Текст книги "Кто поверит эху? - Часть 4 (СИ)"
Автор книги: Светлана Дильдина
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)
У порога кухни играли дети, несколько маленьких девочек. Ждали обеда. Одновременно подняли голодные глаза на нее – и снова вернулись к игре. Немудреные куклы, из одетых в лоскуты деревянных чурочек. У Нээле в детстве была похожая, но разряженная, как принцесса – мать постаралась, подбирая ненужные кусочки тканей и расшивая их.
Девочки играли в Небесных красавиц, из тех, что летают на облаках и украшают одежды радугой. Играли, чумазые, в криво залатанных кофтах и юбках не по размеру. Хотя... кто их видел, тех красавиц, на самом деле? Поэты? Они могут воспеть любую невзрачную с виду мелочь так, что станет ясен ее истинный смысл и очарование. Может, девочки эти куда ближе к Небесам, чем придворные прелестницы...
Нээле, задумавшись, чуть не наступила себе на юбку, переступая порог; вовремя успела подхватить подол. Куклы...
Раньше бы, верно, мысль ее ушла в сторону девушек, красоты и нарядов, но сейчас ясно представились небожители, сидящие на облаках, и со смехом двигающие деревянные чурочки, изображающие человечков. Нет, сама Заступница так не играет, и Опорам не до игр, а вот небесные дети, или еще какие-нибудь добрые, но беспечные сущности, рожденные среди бесконечного блага...
У одной из беженок, смуглой неразговорчивой женщины, было необычное прошлое – она в юности служила в лавке аптекаря, который увлекался изобретением лекарств. Женщина плохо умела читать, но память у нее оказалась цепкой. Порой беженка помогала Нээле разбирать корни и травы, и разговорилась понемногу; поведала в числе прочего, как аптекарь давал ей некое зелье, после которого она то ли спала, то ли грезила наяву, но во время этого точно посещала небесные сады. До сих пор помнит нефритовую листву разных оттенков – настоящие каменные пластины, тончайшие, и то, как они звенели-шелестели под ветром. Ветер же в тех садах разноцветный.
Небожителей женщина увидеть не успела: ее хозяина арестовали за какое-то жульничество. Но уверяла, что к зельям дела эти отношения не имели.
Рецепт бывшая служанка запомнила, раньше мечтала снова слетать на Небеса, но сперва не могла достать всё нужное, а потом и не до того стало.
Нужное... не такие уж редкие травы она назвала, у монахов водились и большие редкости.
Нээле в монастырскую кладовую проникнуть могла – к девушке привыкли и особо не глядели, куда она идет.
"Я должна посмотреть, что видно сверху о нашем будущем", – думала она, пока, вздрагивая от каждого шороха, перерывала полки со склянками, горшочками и связанными в пучки корешками. Полагалась больше не на описания женщины, и уж точно не на знания свои, хоть и подучилась немного в монастыре, а на дар, о котором говорил Энори. Если, конечно, он не утерян... и если он был.
Нужные травки и корешки поманили – словно золотистой росой спрыснули их, и руке тепло, когда мимо проводишь.
На вкус отвар оказался довольно горьким, будто жуешь еловые почки и закусываешь ивовой корой. Девушка сомневалась, правильно ли сготовила зелье, но спрашивать беженку побоялась. Если что-то пойдет не так, сама Нээле и ответит, а у женщины дети.
Выпить отвар залпом не получалось. Морщилась, прихлебывала, когда прибежал Муха. Что-то возбужденно заговорил, но очень уж громко, а в голове зазвенело. Нээле вяло отмахнулась – хорошо, иди, мол. Потом... Удивилась немного, когда мальчишка кинулся к ней обниматься, но решила назавтра его расспросить подробней, что все же случилось, а то очень хочется спать.
Не заметила, как сомкнулись глаза.
Перед ней снова было плато с травой. Никаких нефритовых деревьев – только поле и ветер. Среди травы стояли игрушки – сперва девушке показалось, что это виденные недавно чурбачки-куклы, но нет: на них были вырезаны знаки Опор. Да это они сами, грубо сделанные, но узнаваемые! Вот Бык с четырьмя рогами, вот Черепаха, стоящая на задних ногах... да, все пять Опор тут. И вроде не деревянные они, а глиняные – не успела как следует рассмотреть, послышался детский смех. Оглянулась – а никого, только ветер шевелит траву.
– Ищи меня! – крикнул кто-то, но не ей.
На плато дети играли в прятки: смеялись, бегали. Нээле не видела никого, только слышала голоса, и порой кто-то проносился мимо нее, почти касаясь.
Она обернулась к Опорам, те по-прежнему стояли среди травы, но немного иначе, будто кто передвинул. Теперь нарушен был ровный круг, фигурка-Ахэрээну сдвинулась к центру, а Бык слегка завалился на бок.
Снова кто-то пробежал, засмеялся. Стало немного жутко. Одна, трава, ветер – и невидимые дети... да дети ли?
Нээле потянулась было, поправить фигурку, но не смогла шевельнуться.
– Неизвестно, что было в чашке, – говорил пожилой монах, местный лекарь. – Неразумная дочь уничтожила все остатки растений, которые приготовила.
– Возможно ли что-то сделать, ученый брат? – спрашивал помощник настоятеля.
– Она спит второй день... ее душа далеко. Остается молиться и надеяться, что она захочет рассказать, что видела, и вернется.
– Эта девушка всегда была странной, – помощник настоятеля глядел в окно, стоя у кровати Нээле, а пальцы привычно перебирали глиняные бусы на поясе. – Есть люди, которым Небеса не дают жить спокойно, как весна и осень велят перелетным птицам лететь.
– И от брата Унно вестей никаких, – вздохнул лекарь. – Может, если проснется девушка, расскажет о нем...
Перевел взгляд на лавку, на которой стояла чашка; запах горького зелья почти уже выветрился. А по лицу спящей неясно было, снится ли ей хоть что-то. Лицо белое-белое, и дыхание еле заметно.
Поздно хватился служитель при хранилище трав; пока распутали, что к чему и кто кого видел...
**
Мохнатые лошадки, привыкшие к горным тропам, осторожно переставляли копыта, порой фыркали, вдыхая влажный туманный воздух. Вэй-Ши и его подручным, отважным в родных горах и в долине Трех Дочерей, тут было не по себе. Разумеется, у них и помимо Энори были проводники – двое неприметных мужчин, давно выдававшие себя за местных, но все равно – нехорошие это были горы, опасные. А сейчас, когда все таяло, пласты глины сползали по склонам, когда на свободу устремились горные речушки, вести отряд было просто безумием.
Тем более что Энори их покинул – он-то говорил временно, только кто знает... Правда, он дал строжайшие наставления, как и куда направляться, несколько листов бумаги исчертил картами. Нарисованные с виду небрежно, они были удивительно точными; казалось невероятным, что память человека вмещает нужное количество шагов до каждой приметы.
Энори велел идти как можно быстрее, расстояние, какое предстояло отряду проходить каждый день, он обсудил с командиром: если не миновать до разлива пару речушек, может быть плохо. Советы эти – о скорости, о направлении – порой противоречили словам других двух проводников
Вэй-Ши слушался молодого перебежчика, к неудовольствие провожатых, которые чувствовали себя теперь лишними – а ведь годы жили, притворяясь своими, почти не надеялись, что Мэнго и впрямь решит послать отряд в Юсен. Про Сосновую тогда и не думали.
Не только проводники испытывали недовольство: некоторые офицеры Вэй-Ши начинали роптать и не хотели ждать возвращения Энори. Сейчас, на расстоянии его влияние ослабело, а тяжкая дорога усилила недоверие.
Все чаще глубокая черта перерезала лоб Вэй-Ши. Что лучше – соблюдать осторожность или понадеяться на внезапность и скорость? Отряд – не семейство землероек, не бестелесные духи ущелий. Старались не трогать жителей Юсен, вели себя тихо-тихо, но одну деревушку пришлось уничтожить. Наткнулись на лесорубов оттуда...
Следопыты помогали отыскать возможных свидетелей, но смысла не было себя обманывать – скоро их всех обнаружат. К тому бы моменту дойти до крепости, будет уже все равно.
– Он обещал вернуться к середине Луны, – говорил Ка-Ян; сам не знал, почему, но словам Энори верил.
– А если и вправду – ловушка? – командир никогда не делился мыслями с ординарцем, но тревога развязала язык.
– Сами ж говорите – толку-то от нее. Ну, прикончат всех нас, у Мэнго в Долине много солдат.
Командир так вздохнул, что ординарцу стало ясно – тот не местных войск опасается. А того, что военачальник рухэй их просто использовал, теснимый к границам. Вот сейчас прознают про отряд Вэй-Ши, и устремятся к Юсен, а Мэнго с племянником опять отвоюют долину. И ту большую крепость захватят.
Теперь и Ка-Ян загрустил. Просто драться с врагом, еще проще подозревать в предательстве чужаков, но вот когда свои жертвуют тобой ради победы... как-то не очень. Даже если бы сам с радостью согласился отдать жизнь, отвлекая внимание. Так ведь не спросили...
– Слетал бы ты к нему, что ли, – бормотал, протягивая ястребу кусочки мяса на палочке, – Ты, верно, его бы смог разыскать... только ты ведь его не любишь. Нам бы до Сосновой добраться, победить там...
...А то бесславно сгинуть в этих туманных горах будет глупо. И песен не сложат...
**
Свадебный гадальщик был довольно молод, худ, как щепка и очень в себе уверен. Его пестрая одежда одновременно вызывала улыбку и пробуждала почтение.
– Я буду рад возвестить о будущем счастье вашей семьи, господин, – он встряхнул маленьким деревянным бочонком, глухо загремели гадальные кости.
Те времена, когда жениха и невесту подбирали по множеству знаков, уже миновали – во всяком случае среди знати. Куда больше имели значение имя рода, его доход и связи. Звезды и приметы кое-что могли подсказать, а на долю гаданий оставалась самая малость – предсвадебный ритуал.
Рииши не помнил, чтобы хоть кому-то перед заключением брака было предсказано зло или хоть неурядицы. Наверное, и с его предыдущей невестой... впрочем, они не успели.
– Мне не нужны твои услуги, – ответил он преувеличенно ровно.
Гадальщик смутился. Он думал – это читалось по его острому сухому лицу – что кто-то уже опередил. Но как же могло так выйти? Ведь его звал распорядитель...
– Ты думаешь, мы уже пригласили другого. Но нет, никого не надо. И товарищам своим передай, если захочешь...
Пестрая фигурка побрела прочь от ворот.
Возможно, родичи Майэрин будут против. Но раз все эти гадания неправдивы, зачем?
Правдивые, откровенно говоря, он тоже слышать не хочет.
Свадьбу сыграли тихо – даже без учета ползущих слухов, смерть отцов жениха и невесты, война – куда уж тут праздновать. И лица молодоженов трудно было назвать счастливыми, у невесты – задумчивое и немного испуганное, у жениха – чуть смущенное и слегка виноватое. Но многие отмечали, кто раньше видел Майэрин – эта серая уточка неожиданно выглядит почти хорошенькой. Красно-бело-золотое платье звенело подвесками, такие же, качаясь у висков и надо лбом, придавали блеск глазам.
На третий день после свадьбы Рииши уехал в Срединную, пока без жены – все должны были подготовить к ее прибытию.
Лайэнэ в эти дни написала несколько песен, будто все пережитое стремилось от нее оторваться и улететь. Пела, много играла, сидя в беседке среди рябин, алевших над оставшимися в тени островками снега. Пальцы мерзли, но почти не замечала этого. Думала – хоть бы остался в крепости с оружейниками, не отправился на войну. Еще думала – если бы полтора года назад она все же не поддалась чужим чарам...
Наверное, поэты выбрали бы для него первый путь. Загореться страстью, оставить прежнюю, безбедную жизнь и выстроить новую... Он сильный, он бы сумел. Только вот был бы счастлив? А страсть... она могла и пройти.
На втором пути у него будет достойная спутница, близкая по устоям и воспитанию, и прежнее положение. Они справятся с нависшей над Домами тенью. Скорее всего, со временем придет и любовь – не звезда, но свеча, а может и теплый очаг.
Кто знает, что лучше...
Только бы Небеса сохранили.
Глава
У вина в последнее время почему-то был отчетливый привкус крови, словно она поднималась из земли и пропитывала всё. Солнце над долиной Трех Дочерей снова садилось в длинные багряные облака. Бездействие казалось убийственным – а ведь и доклады выслушивал, и сам отдавал приказы. Что сталось бы, свались он полностью без сил?
Рана оказалась тяжелее, чем вначале подумали. Но Тагари запретил об этом говорить – пусть солдаты думают, что царапина. Военные советы, хоть и короткие, собирал в своем шатре. Врачи заверяли в один голос: это лучший способ завершить то, что не удалось убийце.
И верно – вскоре едва затянувшаяся рана открылась, спасибо хоть не прилюдно. И еще два дня он не мог приподняться с постели, и едва говорил, сил не хватало.
Но мыслил ясно: в голове сама собой рисовалась карта, на которой пульсировали, наливались угрожающе-алым светом флажки. Это были опасные, уязвимые места в обороне Долины. Сказал – следите за Юсен, и ждите еще нападения на крепость Трех дочерей. Из-за слабости толком не смог объяснить, как выглядел рисунок, образованный флажками, и даже самые опытные офицеры усомнились – зачем Мэнго с племянником восточная горная цепь? И крепость вряд ли в опасности, после недавнего поражения конницы рухэй не сунутся.
Это обманный маневр, сказал генерал. Мэнго очень хитрый и умный, опасно видеть в нем только наглого предводителя горных бандитов.
Только это сумел сказать, и мир снова уплыл.
Да, некстати открылась рана, и Тагари оказался не при делах, а захватчики, точно угадав время, ударили с запада полукольцом, войска Хинаи оттеснили к югу и востоку.
Окружить крепость рухэй не смогли, но под предводительством У-Шена атаковали ее западное крыло. Теперь был вопрос времени, успеют их оттеснить оттуда или они прорвутся за стены, перережут всех защитников и тогда древняя твердыня, считай, сменила хозяина.
...В ночь, когда напали на крепость, генералу приснился странный сон. А может, это был бред из-за открывшейся раны? Будто вошла в его шатер женщина, никем не замеченная. Молодая, красивая, легко одетая – будто разгар лета, а не холодная весна. Села на сундук, расправила подол, розовый с черными пионами. Смотрела зло, и широко улыбалась. Чем-то она походила на Истэ, но жена предпочитала выглядеть дамой приятной, эта же – не старалась.
– Ах, как бы я хотела тебя убить, – сказала она, – Но, раз уж тебя тогда не прирезали, вынуждена охранять – не хочу, чтобы он получил все, что пожелает. Думаешь, одним ударом все ограничилось? Тот, кто пытался подмешать тебе яд в питье, уже умер, больше пока никто не отважится. Будь осторожен, а я снова уйду... к своим, – она рассмеялась до того неприятно, что по коже Тагари побежал мороз.
Больше он ничего не запомнил, а утром нашли мертвым одного из его слуг – и горло было разорвано, как у тех, других.
Про сон он не рассказал никому – сам ни в чем не был уверен. И были заботы поважнее видений.
**
Как ручная хасса металась по клетке, так и Макори в Черностенной не находил себе места. Он уже знал о неудачном покушении. И отец, наверное, знал, и сделал выводы. Но ему сюда не напишет – письмо могут перехватить. Так что пусть бесится там, в богатом благополучном городе, в доме среди драгоценных занавесей и удушающих ароматов. Сюда его рука не дотянется.
Но свобода... ее и здесь не было. Макори подчинялся командиру крепости. Немного здесь осталось солдат, и никто не верил уже, что враги ударят в спину еще раз – все войска там, в северной долине.
А они все равно зачем-то сидят, выжидают.
Где-то по дорогам и бездорожью, жидкой холодной грязи, идут отряды крепости Лаи Кен, чтобы помочь отцу захватить власть. После переворота старший сын, которому больше нет доверия, окажется лишним.
Макори и сам не знал толком, что им двигало, когда подсылал убийцу к генералу. Ведь сомневался тогда, что присланный знак – истинный! Но не жалел о сделанном. По крайней мере, отец и брат теперь будут опасаться его.
Одно только вызывало тоску-сожаление. Отец наверняка выместил гнев на хассе. Никогда не была ему нужна медово-золотая горная кошка, привезенная издалека... Мог бы, забрал бы с собой, но любимице не было места в крепости.
Теперь наверняка ее нет в живых. Может, как раз в его покоях кровать застелили золотой шкурой?
Что ж... время сведения счетов еще придет.
**
В малом зале Совета стоит полумрак; обычно Благословенный любит видеть лица своих доверенных ставленников, но сейчас ему безразлично, что они выражают.
– Мы так потеряем север, – угрюмо говорит Яната , военный министр.
– Нет, – тяжелые веки сами собой закрываются. Болит голова, и хочется спать.
– Дом Таэна всегда был вам верен, и младший из братьев особенно – неужели с ними все кончено? – это Тома , министр финансов.
– Да.
После этого можно ничего и не говорить. Сановники слишком нетерпеливы, а его рождение в Золотом доме научило ждать. Пожалуй, больше, чем кого бы то ни было – у них никогда не было на кону целой страны.
– Пусть сделают еще один шаг. Они получат послание... Яната, я согласен с тем человеком, которого вы предложили. Скоро будет приказ. Войска в Окаэре готовы? Прекрасно... А пока у Тагари есть время сложить полномочия... если он и вправду мне верен.
**
Первый день после череды пасмурных выдался солнечным, теплым. Словно весна спохватилась, решила наверстать упущенное. Никак невозможно было сидеть дома или гулять в огороженном садике, а возле пруда с мостиком... в общем, тоже нельзя. Мало ли кто там ходит.
Минору умерла бы на месте, но больше не отпустила бы подопечную без охранника на прогулку верхом. Поэтому Сайэнн смирилась с присутствием слуги, тот молчал и держался на расстоянии, так, что они с Энори могли разговаривать свободно.
Хотя для него-то охранник вряд ли хоть что-то значил.
После выступления бродячих актеров виделись каждый день. Он сократил ее имя до "Сай", маленький лесной цветок. Так сразу и так просто, будто им обоим было не больше десяти лет... хотя ее и в десять уже учили быть маленькой барышней. Теперь же рядом с ней – воплощенная жизнь, даже не сметающая все барьеры – просто не замечающая их. Смешно... Минору уже думает про них невесть что, хоть пока и позволяет видеться; а Энори к ней прикоснулся только в день, когда помог выбраться из ручья и отвез домой. И не то чтобы Сайэнн большего не хотела, но не самой же делать шаги навстречу, она и так... Хотя на него только смотреть – и то счастье.
И разговоры у них на редкость невинные, хоть и не совсем подобающие достойной молодой женщине; она даже не думала, что может с таким азартом спорить о чем-то. Ей вообще спорить не полагалось, только смеяться и щебетать.
А слуги домашние наверняка болтают вовсю, но они ее не выдадут, они побоятся господина.
Девушка глянула на яркое небо, защищая рукой глаза. Хорошо здесь, в горах, на воле; журчит вода, словно поет...
Спутник был в трех шагах; даже если отвернуться, его присутствие ощущалось – как солнечное тепло.
– Иди сюда! – позвал, склонившись над углублением в ручье: чаша, словно выложенная плоскими камнями. Девушка с любопытством глянула через его плечо.
В воде носились маленькие темно-серебряные стрелки – мальки. Она немного знала про рыбу от отца. Верно, икринки отложены осенью, перезимовали в пруду, а сейчас вместе с ручьем устремились вниз.
Не удержалась, присела, опустила палец, пытаясь тронуть крохотную рыбку; не удалось, мальки рассыпались в стороны. А вода была совсем не такой холодной, как недавно, поймав Сайэнн в ловушку. Правда, до той речушки они сейчас не доехали...
Энори обернулся и с улыбкой посмотрел на спутницу.
– Здесь им трудно будет вырасти большими, придется плыть вниз, – метнув лукавый взгляд, теперь и он опустил руку в лужицу – серебряные стрелки снова метнулись врассыпную. Но он поднял ладонь – на ней лежала рыбка.
– Отпусти, – попросила девушка, и он тут же повиновался.
Вот так во всем будто бы для нее. Видимость только, но в эту видимость веришь, как если бы умирающий от жажды встретил мираж-озеро, и напился из него, и нашел силы продолжить путь.
Не хочу быть, как мальки в луже, думала Сайэнн, пока поднималась, расправляла накидку. Им некуда плыть... а эти спасутся, если успеют, пока летом не пересохнет ручей.
– Пора, госпожа, – охранник приблизился – от валуна, что ли, отлепился? – и Сайэнн будто очнулась. – Мне велено привезти вас не позднее...
– Едем.
Не хочу возвращаться, думала девушка. Там снова запоры и стены, пусть и незримые, снова быть готовой в любой момент играть роль благодарной беспечной дурочки. А сейчас поворот, и охранник ненадолго выпустит их из виду, и можно еще немного побыть наедине. Ведь кто знает, когда кончится терпение Минору?
Охранник отстал – отчего-то замешкался, а спутник, словно прочитав ее мысли, оказался рядом, совсем рядом, и...
Малька она попросила отпустить, а вот ее – напротив, лучше бы никогда не надо.
Минору была не суровой – встревоженной, и в этот вечер, и на следующий день. Бродила по дому, переставляя разные мелочи – совсем на нее не похоже.
– Вы отказались уже от двух настоятельных просьб приехать.
– И что же? Здесь мне лучше. Уверена, он поймет.
– Госпожа, все это плохо кончится.
– Что ты такое говоришь, – глаза Сайэнн блестели. – В конце концов, могу я позволить себе небольшое развлечение.
– Я на все смотрела сквозь пальцы. Как вы попираете всяческое уважение к господину Таниера. Но честно ответьте себе – для вас этот человек все еще маленькая прихоть, недолгое приключение? Вам простилась бы даже неверность. Но что вы будете делать с глубоким чувством?
– Ты начинаешь меня раздражать. Разве кто-то просил тебя об этой заботе?
– Ваша мать. И моя искренняя привязанность к вам. Вы готовы перечеркнуть всю свою жизнь?
– Да, готова. Ты это хотела услышать?
– А он этого хочет? Что ему нужно от вас, помимо красивой оболочки?
– Мужчины, которых в женщине интересует только тело, иначе себя ведут.
– Так что же его интересует? Ваша душа, которую он бросает в водоворот?
– Тебе не понять. Это первый человек, который... – она запнулась. Ну как объяснить? – Он с интересом слушает, что я говорю, и не усмехается снисходительно, видя лишь ту самую "красивую оболочку"! Говорит со мной, как с равным, без скидок на "она женщина, она не поймет, а я знаю лучше, что нужно ей". А, и это не всё. Я рядом с ним живу, понимаешь? Я порой... как будто и не было этих двух лет, и у меня еще все впереди.
Слова эти Минору не успокоили.
Служанка – будто по ногам ее ударили – бросилась на пол, ухватилась за юбку Сайэнн.
– Госпожа, поезжайте в крепость. Все забудется...
– Забудется? Ведь меня с детства растили как товар, и сбыли подходящему человеку.
– Отец устраивал ваше будущее...
– Прекрасное будущее! Нет, я не протестовала, потому что не знала, что можно как-то иначе. Я даже была почти благодарна. Но меня никто никогда не спрашивал, чего я хочу на самом деле, если, конечно, не считать платьев и украшений – их у меня полно!
– И чего же вы хотите?
– Счастья, чего же еще.
– Он вам сумеет – и главное пожелает его дать?
– Я не знаю... но это уже неважно.
– Думаете, он в вас влюблен?
– Я же не полная дура.
– А если однажды – или даже вскоре – он просто уедет, может, и не простившись?
– Я буду с радостью вспоминать, что он был.
Не думала, что можно так быстро начать доверять человеку, будто они выросли вместе, или вдвоем прошли через трудные испытания. Может, просто устала одна... хотя ее-то одной никто не навал бы.
В юности – да и порой здесь, в горах – мечтала не о таком, как он: ей рисовался кто-то сильнее, значительней, богаче. Что ж, значительность и богатство были у командира Сосновой. Он даже был на свой лад недурен. Сайэнн думала, соглашаясь, что этого хватит...
Но Энори – как и сказала служанке – казался ей самой жизнью.
Минору умела писать. Она вообще много чего умела, но сейчас не могла самого важного – уберечь собственную воспитанницу. Сайэнн была упрямой, но упрямство это всегда казалось сродни утренней росе – есть, а через четверть часа уже высохла. Но сейчас молодая хозяйка уперлась всерьез, и как помешать ей?
Запирать ее служанка права не имела, да и не сделать бы хуже. А потакать – навлечь на всех них беду.
Вздыхая, она выводила кистью довольно ровные знаки – почерк, достойный дочки какого-нибудь состоятельного торговца. И слова ложились гладко, не зря всю ночь обдумывала их.
...Госпожа приболела, но не хочет тревожить известием. Только она сильно скучает, вся извелась, да и лучше ей быть рядом с любящим человеком. Поэтому недостойная служанка берет на себя смелость уведомить...
– Скачи, – женщина передала письмо охраннику Сайэнн. – Передашь в собственные руки господину. – Только попробуй замешкаться!
На небе еще висели звезды, по-утреннему блеклые. После полудня должны явиться провожатые. Доставят упрямицу в крепость со всем почетом. А там уж никаких похождений.
Минору немного не рассчитала – посланцы прибыли ближе к вечеру, когда солнце уже постепенно тускнело. С собой у них были носилки: раз приболела молодая госпожа, не верхом же ей скакать по горам.
Сайэнн при виде их ощутила такой ужас, словно ее собирались заживо замуровать в крепостной стене. Сбежать теперь точно не выйдет, и не уговорить задержаться. Мелькнула даже мысль умереть, но она была мимолетной – не до смерти сейчас, когда только поняла, что значит дышать полной грудью.
Проще сбежать из крепости.
Если он... если не покинет село, пока здесь не будет Сайэнн. Вот тогда и придет пора думать, что дальше.
С обреченной решимостью она начала собираться. В Сосновой у нее было все нужное и даже много сверх того, но ей доставляло удовольствие перевозить с собой некоторые вещи. А теперь – когда еще выпустят.
Так и думала – "выпустят", словно узницу, а не любимицу, которой позволено почти всё. Почти, самого-то главного не получить.
На Минору не рассердилась: что с нее взять, если женщина выбрала служить другому человеку, а не своей подопечной. Жаль, что больше нельзя на нее полагаться, и только.
Отдавала распоряжения. И это платье велела взять... и эту шкатулку... и вон ту книгу не забудьте, самое время ее перечитывать. Бродила по дому, пока старший над провожатыми вежливо не намекнул – солнце все ниже, а им велено доставить госпожу до ночи. Тогда поняла, что бессмысленно тянет время.
– Едем, – вздохнула, и вышла во двор, к носилкам.
Солнце касалось крыш, наливалось оранжевым. Нет, до темноты не успеть. Хорошо бы на горной дороге напали разбойники...
Чушь это все. Приедут ночью, как ни в чем не бывало. Будут гореть факелы, а не фонари, как здесь, караульные распахнут тяжелые ворота...
Деревянный короб, обитый изнутри мягким. Шкатулка для драгоценности... Недаром так полюбила ездить верхом, вещи этого не умеют. Завозилась, устраиваясь, расправила платье.
Что-то виднелось из-под сиденья – свернутый кусок полотна, завязанный черной тесьмой. Сайэнн подняла, развернула его, на колени упал лист бумаги.
Странно написано, прихотливо-неровно, но ей было уже все равно, хоть бы он и вовсе не был обучен грамоте.
Другие не знали, что он не зовет ее полным именем. Значит, не подделка в утешение. А как подбросил... неважно.
Не тревожься, говорилось в письме. Я знаю, что тебя забирают в крепость. Так лучше, поверь. В Сосновой увидимся.
Глава
Сэйэ всегда представлялось, что война это черное и серое. Но в реальности все вокруг оказалось очень пестрым, от постоянной сумятицы разно одетых людей в проулках до многоцветья флажков на поле битвы, алой крови и неожиданно очень синего неба. Серый и черный тоже были, конечно – грязь, столбы дыма; и цвет крыла горлицы – там, где дым растворялся в небе.
Впервые Сэйэ просто смотрела на разные оттенки мира вокруг, воспринимая их как есть. Цвет костюма, грима и декораций скажут за себя сами – плохому актеру этого хватит, чтобы создать персонажа, и Сэйэ, как всех детей подмостков, тоже учили этой премудрости; но реальности было наплевать на то, что там себе придумали люди. Хотя все это тоже было одним большим представлением – как для небожителей, так для потомков.
Все было разным, хоть одинаково тягостным. Даже на одной из площадей, куда клали раненых под наспех сооруженные навесы, человеческая боль и усталость были несхожи между собой.
И всегда толчея – за крепостные стены, похоже, сбежались люди со всей провинции. И голоса, голоса, голоса... Высокие, низкие, грубые, жалобные – внутри пчелиного улья, наверное, много тише.
Спектакли они показывали по-прежнему, словно и не бродили чужие войска под самыми стенами, то отдаляясь под натиском солдат Хинаи, то приближаясь. Только теперь не пьесы представляли, а короткие сценки – у раненых особо не было сил смотреть, а у защитников – времени. Но смех оказался нужен и тут, даже больше, чем в мирное время.
Потом рухэй отогнали к самому краю долины, и казалось – победа близка. А потом темные фигуры в шлемах, украшенных полосками меха, оказались под самыми стенами и ударили, и тут уже стало не до актерских талантов. Теперь все подопечные госпожи Акэйин помогали чем могли, как и другие женщины, вместе со всеми уповая, что западная стена выстоит до тех пор, пока чужаков не разобьют или хоть не отгонят снова. Но подмога все медлила – доносились тревожные слухи каких-то обманных маневрах, а то и вовсе измене. Шептались даже, что убит генерал Таэна.
– Если и правда, нам это сейчас без разницы, – говорила Акэйин, разрезая на длинные полосы старые занавеси: пойдут на повязки. – Жив, убит, ранен... и так, и так Три дочери могут и пасть, и устоять.
Она в эти дни приблизила к себе Сэйэ, которую прежде строго держала в узде. Раньше бы это и польстило молодой актрисе, и вызвало законное удовлетворение – наконец-то! – но сейчас благосклонность хозяйки труппы означала лишь больше работы. И возню с девицами вроде Тиан, которая норовила хлопнуться в обморок. Спасибо хоть не все оказались такими неженками.
И трусихами: боялись не только головорезов под стенами, но и таинственную нечисть, а то и демона, который по ночам то ли пьет кровь, то ли разрывает тела на куски. Эту тварь не удержат и стены, так поговаривали.
Командир Ирувата велел обходиться по всей строгости с теми, кто распускал подобные слухи. Но не Тиан же выдавать, и не других дур!
Сэйэ пару раз удалось увидеть его – один раз совсем издалека, и она мало что разобрала, только очень высокий рост, темный доспех, который все же не до конца скрывал худобу, и волосы с заметной издалека проседью – он был без шлема. В другой раз видела его на стене, снизу, шагах в пятидесяти всего – он о чем-то говорил с офицерами меньшего ранга. Странно было – от этого не слишком выразительного, худого как жердь, немолодого уже человека во многом зависит судьба тысяч людей, собравшихся в крепости. На подмостках ему бы придали значительности...
Давно уже не удавалось отдохнуть в одиночестве, даже спали теперь в сарайчике на той же площади, где помогали раненым – идти до своего дома было далеко, да и небезопасно. И держаться лучше всем вместе, если вдруг чужаков не сдержит стена.
