Текст книги "Кто поверит эху? - Часть 4 (СИ)"

Автор книги: Светлана Дильдина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

На второй, верхней галерее располагались комнаты старших командиров, младших офицеров – на нижней. Может, к Амая зайти? он приглашал – никак не желает видеть в бывшем оружейнике лишь подчиненного. Но, поднявшись, уже почти у двери, Лиани заметил, что глава Сосновой стоит у лестницы наверху. Большая его фигура, чуть подсвеченная факелом сбоку, и отсюда была узнаваема. Командир спустился на нижнюю галерею, завернул за угол. Медленной и размеренной была походка, слишком медленной – верный знак, что погружен в раздумья.

Лиани заметил, что часовой отвлекся, поправляя что-то в обуви, и скользнул мимо, вверх. Сам не знал, зачем, не надеялся же найти подробно расписанный план заговора. Добрался почти до самых покоев Таниеры, нерешительно остановился. Тут было пусто, но и с галереи, и со двора Лиани увидеть могли. Просто заметив, вряд ли кто-то спохватился бы: подумаешь, вестник кем-то посланный. А вот что он торчит тут, не зная, куда себя девать, уже хуже.

Шаги снова послышались.

Поднимался...

Юноша застыл, мог бы, вжался бы в столб-опору: уже успел узнать, как чуток слух этого грузного, немолодого уже человека. Не просто мышь под полом услышит, еще и отличит среди других таких же.

Казалось бы, ну, увидит Лиани – рассердится, накажет как-нибудь, но совсем на серьезный проступок это не тянет. Все-таки не рядовой, а помощник офицера. Только очень уж хорошо помнил разговор двоих в селе, где Нээле хотели убить – и все, что вышло потом.

Не дышал; ветер его пожалел, помог – налетал, свистел, с силой толкался в стены, пытался погасить факелы. Пламя пригибалось, едва не отрываясь от рукоятей.

А командир вернулся к себе, видно было, как перемещался по комнате свет – верно, прошел с лампой, сел возле окна, приоткрытого. Рама закреплена была, чтоб не хлопать от ветра.

Лиани оставался на месте. Страшно было. Очень – в прошлый раз ведь чудом уцелел, и вся жизнь перечеркнута. Но какой-то вредный дух принял форму комарика, залетел в ухо и оттуда жужжал – ты ведь тут в некотором роде за этим, так иди, приглядись получше. А заметят – ну, придумаешь что-нибудь... Уж после всего, что было, опасаться в окно заглянуть?

И заглянул.

Но ничего не увидел – хоть рама была приоткрыта, стол стоял немного сбоку, и глазам открывался только его край. Еще немного, и Лиани часовой заметит; будь он хоть десять раз свой, то, что у окна замер, весьма подозрительно.

Злой дух, сидевший комариком в ухе, решил то ли помочь, то ли еще посмеяться – выпорхнул и, похоже, влетел в ухо командиру Таниере. Тот резко встал – слышно было, как стул по полу стукнул, – и вновь вышел, не заметив любопытную тень, заскрипели доски под удаляющимися шагами. Видно, тяжкими были размышления. На сей раз не спускался вниз, свернул за угол галереи. Лиани, не долго думая, вынул подпорку, толкнул раму, и не запрыгнул – почти втек в окно.

Письмо лежало прямо перед ним, подписанное Суро Нэйта – юноша дважды пробежал глазами ровные строчки, но ничего не понял. Речь шла о каких-то родственниках, каких-то покинутых женщинах и ожиданиях. Совсем не то, что глава могущественного Дома может написать командиру крепости.

Пока размышлял, пытаясь вникнуть в смысл, уловил отдаленные голоса. Успел выбраться, оставив за собой все как было. И сердце, кажется, чуть не потерял по дороге, настолько оно колотилось. Казалось – не менее часа прошло, но лунная половинка совсем не сдвинулась от ветки, над которой висела.

Командир Таниера разговаривал со своим помощником, но в комнату вошел один. И тут же Лиани ощутил запах горящей бумаги. Теперь уж точно не перечитать письмо...

Юноша успел, ухватившись за перила, скатиться по наклонному карнизу, спрыгнуть на нижнюю галерею. Сильно ударился, но встал будто ничего не бывало

Так помощник командира, сойдя по лестнице, его и увидел.

– Ты что здесь делаешь? – всмотрелся в лицо: – Тебя забыли предупредить, что без важной вести вам в эту сторону вход закрыт?

Лиани быстро опустился на колено – боль отдалась во всем теле, – склонил голову:

– Я виноват. Шел к офицеру Амая, свернул не в ту сторону.

– Как тебя пропустил дозорный?

– Верно, отвлекся.

– Оба завтра будете наказаны, – сказал то раздраженно, но слышно было – он занят своими мыслями, и проступок Лиани уже почти выкинул из головы.

Отделались легко – сутками тяжелой и грязной работы. Сколько Амая не пытался назавтра расспрашивать, зачем юношу понесло в другую сторону от его комнаты, тот так ничего внятного и не сказал. Отвлекся, задумался, и сам не понял, куда идет.

А гонец утром уехал, Лиани этого не застал, но подтвердили товарищи на воротах. Не сомневался: увез ответ, а иначе зачем бы он тут оставался на ночь, не постоялый двор.

**

В монастыре Черного Дерева в эту ночь Нээле пришлось несладко. Девушке снился кошмар.

...Светляки над поляной, красиво, она бежит за ними, светляки кружатся вокруг, и звучит чей-то голос – человек говорит так, будто гладит кошку.

А потом светлячки начинают кружится, вот уже только одно огненное кольцо, и оно смыкается у нее на горле.

Нээле просыпается и едва может дышать. Лежит на узкой кровати в своей крохотной комнатке, откинув одеяло, и не сразу понимает, как без него холодно. Ставня приоткрыта, видимо, ее распахнул ветер.

**

...И другие люди говорили, и зеркало: глаза-обманки, то карими казались, то темно-синими, то были томными, то искрились лукавством. Хорошенькая, как цветы ландыша, и такая же маленькая. И так же чувствовала себя живущей в тени. Никто в крепости не видел ее недовольной, кроме личных служанок, но уж тем были знакомы и ее слезы, и приступы глухой безнадежной тоски, от которой не спят всю ночь.

А наутро снова выпархивала на галерею или во двор, вызывая у солдат не почтение, не затаенную страсть, а умиление.

В крепости она начала появляться недавно – с осени, скучно ей было жить в горном селе, хоть и довольно крупном. Выросла в городке в двух сутках пути от Сосновой, там поначалу и оставалась – но жена командира Таниеры ее со свету сживала.

Вот командир и нашел выход, устроивший его больше всех, Сайэнн средне, а жену совсем никак, но ее не спросили – поселить молодую подругу к себе поближе. Жена тут обосноваться не могла, слабое здоровье мешало, и годы были уже не те, скакать по горам. А Сайэнн никто больше не обижал, и дом – полная чаша, но она умирала от скуки.

От этой самой скуки и полюбила ездить верхом, о чем раньше не могла и помыслить, передвигаясь только в носилках. Здесь, в горах, на женщину в седле смотрели проще, хотя даже в Осорэи водились чудачки, любящие такие прогулки.

– Жили б в Срединных землях, никаких штанов и седел тогда, – ворчала Минору.

– Воительнице Тионэ было можно не только в штанах, но и отряды водить в атаку, – беспечно отвечала Сайэнн, – И она помогла установить власть Солнечной Птицы!

– То были давние времена, – непреклонно отвечала служанка, – А вы и так живете, словно, словно...

– Не я придумала тащить меня в крепость. Могли бы и там поселить, вот бы ты вся кипела и шипела, стараясь оградить от взглядов солдат!

– Да вы и так... Зачем ездите туда самовольно? Надо дождаться, пока приглашение будет, и подобающая охрана...

На этом месте Сайэнн всегда хмурилась. Господин Таниера очень был недоволен, что она ездит в сопровождении всего лишь одного вооруженного слуги да девушки-наперсницы. Места здесь было безопасны – какие разбойники под боком у пары сотен воинов? – но все-таки горы, мало ли что. Несколько раз он брал с молодой подруги слово не делать так больше, или грозился приставить к ней человек десять неотлучно. Но она, вновь приехав, заявляла, что соскучилась, не могла усидеть на месте в разлуке, и сердце его таяло. И он превращался в полного идиота, считала Минору.

А Сайэнн нравились эти моменты непослушания. Могла ведь просто кататься по лесам вокруг, но нет. Так веселее было.

Статуя местной хранительницы, почти слившейся в сознании сельчан с Иями, стояла в полутемном святилище, окутанная дымками курений, на подставке, заваленной весной и летом – цветами, в холодное время сушеными плодами. Хранительница покровительствовала женщинам, заботилась об их благе.

У статуи было медовое выражение лица, а край покрывала блестел, отполированный прикосновениями сотен просительниц за долгие годы. Она бы, наверное, с радостью помогла и еще одной жизни появиться на свет, только вот Сайэнн об этом не просила. Находясь тут, и не молилась вовсе, а со скукой снова и снова разглядывала давно знакомое.

И ворчливая, но верная Минору, которая ее, считай, вырастила, знала, что она тут не молится; зато в селе молодую женщину считали мечтающей о ребенке. Это дополнительно вызывало почтение. Знали бы...

Нет уж, тогда вмиг закончится ее и так невеликая свобода. И ничего взамен, подарков же ей хватает и так. Хорошо, что Минору искусная травница.

Снаружи, неподалеку от выхода, его и заметила. В селе новые люди бывали нередко – торговцы, вестники, порой бродячие актеры – но в теплое время года, и не походил он ни на кого из названных. Верно, чей-то гость.

Стоял, рассеянно глядя по сторонам. Тут, возле беседки над источником, нередко назначали встречи... вот и он, кажется, ждет. Прошла мимо, украдкой разглядывая из-под ресниц.

Среднего роста, движениями легкий, как шелковые нити, сперва он показался совсем юным. Потом Сайэнн решила – пожалуй, он будет постарше нее на несколько лет. Лицо его напоминало о солнечных бликах на поверхности ручейка: изменчивость неуловимая. Пожалуй, такую внешность не передаст и самый искусный скульптор.

Вот и прошла мимо.

Тревожное чувство возникло, словно пиявка присосалась к сердцу или к желудку. С чего бы... Очень хотелось оглянуться – не стала, подчиняясь неприятному этому ощущению. И почему-то была уверена: он-то ей вслед посмотрел. Хотя бы из любопытства, не каждый раз в предгорье увидишь молодую красивую даму в невесомых мехах и шелках, расшитых золотой нитью.

Шелка эти она скинула, вернувшись домой. Почти с отвращением – толку в нарядах? Кедры и дятлов очаровывать? Или сельчан, что немногим лучше...

– Я проедусь верхом! – заявила после обеда. – Пусть оседлают Песню.

– На полный-то желудок ездить, придумали, тоже. А если отдохнуть после обеда, уже вечереть начнет, – сказала служанка. Сайэнн вздохнула, глядя на ее темное, без возраста, лицо – другим хозяйкам подчиняются беспрекословно, ей же приходится все это выслушивать!

Смирилась все-таки Минору с неизбежностью прогулки своей подопечной. Поворчала немного на слишком весенний по цвету наряд: теплое, распашное верхнее платье без рукавов – цвета абрикоса, под ним травяная зелень шерстяного нижнего платья, и воротник-стойка, бледно-желтые манжеты самого нижнего.

– Только деревенщина не разбирает, что и когда уместно! Вот через две недели и надевайте.

– Я устала от зимних красок. Уже второй месяц весны, а вокруг, погляди! Хоть наряд будет посолнечней.

– Рано еще!

– Мы в глуши, захочу – в оттенки середины лета оденусь, – беспечно ответила Сайэнн. – Кому тут понять все эти тонкости? Старосте с женой, или их дочке, которая мои платья глазами ест? А в крепости и вовсе мне любой рады.

– Вы же не поедете сейчас в крепость, – встревожилась Минору. – Парня я отпустила сегодня, он, верно, в кабаке надирается...

– А Мирэ?

– Да приболела она! А остальные в седле не удержатся!

– В крепость не поеду, – задумчиво сказала Сайэнн, – служанка облегченно вздохнула, – Но и дома сидеть не буду.

– Одной-то не дело. До рощицы и обратно поезжайте, чтоб видели вас.

– Какая же это прогулка, у всех на виду? И не хмурься ты так, кому я нужна в этой чащобе!

– Так то оно так, только если случится что, от нас и кусочка целого не останется.

На это девушка не нашлась что ответить, но взялась за гребень, заколоть волосы.

– Если людей не боитесь, хоть про горную нечисть подумайте! – почти взвыла служанка.

– Слышала я много раз эти сказки...

– А кого вы осенью видели? То-то, лесовика!

– Это Мирэ так сказала, не я, – девушка поджала нижнюю губку. – Я обещаю, что доеду до моста и обратно, тебя устроит? Или будешь цепляться за мое платье?

Разумеется, слово она нарушила. Не нарочно, просто туман рассеялся, солнышко выглянуло, так хорошо. От дома теперь отделяла пара часов пути, а вдвое ближе находилась застава. Еще немного, и пора сворачивать, если Сайэнн не хочет попасться дозорным. Они-то молчать не станут, передадут ее повелителю.

Девушка фыркнула, поехала берегом, намереваясь добраться до второго, маленького моста. Он, полуразрушенный, весь зарос мхом, а над ним кедры почти смыкали ветви.

Как хорошо... всегда бы ездить одной. Никогда не боялась; только выросшая среди еще трех сестер может оценить одиночество!

Эх, если б не сестры, родители, может, и не уговаривали бы так – согласиться... Первый год был ужасен, потом ничего. А сейчас ее обожает целая крепость.

Река здесь делала резкий изгиб, журча среди камней, а берег слегка поднимался. Сайэнн заслушалась, как поет клест, выпустила поводья – и зря. Что-то испугало ее скакуна, он встал на дыбы, выбросив девушку из седла, та прокатилась по мокрому глинистому склону и оказалась в воде.

Было больно, а камни, ледяные и скользкие, не давали подняться, а еще тяжелая намокшая одежда мешала. Барахталась, и обида была сильнее боли и холода – и досада, что так нелепо упала и глупо выглядит. Видела бы ее сейчас жена командира! Вот бы посмеялась, сказала – так и надо этой разряженной глупой кукле.

Послышался оклик – Сайэнн вскинула голову и увидела силуэт всадника неподалеку, и человек и лошадь показались ей черными, будто против солнца. Или у нее в глазах уже все темнело и переливалось?

Человек соскочил с коня, устремился к ней прямо по камням, не тратя времени на обход по берегу. Не добежал, скорее, долетел: ухитрялся выбирать только глыбы, торчащие из воды, и ни разу не поскользнулся.

Вот он уже и рядом.

– Вставайте!

Девушка ухватилась за протянутые руки, он ее поддержал.

– Осторожней! Наступайте сюда, – вскоре они были на сухом месте. Сайэнн, хотя все тело ломило от холода, узнала нежданного помощника:

– Это вы...

– Потом, – перебил ее. – Вы не пострадали?

– Кажется, нет... ушиблась, но это пройдет.

Бросила взгляд на камни, между которыми только что барахталась. Ей показалось, что в струйках, огибающих гладкие бока валунов, промелькнуло тело рыбы. Вот кому хорошо...

– Вы одна? Где ваша лошадь?

– Убежала. Не знаю, где она.

Плечи девушки окутала теплая куртка, это было лучшее, что случилось в ее жизни.

– Идемте. Я отвезу вас домой.

Вскоре он уже подсаживал ее в седло своего скакуна. Сайэнн, хотя чувствовала себя промерзшей и избитой, поразилась: лошадь словно спала, порой вздрагивая от плохих снов.

– Может быть, лучше будет добраться до заставы? – робко спросила Сайэнн, пытаясь сесть поудобней, чтоб не ныли ушибы. – Там обо мне позаботятся и переправят в крепость...

Молодой человек взял повод, собираясь вести животное.

– Нет. Ваши служанки в селении, а на заставе могут позаботиться о лошади, не о девушке.

– Но до села далеко...

– Нет, – глядя на нее снизу вверх снова ответил он, на сей раз с улыбкой, совсем мальчишеской. – Не беспокойтесь, тут есть тропа...

Потянул повод, и конь послушно направился прямо в заросли сухого болиголова. Шагов через десять они действительно оказались на звериной тропе, совершенно невидимой с дороги. Порой приходилось резко сворачивать, иногда спускаться со склона, довольно крутого для коня. И от ветвей надо было уклоняться, ладно хоть лошадь шла шагом. Без проводника девушка никуда бы не добралась, осталась умирать в зарослях, но молодой человек будто родился и вырос в этих местах. Сайэнн решила расспросить его – но после, пока у нее зуб на зуб не попадал, хотя без куртки совсем бы пропала. Жаль, что он не поднялся в седло сам, она бы позволила... а было б теплее.

Хотя, если б увидел кто... не надо лишних расспросов. Но ведь никого нет...

До селения добрались действительно быстро.

Вот и дом – и даже Минору не караулит у входа. Совсем бы некстати было.

Спаситель Сайэнн помог ей спуститься, ударил молоточком в медную пластину, висевшую у ворот.

– Отогревайтесь, – сказал с лаской в голосе, будто давно относился к девушке с большой приязнью. Так посмотрел... тепло стало.

– Вы не зайдете?

– Сейчас они должны думать только о вас.

– Я... так благодарна вам.

– Ерунда. Ну вот, за вами идут, – заметив, что открываются ворота, пристально посмотрел на нее – уже с седла, и тронул повод; лошадь сразу побежала быстрой рысью, исчезнув за поворотом.

Только тут спохватилась Сайэнн – куртка осталась у нее. И имени не спросила.

**

За стенкой ругались слуги из местных. Совсем распустились, поняв, что приставлены уже не к почетному гостю, но почти пленнику. В глаза ничего поперек не говорили, веления исполняли, хоть и с видимой неохотой, но стоило им шагнуть за дверь, начинали вести себя, как хозяева. С личными прислужниками Камарена все чаще не могли поделить какие-то мелочи. Спасибо, речь у Детей Солнечной Птицы довольно-таки мелодичная, если отрешиться от слов, звучание не раздражает.

Правда, все равно хоть волком вой – толком некуда выйти, только ждать день за днем, вспомнят ли о нем сородичи в Столице, договорятся о возвращении на родину или к ним, снова в золотые чужие сады – но в большую безопасность.

Все чаще снился дом, но как следует разглядеть лица близких что-то мешало, они являлись перед внутренним взором как бы полустертыми или подернутыми туманом.

– Что, подруга, найдешь дорогу, если я тебя выпущу? – спросил он соколицу, которая мрачно смотрела на него с вершины клетки. Почтовые птицы находят дорогу, но Гуэйя никогда не улетала далеко. Хотя охотилась там, на далекой родине, среди лугов и озер...

– Если будет все плохо, придется тебя выпустить, – с легким вздохом сказал северянин. – Хотя здесь тебя бы ценили, да...

Топот бегущих ног в коридоре, испуганные быстрые реплики – слуги кидали их друг другу, как риэстийские дети тряпичный мяч в игре. Еще од того, как слуга с известием возник на пороге, Камарен уже понял, кто пожаловал в гости.

Обрадовался, и будто вдохнул свежего воздуха: всяко лучше, чем ожидание едва ли не взаперти. Поспешил во входной двери, но не успел.

Кэраи Таэна появился в коридоре сразу за слугой, хотя вроде не спешил, а весть о его приходе прозвучала только что. Ах ты, ящерица зеленая, восхитился посол. Давно знал, что вся ваша предписанная неторопливость такая же настоящая, как герои в театре.

– Рад приветствовать, чем обязан такому приятному визиту? – спросил посол, приглашая гостя в лучшую комнату. Распорядился принести вино и закуску. Понял: мог и вовсе ничего не сказать, и без того бы все принесли.

Со слуг – местных уроженцев – будто шквальным порывом ветра смело всю небрежную самоуверенность. Жутковато стало от зрелища, как в один миг живые, хоть и довольно нахальные люди превратились в домашнюю утварь вроде подсвечников или столиков. Господин Тэна-младший так на них и смотрел. Но уж лучше так, чем взгляд, который достался послу.

Впервые в жизни брат хозяина Хинаи выглядел живым человеком, а не воплощением правил этикета, впервые лицо его выражало что-то, помимо сдержанной вежливости – и по этой причине посол понял, что ему самому, простонародно выражаясь, крышка.

Прошелся по комнате, в которой ни разу не был, разглядывал вещицы, привезенные с родины посла, остановился возле клетки с соколицей. Она смотрела на гостя вполне благосклонно, не то что на Энори.

– Красивая птица. Соколами ваш край тоже славится, не только оленями?

Ты прекрасно знаешь все о моем край, подумал Камарен. Вслух, разумеется, не сказал.

– Шпионами тоже славится?

– Не понимаю вас.

– Да, верно... шпионы, слух о которых идет повсюду, непригодны к своему делу. Как и заговорщики. И если первых я потерпел бы – все мы пользуемся чужими ушами, то заговорщиков мне хватает своих.

– О чем...

Гость опустился на стул, стоящий возле окна, указал Камарену на другой, стоявший напротив.

– Сразу было понятно, что все, что вы сделаете здесь, будет с ведома нашей Столицы и, вероятно, Благословенного. Мне было интересно, что именно. Сейчас я хочу знать.

– Это не слишком похоже на предложение побеседовать, – ответил посол, чувствуя, как по телу разливается холодок пугающе-азартного предвкушения..

– Я не имею права вам угрожать... за вами поддержка не только Аталина, но и моей страны, которой очень хочется объединить земли под одним крылом. Но есть одна малость – здесь моя родина. И для нас игры кончились. Поэтому либо вы сейчас выкладываете все, что известно, либо не сходите с этого места.

– Прямолинейно, – поразмыслив, сказал Камарен. – Но могу я хотя бы узнать, что случилось?

– Нет. Не собираюсь помогать вам улизнуть.

Он на грани, подумал посол. Если уж так заговорил, отбросив в сторону все привычные их иносказания...

Упираться было бы глупо. Война развязана, Риэста получит золото, он исполнил свое поручение. Здесь сказали бы – долг. Перед кем, непонятно; перед судьбой, разве что?

Так что почему бы и не рассказать все как есть. Напоследок еще раз побывать игроком, а не фишкой.

Говорил не торопясь, особо ничего не скрывая, но фразы привычно обдумывал. Чувствовал себя весьма неуютно под взглядом неожиданно посветлевших глаз. Это не был свет доброты и понимания – скорее, выпавший снег, окончательно закрывающий дверь за летом.

– И для Нэйта, и для Аэмара я был обещанием помощи Риэсты и снисходительности Столицы, – закончил посол. – Оба семейства старались ради войны, но потом власть должны были получить Жаворонки, а не Тритоны.

– Почему?

– Тори был слишком умен и готов двигаться сколько угодно, лишь бы сохранить богатство. А положение – он не сомневался – сумел бы потом вернуть, пусть руками сына или внука. Но Тори умер, и все стало еще проще.

Подумав – в душе все протестовало – он назвал и женщину, чьи послания так и не передал; такая маленькая тайна, и увы, запоздавшая. Ее все равно вот-вот отыщут, она прячется лишь чтобы посильнее разжечь пожар и сама в нем сгореть.

Только про Энори не сказал. Собственно, его помощь уже не имела значения, но природное чутье вопило в голос – упомянешь о нем, и в самом деле не встанешь с этого стула. Господин Таэна-младший пришибет тебя собственноручно. А откуда-то из самых глубин рассудка пробивалось еще более странное – подспудный ужас, словно подошел к самому краю и вот-вот сорвешься. Прямая угроза Кэраи казалась рядом с этим почти ерундой.

А тот поднялся, бросил взгляд на клетку с соколицей. Произнес задумчиво, почти доброжелательно:

– Если бы вдруг вам удалось вернуться на родину, вас бы считали героем? Или убили – ведь Аталин не собирался ссориться с нашей страной, и человек, способный все рассказать, опасен?

– Понятия не имею, – честно сказал Камарен. – А не все равно ли? Я служу своей стране, вы – не знаю.

Гость ушел, ничего не сказав напоследок, оставив полную неясность, пронеслась гроза над головой или ее еще не было. Терять все равно уже было нечего, и Камарен велел приготовить любимое домашнее блюдо из оленины – такое, как не пробовал уже много месяцев. Старался проникнуться здешней едой, как и прочим.

Подумал, что, пожалуй, если возникнет нужда, выпускать соколицу опасно: она доверчива, может попасть незнамо в чьи руки. Завещать ее Кэраи, пусть заботится – не худшие руки. Если, конечно, он сам на своей жердочке усидит – а это вызывает сомнения.

Оленина удалась отменная, даже все нужные травы нашлись; глаза закрыть – и прямо как жена приготовила.

**

Истэ снова была в его доме. Молчаливая, безразличная ко всему – да с ней и не пытались говорить. Она сидела, сложив руки, в маленькой комнате под замком, и почти никто не знал, кто эта женщина – а он, изменив всей выучке, метался по своим покоям, Ариму следовал за ним, как тень.

– Она мать, в конце концов! Она не должна была возвращаться... Пускай хотела мести, но не такой же, не так! Пускай бы успела устроить смуту, но неужто не волнует жизнь дочерей? Может, она повредилась в уме? Лезть в клетку с хассой... – сказал, мимоходом вспомнив девочку-вышивальщицу из уже такого далекого лета. -

– Может, Истэ искала смерти? – предположил Ариму.

– Искала бы, нашла бы раньше... Но теперь у меня выбора нет, придется сделать так, чтобы никто больше о ней не услышал.

– А ее дочери?

– Позаботься о хорошей семье для них.

– А может, все-таки... – нерешительно начал Ариму, и замолчал.

– Родным их нельзя отдавать, это означало бы наше признание. А сами девочки еще слишком малы и родились не здесь, они не знают о прошлом матери.

– Вы сможете... отдать приказ о ее смерти? Брат ваш не смог даже в ярости. Дважды...

– Я, увы, не в ярости, совсем даже наоборот. Когда велел ей уехать, еще был зол на Истэ, сейчас уже нет.

– Ради Тайрену... – нерешительно начал Ариму.

– Не проси, ты же знаешь – это последнее, что мне сейчас хотелось бы делать. Я пытался дать ей шанс. Она им не воспользовалась.

Здесь, на севере, родственные связи – не нитки, а толстые корни, просто так не перерубить. Даже не кровная родня, даже, можно сказать, бывшая... все равно не так просто.

Может, зря он вернулся. Надо было умирать в Мелен. И пошло оно всё в выгребную яму.

...Был в роду Таэна один клятвопреступник, затесался среди достойных людей. С ним бы поговорить любопытно – у него, наверное, тоже оправдания для себя находились.

Сбежал, не мог находиться с ней под одной крышей. Бесцельно бродил по дому, в котором прошли его детство и юность, не мог сосредоточиться ни на одной мысли – ворохи докладов и прошений, принесенных по его приказу в библиотеку, так и лежали впустую.

За весь день даже не заглянул в бумаги – и мимо библиотеки прошел только раз. Там неподалеку был коридор; оказавшись в нем, ощутил пряный, тревожащий запах погребальных курений. Но в доме все были живы... и все-таки словно невидимый дымок струился из-под закрытой двери, за которой полгода назад пролилась кровь, много крови...

Больше не заглядывал в то крыло, а под вечер пришел Ариму.

Он враз почернел и ссохся.

– Вернемся завтра, – сказал Кэраи.

Теперь в обоих домах не будет покоя.

Не обращался к Ариму с поручениями два дня, вообще не заговаривал, словно и не замечал, но и не отсылал от себя.

Затем – был поздний вечер, и Ариму зажигал лампы в комнате и одну свечу на столе – все же спросил:

– Она что-то сказала?

– Нет, ничего.

– Хватит врать, – такая тишина наступила, что, кажется, было слышно, как потрескивают горящие фитили.

– Она сказала, господин, что слухи все равно поползли, их уже не удастся сдержать. Что когда мертвые возвращаются, это не сулит живым ничего хорошего. И что ваш Дом теперь всегда будет отмечен убийством – жены одного и родственницы другого.

– Ей позволили все это сказать?

– Я не решился...

– Понимаю, ты помнишь, кем она была.

Прикрыл глаза, но пламя свечи все равно плясало перед ними.

"Когда мертвые возвращаются..."

Глава

Когда Рииши в третий раз навестил дом Аэмара, ему впервые после встречи на кладбище довелось поговорить с Майэрин наедине. Этого не полагалось, но госпожа Аэмара, спохватившись о чем-то своем, поспешила в дом из убранной для гостей беседки, и служанку с собой прихватила.

В таких беседках принимали посетителей, которые предпочитали больше времени провести в саду, чем под крышей. А в стены этого роскошного дома он сам не стремился.

Майэрин была тише обычного, и еще более сосредоточенная. Лицо стало едва ли не прозрачным, а глаза совсем огромными.

Как только хозяйка покинула беседку, Рииши и Майэрин вышли тоже. Не хватало еще, чтоб потом начали плодиться какие-то слухи.

Брели по сырой аллее; искусно тут все было устроено, даже сейчас, когда все выглядело темно-промокшим, а остатки снега стали серыми, сад радовал глаз.

Им всегда было, о чем поговорить – о прочитанных книгах, о войне, о делах человеческих. Личное далеко обходили стороной. Обычно, но не теперь – смысл тянуть?

Остановился под деревом. Синица зацвиркала над головой, сбивая с мысли, и он снова пошел вперед. Назойливая птица следовала за ними. Ну нет, раз собрался...

– Выходите за меня, госпожа Майерин, – и добавил с грустной полуулыбкой: – теперь я, как глава Дома, сам имею право просить об этом вашего дядю, если вы согласитесь.

– Я... – она помолчала, не сбившись с шага, по детски потерла переносицу. – Можно, я буду искренней?:

– Разумеется.

– Сейчас я всего боюсь и ни в чем не уверена. Но я благодарна, и если вы... ведь наши отцы были противниками, почти врагами.

– Сейчас это не имеет значения. А может, и раньше бы не имело.

– Но как же... – она прикусила губу.

– Об этом не мне судить. Только что бы ни оказалось, вы ни к чему не причастны.

– Тогда я еще спрошу, вы позволите? – теперь она остановилась, разглядывая камешки под ногами. – Я знаю, что сорвалась ваша свадьба. Вы... любили ту девушку?

– Я уважал ее, и сейчас это чувство не изменилось.

– А меня вы жалеете?

– Раньше так было. Но теперь испытываю все большее восхищение.

Она по-прежнему не поднимала головы, но медленно пошла, придерживая скользкий шелк, норовивший соскользнуть с волос. Рииши уже выучил этот ее жест. Заколкой бы пристегнуть, но не делает так почему-то. Зато другое делает, не столь очевидное – спрашивает и отвечает с почти непозволительной прямотой. С каждым разговором все более странным казалось – неужто и впрямь перед ним сестра Кайто, легкомысленного, самовлюбленного? Тори Аэмара, напротив, был весьма умен, но уж чего, а прямоты за ним не водилось.

– Я согласна, – сказала она. – Постараюсь быть вам хорошей женой.

**

Мужская половина Дома Аэмара была пуста, и занавеси висели траурные – небеленый холст. Но траур закончился, и женскую половину украшали занавеси нарядные, в вазах стояли цветы из оранжереи. Понемногу все оживало, словно после зимы. Сестры уже смеялись, особенно младшая. Мать пока еще не улыбнулась ни разу, но... у нее были причины для этого.

Майэрин вертела в пальцах кроваво-алый цветок гибискуса, еще дрожала после разговора с матерью – а та до этого говорила с Рииши, дала предварительное согласие на брак дочери.

– Молодец, ты понимаешь, что нужно для блага семьи, – произнесла, целуя девушку в лоб и смахивая слезу. – Теперь осталось получить согласие твоего дяди – это будет нетрудно, нынешний наш покровитель человек разумный.

Стало очень-очень страшно.

– Он-то всегда тебе нравился, – сказала сестра, по детской привычке забравшись на диванчик с ногами. – Не понимаю, правда, чем. Сосна сгоревшая черная!

– Слезь, мама будет ругать. Ты же сама невеста почти.

...Вот чего нет в Майэрин, так это веселого очарования, как в средней сестре. Завидовала бы, если б умела – но себя с такой кокетливой живостью и представить не получается. А, верно, при ней и красоты не надо... Робко глянула в зеркало – нет, не утешает.