Текст книги "Кто поверит эху? - Часть 4 (СИ)"

Автор книги: Светлана Дильдина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

Брат отказался увидеться с Истэ. Ну разумеется. Насчет же ее просьб о Тайрену сказал "делай, как знаешь".

Струсил, подумал Кэраи. Все же боишься ее саму, не одних лишь волнений. Но если подозреваешь меня, то займись этим сам. Именно сам, всех остальных ты тоже подозреваешь. Кроме, вероятно, Аори Нара, но тому сейчас не до разбирательств. Еще и дела семейные, нельзя путать в них посторонних.

Но один ты не сделаешь ничего; не сейчас, так в будущем придется выбирать союзников.

Он решил отложить остаток разбирательства до утра. Уже заполночь собрался спать, как появилась одна из «девушек радуги», попросила срочно принять. Нашелся след Истэ в предместьях, место, откуда она выезжала, вот-вот наконец отыщут и девочек – и гостье было сподручней всего передать новости. Никто не удивится такому ночному визиту, зато удивились бы, что красотка лишь работала на Кэраи. И, к счастью, не походила на Истэ, ни обликом, ни манерами. Впрочем, дорогие девушки из цветочных домов мало похожи на простых смертных. Их обучают не просто изяществу и достойному поведению, но воплощению всех желаний...

Выслушав, поблагодарил, словесно и денежно, девушка улыбнулась и упорхнула, сверкнув напоследок отблесками свечей на алом шелке.

Вспомнилось, как сверкнули рубины в прическе Лайэнэ, когда она рассердилась... в чем-то досадно, что она так прочно была связана с Энори. Что бы ни говорила теперь, полностью ей нельзя верить.

Утренние новости развеяли зыбкую дымку сносного настроения, которое осталось с ночи. Еще до рассвета к Тагари прибыл столичный гонец – и почти сразу, не отдохнув, покинул город, увозя ответ.

Кэраи сидел за столом с кистью в руке – хотел написать записку секретарям, и так слушал вестника.

От кого было послание, неизвестно, однако, если верно удалось разглядеть печать на футляре, отправил его военный министр. Вряд ли в свитке говорилось о том, что в этом году непривычно рано зацвели розы. Приближенный Тагари – он всегда был готов служить обоим хозяевам – рассказал, что генерал был зол, когда сочинял ответные строки, и сказал "не дождутся".

– Чего не дождутся, чтоб ему провалиться! – не менее зло сказал Кэраи, бросил кисть на столик; она покатилась и упала бы, если б не поймал испуганный мальчик.

– Иди, – велел вестнику.

Нет, так нельзя. В метании молний с братом все равно не сравниться, как и в потрясании гор. Не хватало еще... Но Тагари, похоже, не понимает, что Столице отвечают не так. Или понимает, и совсем спятил в стремлении оставить за собой последнее слово. Спасибо хоть если письмо не с приказом от Благословенного... хотя нет, если судить по печати.

Кажется, разговор о бывшей жене окончательно лишил брата рассудка. Встреча не состоялась, и слухи пресекли на корню, но она – если такая стояла цель – добилась своего все равно.

Оставалось последнее с этой семейкой.

Кэраи переоделся, словно намерен был отправиться с официальным визитом. Затем вновь велел привести мужа Истэ. Тот явно провел бессонную ночь, вероятно, не первую, судя по кругам под глазами.

– У меня последний вопрос. Сколько вашим дочерям?

– Восемь, господин... – бесцветный голос самую малость ожил.

– В каком месяце они родились?

Ответ не стал неожиданностью.

Значит, вот почему Истэ сбежала так поспешно. Пока ее беременность не стала заметной. И жила она под крышей Тагари, уже зная... А он, этот человек – он-то чем думал? На что рассчитывал? Ведь чудом стало, что их отпустили тогда. Каким он был девять весен назад, чем привлек яркую надменную уроженку богатого дома?

Совершенно обычный на вид. Не только внешний облик, в нем не ощущалось ни какой-то особенной силы духа, ни ума, ни даже заметного обаяния. Может, Истэ и нужен был как раз такой – неяркий, но, видимо, надежный? Верный. А ума и впрямь нет. Ведь его здесь никто толком не помнил, что стоило осторожней вести расспросы?

А может, ее надменность была всего лишь защитой...

– За связь с женой своего господина полагается смерть. А глава провинции – господин всем ее жителям.

– Нас отпустили...

– С запретом возвращаться, и этот запрет вы оба нарушили.

– Ради всего святого, Истэ...

– О ней сейчас речи нет и не будет, разговор о тебе. Я имею право решить это дело.

Лицо только на миг изменилось, будто рябь прошла по воде. Он знал, понял Кэраи. Уже не надеялся, попав в этот дом. Может, потому Истэ в свое время и повезло, что она – тоже знала, однако не верила. Считала себя бессмертной.

Мужчина склонился, будто благодарил. Потом снова, на этот раз с просьбой:

– Прошу, позаботьтесь о девочках...

– С какой стати?

Когда его увели, опустился на стул, закрыл глаза и так сидел, как показалось, долго-долго.

Потом встал, прошел в подвал, где лежало то, что недавно было полным жизни мужчиной. Масляная лампа висела на стене, пламя покачивалось, и тени на слабо освещенном теле качались. Но видно было на шее полосу от шнурка.

– Приведите ко мне в комнаты Истэ, – велел, и поднялся наверх.

У своих покоев обнаружил Юи, тот ходил от одной стены коридора к другой, и выглядел потерянным, словно позабытый лист на осенней голой ветке.

– Тебе-то что здесь надо?

– Я хотел... попросить за ту женщину. Знаю, такого права у меня нет, но... она и так уже пострадала.

После Мелен стал по-другому относиться к помощникам в том пути, и они сразу почуяли – начали многое себя позволять. И знали многое. И что с ним делать? Юи, добрая душа... а красивой женщине сочувствовать просто.

– Госпожа Истэ – мать вашего племянника...

– Это уменьшает ее вину? По-моему, наоборот. Я бы с радостью отправил ее за мужем, – прошел мимо юноши, застывшего столбом в коридоре, добавил: – Но мне все-таки жаль этих девочек; их могла бы забрать родня, но родне о них знать нельзя. Одиноким сиротам в этом мире придется плохо. Пусть уезжает. Она уже разрушила, что могла.

Истэ повела себя на удивление достойно, узнав о смерти любимого человека. Только взгляд ее был чуточку странным, будто бы не до конца понимает сказанное.

– Я могу увидеть его?

– Нет. Ваша связь была преступлением, продолжения не будет – даже прощания.

**

Больше всего Истэ боялась возвращаться в домик в предместье. Страх пересиливал горе, и становился сильнее с каждым поворотом дороги. Она ничего не сумела. Ни встреч толком не вышло, ни хоть возвращения в одиночку. Теперь и ее девочки будут мертвы. Не сомневалась – уж эту угрозу Энори осуществит.

Провожатые не оставляли ее ни на миг – четверо всадников с лицами смерти, как на подбор. У каждого кровь на лбу и на волосах... ах, да, это повязки Дома... На них рысь готовилась прыгнуть, запускала когти ей в грудь.

Доехали уже в густых сумерках – хоть недолго оставалось до весны, темнело все еще рано. Домик казался пустым. Истэ почти выпала из повозки, путаясь в юбке, пробежала остаток двора, на ступенях упала, вползла на порог. Ее подхватил один из провожатых, поднял. Может, из простого сочувствия остался во дворе вместе с остальными, а может, хотели понаблюдать, что дальше.

Внутри было тихо, пахло чем-то тревожащим – густой травяной запах, сладкий и горький одновременно. Закричала, зовя по именам дочерей, но отклика не было. Забежав в спальню, увидела – лежали рядышком на кровати, неподвижные, с белыми лицами, держась за руки. Показалось – холодные. Кинулась их обнимать; тела были податливыми, не окоченевшими, но и только. С криком Истэ выбежала наружу, снова упала.

Не сразу поняла, кто стоит на крыльце – черный силуэт в свете фонаря. Не провожатый. Она всхлипнула, протянула руку, не в силах подняться.

– Что с ними? Что?

– Уже ничего. Просто глубокий сон, скоро придут в себя. Удачно, что они близнецы – поделили все на двоих. Я не хотел им вреда. Не думал, что мне будет дело, но... хорошо, что так вышло.

– Мори. Ты убил его, – сказала Истэ хрипло, почти беззвучно. Поднялась на тряпичных ногах, шагнула к Энори.

– Я?! Это твой муж все испортил. Кто мог знать, что он, недоумок, заявится следом! Его я не звал! – вскинулся тот.

Тяжелая звонкая пощечина была ответом.

– Прости, – обронил он, с силой сжимая пальцами рейку перил – казалось, или пальцы сейчас сломаются, или деревяшка. И смотрел вниз.

– Как вы все-таки схожи, – отметил с кривой усмешкой, вновь поднимая глаза на Истэ. – Только два человека... впрочем, неважно. Тебе не вернуть мужа, но отомстить ты можешь.

– И тебе тоже.

– Начни хотя бы с реальной цели.

Прошел мимо нее, не оглядываясь. Уже миновав, остановился, произнес, по-прежнему глядя вперед:

– А если ты готова смириться, простить... Никто тебя больше не караулит. Забирай девочек и уезжайте сегодня же. Они смогут перенести дорогу.

**

Кэраи доложили, что на людей, провожавших Истэ, напали вроде бандиты из предместий, судя по виду ран; но как-то уж очень слаженно; ни следов женщины и детей, ни их тел не нашли. Хорошая работа, наглая, издевательская, пожалуй, думал Кэраи, ни мига не веря, что Истэ мертва; велел всем шпионам быть начеку, только напрасно. Если она и покинула округ, то под чужой личиной. Если все еще оставалась, вела себя тише мыши.

Глава

Река звалась Золотая. Сейчас, скованная льдом, окруженная стражей из сухой осоки, она казалась обычной, но в теплое время берега поблескивали чешуйками слюды, и такой же блеск рассыпался по мелководью. Говорили, когда-то здесь жила мудрая золотая змея, и чешуйки эти слетели с ее кожи. Жаль, посмотреть бы... Ну, может когда-нибудь. Какие его годы.

Брат Унно сделал небольшой крюк, возвращаясь к себе в монастырь – мог бы рвануть напрямик, как недавно, на розыски пояса, но предпочел лучшую дорогу.

И прогадал.

Не учел, что осенним наводнением размыло опору моста, на который рассчитывал. Следующий располагался заметно ниже по течению. Пришлось шагать до него, избегая общества других путников, к счастью, редких. Те удивлялись, но мало ли какой у святого человека был обет. А брат Унно отчаянно скучал без собеседника, он всегда отличался живым нравом, но вот только страшная вещь, которую нес на себе, не способствовала разговорам. Мало ли, ухитрится выскользнуть нежить, и снова погибнут люди.

Одолев реку, монах поразмыслил, и на сей раз пошел напрямик. В себе он был уверен – не пропадет, и нежити сбежать не позволит.

Пропасть не пропал, но уверенность вновь подвела – заблудился. Под снежными ветвями сидел в чащобе у костерка, печально обламывал и подбрасывал веточки в пламя, ощущал, как чуть шевелится пояс, перекатывается по нему недобрая сила. Любопытство проснулось, за которое его вечно ругал отец настоятель. А если снять пояс, позвать тори-ай – выйдет ли? За всю жизнь видел только пару призраков да одну мелкую водяную тварь, безобидную.

Опасно. Но интересно. Но вдруг выпустит, да не удержит?

Сам не знал, до чего бы додумался, только заметил нежный теплый отсвет между стволов – будто окошко горит. Очень это окошко походило на то, что видели недавно у озера высокородный господин со слугами, только вряд ли два тори-ай встретились на пути одному монаху. Значит, окно настоящее. И там, в доме, есть люди, и уж явно теплее, чем на снегу.

Помолившись, побрел в ту сторону, то и дело проваливаясь в снег чуть не по пояс.

Хижина – скорее, землянка – выглядела ровесницей самой Хинаи, пристроилась возле разлапистой ели, будто под защитой ее. На стук дверь приоткрылась; брат Унно успел заметить маленькую тонкую руку.

– Кого там принесла непогода? – проскрипел голос из глубины.

– Почтенная матушка, не соблаговолите ли дать приют недостойному служителю Заступницы? – спросил путник. Дверь приоткрылась пошире. Мужчина осторожно заглянул внутрь. Стоящая у порога девочка лет десяти посторонилась. Вся землянка – одна комната шириной в пять шагов. На лежанке возле очага ворочалось что-то темное.

– Заходи уже, не впускай ветер, – просипело оно. Приподнялось. Огонь подсветил черным и оранжевым лицо, похожее на кору дуба, глубже обозначив морщины; старая женщина, видно, была не моложе своей землянки.

– И правда монах. Сразу видно, лицо благостное, – скрипуче усмехнулась она. Брат Унно почувствовал себя неуютно. Вот уж точно, благостней некуда – обветренное, верно, в пятнах от мороза.

– Садись, грейся и ешь... святой брат.

– Да благословят небеса добрую матушку, – поклонившись, брат Унно осторожно принял миску, протянутую девочкой. В ней было негустое варево, и явно поделились своим, ладно если не последним... да, бедно живут здесь.

Кусок в горло не лез, но старушка ободрила:

– Да ты жуй, жуй. Тут вода талая да кора – такого добра полно.

Насчет коры это она зря, похлебка была из проса, и с какими-то вкусными травками. Поблагодарив, осторожно начал расспросы. Хозяйка оказалась словоохотливой, и откуда только силы на разговоры в оболочке, похожей на сухой лист?

– Муж мой охотником был, помер лет десять как. Сын помогал, ушел в прошлом году на заработки и пропал. Вот, внучка осталась. Старается, но толку с обеих нас – старый да малый. А я прихворнула что-то совсем, скоро помру.

– А как же соседи? Не в одиночестве же...

– Соседи-то есть, только муж всегда нелюдимом был, вот мы и жили отдельно. Они по одну сторону расщелины, мы по другую. Так и осталась – привыкла, и муж тут неподалеку схоронен. А нынешней осенью мостик вместе с оползнем и уполз... – она усмехнулась, длинными передними зубами напомнив старую белку. – По зиме и с той стороны не перебраться, до небес ближе, чем до людей.

Внучка, как и положено, в беседу старших не вмешивалась. Сидела возле бабки на грубо сколоченном табурете. Тихая девочка, светлая, как зорька – и работящая, видно. И все улыбается. Вот ему бы такую дочку. Ну, когда-нибудь будет. Вот только обет исполнить.

– Как зовут юную хозяйку? – обратился монах к девочке.

– Она не говорит, – прошелестела старушка. – Как четыре весны исполнилось, упала в ручей, перепугалась – и все, ни звука с тех пор.

– А к лекарям обращались?

– Какие тут лекари... тот, что из деревни напротив, только глазами хлопать горазд. А другие сюда не захаживали.

Кстати о глазах. В свете очага они у старушки были... интересные. Вроде бы густо-карие, но почему-то казались светлыми, так бывает с водой: темная глубина, а на поверхности блики. Чем-то монаха смущал этот взгляд, слишком живой для больной старой женщины. Верно, в молодости она была еще той сорвиголовой.

Едва рассвело, монах выбрался из землянки и оглядел окрестности. Хозяйка была права – меж ней и деревенькой, которая угадывалась по далеким дымкам, лежала такая расщелина, что без моста не одолеть. А мост... Часть его виднелась на той стороне. Брат Унно содрогнулся, представив, как по этой хлипкой штуковине перебирались люди.

Когда вернулся, его ждала очередная миска супа "из коры да хвои". Старушка была еще словоохотливей, чем вчера:

– Тяжко тут одним зимовать, ой, тяжко... Я уж приготовилась помирать – но вот подарок судьбы нам с внучкой.

Брат Унно насторожился.

– Пока не стает снег, останешься с нами. Я совсем без сил, да и малышку ветром качает, меня-то не жаль, а ей жить бы да жить... – хозяйка настороженно, по-беличьи повела носом и вдруг запричитала: – Хотя что это я, окаянная, от дел отрываю святого человека, совсем ума лишилась. Топай, топай отсюда по воле Сущего, а мы тут уж как-нибудь.

Вот зараза какая... замшелая! Но ведь права на свой лад.

Что делать?

Он пробурчал что-то невнятное, вновь вышел наружу, проветрить голову и обрести прозрачность помыслов. Обратился с молитвой к Заступнице, но никакого знака не последовало, и в мыслях яснее не стало. Если уйти, старушка точно не переживет морозный остаток зимы, да и самое начало весны теплом не радует. Девочка тоже слабенькая. Если остаться... проклятый пояс. Пока он на самом монахе, нежить бессильна что-либо сделать, но, если пряжка расстегнется случайно... Представилось, как упавший пояс быстро-быстро ползет к порогу, изгибаясь на манер дождевого червя.

– Не уползешь, скотина, – пообещал брат Унно, на всякий случая придерживая пряжку рукой. – Уж недостойный брат позаботится.

**

Неприметный человечек с длинным носом прожженного плута доставил послание ночью. Главный посол Риэсты предупреждал Камарена: готовься покинуть Хинаи. Вероятно, сразу отправят на родину. Не стоит находиться здесь, когда начнется война. Тепло разлилось по венам, когда прочитал – наконец-то домой, к жене, к детям. Обнять их, выдохнуть, устроиться у родного очага... Устал чувствовать занесенный над головой клинок. Вчера генерал Таэна почти открыто обвинил в шпионаже в пользу Столицы... это было настолько нелепо, что Камарен искренне удивился, видимо, тем и спас положение.

Но вот надолго ли спас?

Он устал. Еще немного, и начнет совершать промахи.

Перечитал письмо – золотистый шелк бумаги, стоит такой листок, как бусы для здешней крестьянки; бросил в огонь, позаботился, чтобы пламя как следует прожевало изящно выписанные знаки. Здешние школы письма сквозят, даже когда пишешь на своем языке.

Пора уезжать, но еще закончил не все. Автор послания не учел неожиданного помощника, о нем не писал Камарен. Придется доделать начатое – да и, провались оно все, игра захватила.

Как-нибудь потом он привыкнет снова спокойно спать, не ожидая, что на шее захлестнется шнурок. И сына обязательно нужно после себя оставить, хоть и жены, и дочери в Риэсте наследуют, не то что у этих птичьих отпрысков.

Забавное Энори выбрал место для встреч – один из веселых домов. Камарен приходил туда к одной из трех заранее оговоренных девушек, поднимался наверх – и девушка уходила в другую комнатку, появлялся помощник. Казалось, его забавляют такие встречи, но стены здесь и вправду были толстыми, трудно подслушать.

Когда разговор завершался, Энори исчезал за дверью, девушка вновь выходила, и только дурак тут же с нею бы попрощался.

Сегодня была самая бойкая из троих, завивавшая волосы в кольца на южный манер, очень смешливая – не удивился бы, если бы все время, пока сидела за дверцей по соседству, хихикала.

А вот Энори сегодня был непривычно задумчивым. И не только задумчивым – пожалуй, он был еще и недоволен и даже чем-то расстроен; интересно, не мог или не хотел скрывать свои чувства?

– Наступление начнется вот-вот – только дайте сигнал. Как уже говорили, мне придется сперва отправиться в Ожерелье. На север...

– Ты все же уверен, что не рано пока?

– Уверен.

– Но снег, лавины, а после сель...

– Если рухэй согласны рискнуть небольшим отрядом-двумя, увидят все сами. Если нет... Крепости наведут у себя порядок, а генерал будет начеку. Ждите тогда другого удобного случая. Десятки лет.

– Ты очень много на себя берешь, – сказал Камарен, и голос показался ему чужим. – Столь хорошо знаешь горы и Эннэ, и Юсен? Снова спрошу – откуда?

– Какая вам разница.

– Любой сказал бы, что ты хочешь погубить чужую армию.

– Вот именно. Поэтому надеюсь на ваше – и их – доверие.

– Среди рухэй тебе может грозить опасность. При первом же подозрении...

– Надеюсь, завоевать горы Эннэ и крепость Трех дочерей они захотят больше, чем убить одного проводника.

Камарен наконец понял, что его так тревожило в своем нежданном помощнике – помимо всего остального, конечно. Раньше... может, то была видимость, но прежде он казался беспечным, далеким от земных страстей и тягот. Свободным, если угодно. Сейчас это все исчезло, и что-то связывало его, лишало былой легкости.

– Тогда вот тебе напоследок, – придвинул листок. – Пока рано, я назову тебе срок. Про мою птичью почту ты знаешь, так проверь тайник у крепости Черностенной, когда прибудешь туда.

Энори быстро пробежал глазами значки.

– Люди Тори Аэмара? Но разве... – он прикусил губу. Потом рассмеялся, и в этот момент мальчишкой выглядел, который веселится собственному глупому промаху. Так заразительно смех звучал, что Камарен едва не хлопнул его по плечу, как поступил бы на родине. Потом вспомнил, что перед ним не просто один из этих детей замороженной ящерицы, но убийца.

– Ты не ошибся, это именно его люди.

– Я был должен понять, что не захотите доводить их грызню до конца. Тогда я хочу кое-что у него попросить...

Он прервался, глянул на красную занавеску, за которой таилась дверца.

– Еще немного, и эта любопытная девица отодвинет дверную створку настолько, чтобы слышать наш разговор. Пожалуй, мне тут больше нечего делать.

Уже поднимаясь, добавил:

– Если к вам через пару недель, или вроде того обратится женщина... вы поймете, о ком я говорил. Помогите ей – она то, что вам будет очень кстати.

**

На совет в Хинаи приехали командиры всех крепостей, кроме глав Трех Дочерей и двух верхних Ожерелья – Черностенной и Северной, от них прибыли заместители. Ах, нет, еще один не явился...

– Командир Сосновой, глубокоуважаемый Таниера передает нижайшие извинения за свою болезнь...

– Знаем мы, чем он болен, – послышался голос. – Как завести себе молодую красотку, так для этого он в силе... Такая, говорят, ягодка, все при ней. А жена скрипит зубами со злости.

– А может, его красотка и умотала?

Смешки раздались.

Созывался общий совет, не военный – поэтому и крупнейшие чиновники Хинаи были здесь. Тори Аэмара впервые не улыбался на подобном сборище, и выглядел плоховато, бледный чуть не в зелень. Понятно, с чего. Но не очень ясно, почему он так мрачно поприветствовал двоих Иэра, старшего, Хоиру, и младшего – не оттого же, что, хоть оба Дома потеряли сыновей, у Иэра все-таки остался наследник?

И вот опять большой зал в доме Таэна, впервые за многие месяцы полон людей: справа железо, коричневая жесткая кожа, медные бляхи; слева многослойный тяжелый шелк. Справа сидят на отведенных местах военные, слева те, чье оружие кисть. Тот самый торжественно-красный зал, сейчас полыхающий, залитый солнцем, и древний меч на подставке... сможет ли Кэраи воспринимать его так, как привык с детства, или всегда теперь будет вспоминать о трещине, разделившей братьев? И меч... словно это он разрубил пол между ними.

Тагари молчит. Хмурится, но выглядит спокойнее, чем в последние дни. Сидит, опустив на подлокотники тяжелые руки. Солнце стекает по железным пластинам доспеха. Две недели, выданные младшему брату, еще не истекли, и на совет вынужден был его пригласить – до того, как прозвучит окончательное решение, нельзя показывать семейный раздор посторонним.

Хотя что тут показывать, все у старшего на лбу написано. Остается сохранять полнейшую невозмутимость, встречать любопытные взгляды с легкой улыбкой уверенного в себе человека. Четверть часа назад Кэраи выслушивал учтивые приветствия прибывающих, отвечал им – благожелательно, кому несколько свысока, кому почти на равных, а сейчас придется только слушать, смотреть и ждать. Тоже немало. Говорить же... любое слово может сыграть против него самого.

Все также молча Тагари указал, кому говорить – первому, за ним второму, и дальше.

Согласие было полным – никто не сомневался, что в середине или даже начале апреля начнется наступление. Подставу с оружием во многом поправить удалось, хоть и не до конца – мастера все-таки были людьми, а не сказочными умельцами. А вот с продовольствием туго – крестьяне и без того пострадали от наводнения, у них сейчас отбирали по сути последнее. И как прожить весну, неизвестно. То, что еще можно было употребить в пищу, но для воинов не годилось, раздали желающим...

– Но эти скоты неблагодарные не больно-то рады, хотя могли и вовсе не получить ничего, – сквозь зубы сказал командир Глядящей Сверху, Атога.

Все-таки очень он походил на Тагари, словно родной дядюшка, только ростом не вышел, и полнее был, кряжистей. Свирепая мощь. Жаль, что он выбрал себе Нэйта в друзья, думал Кэраи.

Сам так и молчал, только смотрел и слушал. Делал вид, что просто сказать нечего.

Командир Срединной, Асума, одними уголками губ улыбнулся ему. Помнит прежние разговоры и договоренности. Тут же сухое лицо командира вновь лишилось и намека на выражение. В свою очередь получив слово, он, поклонившись, отметил: если понадобятся ополченцы, придется действовать силой, особенно в северных областях. Сам народ не пойдет. Обвел глазами глав крепостей Ожерелья – возразят ли? Только согласное гудение было ему ответом.

Провинция Ханаи напоминала неровную четверть круга, правую верхнюю. С севера и северо-востока ее прикрывали горы Эннэ, с запада – Юсен. Сейчас на севере стояли войска Мэнго, на востоке У-Шена. Ударят, скорее всего, одновременно, только вот пока неясно, где захотят прорвать Ожерелье. Разумней ближе к северу – если что, легче помочь друг другу. Но тогда и войска провинции выступят единой силой.

Хотя отряды У-Шена – внизу Ожерелья, могут напасть и оттуда, попытаться захватить Осорэи. Отчаянной смелости шаг, но молодой полководец на это способен. Только средние земли им не удержать. Все разорят и уйдут, если не придет подмога. Ради того, чтобы навсегда укротить независимую провинцию, даст ли У-Шену это сделать Столица?

– Я бы не тратил силы, – сказал пожилой темный глава Тай-эн-Таала. – Они могут надолго взять себе часть северных гор, зачем терять людей? Думаю, Ожерелье прорвут в верхней части. Племянник постоит тут, не давая расслабиться нам, а потом поспешит на выручку дяде.

– Подниматься значит терять время. Сейчас У-Шену прямая дорога к середине провинции. Он не удержит ее, но...

– Разграбит? Ему не дойти до богатых городов, самого окружат – а в бедных деревнях брать сейчас нечего.

– Всякий хлам и отбросы поставляли во все северные крепости, это неспроста. На нижний конец никто нападать не будет, – перебил Асума, не дожидаясь позволения говорить.

– Но если это лишь способ отвлечь...

– Слишком дорогой способ!

– Верно, – голос Тагари впервые за совет раздался над залом, прокатился ветром, пригибающим травы к земле. – Тот, кто выбрал его, знал, куда будет направлен удар... и позаботился также о том, чтобы лишить оружейников их главы. А сам, чтобы уйти от подозрений, на эти дни сделал вид...

Воздух в зале сгустился до невозможности, в него будто подмешали глину и камни. Даже те, кто ничего не понял, напряглись. У одних на лице был страх, у других горячее любопытство. Звон раскатился по залу, отразился от стен и потолка.

– Простите мою неловкость, – напевно, с глубоким поклоном произнес один из Иэра, младший, тенью сидящий за отцом. – Я не доглядел – отломилась застежка браслета.

Хорошо отломилась, от души; серебряное зарукавье откатилось к стене и ударилось о напольную вазу. Кэраи быстро глянул на Тори – тот был даже и не бледным уже – нежно-зеленым, в цвет их родового флага и молодой травки. А Тагари смотрел в пол и не шевелился.

– И я прошу прощения за неловкость моего сына, – поклонился старший Иэра. – Он, получив столь важное приглашение, так опозорил семью и больше не может здесь оставаться.

И, дождавшись, когда торопливый слуга покинет зал, унося безделушку, а шаги его и сына стихнут в коридоре, продолжил:

– Принимая к сердцу тяжесть сегодняшних новостей, я просто не могу остаться в стороне, и с глубоким сожалением, что не сделал этого раньше, предлагаю денежную помощь от нашего Дома.

Судя по кислым лицам еще нескольких богачей, подобное предложение их не порадовало. Теперь и им придется раскошелиться, чтоб прослыть патриотами.

Совет закончился, когда прозвучали все мнения, и, повинуясь кивку Тагари, слуга ударил в гонг. Медный тягучий звон проплыл по залу, словно стирая следы недавних голосов.

Кэраи тоже направился было к выходу – вряд ли брат захочет с ним сейчас разговаривать. Уже в коридоре был, но прозвучало негромкое "Останься". Негромкое, но отлично слышное – все-таки голос у брата был поставлен отменно.

Не успев еще вернуться в зал, увидел рядом с собой обоих из Охряного Дома. Обменялись поклонами – у Иэра длиннее и глубже, как по рангу положено, только глаза уж чересчур понимающие. Особенно у отца почтенного семейства.

Ах ты... рыба изворотливая, неожиданно тепло подумал Кэраи. Кто же изобрел этот трюк с браслетом – старший, подтолкнув сына, или тот сам? Так или иначе, ничего непоправимого не прозвучало, навострившие уши выводов сделать не успели, а предложенные деньги... интересно, можно ли их расценивать как взятку господину генералу? Почему-то этот богатейший Дом, вечно сидящий в своей норе, вдруг сделал ставку то ли на самого Кэраи, то ли на обоих братьев сразу, если все-таки не передерутся.

Ну, спасибо. Причем от души.

Генерал выглядел так, словно уже находился там, в крепостях, и ненадолго вынырнул из сражения. Не было на нем ни крови, ни копоти, и в руках не блестел клинок, но война все равно стояла рядом, держала над его головой свое знамя.

– И давно ты с ними сговорился? – неожиданно ровно спросил, и даже далеких раскатов грома в голосе не прозвучало.

– Насчет чего? – спросил с видом полной невинности.

– Насчет денег. И почему они, черви драные, до сих пор ускользали... Порой я думаю, что одна реальная власть и сила – не так уж плохо. Никаких тебе местных богачей. Захотел – дал денег, не захотел... Еще лучше в прежние времена. Надо – пошел и забрал.

Даже на расстоянии чувствовалось, какой жар от него исходит. Не заболел ли? Очень неприятно усмехнувшись, Тагари спросил:

– Интересно тебе, что за послание принесла столичная почта? Шпионы ведь не расскажут об этом.

Разумней всего показалось молча кивнуть.

– Это пока не приказ. Бывший друг юности уведомил, что господин военный министр Яната почти уже добился назначения на мое место некого своего родича.

– А ты что ответил?

– Пусть катятся в задницу. Если сюда пришлют человека, верну его обратно в упакованном виде. На первый раз – живым. А если сразу направят с войском, то здесь будет гореть каждая деревушка.

Тагари витиевато выругался. Покосился на брата:

– Я тебе по-прежнему не доверяю. Но если ты все-таки ни при чем... Мне нужно одолеть Мэнго, тогда не рискнут сместить победителя. Эту землю я никому не отдам. Придумай, как сделать, чтобы все, кто может держать оружие, захотели сражаться, – все те, кто бегут сейчас. Я могу набрать людей, могу заставить драться, но победить они должны сами. Ты не веришь в знамения и приметы – так используй их, сочини сам, что угодно, лишь бы ополченцы сами пошли ко мне. Моих солдат, верных, не хватит.

Почему-то вот именно сейчас, заговорив о сражении, Тагари уже не выглядел грозным и устрашающим. Мрачным был, это верно, но привычно уже – с начала осени он и не улыбнулся ни разу. Незримое кроваво-угольное знамя над головой померкло; не то серьезная угроза, не то нежданное денежное подспорье заставило вспомнить родство.

Кэраи глянул на старинный меч – отсюда, с расстояния в десяток шагов, лезвие кажется тускло-красным, так отражается на нем свет от занавеси. Тагари снова заговорил:

– Думай, запускай своих шпионов, пусть они отправятся во все уголки. Мне нужно, чтобы это было сделано как можно скорее. Поднимай легенды, все, что угодно, – повторил генерал.