Текст книги "Кто поверит эху? - Часть 4 (СИ)"

Автор книги: Светлана Дильдина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

– Я была уверена, что вы не любите музыку, – сказала Лайэнэ.

– Люблю. Но не на бегу, а у меня никак не выходит выделить время и послушать ее как следует.

Никогда так с ней не говорил. У него сейчас было очень хорошее лицо, не чертами – они никогда и не казались плохи, а ясное, словно заботы ушли, и можно порадоваться. Но почему-то страшно.

– Ты ведь давно знаешь, что не просто случайная женщина для меня, и не просто временная помощница. Ты наверняка поняла это раньше меня, а я... тебе доверяю. Хотя долго пытался убедить себя, что не должен.

– Напротив, я никогда не думала...

Замолк ненадолго, и видно было, что его огорчили слова. Не попытался скрыть это...

– Вот как. Но ведь всем женщинам свойственно наблюдать и оценивать, и тебе, думаю, не в меньшей степени. Ты очень умна и замечаешь любую мелочь. Значит... Неужели я в твоих глазах настолько... лишь печать, заверяющая указы, в человечьем облике?

– Это хороший образ, но он неверен. Печать сама ничего не решает.

– И тебе не нравится, что я могу решать? – взял ее за руку, легко так, и будто привычно.

Лайэнэ упорно смотрела в пол. Если сейчас ей будет велено поднять лицо... как жаль, что она почти не пользуется краской, та скрывает следы волнения.

– Если ты захочешь остаться со мной... – едва уловимая пауза, но говорил он уверенно, – То все остальное сможешь делать, как пожелаешь. Выступать... устраивать праздники...

– Это слишком много. Слишком большая свобода. Такое бывает, но не прощается, и очень часто кончается плохо.

– Почему?

– Потому что женщина не может быть яркой и независимой, даже если она принадлежит одному человеку. В таком случае ей надлежит развлекать его одного, иногда, может быть, появляться в обществе, но покинуть Квартал. Или даже иметь одного главного покровителя, но не отказываться от других встреч.

– Как ты и жила?

– Да, так. Никто не может одновременно бежать по двум разным тропам.

– А просто остаться со мной ты не хочешь? – спросил очень тихо, и очень отчетливо – так мастер рисует кистью знаки. А ведь ему не ставили голос, как артистам, откуда умение им владеть?

Если она согласится... у нее будет другой дом, уже не в Квартале, скорее всего – и больше, дороже. Можно будет устроить сад, как всегда хотела – чтобы он был равно красив и зимой, и летом, нанять искусных садовников; можно будет носить любимые цвета, не отстаивая каждый раз в душе это право, и в пруду выращивать водяные лилии. Белые. Ведь это растение, не более того. И человек, который ей все это обеспечит... что уж скрывать, он ей нравится. Такая уж она удалась – слабая. Но он бы нравился многим, если б хоть чуть-чуть захотел, и вовсе не из-за денег и положения...

В голове словно взорвался хор голосов. "Ты дура!" – кричали они, перебивая друг друга. Верно, все, от портовой девки до небесных дев, покатились бы со смеху, если б узнали. Но Лайэнэ решение приняла. Слишком хорошо понимала, почему он сделал ей такое предложение. Так получилось – она волей случая стала соратницей, она удобна, и, если связать ее покровительством, лишних тайн она точно не выдаст.

Он, похоже, не верит женщинам. Жаль... Предложение сказочное, но... ей скоро придется идти против его воли, зачем ему снова обман? И все-таки между ними была искренность, была пусть едва намеченная, но истинная приязнь. Пусть она дура, пусть потеряет все, но прошлого уже не отнять.

И... даже если она слишком много о себе возомнила, пока жив еще кое-кто, ей не будет покоя. И никому рядом с ней. Это Майэрин не была по-настоящему интересна... счастливая.

– Это очень большая честь, господин. Но я не могу.

**

Лотосы возле берега, нарисованные легкой и быстрой кистью... У него был похожий рисунок, может, набросок того же художника? На картине он не заметил подписи, а в живописи разбирался не столь хорошо, чтобы точно сказать.

Когда остался один, прошел в библиотеку, достал большой деревянный ларец. Рисунки лежали там, наклеенные на тонкие деревянные пластины.

Вот этот... похож. Цветы над водой в утренней дымке. Нежно-розовое и голубое, как тогда платье Лайэнэ и ее украшения, и сама она как лотосовый бутон на озерной глади... но смысл придумывать то, чего нет? Просто ей не идет красное.

Там, на другой картине, еще плыла уточка, здесь никого.

Кэраи вернулся в кабинет. Положил перед собой бумагу, расправил, обмакнул в тушечницу кисть.

Снег сошел, скоро окончательно просохнет земля, придет время чинить мосты и дороги. Раз в южных округах много беженцев, пусть задействуют их, но нельзя начинать с силы. Главам округов надлежит прикинуть, сколько они могут выделить средств. Остальное найдем... В Окаэре и Мелен беженцам не рады, им лучше работать и после вернуться домой с деньгами, чем под конвоем отправиться на выселки соседней провинции и трудиться там за скудную еду.

Черные знаки ложились на зеленоватую бумагу ниили, изготовленную специально для указов. Поэты и влюбленные выбирают другую бумагу, мраморную шитека, шелковистую, иногда с рисунком в углу – символом настроения или приметой времени года.

Наверное, она привыкла получать такие послания.

Конечно, она еще молода и красива, смысл ей связываться с человеком, положение которого под угрозой? Война не затронет ее. А Дом Таэна еще как затронет. И кем она окажется тогда? Обратно не так-то просто вернуться, обожатели превратятся в насмешников.

Всегда знал, что она умная женщина.

Известие от господина подручного министра финансов пришло в полночь, и голова у Кэраи была занята другим, поэтому он не сразу сумел собраться с мыслями. Писал один человек, но голос за знаками был – другого; сам начальник воспользовался верностью подчиненного, и при этом никак не был связан с посланием.

Выбран то, кто сменит вашего брата, гласили строки. У вас еще есть время успеть...

Успеть. Ничего не сказано, никаких повелений, но все понятно. Только есть ли в том смысл? Если падаешь с высокой горы, бесполезно подстилать солому у ее подножия.

Значит, преемник избран, и помимо здешних на время ему отдадут войска соседней Окаэры – сразиться с захватчиками, не допустить волнений; а потом подоспеют другие, если понадобится. И, возможно, ему отдадут и саму провинцию – а может, так и оставят командовать солдатами, а главным сделают другого, верного трону сановника.

Говорят, утро помогает сделать правильный выбор, но до утра оставалось еще много часов – рассветало уже быстрее, чем в зимние месяцы, но все-таки, все-таки...

Кэраи в слабом свете настенных ламп бродил по дому, порой пугая слуг, задремавших в коридорах. Вспоминал разговор с Лиэ, ее слова о заговоре; рассказ посла. Сейчас заговорщикам самое время, если узнают о назначении...

По здравому разумению, сидеть бы им тихо и не высовываться. Тори Аэмара так бы и поступил. Нэйта – нет.

Еще не рассвело, как велел оседлать коня. Взяв верного Ариму и двух других, бывших с Кэраи в Мелен, ускакал в Срединную. Не заметил, как серый полумрак вокруг посветлел, наполнился золотом – настолько мрачными были мысли.

Тагари не сложит свои полномочия – не данные Столицей, а давным-давно завоеванные предками. Тогда всему их Дому конец. И самому Кэраи, и дальней родне, и тому мальчику, которого так смешно оберегает Лайэнэ.

Смерть Тагари могла бы стать выходом. Но дальше думать не мог. Разве что молиться о молнии, которая ударит в его доспех? Глупо. Трудно выбрать между семьей, родными землями и благом страны.

Ариму не раз и не два сбивал господина с мысли, не говоря, а почти крича ему, что тот едет совсем не туда. Спасибо конь сам знал дорогу, а где не знал, следовал за другими; нечасто приходилось отвлекаться.

Чуть не загнав лошадей, добрались поздно вечером.

Командир Срединной Асума был у оружейников, туда Кэраи и заявился, не в силах ждать, не отдохнув после скачки и четверти часа. Там же, у оружейников, заметил и Рииши Нара, но лишь кивнул ему. Верен, но слишком молод, не с ним советоваться.

Одно хотел знать – ждать ли поддержки здесь, и какой? Семья командира Асумы всегда была верной, еще родителей связывала прочная дружба; но Кэраи все-таки чужой, а Тагари – свой. Только вот Дом один у них, и он вот-вот рухнет.

– Мы с вами гораздо меньше знаем друг друга. Но если... если придется выбирать, что вы решите – поддержать наш Дом или позволить ему упасть?

– Очень двойственно можно посмотреть на вещи, – сухо сказал Асума, более хмурый, чем обычно – они уже уединились в комнате с толстыми стенами, никто не подслушал бы. – Что считать падением.

– Поэтому я и задаю вопрос, которого брат бы мне никогда не простил.

– И насколько далеко вы намерены зайти?

– Не знаю. Надеюсь, что не настолько. У меня не очень хорошо с даром убеждения, – честно говоря, довольно паршиво, – но я буду стараться.

– Ничего не могу обещать, – задумчиво произнес Асума. – Даже то, что сохраню этот разговор в тайне. Разве что, в свою очередь, буду надеяться, что не найдется причины о нем упомянуть.

Потому что одни уговоры скорее всего будут напрасными...

**

Если недавние письма довели Суро до белого каления, то от этого он едва не приплясывал. Особенно когда шпионы донесли, что Кэраи уехал – и, похоже, отправился на север. Известие у них явно было одно и то же, хоть и написали разные люди.

Долго он ждал, очень долго, но вот, наконец, подошло время. И какое хорошее время: свежий весенний ветерок ворвался в окно, какая-то птаха защелкала... может, жаворонок, что у них на гербе? Возвел глаза к небесам – спасибо всем покровителям, и радуйтесь предки. Еще рано ликовать, но своего он уже не упустит.

Немного тревожило краткое посещение Срединной Кэраи, но ее так и так приходилось учитывать. Зачем ездил, время терял? Суро на всякий случай утроил свою охрану: если придут арестовать, а то и убить, обломают зубы.

Но любые жесткие меры, когда самого нет в городе... вряд ли Кэраи на это пойдет. А до Трех Дочерей далеко, и весенняя распутица не сильно лучше метели и холодов. Великая вещь – семья, да будут благословенны братские узы Таэна! Нет бы убийцу отправить – поехал сам, наверное, еще надеется уговорить.

Разумеется, Суро не был столь глуп, чтобы не сообразить – два их Дома намеренно стравливают из Столицы. Но сидеть, сложив руки – проигрыш верный, а так, может быть, и выгорит дело, особенно если этот ненормальный Тагари выкинет финт. К примеру, объявит, что не намерен подчиняться Столице, и Хинаи отныне – земля отдельная.

Суро почти добежал до стола, написал несколько поручений. Суро-младшего отправил к Атоге, пора выдвигать войска Лаи Кен; а Шимару отослал к генералу – следить за ним и братом.

Пусть мчится, как вихрь, он всадник, отмеченный Небесами.

А сыновья... Что ж, Суро-младший был умнее, но предпочитал наблюдать, а не действовать. Если делать ставку на обоих наследников, то, пожалуй, сейчас глава Дома поставил бы на Макори, несмотря на его своеволие. Пора вызывать его в Осорэи, на подмогу отцу. Но вот когда все успокоится, он будет опасен. Впрочем, Суро-старший не сомневался в способности управиться с сыном.

Пребывая в отличном расположении духа, он даже купил дорогой подарок жене, височные подвески и кольца с рубинами – и своим благодушным визитом напугал ее куда больше, чем пренебрежением.

...В далеком монастыре Нээле в это утро расспрашивала мечтательного горожанина, пару лет живущего при монастыре и мечтающего стать монахом, как играть в сложную игру с фишками на нескольких уровнях. Азартные игры здесь запрещали, подобные – для ума и сердца, не для наживы – всего лишь не поощряли. Но ей невзначай посоветовал один из братьев, а он никогда не давал советов без указания отца настоятеля. Мол, твой разум ищет что-то особенное, что ему пока осознать не под силу, молитвы пока не могут его направить, а этой игрой, говорят, порой забавляются и небожители...

Как-то получилось, что одна фишка оказалась лишней – видно, попала из другого набора, и учитель не сразу понял это, расставив в сложном порядке. Сам он давно не играл, лишь хранил коробку в своей маленькой комнате – подзабыл правила. К тому времени, как выяснилась ошибка, он успел уже запутаться в партии.

А Нээле и не знала, как полагается.

Глава

На нос села то ли бабочка, то ли муха, выдернув брата Унно из состояния без мыслей и чувств, когда человек одновременно не существует и вместе с тем может стать той самой бабочкой, волной или камнем. В монастыре у него не очень получалось подобное, а сейчас, кажется, отец-настоятель был бы им доволен... или брат Унно просто заснул? Под ветвями сосны, на пригорке...

Позорище, так перепутать.

Потирая затылок широкой жесткой ладонью, монах со вздохом поднялся, собрал просыпавшийся из вязанки хворост.

Поди, заждались старушка с внучкой... Сколько он тут сидел, привалившись к дереву? На весеннем солнышке хорошо, после морозной зимы особенно.

Взвалил хворост на плечо, зашагал по едва заметной тропинке. Вот сейчас и хижина за поворотом...

Хижины не было; не было даже полянки. Кусты невысокие, да два деревца, старое и молодое.

Бросив хворост, брат Унно еще часа два искал место, где провел месяца полтора – развлекая немую девочку игрушками и рассказами, слушая скрипучий голос хозяйки и ее вечные причитания. Тут он растапливал снег на огне, поддерживал чахлое пламя, резал в похлебку какие-то корешки из запасов старухи.

Все будто приснилось...

Но, рассуждая здраво – засни он в снегу, уж никак не проснулся бы, когда все вокруг зазеленело. Разве что его и впрямь превратили в дерево, а прочее мерещилось его духу.

Вот был бы доволен отец-настоятель...

Остается перебраться в деревушку, дымки которой брат Унно видел не раз на другой стороне ущелья. Теперь-то можно пройти. Странно, что раньше не сделал этого – а ведь собирался, как только подсохнет.

Пояс!

Монах в ужасе схватился за собственное одеяние, едва не запутался в нем, пока не нашарил за пазухой недобрую вещь. За прошедшие дни и недели пояс молчал и будто бы съежился, но несколько раз порывался удрать. Однажды ему это почти удалось: вещь брату Унно вернула старушка, рассказав байку невероятную.

– Сижу, вижу – змея ползет, мерзость. Я ее кочергой, и еще, и еще... А она и блеснет пряжкой. Подняла вот: держи, твое, небось. Совсем старая ослепла и помешалась, ай-яй, не могу пояс отличить от змеи...

После ударов кочерги вещь совсем притихла. Только вот не ползают предметы, в которые вселились тори-ай – перемещаются так, что глазом не уследишь, и тем более не совладать с ними какой-то старухе.

Перебираясь через глубокий овраг – нет, все-таки небольшое ущелье – к деревушке на той стороне, пришлось попотеть. Склоны покрывал нежно зеленевший, но густой и жесткий кустарник, а под ним прятались переплетенные корни, за которые наверное удобно было бы хвататься, но очень неудобно ступать. И намека на тропу не нашлось. Зато селение оказалось на месте, маленькое, унылое после зимы – оголодали люди за долгие морозы.

Монаха приняли со всем почтением, хоть и переглядывались – может, спятил святой человек? Упал, например, со склона, померещилось невесть чего...

Никто отродясь не жил напротив деревни, ни старушек, ни ее сыновей, ни внучек. Ну да монахи, они дело известное, в горние выси устремлены, а земные приметы путают. И год могут спутать, и место, и мало ли что им в странствиях духа привидится.

Загрустив, брат Унно отказался от предложенной скудной трапезы и поспешил-таки к монастырю, по дороге все проверяя пояс. Что ни делается, все смысл имеет, но это уж слишком. Вот и думай теперь, то ли, исполнив обет, вернуться в мир, то ли, насмотревшись на чудеса, служить еще с большим рвением?

**

Девушка в крохотной комнатке монастыря Эн-Хо сидела одна за игральной доской, задумчиво трогая то одну, то другую деревянную фишку. В окно влетал теплый ветерок, но девушка отчаянно мерзла, и не помогала шерстяная накидка на плечах. Странно и неприятно, ведь холода наконец оставили эти места: уже не только монахи, и крестьяне-беженцы ходят в легком.

Но почему же сейчас такое? И фишки как изо льда... Задев пальцем очередную, вздрогнула, будто укололась. Посмотрела в окно – серый каменный двор, чуть потрескавшиеся плиты, столбики изваяний; все привычно, пусто, как всегда под вечер...

Вскочила, опрокинув доску, со стуком разлетелись фишки.

Раздался звон монастырского гонга, созывающего на молитву – он будто подхватил тихий стук, усилил его многократно. Возвестил на весь монастырь об опасности, которую пока ощутила лишь одна девушка.

Не сразу Нээле удалось пробиться к святому настоятелю – во время молитвы он был занят, а сразу после принимал братьев-просителей. И лишь потом пришел черед других нуждающихся в совете.

– К чему такая спешка, юная дочь? – спросил он кротко, ни словом, ни взглядом не укорив за неподобающее поведение, когда она пыталась пробиться через заслон вежливых, но непреклонных сторожей, не желающих открывать двери, слишком тяжелые для нее, а теперь предстала перед его взором растрепанная, позабывшая поклониться.

– Монастырю грозит большая опасность. Я играла сама с собой, согласно вашему совету, святой настоятель, и ощутила...

Что она ощутила, сказать не смогла. Осознав это, смешалась; цель была достигнута, перед настоятелем Нээле предстала и предупредила его, но знание покинуло девушку. Ей проще было бы силой мысли вернуть на доску рассыпавшиеся фишки, чем вспомнить, что же привиделось.

Впрочем, вспоминать оказалось не нужно.

Через два часа в монастырь пришли сборщики хвороста, задыхаясь от бега, рассказали о страшном: отряд чужаков идет к монастырю. Людей столько, что бесполезно обороняться, святое место не крепость, стены невысоки.

**

Жучки-красноспинки повыползали из зимних укрытий, грелись на солнышке. У Лайэнэ дома так и звали эти дни второго весеннего месяца – дни красноспинок. Может, и тут крестьяне предместий именуют их так, а горожане мало обращают внимание на жучков...

Молодая женщина сидела в открытой беседке в саду, на легком столике перед ней лежали листы бумаги. Узкая рука, уверенно держащая кисть, выводила какие-то каракули, рядом с которыми те самые жучки казались образцом изящества. Будто Лайэнэ враз разучилась писать; еще бы взять кисть по-другому, как держат люди малограмотные, и впечатление будет полным.

Сторонний наблюдатель немало бы удивился, что случилось с ашринэ – для солнечного удара еще недостаточно жарко...

Она всего-то пыталась скопировать почерк Энори. Кто бы мог подумать, каким трудным заданием это окажется! Разные школы написания в свое время дались ей не в пример легче. Извела уже с десяток листов, но толку чуть.

Не отважилась довериться кому-то еще: мало ли, у Энори было много самых странных знакомых, вдруг кто-то задумается. К счастью, подделывать подпись господина Кэраи Таэна не было нужды. Чудом добытый листок у нее – настоящий.

Везение? Или приготовленная судьбой ловушка?

Но он уехал... такая возможность!

Снова екнуло сердце. Уехал. Поспешно, отдав распоряжения, говорящие, что вернется нескоро. У Лайэнэ тоже были верные люди, они передали. Только вот куда направился, тайной осталось для молодой женщины. Может, на север, где самое сердце грозы, может, в Мелен за подмогой, как не слишком давно, или в Окаэру, а может, в саму Столицу... Нет, это долго, ему нет смысла.

А в Мелен... он как-то отметил вскользь, что готов был добыть войска любыми средствами, даже свадьбой. Тогда сказал об этом, как о шутке...

И еще раз нет. Из Мелен он вернулся не слишком радостным. Что-то произошло там, не до женитьбы.

О чем она только думает... А надо – о том, как проникнуть к мальчику, завоевать доверие юного наследника.

О том, как еще раз ослушаться – на сей раз прямого приказа.

Очередной лист был смят и отброшен.

Прокляла все на свете, пытаясь добиться сходства. Казалось бы, возьми любого малограмотного человека и попроси его написать под твою диктовку. Подходящий почерк получится, все знаки вразнобой. Но нет, выходило не так – легкими были у Энори линии, без всякой натужности. Для того, кто читать умел хорошо, разница в написании просто бросалась в глаза. А мальчик... он мог и знать. Другой возможности не представится.

Но этот кошмар... как его воссоздать? Воистину, если б Энори решил посмеяться над всеми школами почерка сразу, это бы не вышло лучше!

Лайэнэ отложила кисть, задумалась. Вспомнила, каким увидела недавно – натянутым, как струна, – и каким видеть привыкла.

Вспомнились его слова:

"Границы придумали люди... Просто представь, что я – волна или ветер, или огонь"...

Он не мог играть на флейте, не мог одеваться, как все... Считала – это из-за того, что ему дано меньше. А если наоборот? Перевела взгляд на бумагу. Показалось – сухие стебли травы в беспорядке, ветер качает их...

Поспешно взялась за кисть. Скопировать его почерк нельзя. Не бывает двух одинаковых стеблей, низок птичьих следов или облачного узора. Но можно понять...

**

«Ступай, попробуй предупредить воинов Сосновой», – сказал отец-настоятель одному из жителей монастыря, хорошо знавшему эти края. Спокойно сказал, будто и не произошло ничего, только морщины на лбу стали гораздо глубже.

Затем собрал людей во дворе, обратился с короткой речью.

Это святая земля, говорил. Здесь нет оружия, да оно и бессмысленно. Поэтому те, кто верит, что монастырские стены станут ему защитой – могут остаться, прочим разумней уйти.

Про монахов речи не шло – им в любом случае оставаться. Среди них были и совсем молодые, и постарше, недавно принявшие обет, и у многих во взгляде сквозило недоумение – вот это оно и есть, то самое служение, которое принял?

Когда возвращался, увидел девушку – ту, что недавно едва не заблудилась во снах. Она стояла, переминаясь с ноги на ногу, бледная до синевы.

Настоятель улыбнулся ей, пытаясь утешить – подумал с горечью, что вот ей-то уж точно стоило бы уйти. Красивая, молодая...

– Если неразумной дочери будет дозволено... – произнесла она каким-то младенчески-тоненьким голоском, качнувшись вперед. – Не отсылайте людей, монастырь устоит. А по дороге они могут погибнуть – враги идут неизвестной тропой, они не оставят свидетелей.

– Здесь не слишком много ценностей и еды, но все же добыча, – сказал один из монахов-провожатых, суровый, выше Нээле на две головы.

– Монастырь устоит, – повторил она, и настоятель увидел, как слеза катился по ее щеке – от бессилия сказать что-то более связное.

Монах от нее отмахнулся, а настоятель прислушался: нет, ему Небеса ничего не желают сказать. А эта девушка... кто-то из высших сил отметил ее, но ее вещий дар – новорожденный птенец в гнезде, а может, еще и не вылупился из яйца.

– У недостойного служителя нет власти приказывать, – ответил он, помолчав. – И будущее ему неведомо. Люди выберут сами.

Вскоре монастырь покинули человек пятнадцать, они, почти ничего с собою не взяв, устремились той же дорогой, какой недавно шел Муха со спутниками.

**

– Гроза идет сильная, – сказал Ка-Ян, ежась и поглядывая на небо. Ветви над тропой, по которой двигались, почти скрывали его. Ординарцу было немного не по себе: и грозу не любил с младенчества, и в паре часов находился большой монастырь, по слухам, богатый – в отряде рассчитывали поживиться.

Свернут, не свернут?

Тут глушь...

Но командир пока ничего не сказал.

Шума не будет, убеждали Вэй-Ши. То есть будет, конечно, но это уже не имеет значения – до Сосновой осталось меньше трех дней пешего хода по картам Энори, их разведчиков удалось устранить вовремя, отряд до сих пор не раскрыли, а скоро все равно застава, которой не миновать. И никакая помощь подойти не успеет, разве крестьяне с мотыгами?

Вэй-Ши – он один из немногих ехал верхом – поглаживал пальцами хвост куницы, пришитый к плечу, и молчал. Если дать людям волю, они потеряют время; а, взяв монастырь, не сразу снова станут послушны. Если пройти мимо, будет зреть недовольство – трудно день за днем красться потайными еле видными тропами, опасаясь любого шороха. Но тем злее они окажутся в схватке возле Сосновой. Ведь никто не знает, имеет ли еще смысл эта атака. Если рухэй больше нет в долине Трех Дочерей... если Мэнго уже отступил...

Нет, невозможно. И он, и его племянник – под рукой высших сил.

Но как быть сейчас?

Не обольщался – на обратном пути на монастырь уже не напасть. Отряд сильно поредеет, а ценности монахи наверняка сумеют припрятать.

– А это еще что за... – голос ординарца прервал его мысли. Сбоку от тропы высилось зловещее дерево: без коры, черное, острые ветви направлены были в небо, словно рога. Темно-багряный лишайник рос на ветвях и стволе.

– Я слышал, монастырь этот носит название черного дерева, может, оно? – предположил кто-то из воинов.

– Я слышал про такие деревья, – сказал Вэй-Ши, подъезжая поближе. – Говорят, это молнии, которые не смогли вернуться на небо.

Вдали пророкотало, по вершинам деревьев пронесся шелест, словно пробежало много-много мышей.

Само по себе дерево ничего не значит, думал Вэй-Ши. Выглядит неприятно, и только. Но схожее имя носит сам монастырь, и его священная реликвия схожа с этой. И гроза близко – рухэй всегда внимали ее голосам, с тех пор, как гром и молния помогли их народу появиться на свет.

Снова прошелестели ветви, одинокая капля нашли дорогу промеж листьев и упала на щеку Вэй-Ши.

– Мимо идем, – сказал он угрюмо. – Не затем нас послали.

**

Нээле всю ночь стояла под ливнем в монастырском дворике, неподвижная, как тамошние изваяния; остальные обитатели Эн-Хо постарались укрыться под навесами, еще с вечера обреченно ожидая атаки, но слышно было лишь гром и порывы ветра.

Сперва отдельные капли с силой ударялись о плиты, словно хотели пробить их насквозь; злясь на свое бессилие, они соединились в потоки. Молнии разрисовывали небо, не оставляя нетронутого уголка, а потом остался один только дождь.

Посланник вернулся утром другого дня, запыхавшийся и донельзя обрадованный тем, что монастырь невредим, и все люди целы – ожидал найти обгоревшие разграбленные развалины.

– Я не смог ничего, – повинился он отцу-настоятелю. – Думал, они чужаки, мест здешних не знают, а я напрямик, срежу по склонам... А они, видно, разведали все. Уже недалеко от заставы Сосновой – когда я до короткой тропы добежал, на ней вовсю следы были. И... похоже, убили каких-то людей, в овраге тела лежат, прикрытые ветками. С десяток, не меньше. Смотреть не отважился, но, вроде, крестьяне...

– Значит, с десяток... возле короткой тропы, на востоке? – что-то изменилось в мягком тягучем голосе, будто треснула ветка.

– Ну да, оно самое. Страху-то! Подумал – дальше-то нет резона идти, попадусь только. Струсил я, не хочется пропадать...

– Но ты все же вернулся, – мягко отметил настоятель. Его лицо было, как и всегда, безмятежным, и пальцы привычно поглаживали подвешенные к поясу молитвенные фигурки. Но на спокойном, благожелательном этом лице поселилась тень, сделала резче морщины, обозначила складки. – Отважный сын говорит о себе столь резко, но ведь он знал, что здесь может натолкнуться на мародеров или запоздавших чужих солдат.

– Я... видел, что никого нет в округе, – смущенно начал было посланник, но глава монастыря лишь покачал головой. Зачем думать о себе хуже, если поступок свидетельствует об обратном? И без того слишком часто мы поступаем не так, как стоило бы, чтобы еще отнимать у себя заслуги.

– Гроза прошла мимо Эн-Хо, остается молиться, что она обойдет и Сосновую, – обронил настоятель.

Когда посланник ушел отдыхать, немного успокоенный, заговорил один из братьев монастыря; он слышал беседу:

– Может быть, снова случится чудо? Может быть, враги вновь пройдут мимо, заплутают в горах, если читать молитвы без перерыва?

– Или если просто отправить в крепость ту девушку, ее уже кое-кто из крестьян считает посланницей Неба, – ответ прозвучал тихо и тускло, и стукнулись друг о друга фигурки на поясе, когда пальцы сбились с ритмичного движения. – Нет, это были всего лишь слова утешения; над Сосновой гроза прогремит, либо же Эн-Хо надо искать другого настоятеля – прежний перестал различать иллюзии и реальность. Но Сосновая может выстоять – вот о чем молиться можно и нужно.

**

– Ну а если понадобится срочно вас найти, госпожа?

– Кому понадобится, тот найдет, – вздохнула Лайэнэ, приглаживая туго стянутые волосы частым гребнем. – А те, кто не сумеет, не так уж важны сейчас...

Как долго будет отсутствовать? Кто бы заранее знал... Праздник цветения садов точно пропустит, и, может, праздник начала лета, когда юные ее товарки впервые займут взрослое место. Это хорошие дни – и заработать можно немало, и показать себя в выгодном свете... Ей это не помешает сейчас – после Энори так и не обзавелась столь же весомым покровителем. Есть, конечно, несколько человек на особом счету, но ведь надо и большее...

Надо. Не хочется.

Отдала распоряжения старшей служанке – в отсутствие госпожи все должно идти, как заведено. А сама она для всех почитателей временно недоступна, поправляет здоровье вне городских стен. Пускай гадают, вправду ли заболела, ожидает ребенка или уединилась с каким-нибудь новым поклонником, которому не хочется ни с кем делить ее внимание.

...В широких холщовых юбке и кофте темно-синего цвета она похожа на крестьянку-вдову, уже не носящую траур, но ворота мужчинам закрывшую. Нижняя, линяло-охряная одежда довершает сходство. Довольно удобно, хоть и не под ее движения покрой, но как плохо сидит... Криво вшитый рукав, и в плечах широко.

Ну, давай еще подгони по себе наряд, и красный цвет не забудь, и украшений побольше.

Как же неистребима привычка блистать!

Придирчиво оглядела себя в зеркале. Немного жаль сейчас, что так мало пользовалась помадой, румянами, лишь слегка подводила глаза. Некоторых красавиц умоешь – и совсем иное лицо. А ее очень легко узнать.

Ну, ладно, платье и ожидания тоже решают многое. И немного орехового сока – у простых женщин не бывает столь светлой, ровного тона кожи, как у ашриин. И природная красота ни при чем, все дорогие красотки Квартала немножко искусственные, лунный жемчуг и шелк...

К счастью, волосы ей срезать не пришлось – до того, как получила драгоценную бумагу, опасалась, понадобится, чтобы наверняка выдать себя за другую. Скромной одежды, иной прически, отсутствия краски будет довольно, чтобы кого угодно ввести в заблуждение. Отец-настоятель, наверное, поймет, но у нее есть приказ господина Кэраи – никто не догадается о подлоге.

Маленькое святилище недалеко от реки. Сюда чаще приходили женщины из Веселого квартала, удобно им, недалеко. И она наведывалась порой, и молодой стражник – Лиани Айта – был здесь в ту ночь, когда отправлялся на север за девушкой. Теперь и Лайэнэ покидает дом. Зажгла палочки на подставках, две загорелись сразу, две запоздали; но вот от всех потянулся тонкий дымок.