Текст книги "Дети восьмидесятых"
Автор книги: Светлана Рябцева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)
Светлана Леонидовна Рябцева
Дети восьмидесятых
Дневник учителя
Штрихи к портрету города начала восьмидесятых
Мы жили в обыкновенном городе, не очень большом, но и не маленьком. В городе Энске.
Художник пишет не то, что перед глазами, а то, что видит внутренним зрением. Я не художник, и нет у меня необходимых красок. Рискну набросать только несколько штрихов к портрету города.
Точка зрения у меня, конечно, специфическая, поскольку смотрела я со стороны Рабочего поселка. Думаю, вид из Дачного поселка был несколько иной. В других тонах, что ли. Дачи стояли за глухим забором, который мешал их обитателям разглядеть беды Рабочего поселка, а жителям последнего ходить в гости к владельцам дач.
Раньше Энск называли сад-городом. Теперь называют «крупный индустриальный центр». Но город уважает свою историю, и на центральной площади оставил Дерево. Оно охраняется законом.
Жителей города можно было условно, т. е. по условиям жизни, разделить на три категории. К первой категории относились Слуги народа. Дальше шли люди Нужные («нужники» – так ласково их звали в народе) и Ненужные. Нужные трудились, как бурлаки, на ниве распределения материальных благ, не зная ни покоя, ни отдыха. Они могли достать, устроить и обеспечить. Ненужные по 8 часов в день производили эти материальные блага. И больше ни на что не годились, поскольку от них ничего не зависело.
Квартирный вопрос в городе стоял очень остро. Жители Рабочего поселка десятилетиями стояли в очереди. Первыми – это утешало. Их призывали проявить терпение и высокую сознательность.
И, блистая красноречием, приводили примеры из скромной, полной лишений жизни героев прошлого. Для очередников строили новые дома возле завода: чтобы работа была рядом. Слуги народа проявляли заботу. О себе не заботились: меняли квартиры на Набережной на равноценные возле Театра. Предпочитали старые дома, великодушно уступая новые народу.
И транспортный вопрос тоже был трудным. Автобусы трёх видов ходили по городу: полные, полупустые и пустые. С полными все ясно, они проезжали мимо остановок, подчиняясь закону инерции. В полупустые мог бы поместиться пассажир: Один. Если бы могла открыться дверь. Пустые автобусы – их было больше всего – перевозили мужчину в шляпе. И если с перевозкой народа дела обстояли плохо, то с перевозкой мужчины в шляпе был полный порядок. В легковых машинах с шофёрами мчались сосредоточенные Слуги народа, а также их родственники.
Время от времени во Дворце культуры проходили Совещания, на которых решались важнейшие вопросы: как перевыполнить перевыполненный план и ещё выше повысить высокий процент повышения. А также улучшить, усилить и увеличить. Начинались и заканчивались они бурными аплодисментами, переходящими в овации, И всех участников радовало такое единодушие.
Газеты печатали подробные отчеты об этих Совещаниях. Передовицы призывали, вдохновляли и звали за собой массы. А массы охотнее читали объявления, программы ЦТ и решали кроссворды. Фельетонисты-самоучки с жаром обличали грубых и некультурных продавщиц, которые на вопрос «колбаса есть?» могли обозвать покупателя дураком. Слуги народа, а также их слуги ничего об этом не знали: они отоваривались в других местах.
Жизненный уровень рос неудержимо. На зарплату с каждым годом можно было купить все больше и больше. Всего. Если бы оно продавалось. Или водки – её было по многу бутылок на Душу населения, включая младенцев. Народ предпочитал водку.
Русская народная пословица «У кого суп не густ, а у кого жемчуг мелок» собиралась поселиться в Энске навечно.
Энская областная газета несла народу слово энской правды. Это слово порой так далеко расходилось с делом, что отдельные ходоки отправлялись за разъяснениями к Первому Человеку. Доступ к нему был совершенно свободным: Первый чтил демократию. И любой ходок мог без помех обратиться к нему лично в пятый четверг месяца. Тот прискорбный факт, что пятый четверг случался чрезвычайно редко, весьма печалил Первого. Но над законами природы он – увы! – был не властен.
В этом городе рождались и росли дети. Дети восьмидесятых. Как сказал кто-то, дети в большей степени являются детьми своего времени, чем своих родителей. Хотя наличие или отсутствие родителей тоже играло свою роль.
Одни дети еще во времена дошкольные (те, которые принято называть счастливым детством) усваивали много всяких понятий, а также слов, начисто отсутствующих в каких бы то ни было словарях. Потом они приходили в I класс, и шокированные педагоги делились в учительской впечатлениями:
– Какие ногти! А руки! Какие лица! Какая речь!
– Неразвитые, дикие, – сокрушались педагоги и делали печальный вывод: – Опять неудачный подбор.
Они наивно ждали, пока в Рабочем поселке вырастет другой подбор. И в тоскливом ожидании лучшей жизни разнимали на переменах орущих, плюющих и дерущихся детей. А на уроках пытались затолкать в их неподготовленные головы минимум знаний. С первого дня в школе родители самоустранялись, соглашаясь, так и быть, кормить и одевать дитя. Вся ответственность за обучение, воспитание, развитие, за здоровье и жизнь, за взгляды, привычки, манеры ложилась на учителя. С него строго спрашивали родители, его сурово контролировало начальство, желавшее получить на выходе само совершенство.
Школа потихоньку расслоилась на простую и пpестижную. В последней учились совсем другие дети. Они в будущем готовились взвалить на себя нелёгкую ношу: жгучее желание служить народу передавалось, видимо, по наследству. Эти дети знали много вежливых слов, умели пользоваться носовым платком, неплохо говорили по-английски и к учителям относились с сочувствием, поскольку усвоили правила хорошего тона.
А в общем-то, почти все дети росли несчастными, одинаково несчастными и среди ковров и хрусталей, и среди пустых бутылок. Они думали, что это нормально, что так и должно быть. И не ведали, что несчастны. Им смутно хотелось настоящей родительской любви, защищенности, верной дружбы. Их души голодали. Но взрослые или отталкивали детей, или откупались от них. Детская привязанность и любовь были им не нужны: в городе Энске ценили только то, что имело цену. У кого больше и дороже, тот и счастливее. Рвалась связь между временами и людьми.
Год первый
Познакомились мы в начале второй четверти, в I классе, когда я перевелась из другой школы.
Вхожу в класс – две девчушки самозабвенно роются в учительском столе. Н-да… Заинтересованно спрашиваю:
– Это, наверное, ваш стол, да? Но где же тогда мой?
Смутились. Знают ведь, что можно, а чего нельзя, но это так, теория, а на практике правило другое: нельзя, но если никто не видит, то можно.
Вскоре пришли и остальные двадцать восемь. Поздоровались со мной трое…
На уроках полная тишина, тишина безделья: все сидят и ждут, пока кто-то додумается, решит, ответит. Кто-то, но не я. На переменах – пинки, вопли, слезы, жалобы. Говорить не умеют – кричат, никого не слышат и не видят, каждый замкнут на себя. С удивлением выясняю, что дети до сих пор не знают, как кого зовут.
– А чё вон тот мальчик, который сидит вон с той девочкой, меня за косичку дернул?
Пока шли в столовую с четвертого этажа на первый, оттоптали все ноги и мне и друг другу. И никаких извинений – дело житейское, привычное! У многих не работают тормоза: увидел – схватил, мешает – оттолкнул, кто-то не нравится – стукнул. Все просто и дремуче.
Да, совсем я избаловалась в своем прежнем классе: отдыхала и нежилась. Работала, можно сказать, в белых перчатках и с микроскопом. Но ведь и там вначале было то же самое. А знакомились мы еще интереснее.
Взяла я тот первый в середине сентября. Долго отговаривала меня Раиса Кузьминична, моя бывшая учительница, предлагала взять спокойный и мирный третий класс:
– Не бери! Пожалеешь! Там подобрались такие дети – ты себе не представляешь! Это не дети, а черти в мешке! Они проучились полмесяца, а знает их уже вся школа.
Но я заупрямилась:
– Нет, нет, только первый! Хочу начать сначала и довести до четвёртого.
Идём. В ногах дрожь. Мысленно прокручиваю: вот мы войдем, они встанут… я им скажу… они ответят… потом я…
Пришли. Открываем дверь. Всё, как в плохих фильмах про школу: визжат, воют, топают, орут, дерутся, скачут по партам, стучат крышками. Входим – ничего не меняется. Нас нe заметили, как заметили бы появление в классе двух лишних стульев, не заслуживающих ровным счётом никакого внимания.
Раиса Кузьминична ушла. Дети продолжали «общаться», поскольку моя персона никакого любопытства у них не вызвала. Нет, я, конечно, не ждала, что стоит мне войти в класс, как загорятся радостью их глаза, и потянутся они к знаниям всей душой, и засыпят меня умными вопросами, и наступит у нас благоденствие. Но и такой реакции не ожидала: еще одна училка, подумаешь! – сколько их здесь уже было… А дальше – проявление дикой свободы во всей красе… Невоспитанность.
Слово это я употребляю не как обвинение, за которым порой следуют истерические причитания: «Куда смотрят родители, общественность, школа, детсад, ясли!.. И милиция». Нет, для меня это констатация факта, после которой – работа.
Составные части этой работы я определила для себя так.
1. Изучение материала, т. е. личности ребенка.
Хочу надеяться, что мне простят отсутствие деликатных кавычек, что не воскликнут: «Ах, это ужасно! Она детей материалом называет!» Да, я против и умильных восторгов по поводу бантиков, и кликушеских воплей по поводу «этих ужасных детей». Дети для педагога – сложнейший и интереснейший материал, из которого он, ориентируясь на точную цель и следуя правильной технологии, создает человека. Правда, в действительности всё происходит гораздо сложнее. Приведу аналогию.
Рабочий
Должен сделать деталь определенной формы.
Есть чертеж. Дан хорошо изученный материал.
Известно, как он ведёт себя в разных условиях. Есть станки и инструменты, разработана технология.
Результаты точно рассчитанные, запланированные.
Педагог
Должен образовать личность, обладающую определёнными качествами, с определёнными потребностями, стремлениями. Привели ребёнка. Сообщили имя, фамилию, возраст, домашний адрес.
Даны формы и методы работы, в основном теоретические, построенные на предположении: если ребенку хорошенько объяснить, как надо поступать, он так и будет делать.
Результаты зачастую совершенно непредвиденные.
Вот так и живём. Теоретики выпускают толстые фолианты (их вес в науке лучше всего измерять в килограммах). Практики же действуют на свой страх и риск, полагаясь на своё чутье и опыт. Теоретики, сердито отворачиваясь от результатов, ругательски ругают прак-тиков, обвиняя их в страшной ереси: в нарушений Святой Методики, столь удачно придуманной ими, теоретиками.
Я давно оставила всякие попытки понять, как можно нравственное воспитание отделить от трудового или эстетического и как сформировать коммунистическое мировоззрение, позабыв при этом о законах диалектики. Поэтому просто изучаю материал.
2. Целенаправленная коррекция или даже преобразование мотивов, ценностных ориентаций, эталонов и идеалов, установок, потребностей. (Замахнулась!)
Но кого же, собственно, я должна воспитать? «Личность», – бодро отвечает всезнающая Методика, А какими качествами должна обладать эта личность? Какие связи и отношения будут у неё с другими личностями?
Как их наладить? Многозначительно помолчав, Методика предлагает воспитать патриота и интернационалиста. И атеиста. И коллективиста. И…
Ставлю перед собой две стратегические задачи, расположенные по горизонтали.
Первая задача – становление личности («я единственный и неповторимый»); формирование самосознания, развитие познавательных процессов – восприятия, внимания, воображения, памяти, мышления; воспитание и обогащение – это главное! – чувств, эмоционально-волевой сферы. Мне нужно пробудить в детях стремление понять себя, выстроить свой характер. Какие же черты характера будем мы целенаправленно взращивать, Тренировать, укреплять? Назову основные хотя бы перечислительно: воображение и фантазию; чувство юмора; любознательность, пытливость; гибкость мышления; самокритичность и терпимость; умение оценивать ситуацию, быстро и правильно ориентироваться в ней, брать на себя определённую роль, действовать в её рамках,| смелость, настойчивость в достижении цели, готовность к риску, самообладание; самооценку и самоуважение; единство интересов, склонностей и ценностных ориентаций.
Вторая задача – воспитание и развитие коллектива («я такой же, как другие, потому что каждый из них тоже единственный и неповторимый»), гуманных отношений с товарищами, умения жить среди людей. Решение этой задачи также предполагает определённую программу нашей совместной с ребятами работы. Конспективно определяю пункты этой программы: мажорный тон, оптимизм; границы свободы, чувство меры; общественное мнение: критерии, ценности, нравственные эталоны и идеалы; культура общения, техника общения: интерес и внимание к окружающим, умение адекватно выразить свои мысли и чувства, понять другого, культура спора, умение доказывать свою правоту и соглашаться с чужой; методы разрешения конфликтов; общественно значимая направленность мотивов, потребностей…
Такая вот микропедагогика. Вообще-то, каждый пункт – это тема отдельного глубокого исследования: теоретическая основа, приемы, методы и формы работы, практика, результат. Но пока это горы труда и мой неподъёмный груз. Дети растут сегодня, сейчас. Вот они передо мной. И я обязана направлять их развитие, а для этого думать, куда двигаться, что и как именно корректировать.
Пишу для себя законы, которым постараюсь следовать.
1. Никаких «мероприятий». Мероприятие… Меры принимают тогда, когда безнадежно сорвана всякая нормальная работа и пора тушить пожар. Основной жанр нашей «педагогической деятельности» – разговорный, основной «вид деятельности учащихся» – потребительство в чистом виде. Результат этой словесно-призывной педагогики – плачевный. Нет, только в сотрудничестве, общих с ребятами делах, единой с ними одухотворенной жизни можно достигнуть внутреннего преображения каждого из них и своего собственного.
Нужно правильно, умно организовать повседневность, наполнить каждый день интересными и полезными мыслями и делами, маленькими победами и радостью.
Ничего не делать ради «галочки». Формализм все разъедает, обессмысливает, обесценивает: начинаешь кривить душой, теряешь драгоценное время и себя самого, и все только ради того, чтобы потешить проверяющих, которым, собственно, наплевать на твою работу. Им просто хочется, чтобы было «покрасивше», чтобы было о чём рапортовать своему начальству.
2. Сначала научить, потом спрашивать.
– Кто из вас любит получать двойки?
Никто.
– А пятёрки?
Лес рук.
Надо же, какое совпадение: я тоже не люблю ставить двойки!
Но если кто-то не решил примеры, потому что поленился? Моя вина. Значит, не научила – нет, не математике, а преодолению препятствий, не воспитала чувства ответственности. Учить я должна большему, чем математика или русский язык, и об этом «большем» и нужно подумать прежде всего.
3. Пожалуй, нет у детей таких недостатков, с которыми мне надо «героически бороться», тратя свои и ребячьи нервы. А что если принять за аксиому (и попробовать действовать, опираясь на нее): «Недостаток ребёнка – это такое его достоинство, которому мы не нашли применения»?
4. Наблюдать, фиксировать наблюдения. Изучать факты, жизненные события. От любого факта идёт нить и прошлое и будущее. Надо научиться вытягивать её, точно определять, чем порожден данный факт и во что он выльется в будущем.
Мелочей в этом деле нет. Любая мелочь – это маленькое проявление большого качества, свойства.
5. Не держаться за планы. Мы и так уже стали жертвами железобетонного планирования во многих сферах жизни. Учиться отбрасывать при необходимости самый расчудесный план (это бывает очень трудно сделать), действовать гибко, решительно, целесообразно. Но для того техники должна быть отработанной до совершенства, Использовать приём без раздумий: хирург во время операции не мучается вопросом, какой инструмент ему взять в руки.
6. В классе быть готовой ко всему: к высшим проявлениям человеческого духа и к любой низости и первобытности. Не падать в обморок, не заламывать руки, а анализировать и работать. Помнить, что 6–10 лет – это возраст, в котором почти всё ещё поправимо.
В детях наших заложено много возможностей, а вот реализуются они зачастую самым бестолковым образом.
Пришла я в детский сад за дочерью. Жду.
Пятилетний Дима вышел из группы в раздевалку, где его ждала бабушка, и засунул в её сумку игрушку.
– Чья это машинка? – заволновалась бабушка.
– Моя, – коротко ответил Дима.
– Но у тебя такой не было! Где ты ее взял?
– Нашел на участке.
– Значит, ее потерял кто-то из вашей группы! Надо спросить и отдать…
– Никто ее не потерял. Она моя, – решительно заявил внук.
– Ну зачем тебе эта машинка? – начала отступление бабушка. – У тебя дома есть точно такая же!
– Нет, у меня зеленая, а эта красная, – резонно возразил Дима.
– Мама завтра купит тебе такую…
– А я хочу сегодня!
И дитя, почуяв близкую победу, пустило в ход главное оружие – нытье. Диалог распался на два параллельных монолога.
Бабушка (обречённо).
– …В нашем доме… чужие вещи… я не позволю… так нельзя… это неприлично…
Внук (изображая самого несчастного в мире мальчика, препротивным голосом, очень напористо):
–…у-у-у…ы-ы-ы…
Бабушка готова была капитулировать: внук нашёл к ней правильный подход. Но тут я решила вмешаться. Из солидарности.
– Дима, какая у тебя футболка красивая! – искренне восхитилась я.
От неожиданности он выключил нытье и заулыбался.
– Да! (Гордо.) Мне её мама привезла.
– Очень уж она мне понравилась… Снимай! – твёрдо сказала я.
– ???
– Снимай, снимай!
– Она же маленькая! – Дима даже рассмеялся, видимо представив меня в своей футболке.
– Ничего, – успокоила я его, – растянем. Снимай быстрее.
Дима растерянно оглянулся на бабушку, но её вдруг чрезвычайно заинтересовали птички за окном.
– Не сниму! – восстало дитя. – Это моя футболка, а не ваша.
– Ну и что? – удивилась я. – Раз она мне понравилась, я ее заберу себе. Так что снимай, да побыстрее! А я пока подумаю, чего бы мне ещё захотеть… У тебя и курточка красивая, наверное…
После секундного замешательства Дима вдруг выпилил:
– А я вот сейчас пойду и отдам Васе машинку!
Бабушка ахнула. А я обрадовалась: великолепно! Ребенок правильно оценил ситуацию, увидел аналогию, сделал перенос (ведь я о машинке и не заикалась).
– Не отдавай, вот еще! Ты же хотел ее себе взять – бери, играй. А футболку давай мне, – продолжала я настаивать.
Дима помчался в группу отдавать машинку.
Бабушка шокирована:
– Выходит, он знал, чья это машинка?!
Но и среди моих новых, не знакомых мне пока первоклассников наверняка есть похожие на Диму, и мне придётся осторожно, не подавляя их волю, направлять её в другое русло, с каждым днём увеличивать расстояние между «захотел» и «получил», наполнять его трудом и человеческими чувствами. Знаю, как нелегко будет и мне, и детям, привыкшим получать желаемое без усилий и сразу, – так чего ради они станут трудиться, а получать потом!
Перед глазами головки стриженые и с бантиками. А внутри? Никаких понятий о рамках, границах, полная анархии поведения и отношений. Потребности остаются неудовлетворенными, их место занимают капризы и прихоти. Мучает нехватка любви и внимания, но зато конфет – полные карманы: жуй целый день! Тормоза не действуют, но и активности – нормальной, здоровой – нет. Смена пассивности и нервозности.
Что делать? С чего начать?
Начинаем… с театра, юмора, игры. Это и язык, на котором мы будем разговаривать, это и инструмент нашей микропедагогики.
Стоит передо мной Алеша П.: руки в карманах, весь перекосился. Сделать замечание? Бесполезно. Во-первых, у него еще нет элементарной культуры поведения, нет мобилизованности мышц, подтянутости, «чувства осанки». И замечанием дела не поправишь, тут нужна тренировка до стадии привычных, автоматических действий. Во-вторых, сам себя он оценивает неадекватно, не умеет видеть со стороны (этому долго будем учиться). Алеше кажется, что стоит он просто великолепно: ведь не падает же! И я говорю с лёгкой завистью в голосе:
– Как жаль, что у меня нет карманов…
Алеша – весь внимание. Продолжаю:
– А то я бы тоже так же красиво встала, как ты.
Изображаю, слегка пародируя. Он засмеялся, попытался встать прямо – не получилось. Но попытка была – уже хорошо.
Читаю им весёлые, остроумные стихи А. Барто и Э. Успенского. Юмора не поняли – замечаю по лицам. Но вижу и заинтересованность, желание понять, а это главное. Понимание тонкого, умного юмора – дело очень непростое, требующее больших усилий ума и души.
– Прочитать еще раз?
Дружно: «Да!»
Читаю и второй, и третий раз, останавливаюсь на трудных для ребят фразах, объясняю. (А трудности-то в том, что у ребят мал ещё жизненный опыт и они только начинают овладевать мыслительными операциями.) Вот теперь все ясно: хохочут, просят читать ещё и ещё. Слушают, понимают, радуются.
Потом читаю стихотворение И. Кульской «Кто виноват?» и предлагаю его инсценировать, сыграть. От желающих нет отбоя. Приглашаю Инну М. и Олю Л., самых артистичных. С ними и разучиваем. Все остальные то смотрят и слушают, затаив дыхание, то шумят и галдят неимоверно: переживают, сами включаются в игру– мимикой, движениями, жестами, эмоциональными реакциями. Пусть шумят. Ведь между эмоцией и ее внешним выражением существует обратная связь. Иногда бывает достаточно немного поулыбаться своему отражению в зеркале, как вспоминается что-то приятное, и настроение поднимается. А чувства и эмоции в этом стихотворении самые разнообразные.
– Объясни-ка, Люда,
Что это за чудо:
Ты уроки не учила,
А пятёрку получила?
Девочка (или мальчик)! спрашивает с удивлением. (А только ли с удивлением? Но это уже более тонкая работа: анализ ситуации с определённой нравственной позиции. Всё ещё будет, но потом. А пока – на первый раз – пусть будет только удивление.)
– Задали в субботу
Трудную работу.
Я себе не доверяла.
И у Светки все списала.
У меня и Светки
Хорошие отметки!
Люда отвечает хвастливо, гордится своей сообразительностью (а сообразительность ли это?). Разошлись. Снова встречаются.
– Объясни-ка, Люда,
Что это за чудо:
Ты вчера урок учила
Как же двойку получила?
В вопросе сочувствие. Люда рыдает. Отвечает сквозь всхлипывания, обиженно.
– Просто неудача!
Задали задачу.
Я себе не доверяла —
И у Зойки всё списала!
Вот откуда двойка:
Виновата Зойка!
Заканчивает гневно (такая несправедливость!).
Обсуждаем. Ребята спорят, наперебой высказывают спои суждения, чувства, отношения. (Так начинает складываться мнение общественное; вырабатываем эталон поступка, нравственные критерии его оценки. Первая «примерка»: а как бы поступил я? Идёт закладка фундамента.) И говорят-то неплохо, а ведь на уроках сплошное косноязычие, неразвитая речь. Вот как действует эмоциональная значимость «предмета» разговора!
Итак, 30 человек выучили стихотворение, поработали над артикуляцией, сообща искали и нашли наиболее выразительную интонацию, мимику, жесты, сделали первый шаг на пути к развитию чувства меры. А какая активность, какой интерес! Вот что может сделать театр сатирических миниатюр за 15 минут.
– Зачем вам этот театр? – доброжелательно спросила! меня З.М., учительница одного из параллельных классов, – У вас что, без него забот мало?
У неё забот хватало: дети «попались совершенно ужасные». И она искренне меня не понимала.
Через год она уже со злостью кричала, выражая мнение администрации, которое полностью разделяла:
– Кому он нужен, этот ваш театр!
Плохи наши учебные дела. Анализирую причины и делаю неожиданный вывод: успеваемостью как таковой… не стоит заниматься вообще. Почти все мои дети, как, наверное, и дети в любом другом классе, могут учиться на «4» и «5». Причины учебных неудач – в области воспитания. Кому из родителей не приходилось слышать: «Ваш ребенок мог бы учиться хорошо, если бы не ленился (варианты: работал активнее, слушал внимательнее, выполнял задания аккуратнее и т. д.)»?
Вот чем я и займусь: научу собранности, аккуратности, трудолюбию… Стоп! А если, например, мой Петя учиться не захочет? Вот не пожелает, и всё тут! Ну зачем, скажите на милость, ему нужно становиться трудолюбивым, если он и так живёт припеваючи на всем готовеньком? Может, заставить? Ничего хорошего из такой затеи не выйдет. Можно силой привести лошадь на водопой, но нельзя её силой напоить. Правильно говорят: «Научить нельзя, можно только научиться». Дети научатся, если сами захотят. А если нет? В таком случае все мои «гигантские» усилия пропадут напрасно.
Выход один: вызвать у детей желание учиться, стремление преодолевать все преграды на пути, радоваться своему движению вперед. Но как, как этого добиться? Перечитав горы теоретических опусов, обобщаю… Если мужественно продраться сквозь наукообразные дебри и выразить по-русски главную мысль, получится следующее: «Ребёнка надо воспитывать так, чтобы он получился воспитанным».
Антон Семенович Макаренко… Бюрократическая педагогика била его, в бараний рог гнула, не то что палки – брёвна в колеса старательно засовывала сначала, а потом, прозрев, славила и превозносила и воровато из его выстраданных мыслей лепила себе уютные учёные званьица и чины, но так и не сумела его понять. Не доктор наук, не академик – Великий Педагог протянул через Время руку помощи.
На уроках добрая половина класса меня не слышит. Пока интересно и совсем просто – так и быть, послушаем, НО йот стало потруднее – всё, выключились. «Не интересно» – так объясняют сами дети. На самом же деле тут совсем другое. Помог мне в этом разобраться шестилетний Денис. На занятиях он хихикает, отвлекается, не слушает и, конечно, не понимает почти ничего. После уроков зову ребят, предлагаю поиграть в новую игру, Дети мчатся со всех ног. Окружили, ждут, даже на месте подпрыгивают от нетерпения. Денис отходит в сторону, ковыряет землю носком ботинка.
– Денис, пойдем с нами играть!
– Не пойду… Мне неинтересно…
Ему не может быть интересно или нет, поскольку, во что мы будем играть, он даже не догадывается. А дело-то в том, что Денис не привык напрягаться. Чтобы понять условия игры, надо постараться это сделать. Но всё, что связано с умственной работой, вызывает у мальчика отрицательные эмоции. (Он пришёл в школу, не зная ни одной игры.)
С Денисом решаю просто: хватаю его в охапку (к вопросу – можно или нет ребенка принуждать), ставлю и круг и объясняю несколько раз правила игры. Начинаем играть – он увлекается, потому что всё понял. Теперь его и силой не увести.
И театр помог. Сценка ну прямо для Дениса: в меру простая, в меру «автобиографичная». И выучить легко, и сыграть нетрудно… почти самого себя. Но тут он испытывает воздействие общественного мнения и – что очень важно – косвенное: мы не Дениса осуждаем, а сценического Колю. А Денис у нас просто молодец! Он очень похоже сыграл упрямого Колю из стихотворения С. Погорельского «Коля-Николай».
Дети собираются играть. Коля в сторонке.
– Коля! Коля!
– Николай!
– С нами вместе погуляй!
– Не буду.
– Коля! Коля!
– Николай!
– С нами вместе поиграй!
– Не буду.
(Ребята совещаются.)
– Как его уговорить?
– А попробуем схитрить!
– Коля! Коля!
– Николай!
– С нами вместе не гуляй!
(Коля наконец заинтересовался.)
– Буду.
– Коля! Коля!
– Николай!
– С нами вместе не играй!
– Буду! (Подбегает, встает в круг.)
Ребята (с веселой иронией):
– Ай да Коля – молодец. Согласился наконец! Сыграл наш Денис на сцене раз, другой, заработал аплодисменты зрителей. Осудил этого Колю уже внутри себя, поскольку играл с хорошей долей насмешки.
– Кто хочет играть в новой сценке?
Сколько рук! Но выше всех – рука Дениса!
– Можно я?! Ну можно, а?!
Ему уже интересно, хотя он еще не знает, какие роли я собираюсь предложить.
Но вернемся к уроку. Объясняю ребятам задание. Чтобы его понять, надо по крайней мере напрячь внимание и постараться понять. Но беда в том, что многим детям, как и Денису, противна сама мысль о каком-либо умственном усилии. Они не хотят понять – так легче. (Младенец, пару раз попробовавший молоко из бутылочки с соской, отказывается от материнской груди: из неё молоко надо добывать, а из соски льется само, только рот подставляй).
Вот сидит Варя и не то что понимать, но и слушать меня не желает. Она так привыкла – делать то, что захочет сама. Сейчас вот пожелала написать упражнение в тетради, не зная задания. Захотела – сделала. Взяла ручку, пишет.
Я замолкаю, прервав объяснение. Повисает пауза, тяжёлая, как булыжник. Варя пишет, не реагируя на мой булыжник. Она ещё не понимает язык театра: пауза, жест, взгляд, нюанс интонации. И даже если я попытаюсь сейчас испепелить взглядом нарушительницу порядка, раскалив нервы до 1000 °C, она этого даже не заметит. Поберегу топливо…
– Варя, положи ручку.
Мимолётный взгляд в мою сторону, недовольное выражение лица. Продолжает писать. Все ждут.
Оставить её в покое? Потом все начнут выполнять задание, а Варя – донимать соседей вопросами: «А что делать? А как делать?» Шум выбьет всех из колеи. Добиться послушания? Но как? Девочка привыкла к сильным раздражителям и на слабые не реагирует. Да и на сильные не очень-то…
Мама кричит с балкона:
– Варюша, иди домой!
Та играет в песочнице, делает вид, что не слышит.
– Варя, я кому сказала, иди домой!
Ноль внимания. Мама добавляет децибелы:
– Тебе сколько раз говорить?! Сейчас же иди домой!!
Тот же результат. Мама вне себя:
– Варька, чёрт бы тебя побрал, до каких пор я буду кричать! Вот возьму ремень, спущусь во двор, тогда узнаешь!!!
– Сейчас, – отвечает дочь невозмутимо. – Доиграю и приду.
– Ах ты… (Тут идут слова, которые не рекомендуется применять в воспитательных целях, но тем не менее отдельные родители в отдельных случаях, когда слов не хватает…)
Варя встает, отряхивает руки. (Наконец-то объяснив ли доходчиво.)
– Иду (громко)! Вот пристала… (шепотом).
Там по крайней мере разнообразные слова, вокал фортиссимо, в перспективе – ремень. А тут у нас что? Спокойная учительница, говорит что-то такое негромко, ремня у нее нет. Да и любому ребенку известно: детей в школе бить нельзя. Так стоит ли ее слушать?
Надо научить ребят воспринимать мою речь, постоянно держать меня в поле зрения, видеть и понимать, быстро и гибко отзываться на изменение обстановки.
– Поиграем?
– Да! Да!
– Игра такая. Вы, сидя за партами, можете разговаривать, вертеться, прыгать, даже кричать и петь. Но как только я скажу «раз-два-три», вы должны сесть «образцово-показательно» – говорить буду тихо… Выигрывает тот ряд, который выполнит все быстро и точно.
