала губки Дарь Иванна и положила все это бесценное богатство на полку в ванной для просушки, а сама, задирая ноги, чтобы не спотыкаться, пошла за молочным и хлебным в ближайший гастроном, забыв, как всегда, закрыть свою дверь на поворот ключа.

То, что рядом с унитазом у нее сохли золотые женские ювелирные украшения, Дарь Иванна и не подозревала.

– Да на кой они мне? – сказала бы Дарь Иванна невпопад и – как в воду глядела!

За время ее отсутствия к ней в квартиру сперва не заглянул никто, – все, кто уже имел счастье погостить у вздорной старушки, закатывали глаза и шипели:

– Грязища!!!

Но Нельсон все же обежал обе комнаты, ванну и кухню. Оставил отметку у ножки стола и бросился к дверям, заслышав шарканье старушечьих тапок. Дарь Иванна плохо целилась, но хорошо бросала, и Нельсон решил не испытывать судьбы. Но, кинувшись в ноги к визитеру, он отскочил в удивлении и зарычал!

Это была не Кокуркина, в миру известная, как Дарь Иванна… Это был собственноручно и собственноножно – прораб Хренков – абсолютно пьяными глазами озиравший окрестности родного подъезда и заплутавший на этажах.

– Что за хренотень? Тута, что?! Полы некому помыть? – оглядев горы мусора, засохшие огрызки яблок и гниющие банановые корки под ногами, вопросил пса Хренков.

– А ты уберись, – по-русски сказал лабрадор и потрусил, немного сваливаясь задними ногами влево. – Ну и дурак! – зевнул пес из-за угла мусорки. – Погляжу, что будет дальше.

Послышался рев, которым пьяные мужики обычно приветствуют мир, треск, словно отдирали стену или начали с перепою циклевать полы и – грохот!

– Упал, – подумал пес и ушел в поля, гулять, чтобы не нагружать себя и свое душевное равновесие, которое предполагает лишь приятные мысли о собачках и о ловле котов.

А Вениамин Хренков, повозившись в чужой квартире с ведром и тряпкой, вдруг увидел „цацки“, сгреб их в карман, сказав при этом:

– Ой, мокрые! – и, поводив глазами вышел, держась за стены к лестнице. Точней сказать – вывалился.

Кокуркина, придя в колье домой, с кошелкой полной всяких продуктов, бижутерии на полке не обнаружила и, попивая кефир, ругалась минут двадцать:

– Да что же это за дела?.. Ни на минуту дверь открытую оставить нельзя!

Тут ее прервал пришедший по случаю в гости Мальков и, поцеловав старушку в кефирные усы и губы, сел и стал ждать окончания трапезы.

– Быстрей, мамаша, пейте свой кефир! – ерзал на стуле и торопил разъевшуюся Дарь Иванну румяный отец семейства Мальков.

Дарь Иванна кокетливо откусывала от калорийной булочки по кусочку и поворачивала шею туда-сюда…

Туда-сюда…

А через три дня, когда Кокуркину Д.И. никто возле подъезда так и не увидел, и перестали звенеть мониста веселой старой женщины на пересечении Архангельской улицы и Весеннего проспекта, Мила Хренкова решила проявить акт любви к старым и немощным – и, постучав в приоткрытую дверь, вошла в бедлам 42-й квартиры.

– Ах! – крикнула Мила на весь подъезд. – Дарь Иванна!..

На кровати лежала и смотрела в потолок Дарь Иванна, а на шее у нее была затянута веревка.

– Пииить! – вдруг прохрипела старушка.

„Скорая“ помощь приехала слишком поздно, хотя старушка была еще жива. „Не транспортабельна“ – кратко сказала молоденькая фельдшер и, сделав Дарь Иванне в предплечье укол камфары, уехала к другим умирающим.

Участковый Автандил Георгиевич долго беседовал с придушенной, но – безрезультатно. И был этим очень удручен, когда шел к опорному пункту. То, что старушку придушил кто-то из местных жителей, сомневаться не приходилось, но вот кто?.. Выходит, в доме появился, ходит, спит и ест – серийный маньяк, и как его теперь вычислять?

Может, объявление повесить, чтобы сам пришел…

Казалось, нет ей конца – Дарь Иванне Кокуркиной…

И то, что она умирала, было невыносимо печально: ну зачем, ну пусть бы пожила…

– Знаешь, Мила, а сильней-то всего я любила, угадай кого? – тихим голосом спросила Милу Хренкову Дарь Иванна.

– Надежду Константиновну Крупскую? – посмотрев на портрет жены тирана над кроватью, предположила Мила.

– Почти, – вздохнула Дарь Иванна, и глаза ее стали глубже от слез. – А сильней всего я любила… Луиса Корвалана.

– Аванте пополу?.. – запела Мила.

– Ага, – начала подпевать Дарь Иванна. – И еще… одного колхозника!

– И охота вам было?!. – удивилась Мила, которая прожив всю жизнь с одним только Венькой стала просто нервнобольной.

– Ой, охотааа!.. – с чувством выдохнула Дарь Иванна. – И тогда охота, и сейчас охота, и всегда охота!..

Поправила кудри и умерла.

СМОТРИ ВО ВСЕ ГЛАЗА (если они есть)

ММ– ФАК!.. ФАК!.. ФА-А-АК!.. – кричал в окошко слепой Жидков, когда хотел умереть. Но обладал прекрасным здоровьем, вот только не видел ни черта, и еще – на данный момент Жидкова не любила ни одна земная женщина, что, согласитесь – печально с любой стороны. Тут и не такое в форточку закричишь!

Что хотел сказать этим „ФАК“ слепой – лабрадор не понимал, он знал только гренландский и уругвайский иностранные языки. И поскуливая, терся у ног Жидкова. И еще – Нельсон крепко держал своего слепого за брюки, чтобы тот не сверзнулся с подоконника на битые кирпичи внизу под окнами…

ИГРА ПОДХОДИТ К КОНЦУ

Я не знаю, что нас связало вместе? Наверное, цвет вечности в его глазах. Я так люблю его. Меня так тянет к нему. Я верю ему. Нет, я – доверяю ему. Он, почему-то не сделает мне больно. Он – единственный человек на этой каменной планете постоянных войн никогда не причинит мне боли, я так его люблю. Я люблю. Я доверяю ему себя… Дима. Мой Дима.

У маленьких детей самое невыносимо-трогательное – пальчики на ручках и еще – пальчики на ножках. Бархатные цветочки – эти самые пальчики.

Глафира проснулась и, вздохнув, посмотрела на меня, чмокнув губками. И я поняла, раз уж младенцы вздыхают, то, что же делать нам???

Я оказалась в этом городе случайно, и если Дима знал, куда ехал, то я, оставшись без него и выйдя всего за месяц – второй раз из больницы с грудной девочкой на руках, чувствовала себя, как после бомбежки…

Но – нужно было жить и как-то помогать Диме. Я снова пошла в следственный отдел прокуратуры.

В этот раз она разговаривала со мной очень доброжелательно. Подробно расспрашивая, почему и как мы появились в городе. Те же вопросы, что и раньше. Чисто инстинктивно я рассказывала не обо всем.

– Значит, вы тоже сомневаетесь, что Дима убил! – напоследок спросила я.

– Сомневаюсь…– сказала Ольга Леонардовна.

В этот наш разговор ст. следователь Солодкина не показалась мне невыносимой, мы уже были знакомы и глядели друг на друга просто, как глядят женщины – одна на другую. Она смотрела на меня без жалости, но и без осуждения, в общем нормальным взглядом, такое сразу чувствуешь.

Я думала, она мне скажет:

– Я тебе помогу, Наташа…

Но она ничего такого не говорила, хотя это было ясно и без слов. Или мне просто было плохо тогда, и я видела все неправильно и не так?

ДРАГОЦЕННОСТИ

Про Хренкова В.В. кв. 55 у Автандила Георгиевича Сазанчука было записано в служебной тетради:

Эгоцентричен, гиперсексуален, психически нестабилен.

В то утро Мила открыла холодильник и обомлела – на полках рядом с колбасными жопками, аккуратно были сложены трусы и носки Вениамина, которые она попросила снять с веревки и положить в шкаф.

Ахая, Мила подошла к шифоньеру и, набрав в легкие побольше воздуха, – открыла дверцу. Среди чистых наволочек, прижавшись к махровому полотенцу, притулилась жирным боком кастрюля с борщом и три котлеты по-киевски, лежали на глаженных носовых платках.

– Опять влюбился! Венька мой!.. В кого на этот раз?!!

В эти мгновения Вениамин мерил украденные драгоценности Ниночки Ивановны, разложив их на бачке унитаза. Диадему он нацепил на шею, браслеты – на ноги и, подвывая, одел два кольца, а куда – не скажу…

Была суббота, на работу идти не надо…

ВОКЗАЛ НЕ МЕЧТЫ

Потеряв деньги и драгоценности, Альбина Яроцкая почувствовала себя такой несчастной, даже смерть Натана она перенесла легче.

И она поехала на вокзал за старое метро. Там издавна собирались вокзальные проститутки, нищие, карманники и прочий сброд. Ярославский вокзал.

Нет, нет, Альбина не становилась в ряд с продажными девушками, выставляя напоказ свои хрупкие прелести, нет-нет, и не пыталась втереться в доверие к двум потным, загорелым карманникам, которые с интересом обезьян разглядывали ее. Она также не укладывалась на асфальт рядышком с каким-нибудь тишайшей души бомжем, и не вытирала сопли с пропахших калом ничьих детей, которые разбирались в этой жизни почище, чем какая-нибудь тетя Маша из подмосковных Луховиц.

Просто побродив среди всего этого несчастного человеческого десанта, в котором, если порыться, вполне можно было обнаружить несколько золотых царской пробы, да-а… так вот, возвращалась в свой дом Альбина уже в стойком состоянии духа, выныривая из толпы запущенных вокзальных человеков.

Так хочется порой счастья.

Ни денег, ни алмазов со златом, ни того и ни другого, а просто уюта и тишины рядом с сердцем, чтобы, проснувшись, сперва улыбнуться, а потом уже начать дышать.

В ГОСТЯХ

– Витя, вы просто непрактичный человек?.. – Альбина вгляделась в румяное лицо Вити Иншакова, ст. лейтенанта милиции. – Или вы, Витя, изрядно глупы?

– Отчего же? – обиженно похлопал ресницами Витя.

– Зачем вы пошли работать в милицию? – стряхнула пепел с юбки Альбина.

– Преступников ловить, – удивленно объяснил Виктор. – И сажать их, сволочей, и сажать!

Альбина затянулась сигаретой, глаза ее сверкнули грустью и произнесла:

– Это диагноз… Ну, а где вы живете? Напомните.

– В общежитии, – гордо сказал ст. лейтенант Иншаков. – Нас пятеро парней в одном клоповнике.

– Ты все же очень глуп, – наутро сказала Альбина.

– Ага, – радостно согласился Витя. Ему теперь хотелось соглашаться с Альбиной во всем. А раньше не хотелось.

„Мужчина – подарок. Любой мужчина, если он любит тебя и начинает вить гнездышко не жалея сил – подарок…“ – внушала мама девочке Альбине, заплетая косы, давным-давно.

После замужеств и вдовства, побыв женой магната и оставшись при своих интересах, Альбина вдруг поняла, что ей хотела объяснить мама 20 лет назад.

– Я сумасшедшая?.. – попыталась остановить свои разлетевшиеся мысли Альбина, а они летали. Мысли о богатстве и деньгах-деньгах вдруг поднялись стайкой в небо и отлетели в сторону, хотя, нет, кое-какие не успели и остались где-то возле гипоталамуса, но их было не больше пяти.

Витя вошел в следственное отделение и спросил у следователя:

– Татиана… гм…

– Что?! – отвлеклась от двух папок с надписью „дела“ капитан Палкина.

– Если женщина говорит тебе – „миллион поцелуев!“, что это значит? – напрягся Иншаков.

– Мне? – возмутилась ст. следователь Татиана.

– Нет! – замахал руками Витя. – Мне!

– Ну-у, – протянула капитан Палкина. – Значит, она тебе дас…, то есть – любит… Мииллиооон??? Да столько не бывает…

Витя вздохнул, и глаза его затуманились…

– Где ты такую дуру нашел?.. – вслед ему крикнула Палкина, но ст. лейтенант Иншаков шел по коридору очень быстрым шагом и искал глазами выход на волю. Он все узнал, а значит сегодня, в следственном отделении делать ему было нечего. Не с руки.

У НИХ – ХЭППИ-ЭНД

Многие женщины грезят удачливым замужеством. Простое им ни к чему. Им кажется – вот, оно!

Найдешь-завоюешь принца, и всю жизнь будешь сверкать, как новогодняя елка, всю жизнь, а не только с первого по четырнадцатое, да.

„Дурочки! Какие вы все дурочки! – разглядывая в старом зеркале свое вытянутое лицо, Альбина вдруг решила завязать с этими выгодными замужествами навсегда. – На-до-е-ло!“

И была права, потому что тот запал, та энергия, которая просто током бьет от молоденьких девочек, стремящихся удачно выйти замуж, у 30– летней Альбины осталась где-то на дне старой французской туфли на золотой шпильке,

шпильке,

шпильке…

– Дорогой, Виктор Иванович, вы все ворчите, когда же это кончится? – засмеялась Альбина, открывая дверь участковому инспектору.

– Когда? – сварливо переспросил Иншаков. – А вот когда!..

И, схватив Альбину за руку, потащил в полежаевский ЗАГС.

– Куда хоть идем? – тормозила на всех углах Альбина, из-под шпилек ее летели искры!

СНЫ НЕ ИЗ МОЕЙ ЖИЗНИ

Уже три месяца прошло с того часа X, когда наша жизнь перевернулась с трагической гибелью Тани Бобровник в кресле кабинета дантиста и моего мужа. Жизнь превратилась в ничто и никогда, все осталось позади, а впереди маячила Димкина тюрьма, вышки, вертухаи и моя нищенская нежизнь.

Нужно было возвращаться в Сапожок, но до конца следствия оставалось несколько недель, потом предъявление обвинения, суд и… я никуда не могла отсюда уехать.

„Пожалей меня, помолись за меня!.. Меня уже нет!“

Я проснулась мокрая от ужаса, мне приснился Октябрик. Глафира посапывала сбоку, как же она тихо спит, ей еще не снятся взрослые сны.

Октябрик вторую ночь снился мне и просил-просил-просил… То он хотел конфет-подушечек, то полосатую майку, то просил познакомить его с девочкой…

– От девочек так сладко пахнет…

А я снова вспомнила, у меня же есть подруга Таня, соседка Нины Ивановны. Бывшая соседка.

В окне мимо песочницы шла женщина, она обернулась, и я в который раз с трудом узнала ее. Таня, ей срочно нужно покрасить волосы и поправиться, у нее больной вид! О, Господи…

Глафира сладко дышала во сне, я выбежала в подъезд и поежилась – в углу кто-то шевелился, фф-уу, всего лишь скомканная газета и пакет с оторванной ручкой!

В будке уже с неделю сидела консьержка, я улыбнулась ей, она – мне. Около нее отирался тщедушного сложения мужичок и с блеском нейролингвистического программирования в глазах монотонно повторял:

– Дай на бутылку… дай на бутылку… дай… а то придушу…

– Души, – отвечала через каждые 30 секунд будущая жертва душителя, очень дебелая женщина в серьгах и мохеровой кофте.

Таня:

– Мне надо рассказать, пошли…

Мы отошли от дома и встали у двух берез.

– Я боюсь про это рассказывать, мне кажется, они нас все-таки убьют… Ведь теперь убивают кого угодно…

Так начался этот разговор.

– Помнишь, тот вторник?.. – спросила она.

– Да, – кивнула я. – Приехал твой муж, ты еще радовалась, а мой насторожился, увидев машину из Красноуральска.

– Ага, – Таня знала нашу „историю“, – насторожишься тут.

– И?

– А вслед за мужем, приехали, оказывается, еще люди, – сказала Таня и, подыскивая слова, посмотрела на небо. Начинался дождь.

– Какие люди? С работы?..

– Нет…а, в общем, они его знали, а он их нет.

– И? – не поняла я.

– В общем, он уехал… – вздохнула Таня. – Тогда. С одним из них.

– Кто? – запуталась я. Дождь стучал градом по навесу котельной.

– Муж… а один из них остался здесь.

– Зачем? Кто? – я запуталась еще больше.

– Наташка, я только сегодня поняла, что была в заложницах!

– Почему?! Объясни яснее, Танюш, ты говоришь, а я не…

– Соболь разбился, и они уехали, ну, тот уехал, что остался…

– А при чем здесь Соболь? – вспомнив утренний и дневной эфиры про трагически погибшего губернатора… я, наконец, поняла. – Так это твой муж? Вертолет и он?.. Но как же, ведь он тоже разбился?

– Разбился, – посмотрела на меня Таня. – Разобьемся и мы, если я что-то скажу…

Она кивнула на свою дочку.

– Что мы на улице? Пошли ко мне? – И раскрыв над коляской зонт мы быстро зашли в подъезд.

– Включи телевизор, – попросила Таня.

Когда на экране возник знакомый город, я сразу узнала улицу, по которой ходила с животом всего полгода назад.

Мне стало очень грустно. И я собралась домой…

– Глафира, наверное, проснулась, – вымученно улыбнулась я.

– Ну, пять минуток, – попросила Таня. – Я тут с ума схожу одна.

Говорить мы не стали. Просто смотрели телевизор и молчали.

Диктор на экране беззвучно открывала рот…

Потом на экране промелькнули редкие деревья, большая поляна с ямой посередине, выжженная земля, обломки вертолета. Потом показали останки тел на дымящемся дерне и темную, как горе, воду озера Лебединого.

Куски тлеющих проводов, скомканный в огне пластик, половинки кресел и чей-то оранжевый спасательный жилет, который не спас никого.

Я нажала кнопку на пульте, и голос диктора ударил в барабанную перепонку:

– На этом месте всегда сгущались тучи и резали кислород молнии, и останавливались облака. Словно здесь не остров, а какая-то аномальная щель с притяжением всего мимо летящего, и хорошего и плохого. Неудивительно, что катастрофа произошла именно здесь, так считают местные жители. Единственный спасшийся в катастрофе помощник губернатора, выброшенный из вертолета перед столкновением с землей, утверждает… утверждал…

Командир вертолета, по его словам, был заменен перед вылетом, что вызвало некоторую задержку при вылете. К сожалению, единственный живой свидетель катастрофы позже скончался в больнице. Губернатор, по его словам, не вмешивался в работу экипажа… В момент катастрофы сам Соболь находился в центре салона и погиб сразу – удар о землю сорвал двигатель, и он всей тяжестью рухнул на губернатора. Смерть пилотов и остальных пассажиров наступила в результате серьезных травм, полученных при столкновении вертолета с землей. Диктор помолчала и добавила:

– Голова Соболя стоила один миллион долларов – такую цену назначили красноуральскому губернатору за самоустранение.

Зазвучала траурная музыка. Начали транслировать городские пейзажи Красноуральска… Я больше не могла на это смотреть, подошла к Татьяне, обняла ее, мы постояли, я ее поцеловала и ушла.

ДВЕ УДАЧИ

Когда на запрос, кому принадлежат номера на машине, которую видел шофер Винников у подъезда, наконец, пришел ответ, Ольга Леонардовна, ст. следователь прокуратуры присвистнула:

– Опа!

Номера принадлежали начальнику охраны главного конкурента Соболя на губернаторских выборах – г-ну Быковскому, председателю Красноуральского законодательного собрания.

И сразу многое стало проясняться. Покрывало упало вниз…

Ольга Леонардовна быстро сложила в уме схему преступления, и выяснить личность убийцы Сидоровых-Гильзаби стало делом нескольких дней.

– Горностаев всего лишь свидетель, но ни в коем случае не убийца! – подмигнула Ольга Леонардовна своему отражению в мониторе. – Нужно подготовить документы… скоро выпустим!

Начальник отдела розыска полежаевского ОВД майор Кислицын в очках с диоптриями, на первый взгляд ничем не примечательный обаятельный мужчина, обрадовался, как ребенок, получив ответ из линейного о/м Казанского вокзала на посланную им ориентировку на двух квартирантов Нины Ивановны.

БРЕД

„К дому подъехал черный „Мерседес“, из него весь в белом вышел Мазут, тут-то его и повязали! Из салона за шкирку вытащили упирающегося Саркиса и надавали ему по ушам…“

Лабрадор ухмыльнулся и, вспомнив, как злобно и непрезентабельно выглядят Мазут с Саркисом, настучал лапой новый текст:

„Два упыря – Мазут и Саркис, были задержаны в течение суток на площади трех вокзалов доблестным нарядом железнодорожной милиции…“

Смахнув и этот текст, ученый пес задумался… Стальные правила литературного жанра советовали называть „упырями“ только непосредственно упырей, вурдалаков и пр. За сим Нельсон Батиас Крузенштерн аккуратно набрал правым средним коготком вот это:

„Два человека – Мазут и Саркис…“

И заснул. И началась просто жизнь, в которой эти два кошмарных персонажа всплыли по-настоящему, их никто не ждал, а они, возьми и всплыви!

Бред какой…

Это все собачьи сны…

А В ЖИЗНИ

Они шли два злых и пьяных и искали, кого бы им убить. Мазут и Саркис. Два упыря.

Когда их задержали на площади трех вокзалов – они раздевали одного небедного гражданина! Сняв с него и кепку, и трусы, но какие трусы!.. От самого Ямамото!

Так вот, при задержании выяснилось, что они – живы, и подозреваемый в убийствах Горностаев – их не убивал, не вывозил в свертках в лес и не закапывал неподалеку от зверофермы.

Все было иначе, все было не так.

В тот день Саркис подслушал, зачем приезжал и что оставил в рыжей барсетке плешивый визитер в „женильном“ костюме.

Деньги…

И только за Наташей закрылась дверь – началось потрошение комнаты Горностаевых. Найдена была какая-то мелочь. Долларов пятьсот и… никакой рыжей барсетки.

Мазут и Саркис имели по феноменальному уму каждый. Они родились умными сразу же, и даже детский сад и ПТУ не смогли нарушить целостность их мироощущения – все деньги на свете принадлежат им! Чужих денег не бывает!

Было решено – комнату до прихода Горностаева прикрыть, дождаться Нину Ивановну и узнать у нее про судьбу денег, которые жена Горностаева увезла с собой… И с вежливым шиком отнять их, не причиняя никому телесного вреда, подчеркнул Мазут, Саркис промолчал.

Но все вышло с теми минусами, на которые горазда коварная жизнь.

Нина Ивановна в тот день вернулась домой не через час или два, а в начале одиннадцатого. И Мазут с Саркисом ее немножко проглядели в темноте. Только догадавшись взглянуть снизу на окна шестого этажа – увидели – ее окна уже горят бледным светом на фоне полной темноты, ринулись наверх. Дверь, естественно, оказалась заперта.

Они стали решать, как им объяснить свой поздний визит, что при этом сказать, когда снизу услышали голоса…

По лестнице кто-то поднимался…

Этим ктобыл всего лишь Октябрик, сын Нины Ивановны, он разговаривал сам с собой, доказывая правоту какому-то воображаемому врагу, размахивая руками, и еще мальчик при этом гудел и ругался, как пчелы в улье, – громко и без слов!..

Мазут и Саркис за выступом несущей стены начали тихо стонать от хохота, ожидая, когда мальчик откроет свою дверь, чтобы войти у него „на плечах“. Но Октябрик отчего-то подошел не к своей двери, а к соседской и, засунув туда голову, отклячил круглый зад очень упитанного мальчика.

– Как он ее открыл? – толкнул Саркиса Мазут, на что получил ответ:

– Наверно, она была не заперта.

– Теть Тань, дай чаю! – позвал Октябрик и, не получив ответа, – вошел туда…

Мазут и Саркис переглянулись… По лестнице снизу снова кто-то шел. У двери 54 квартиры они остановились, Мазут с Саркисом услышали обрывки разговора:

– Звони!..

Двое высоких незнакомых мужчин стояли у той же двери, в которую только что вошел олигофрен. Второй из них нажал на кнопку, звонок мелодично спел и дверь медленно отворилась.

Дальше их показания расходятся. Мазут утверждал, что уже видел этих двоих. Саркис, что видел их первый и последний раз.

Машину с красноуральскими номерами они не помнили оба, вероятно, те двое приехали на Архангельскую улицу впервые.

По их утверждению, Октябрик из 54 кв. не выходил, а дверь открыл муж Тани Дубининой и спросил:

– Вам кого?

– Нам нужно поговорить, – сказали те двое…

– В квартире – маленький ребенок, уже ночь, – не согласился Дубинин и не стал их впускать.

– Ладно, давай здесь, – сказал второй.

– О чем они говорили? – спросила Ольга Леонардовна.

Султанов и Ларюшкин переглянулись и промолчали.

– Мы не слышали, – наконец сказал Ларюшкин и показал прокуренные зубы. – Они говорили тихо.

– Ну, примерно, – попросила Ольга Леонардовна, глядя на Мазута (Максуда Султанова).

– Тихо говорили! – сказал Султанов.

Но, примерно через час, все-таки вспомнил отдельные слова, они звучали так:

– Но я подчиняюсь командиру экипажа…

– Экипаж будет заменен…

– Соболь знает командира экипажа – полетит только с ним…

– Тебе предложат – ты согласишься…

– Я не соглашусь никогда…

– Ты поедешь со мной, а вот оностанется здесь…

– Я никуда не поеду…

– Если ты не сделаешь… твоя сучка будет мертва, мы уничтожим вас…

– Смерть, где угодно… на ручке входной двери, в почтовом ящике… в конверте, в полотенце, которым ты утираешься, на телефоне, в банке с детским питанием… ты слышал, о таком банкире? Кивелиди?.. Мы изнасилуем твою трехмесячную сучку…

Ольга Леонардовна помнит каждое слово этого допроса до сих пор, хотя дело об убийстве семьи Сидоровых-Гильзаби не первое и не последнее в ее следственной практике.

На лестницу, по словам Ларюшкина и Султанова, во время разговора выглянула Нина Ивановна и, поздоровавшись, спросила у Виктора Дубинина, не видел ли он ее Октября.

Дубинин промолчал. На нем не было лица.

Октябрик, услышав голос матери, выскочил из квартиры Дубининых и вприпрыжку, дожевывая на ходу какое-то угощение, промчался в свою дверь.

– Промчался, как дурак, – размахивая руками, изобразил олигофрена Мазут.

„Вот, тогда их жизнь и была решена…“ – подумала Ольга Леонардовна.

– И дальше? – заставила она себя спросить у Мазута с Саркисом.

– Мы хотели войти следом, но оцепенели, когда увидели… этих, – быстро сказал Мазут, черный, как смола.

– Зайти поговорить, задать вопросы, – кивнул Саркис и улыбнулся.

„Лучше бы не улыбался никогда“, – поежилась Ольга Леонардовна. И уточнила:

– В смысле – ограбить?

– Что вы такое говорите? – стал стыдить ее Мазут.

– А тут – убивают! – тоже не поддался на провокацию Саркис. – Нам чужого ни тонны не надо, вот вам три креста! – и перекрестился снизу вверх!

Они сидели напротив и кипели от злобы. Выдыхали, показывая нижние зубы, открывали и закрывали цвета темноты глаза, один шевелил ногой, другой шевелился сам, их душила ненависть! Ольга Леонардовна поняла это, но не спешила заканчивать допрос.

Значит так…

Нина Ивановна зашла к себе, увела сына, попрощалась с Виктором Дубининым. Вслед к ней вошел, позвонив – один из визитеров.

Убил сперва мальчика, видимо тот сам открыл ему дверь, потом очередь дошла до Нины Ивановны.

Затем Максуд и Саркис видели, как в кв. 56 вбежал Горностаев и позвал:

– Наташа, ты здесь?

Мазут с Саркисом тоже вошли в квартиру Нины Ивановны, когда оттуда вышел высокий визитер, который прямо из 56 квартиры направился в 54-ю к Дубининым.

Мазут с Саркисом увидели всеи ретировались, впрочем, обыскав одну комнату из трех, но ничего особенно ценного не нашли, за исключением кошелька с полутора тысячами рублей в сумочке Нины Ивановны. Серьги и кольца они с нее снимать не стали. Подтвердили, что Горностаев Д.И. лежал на полу головой к батарее и не шевелился.

– Увидели и ушли, и ничего мы не поджигали! – добавил Саркис, а Мазут подтвердил.

После разговора с Татьяной Дубининой выяснилось, один из визитеров остался с ней в квартире, другой – с Виктором Дубининым, ее мужем, вернулся в Красноуральск, потом произошла та самая авария с Соболем.

Почему они не пробовали обратиться в милицию?..

Из вышеприведенного, по-моему, это становится ясно.

К тому же Виктор Дубинин перед отъездом сказал жене:

– Этот человек будет охранять тебя…

„А сам боялся их… я это видела“, – вздохнула Таня Дубинина.

Видимо, его заставили это сказать…

НАТАША

Изумленное тяжелое лицо идиота. Он склонился и лег мне на голову, потом сполз, я не могла дышать, мне в рот сперва забились его брюки, рубаха, потом потная шея и мокрые, хоть выжимай, губы, слюни с запахом…

– Ай, не надааа!.. – кое-как выкрикнула я и вырвалась из-под липких цепких губ, впивающихся в меня…

Я проснулась в слезах. Мне приснился покойный мальчик, сын Нины Ивановны, которой уже нет. И его нет.

– Зачем мы приехали сюда, Господи? – горько заплакала я. – Зачем? За бедой? Ты знал, Господи, что с нами будет?.. Эх, ты-ы…

Букет засохших ландышей в граненом стакане, комната Анны Львовны поражала своей изысканной бедностью. Кровать с железными спинками, на которой я спала, стол, стул, шкафчик с кривой дверкой… И толстый тюль топленого цвета на длинном крестообразном окне. Глафира спала на своей подушке у стены и дышала алыми губками.

– Пойдем в шашки сыграем? – старушечья голова в проеме двери подмигивает одним глазом. – Не спи, еще рано, чего ночью делать будешь? Опять ходить?

– Сейчас, Анна Львовна, – я села на кровати и потерла двумя руками лоб.

– Не расстраивайся, все образуется, вот увидишь, я знаю, – сказала Анна Львовна, и я ей почти поверила.

А на следующий день!..

На задворках трех „сталинок“ стоит котельная. Там Дима поставил нашу „Газель“, на которой мы приехали в Полежаевск.

Я подошла к машине проверить, цела ли она? Вроде никто не забирался, двери и окна целые, ключи были у Димы, а мне просто хотелось посидеть в ней и вспомнить, как мы ехали сюда, но я постояла, прижавшись к синему мятому боку, и пошла обратно к подъезду.

И тут я увидела его. Моего мужа. Диму. Он шел ко мне со стороны дороги и… дошел.

Срок задержания предварительного следствия не должен превышать двух месяцев, и Диму выпустили. Обвинение предъявлять не стали. Здоровье раненого Димой милиционера резко пошло на поправку, в общем, не обошлось без чуда в этом деле. Оправданием послужило то, что капитан Виноградов был одет в тренировочные штаны и клетчатую рубашку, когда с криком:

– Сигнал „К штурму!“ – вбежал в распахнутую квартиру Сидоровых-Гильзаби!

Дима. Он пришел в ту ночь – меня нет. Вещи раскиданы… Убили? Ограбили? Или взяли с собой? То, что я в роддоме, он естественно, не знал. Пустая квартира. Мазута с Саркисом нет. Никого.

Пошел к Тане Дубининой. Но увидел, что дверь Нины Ивановны не заперта, забежал, увидел мальчика, тот лежал в прихожей. Услышал крик, вбежал в кухню – там кипел бак с бельем, в комнату – там мужчина душит женщину, хотя поза была похожа на любовное соитие, если бы не руки на шее Нины. Помнит, как боль расколола голову напополам, потом, как очнулся и лежал на полу, пахло дымом, встал, набрал 02, что-то сказал в трубку. Машинально схватил топор с пола, кое-как спустился вниз, в квартире на первом этаже опять никого не было. Пустая квартира с открытой дверью и разбросанными вещами. Снова поднялся наверх, видимо, тогда его видели идущим по лестнице с топором…

Помнит, как в квартиру вбежал какой-то мужик с пистолетом, и он кинул в него топор. Попал в шею. То, что это был милиционер… не знал. Его стали бить.

Все.

МЕШОК ГРЯЗИ

Анна Львовна помахала нам ручкой из окна. Мы уезжали.

Черно-белые пейзажи домов, улиц, и черно-белые люди вокруг. Все плохое закончилось, а глаза отказывались это замечать.

Мы оставили этот город с его гигантским „УДОВЛЕТВОРЮ!“ на заборе промзоны и там, за пределами наша жизнь, может быть, снова обретет цвет.

Машина нагрелась от солнца. На нее никто не покусился и не посягнул ввиду явной дряхлости, хотя следы гвоздя или отвертки на замках и чей-то невыносимый запах все-таки присутствовали.

Кто-то, все-таки, ночевал в ней и не раз, но взять в ней все равно было нечего, кроме разве засаленной подушки Мурадым-аги, которую мы так и не удосужились выкинуть еще в пути, нас просто завертела жизнь, люди и много чего еще…

Дима держал Глафиру, я двумя пальчиками взяла этот вонючий мешок и кинула его в кусты, но не попала.

– Тяжелая какая подушка, – поморщилась я. – Грязи…

Дима, как мяч пнул подушку ногой – она взлетела в воздух и взорвалась!.. Из нее вместе с перьями посыпались деньги, деньги, деньги!..

Было жарко, светло и солнечно… Только что здесь шли мамы с колясками, носились на велосипедах дети, и кто-то истошно вопил из кустов: