Текст книги "Кто поверит эху? - Часть 4 (СИ)"

Автор книги: Светлана Дильдина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

Места на листе еще оставалось достаточно, а у Лайэнэ было довольно ловкости. Пока еще оставались в его кабинете, листок незаметно похитила.

Вряд ли он хватится.

Глава

Когда Нээле очнулась, рядом никого не было, но на полу дымились какие-то смоляные курения, а на скамье стояла наполовину пустая чашка с теплым отваром. Девушке очень хотелось пить, и она опустошила чашку, кем-то, видно, ненадолго оставленную.

Почти сразу открылась дверь, и появилась одна из монастырских женщин, всплеснула руками.

– Очнулась наша красавица!

Как девушке рассказали, ее не могли разбудить три дня, а настоятель сказал, что она беседует с духами.

– Ничего не помню, – пробормотала Нээле, растирая виски. Ей было совестно – заставила всех волноваться. Но, кажется, на нее не были сердиты; поглядывали с уважением и некой опаской, будто она и впрямь слетала на небеса.

Настоятель велел ей явиться, но не сейчас – пока он был занят молитвой, длящейся сутки.

Жизнь эти три дня шла своим чередом, новость была только одна, но плохая для Нээле – Муха сбежал. Нашел попутчиков од села близ Сосновой...

"Я помню, он заходил... верно, хотел попрощаться, но я тогда мало что поняла..."

Тревога добавилась к угрызениям совести – могла же остановить. Возможно, мальчик дойдет до Сосновой, но от крепости его прогонят наверняка. Какой бы он ни был шустрый, там он не нужен.

А вот она, кажется, стала нужна монахам... отец-настоятель некий знак получил, и теперь к Нээле присматриваются особенно пристально.

А Муха эти три дня был счастлив, шагая меж сосновых склонов. Увидел как-то с обрыва: они высились причудливо, словно бросили наземь зеленое мохнатое одеяло, и складки легли как попало. Влажный и серый от тумана воздух был насыщен запахами хвои. Все радовало мальчишку, выросшего в куда более сухих и открытых местах. Попутчиками его стали двое – крестьянин с сыном-подростком. Они немного знали эти края, но шли не к самой крепости, вскоре собрались сворачивать к востоку, к холмистым низинам.

Муха сказал, что пойдет дальше один.

Ему говорили – а одиночку сгинешь в здешних горах! Не люди, так волки, не волки, так нечисть, оголодавшая после зимы. Но мальчишка уперся, как стадо волов.

Волки боятся огня, от нечисти есть амулет с благословением самого настоятеля.

– Мне говорили – дорога одна. Вон та зеленоватая звезда стоит над Сосновой, значит, я знаю, куда идти. Через неделю уже буду там.

Да, пожалуй, через неделю... по прямой было бы вдвое меньше, но тропа петляет по горам, присаживается отдохнуть возле каждого склона.

Мужчина с сыном переглянулись, отдали Мухе холщовую сумку-мешок с провизией. Второй оставили себе.

– Мы-то не пропадем, и деревни встретим быстрее, чем ты.

В сумке – немного лепешек, сушеных кореньев, и кусок вяленой рыбы. На неделю негусто, но хватит. Не в первый раз голодать.

**

Волки начали часто выть возле Сосновой.

– Зимой, когда гон, их почти не слышно, и в конце весны тоже притихнут – будут щенков выводить, – говорил Лиани старожилы.

В земельных ему редко доводилось встречать в пути многоголосные заунывные волчьи песни. Серые стражи леса нечасто заходили в срединные округа Хинаи. А тут с каждым днем все ближе подбирались к стенам, вой мешался с промозглым туманом.

Как ни странно, юноше нравилось слышать эти тоскливые переливы – в них была своя жизнь, своя история. Он мало что знал о волках, но уважал их, и они были понятны – такие же обитатели гор, как и люди. Куда понятней, чем горные духи. Тех в крепости не боялись, но порой, находясь в дозоре, Лиани замечал то подвешенную на ветку тесьму, то иной мелкий дар.

Это все было обычным делом и началось задолго не до его прибытия в Сосновую даже – а до его рождения. Хуже оказались новые, упорные слухи, вызванные войной: о нечисти, которая помогает рухэй, разрывая на части солдат Хинаи. Она появлялась не каждую ночь, и жертв было куда меньше, чем в сражении, но страху – много больше.

Часто говорили и о неведомой горной твари на стороне противника, той, которая помогла людям У-Шена перейти вдоль хребта Эннэ. Одним колдунам такое не под силу, недаром они столько лет сидели тихо. А ей подвластны тепло и холод, вода и камни... многие верили в это.

– Просто их шпионы хорошо знали горы, тихо сидели, а между тем разведали, – предположил один из давних обитателей крепости.

– А кто их отряды в Долине связывает меж собой и направляет, когда вот-вот и ловушка должна бы захлопнуться? Для того, чтобы всюду успеть, крылья нужны, или чары какие. Нет, пленные говорили – это та горная тварь.

Могло ли такое быть? Сам Лиани давно решил, что поверит, если увидит невероятное своими глазами. Знал уже, что бывает по-всякому: и вздорная вроде бы выдумка оказывается правдой, и наоборот.

К этим разговорам привык; тренировал новобранцев, которые уже понемногу начинали походить на солдат, проводил время с веселой Кэйу и своим начальником Амая, который видел в юноше скорее товарища, чем подчиненого.

Но все чаще звучали другие речи, расползавшиеся, как туман по ущелью. Толковали о том, что отряд чужаков вроде бы видели в северной части Юсен. Но пока это были смутные слухи: то вроде бы кто-то из беженцев заметил чужого солдата, а то крестьянин наткнулся на невесть чей след.

Но перепуганные люди ничего толком сказать были не в состоянии, да и те, кто добрался до Сосновой или ее окрестностей, передавали все с чужих слов.

Тем не менее слухи и в крепости множились. Лиани старался их пресечь, но не мог. И старшие командиры не могли: от них таились, с виду выражая покорность. И не очень ясно было, кого наказывать всерьез, а Лиани выдавать никого не хотел.

Офицер Амая как-то учинил ему полушутливый допрос, понимая, что старожилы и новобранцы вряд ли стихают при появлении юноши, уже показавшего, что сердце у него доброе; но что ему были те расспросы! Молодой командир уж никак не Макори, он, даже рассерженный, не выглядел грозным.

Особенно часто говорил на запретную тему один из солдат – лет около тридцати, проворный и крепкий, он прихрамывал; службе в крепости это не мешало, но на войну его не отправили. И больше всего он боялся, что война теперь сама к нему явится.

– Это было бы умно, закрепиться в Юсен, – соглашались с ним товарищи. И возражали тут же:

– Но одно дело в начале хребта – а вглубь горной цепи идти по незнакомым тропам, опасаясь половодья и оползней? Зачем? Разорить еще пару деревушек, запастись провиантом? Нет, они сидят где-то недалеко от Трех Дочерей, выжидают момент – зайти нашим войскам в тыл... -

– Мне снятся вещие сны, – не сдавался хромой, и волосы его на солнце отсвечивали рыжим – видно, текла в нем кровь восточных соседей. – Снилось, что напали на нас... что эти стены горят, то, что в них есть деревянного.

– Пить меньше надо, – пробурчал кто-то.

– Кто-нибудь ждал, что они зимой попрут? То-то. А они, сволочи, напали в самые мерзкие дни, когда в горы соваться опасно. Хотя ведь тоже не козы, скакать по обледенелым и шатким камням.

– А теперь талые воды, сель... И провианта негде добыть, наши солдаты само все деревни обобрали для севера.

– Если и впрямь вызвали себе нелюдского помощника, пройдут там, где и намека на тропу отродясь не бывало, а начнут отступать, догонять бесполезно – дорога будет отрезана.

Эту речь слышал Лиани, как и ранее – ей подобные; но сам задумался о том, чьей помощью моги заручиться враги, и прервать не успел. Заместитель командиры Таниеры уже шагал в сопровождении четырех солдат, его худое лицо было как зимняя туча; схватили всех участников беседы, и Лиани заодно, за то, что стоял рядом.

Его отпустили вскоре, строжайше выговорив за снисходительность. Остальных ждало наказание, а рыжеватого сновидца – смерть за попытку подорвать боевой дух.

Лиани вместе с Амая наблюдал за тем, как он умер – и, хоть на сердце лежал здоровенный камень, с приговором был согласен. Еще полгода назад выступил бы в защиту... только успел понять, как подобные речи влияют и на без того испуганных, не желающих сражаться людей. Покажи им какой-нибудь зловещий силуэт в тумане – разбегутся ведь, и сдержать будет некому.

– Попомните еще мое слово, – сказал сновидец перед тем, как навсегда замолчать. Если хотел напоследок посеять побольше страха, своего добился.

– Он не последний, – сумрачно сказал Амая, когда расходились. – Помяни мое слово, скоро еще найдутся, и никакими казнями их не проймешь.

В ту же ночь не вернулись разведчики – должны были придти на заставу к северу от Сосновой, доложить обстановку. Тогда отправились на поиски пропавших. Небольшой отряд из крепости зашел довольно далеко, отыскивая следы их или вражеские; полил дождь, несколько человек едва не попали под оползень, пытаясь разведать дикую тропу – но безрезультатно, ничего отыскать не сумели.

**

Сайэнн послышалось: кто-то кашлянул в коридоре; гость ее кивком подтвердил – не одни. Стены и двери здесь, в Сосновой, сделаны были на совесть, даже в подсобных помещениях говорить можно было спокойно, не опасаясь, что подслушают. Получше, чем в иных богатых домах. Но Сайэнн оставила чуть приоткрытой дверь. Считала это безумием, но Энори настаивал, а идти поперек его воли оказалось совсем невозможно, как против наступающего рассвета: улыбается, а ты уже исполняешь сказанное.

Вот и услышала. Подскочила, набросила на плечи домашнее шерстяное платье; всего несколько шагов – и она уже в коридоре. Шагах в пяти от двери замерла служанка – в напряженной позе, немного согнувшись, она, видно, прислушивалась, а то и подкрадывалась, и не ожидала такой прыти от молодой госпожи. Заметив хозяйку, низко склонилась. В юбке и кофте цветов серого камня и мха – так одевались здешние слуги – женщина показалась Сайэнн ожившим духом здешних гор. Мелким, но недобрым духом.

Этой служанке – пронырливой, с хитрым лицом – она никогда не доверяла. Никогда не брала ее с собой в селение, да та и не стремилась – тут обхаживала какого-то солдата. Помимо нее, в Сосновой неотлучно жила еще одна женщина, которую наняли прислуживать Сайэнн, и разумно им было оставаться здесь, всегда поддерживать порядок и уют к ее приезду. Чтобы не кидаться сразу же стряхивать пыль и проветривать покрывала.

– Что ты здесь делаешь? – недобро спросила девушка, и голос прозвучал почти грубо из-за старания не выдать свой страх.

– Госпожа, – служанка склонилась, едва не коснувшись пола широкими рукавами верхней кофты, – Мне послышалось, вы говорите с кем-то.

– С кем я, по-твоему, могу тут разговаривать, если рядом нет никого?

– Я подумала...

– Это была бабочка, дура. Просто ночной мотылек прилетел на мое окно, привлеченный светом! А ты почему здесь? Я не звала.

К радости Сайэнн, отведенные ей покои были устроены так, что служанка за стенкой зова все равно не услышала бы. Приходилось в коридоре ударять в подвешенную медную пластину. Многих бы сердила такая необходимость, а Сайэн видела в этом еще кусочек свободы.

– Пошла прочь, – сказала она, прикусывая губу, – Иначе пожалуюсь, что ты шпионишь за мной.

Женщина, пятясь, дошла до лестницы, и только тут отважилась немного развернуться, стала спускаться боком. Сайэнн дождалась, пока она скроется, и тень ее, большая, черная, исчезнет со стены. Вернулась в комнату, нырнула меж протянутых рук.

– Если она вернется...

– Не вернется, – его слова всегда успокаивали, хотя как бы проведал, что собирается сделать служанка?

– Но вдруг она слышала...

– Вряд ли что-то успела понять, слишком далеко стояла.

– Я так испугалась... если бы она попыталась войти, или привела стражу...

– Не успела бы, – ответил Энори так спокойно, словно находился в собственном доме, в полной безопасности.

– Она, может быть, и раньше шпионила... Я разберусь с ней, – пообещала девушка, чуть вскинув подбородок. И, помедлив, добавила:

– Но дверь... может, все же лучше закрыть?

– Оставь.

Это бы могло быть приказом, если б не ласковый тон, не смеющиеся глаза, в которых свечи отражались почему-то голубоватыми, не прикосновения, от которых Сайэнн теряла голову. Еще недавно она думала, что знает все о себе, как о женщине. Теперь понимала, как наивна была та уверенность. Она родилась заново, была вылеплена из иного материала, из глины стала ветром и серебром. Ради этого стоило рисковать.

Чувство опасности стало приправой, иногда слишком острой, и лучше бы без нее; но сейчас – лишь разогрело кровь, к тому же она поверила, что больше никто к двери не подойдет. Всегда верила, что он знает, как лучше...

Пару вечеров назад она, как обычно в крепости, стояла на верхней галерее и смотрела на небо, вдыхая пахнущий хвоей воздух. Уже было темно, только край неба оставался тускло-багряным. Внизу порой мелькали пятна света – порученцы с фонарями пробегали по каким-то делам или шла прислуга, то тут, то там раздавались голоса и смех, приглушенные – ее покои выходили на каменный дворик, который обычно был пуст. Галерею заливал оранжевый свет от факелов, и она отходила в самый конец, где было немного темнее и огонь не мешал видеть звезды. Казалось, будто она стоит одна – темная фигура часового у лестницы не мешала, Сайэнн привыкла к ней, как к столбу, даже не слишком заботилась одеться как следует.

Обычный был вечер, красивый и тихий.

Но в комнате ее поджидал гость.

Мало сказать, что Сайэнн удивилась, когда он оказался в крепости, да еще в ее личных покоях. Изумление было, и страх, и восторг. Ни одному человеку не под силу вот так пробраться внутрь Сосновой, и там миновать несколько постов стражи, и незамеченным пройти к госпоже, которую стерегли как зеницу ока.

На вопрос, как все-таки удалось, он отвечал уклончиво, и видно было – он ничего не боится, уверен в себе. Это не влюбленный, пошедший на отчаянный риск и обо всем позабывший, не лазутчик или вор, вздрагивающий от каждого шороха, а человек, который твердо знает, что здесь и как и сколько у него времени. И тут без сообщника – или некоторых – не обойтись. И сообщники эти – не рядовые солдаты или прислуга.

И ушел он спокойно: как именно, Сайэнн не видела, велел ей остаться в комнате; но стражник на лестнице ведь не слепой, он не мог не заметить.

Тогда она уверилась окончательно – тут замешана проклятая интрига между Домами. Пришел Энори от Нэйта, которые не доверяют командиру, или он с другой стороны? Безразлично, ей все равно, кто из этих давних родов будет править Хинаи, пусть хоть все перегрызутся и власть получит Столица – об этом тоже поговаривали.

Неважно, лишь бы он не пострадал. Он поначалу казался таким невинным, ни к чему не причастным... но нет. Что же, тем лучше. Ее сердце покорил не малоприметный человек низкого звания... хотя и это безразлично. Пусть хоть крестьянин, сбежавший с выделенного клочка земли. Или разбойник.

Лишь бы уцелел между этими жерновами – Домами, грызущимися за власть.

Утром, уже одна, сидела подле открытой ставни, ловила зеркальной поверхностью солнечный свет.

Хорошее зеркало, серебряное, очень дорогое. Служанки говорили, такие зеркала отражают человека лучше, чем он в жизни – правда, тут же спохватывались и прибавляли, что барышня так хороша, что зеркалу нечего улучшать.

А на деле...

Порой – раньше – Сайэнн нравилось рассматривать свое отражение, она наслаждалась увиденным. Порой становилось все равно – толку во всех этих прелестях? Ее будут, наверное, любить и нерасчесанной, и чумазой...

Сейчас пристально разглядывала каждую черточку. Достаточно ли хороша, чтобы на самом деле привлечь внимание красивого молодого человека? Или она всего лишь орудие? Ведь уже много в чем помогла. Командир делится планами и заботами с наивной и встревоженной дурочкой, утешает ее. И где лежат нужные бумаги Сайэнн уже знает, добыть их нетрудно...

Но еще не сейчас. А пока другая забота.

Командир Таниера был сильно смущен. Он привык, что Сайэнн только смеется и щебечет, и видеть ее в гневе и слезах было непривычно и почти пугающе. Сотня врагов не испугала бы этого крепкого человека, но что делать с плачущей девушкой? От жены, которая любила всего добиваться слезами, привычно сбегал на свою половину дома, пока еще жили вместе; но Сайэнн огорчать не хотел.

– Позовите служанку, как ее там...

– Эрэйэн, – подсказала Сайэнн, вытирая глаза краем шелкового пояса. – Имя-то хорошее, а под ним...

– Дорогая, ты уверена? Может, твое зеркало затерялось?

– Пусть обыщут ее вещи, пока она здесь и ничего не подозревает!

Обвинение в краже обрушилось на женщину, как камень с горы. Сайэнн слушала удивленные оправдания – скоро они стали растерянными и несчастными, когда под тюфяком служанки нашли то самое зеркало.

Было жалко и неприятно слушать отчаянные просьбы и заверения – если бы речь шла об одной Сайэнн, она бы сдалась, наверное, согласилась считать все чьей-то злой проделкой. Но она была не одна, и настояла, чтобы женщину немедленно выгнали.

– Пусть ей дадут сколько-нибудь платы, и... не наказывайте, только пускай убирается!

Вслед с галереи посмотрела – темная фигурка, согнутая, семенящая в сторону ворот. Не смогла проследить до конца, вернулась к себе. Позвала двух других прислужниц, затеяла подготовку нарядов к теплым дням. Тут подшить, тут подновить, а это забери себе, я закажу новое...

День тянулся бесконечно.

Когда Энори снова пришел – точнее, возник на пороге комнаты, невесть как миновав стражу – Сайэнн пристально всмотрелась в его лицо. Живое, выразительное, и в печали и в радости привлекает, но... насколько правдивым было то, что показывало это лицо? Ах, как хороша бабочка, как выразителен рисунок на крыльях, однако человек никогда не прочтет ее мыслей. А то, что видит, истолкует неверно.

Так и не смогла прогнать неуютные размышления – даже совсем рядом с ним. И еще это клятое зеркало...

– О чем задумалась, ласточка?

Он смотрел на нее с легкой и доброй улыбкой, полулежа на подушках, волосы рассыпались по плечам – любил давать им свободу.

Странным казалось, что этого человека она встретила у горной речушки. Тот выглядел проще, не то охотником, не то мелким торговцем. А этот новый Энори напоминал о самых богатых домах, о "рожденных в золоте", носящих шелк и атлас куда свободней, чем груботканое полотно.

Каков он на самом деле?

...Минору, разумеется, знала. Не все – но о многом подозревала, воедино связывая случайные мелочи, оговорки. Только выдать воспитанницу – обречь на смерть и ее, и себя – не сможет старая верная служанка жить после такого. Пыталась вразумить Сайэнн... теперь наконец-то поздно, еще немного, и у него будут все карты, все планы дозоров.

– А если господин проведает обо всем? Не только об этом человеке, но и... обо всем, к чему это было.

– Постараюсь, чтоб не узнал. Или убегу. Или еще что-нибудь.

– А ну как обернется все это плохо? Совсем плохо, для всех?

– Значит, такова воля Неба!

– Уж Небом-то не прикрывайтесь, все под ним ходим! Неужто вам ни капли не жаль человека, который все для вас сделал? – безнадежно спросила Минору, в ее посветлевших глазах сквозила горечь, как среди палых листьев в лесу.

– Он сам впутался в заговор. И уж наверняка сумеет выйти из него без потерь. А если нет... сам виноват.

"Я рискую гораздо большим", хотела она добавить тогда, но не стала. Словно гордится этим, пытается смерить возможные жертвы.

– Ну, что себя вам не жаль, я давно вижу... – голос Минору был подстать ее взгляду, и Сайэнн испугалась. А вдруг верная служанка подсыплет ей чего-нибудь, спасая честь госпожи? Она может. Но избавиться от Минору... на это духу точно не хватит.

– И вы готовы к тому, что вас просто выбросят, как ненужную вещь? – голос прервал ее мысли.

– Разумеется, не готова! – резко ответила девушка, – Как к такому можно быть готовой? Но я знаю, что так может случиться, если ты хочешь услышать именно это. Только я решила – лучше уж поживу так, как мне хочется, пусть недолго, чем прозябать долгие годы.

– Что ж вы... не ушли от командира-то, раз все так плохо? – голос служанки стал еще тише, и словно трещина пошла по нему.

– Я никогда не думала... никогда не смогла бы... это такой скандал, порвать со всеми...

– Проще о себе позаботиться чужими руками?

– Проще, – вздохнула Сайэнн, опустилась на пол и зарылась лицом в ее юбку. – Если бы я была умной, не купилась бы на богатство. Если бы я была сильной... Что ж, теперь ты оставишь меня?

– Не оставлю, – рука, как в детстве, погладила ее по волосам, – Все-таки вам я служу, а не командиру, не этой стране. Раз уж так сталось... что же теперь.

**

Ветви клена, еще не зазеленевшие, только покрытые набухшими почками, касались узорной оконной рамы, будто стремились проникнуть в комнату, прочесть письма, лежавшие на столе.

Два футляра, оба цвета запекшейся крови, оба кожаные и немного потертые. Письма в них от разных людей, на разной бумаге, но одинаково неприятные главе Дома Нэйта. И глаза у него сейчас, как эти футляры – кровавые и тусклые.

Шимара, хоть давно ничего и никого не боялся, все же старался не слишком бросаться в глаза, раз уж ему оказали честь и поведали содержание писем. В последнее время Суро многое ему доверял. Не сумел прознать, что именно Шимара не дал убить генералова брата. Почему не дал? Всегда полезно иметь запасного коня.

Сейчас хозяин дома сидел за столиком, обложившись листами, держал кисть над черно-золотой тушечницей в виде головы хассы, то опуская, то поднимая руку. Суро, хлипкий, ядовитый, меж струек ароматного дыма, окутанный шорохом бумаги и шелковых одеяний, расшитых золотом. Казалось, он читает письма и пишет одновременно.

А сколько ему лет? – подумал Шимара. Привык считать пожилым человеком, все-таки двух жен пережил. Но ведь Суро, похоже, не больше пятидесяти, хоть сухое темное лицо все в морщинах.

Командир Сосновой вроде бы старше его, и уж точно солидней выглядит. А вот – оказался трусом... или разумным человеком? Одно из писем пришло от него, зашифрованное, будто бы речь идет о семейных делах.

Накануне запланированного переворота передумал поддерживать Нэйта, остался верным прежнему Дому.

– Не ожидал, что он струсит. Но, видно последний рассудок потерял с этой девкой. Надеется жить спокойно. Ха! Война, сразу видно, его не беспокоит ничуть – самому в бой не идти, – сквозь зубы ронял Суро, и Шимаре казалось – яд с этих зубов капает. Но что тут ответишь – устраивать переворот, имея за спиной верную не тебе крепость...

Да, хоть и сплошь новобранцы сейчас в Сосновой, и не смогут они противиться силам Лаи Кен, а все-таки... Но убить командира нельзя – так, может, еще промолчит, если увидит – Нэйта сильнее. А его помощник уж точно землю перевернет, доискиваясь до правды. Нельзя же все начальство в крепости поубивать!

Хотя Суро, похоже, рад бы.

А ведь Таниера, как бы ни старался отсидеться, вынужден будет выбирать. Хотя... может, и отсидится. У него и впрямь сейчас почти нет воинов, новобранцы не в счет. Куда им против солдат Лаи Кен? Только положить впустую, а ведь сейчас на севере люди нужны. Может и не так глуп.

Если победят Нэйта, места он, конечно, лишится, но граница с соседней провинцией близко, подхватит свою подружку в охапку – ищи его!

В Мелен примут, а Суро не станет ссориться с соседями из-за такого человека.

...И второе письмо, к которому так ласково тянутся кленовые ветви – оно не лучше. От драгоценного наследника, сына давно умершей первой жены. Макори снова рвется на войну, не подозревая, что отец знает о его «подвиге» – подосланном к генералу убийце. Или подозревает? Макори не дурак.

И снова Суро вынужден промолчать, утереться этим письмом, сделать вид, что не было ничего. Только запретить дорогому сынку покидать Ожерелье.

Шимаре захотелось на волю, куда-нибудь в холмы, где просыпается зелень. Да хоть на войну, куда не попасть Макори. Хоть и не всей провинции угрожает беда, только северу, все равно – в настоящем сражении куда больше бы себя уважал, чем в таком, с помощью писем, пропитанных ядом.

Всегда был азартен, был игроком, но сейчас... пошли бы все эти сильные мира сего подальше.

Только нельзя, его самого убить – раз плюнуть. А этого никак нельзя допустить.

И это наша страна, да, – пришло Шимаре на ум – не в первый раз уже, и не во второй. Потомки будут читать летописи и, возможно, завидовать – как интересно предкам жилось! Будут, куда же денутся – и потомки, и летописи. Солнечная Птица своего не упустит, и когти у нее побольше орлиных... У него самого нет сыновей – тех, о которых бы знал, но если вдруг появились на свет, пусть попрочнее запомнят, какой Хинаи была когда-то. Их дети застанут лишь единые земли.

А пока... Можно и послужить кому-нибудь.

**

В низинах и затененных местах снег еще лежал, но большую часть земли уже покрывала травка. А на полянке возле дороги, ведущей к Сосновой, одна из сельских девушек нашла первоцветы, голубые колокольчики. Молодежь собралась на праздник – среди простого народа отродясь не было той строгости, когда дочерей держат почти взаперти.

Человек десять резвились на полянке, как дети, танцевали под звуки флейты и барабанчика, играли в жмурки. Все еще стояли холодные дни, но сегодня солнце не жалело своего золота.

– Где-то наверняка растут и белые, – сказала первая девушка, вплетая в косы цветы. Все знали легенду: первоцветы – знак примирения весны и зимы, снега и голубой воды.

...Молодой человек заметил белые венчики на склоне оврага. Большинство людей сочли бы их остатками снега. Но большинство людей и не оказались бы тут – среди бездорожья. И уж точно не стали бы подниматься на склон, рискуя сорваться. Но у этого все получилось ловко и быстро, и цветы доверчиво потянулись к ладони, не зная, что их сейчас сорвут.

– Ты кто? – спросила девушка, заметив человека на краю поляны. Смеясь, подбежала, вгляделась; был он немногим старше собравшихся, и смотрел... странно, словно не мог сделать выбор. Девушка на миг призадумалась. Кажется, встречала его в селе, но уверена не была.

Он, чуть склонив голову набок – напомнил ей птицу – протянул цветы-колокольчики.

– Ой, белые, – обрадовалась девушка, – Я как раз не могла их найти. Смотрите, – она обернулась к друзьям, увлеченным игрой. А когда вновь повернула голову, человека уже не было.

**

Всю ночь в голове Лайэнэ в полусне вертелась мелодия, которую очень хотелось запомнить, но под утро от нее остался лишь хвостик из нескольких звуков. Сейчас, завернувшись в голубую шерстяную накидку с широкими рукавами, молодая ашринэ сидела на кровати, поджав ноги, и смотрела, как девушки распаковывают подарки, плату за вчерашний праздник. Увидела серебряные колпачки для пальцев, играть на ахи, вновь пожалела о забытой мелодии.

Странно, что хозяин праздника остался доволен; она даже не помнит, что говорила и делала, спасибо хоть выучка не подвела. Что-то пела, как-то развлекала гостей... сама все думала о двоих, из которых один был человеком, а второй лишь на него походил.

Кажется, за последние дни выставила себя полной дурой перед обоими, хотя без разницы, кем она выглядит в глазах Энори: понять бы, что он затеял!

А вот выглядеть плохо в глазах господина Кэраи не хотелось очень.

Лайэнэ не взялась бы сказать, состоится ли их следующая встреча. Еще недавно ей казалось – и это не уставало удивлять – что он относится к ней с некоторым уважением. Не то чтобы подобное отношение было в новинку молодой женщине, но – от людей иного круга, иных занятий. А у господина Кэраи порой проскальзывало и еще что-то, она не могла назвать это чувство, потому что не очень его понимала. Будь она мужчиной, пожалуй, сочла бы это за дружескую привязанность. Раньше.

Но теперь, когда она вызвала серьезное недовольство, вмешалась в дела первой семьи провинции... и стала причиной того, что человек, способный сделать с ее жизнью что угодно, не смог удержаться в самому себе назначенных рамках...

И знает, что она поняла это. Такое никому не понравится.

Лайэнэ, все еще устроившись на кровати, как раз примеривала на пальцы колпачки, когда принесли приглашение. Девушка, передавшая его, сияла, как солнце в медном тазу.

– Вы ведь не ждали следующего зова так скоро?

Бездумно взяла письмо, подивилась, почему не ощущает шелковистой бумаги, потом сообразила – надо снять колпачки.

Быстро, да. Но к добру ли...

Пока одевалась, ехала, все пыталась понять, как быть. Предположим, какое-то новое дело – тогда все в порядке, исполнит с усердием. Но если он снова заговорит о мальчике? Старые способы не годятся, хотя больше она пока не сделала ничего, а новые еще предстоит выдумать, но сможет ли она солгать в лицо, что перестанет следить за Тайрену?

Не сможет. И не перестанет.

Мысли путались, как нити у неумелой вышивальщицы. Некстати вспомнилась та девочка, которую Энори как-то привел к Лайэнэ – она, говорят, хорошо вышивала, и тоже была у господина Кэраи. Но она там жила, как подобранная из милости пташка-подранок, ее искренности и чистоты не хватило, чтобы вызвать его доверие. Так бывает только в историях, сложенных мечтательницами. Где-то девочка сейчас...

О делах не говорили, и хозяин встретил ее легко и радостно, и ей самой стало радостно и легко. Пусть ненадолго – хорошо знаешь такие встречи-обманки, но этот дом, похожий на дивную раковину: будто долго смотришь на нее в лавке редкостей, а потом она вдруг твоя, держи в руках сколько хочешь.

И комната эта, и место среди мягких подушек, уже привычное ей...

– Знаешь, далеко в море есть чужие острова, а на них живут ныряльщицы за жемчугом. Тот, кто назвал тебя Голубой Жемчужиной, не ошибся – это не просто красиво; каждый такой шарик добыт почти чудом на большой глубине, в полумраке.

– Женщинами?

– Да.

– Мне... жаль их.

– Наверное, им тяжело – но их уважают. А они гордятся своим мастерством...

Лайэнэ вздохнула. Картинка представилась ей – далекие острова, согретые солнцем, почти волшебные, и хрупкие женские тела в ледяной, темной толще воды. Ее передернуло невольно, словно ворвался в комнату зимний ветер. Если уж служить красоте, то так, как они – достойнее.

– О чем ты думаешь? – угадал, похоже, ее сомнения.

– О том, что я по сравнению с такими ныряльщицами – просто кукла в дорогом платье.

– Не сравнивай – это другая судьба. Ты очень талантлива, у тебя чудесный голос и песни...

А он разве слышал?

– Слышал, – ответил на невысказанный вопрос, – В саду Кленов во время праздника листьев, и в доме городского судьи этой зимой – я не хотел, чтобы обо мне знали гости, мы лишь переговорили с хозяином. Ты сидела возле картины с изображением лотосов. И пела про далекие острова, где они растут и где люди бессмертны...

– Но... вам никогда не хотелось, чтобы я сыграла или спела здесь, в этом доме.

– Мне не хотелось, чтобы ты ощущала себя... приглашенной артисткой. А ты была гостьей.