Текст книги "Пейзаж с убийцей"

Автор книги: Светлана Чехонадская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

«За несколько месяцев до этого он говорил, что у него связь с молодой женщиной, с которой он познакомился, когда ездил к матери. Она, вроде, работает в городе. Я ее видел издалека. Она симпатичная, стройная». Не то…

«Он показал, что видел Штейнера накануне – в субботу, шестнадцатого августа, примерно в пять часов вечера. Штейнер шел в магазин, за хлебом. Они остановились поболтать. Настроение Штейнера было плохое, раздраженное. Он сказал: как бы мать не приехала. Вроде бы соседка сказала, что видела его мать на рынке и та пообещала приехать. Штейнер сказал: „Дура старая! У меня дел много. Не до нее!“».

«Что так заинтересовало меня? – удивленно подумала Елена, вглядываясь в этот текст. – Прямо зудит в голове!» Она еще раз прочитала последний отрывок: «Он показал, что видел Штейнера накануне – в субботу, шестнадцатого августа, примерно в пять часов вечера». То, что ее раздражало, находилось в этом предложении.

«В субботу» – медленно произнесла она. Потом опять достала первый лист из папки. Записи на обеих бумагах были сделаны одной и той же рукой – рукой Михайлова.

«В субботу, – снова прочитала она выписку из дела Штейнера. – Михайлов знает, как правильно писать это слово! Да и странно было бы подозревать парня, учащегося в университете на юридическом факультете, в такой безграмотности. Тогда что же значит эта запись: «Субот.»? Почему она с большой буквы? Это населенный пункт, кличка, фамилии?.. Стоп! Ведь я же слышала это слово! Милиционер на крыльце спросил: «Знаешь дом Суботихи? Там еще тропинка на речку ведет. Вот на этой тропинке и огрели его по башке». Может ли быть, что в этой кличке одно «б»? Михайлов должен знать, как пишутся все фамилии в деревне – он часто заполняет разные бумаги… Значит, он ходил в дом этой самой Суботихи и о том, что это нужно сделать, написал заранее на специальном листочке, который положил в папку. Рядом с координатами следователя, ведущего дело о смерти Нины Покровской, и выписками из дела Штейнера!»

От гордости за проделанную умственную работу Елена даже выпрямилась и победно посмотрела по сторонам.

Оценить ее достижение было некому. Половина автобуса дремала, другая таращилась в окна.

«Надо выйти на ближайшей остановке и отправиться обратно!» – сказала она себе.

«Чтобы тоже получить по башке на этой тропинке?» – спросил кто-то внутри нее.

Это был логичный вопрос. Вероятно, он мог бы остановить ее движение навстречу судьбе. Вероятно, так было бы лучше для всех – но разве такое возможно узнать, пока не пройдешь путь?..

На этот раз шофер попался сговорчивый. Он сразу остановил автобус, открыл двери и почти радостно высадил ее на обочине неподалеку от бетонных букв «Новосибирск».

Уже темнело. Елена растерянно потопталась на краю дороги. Машин, как ни странно, было немного. Одна из них проехала мимо, но затем вдруг развернулась, довольно ловко вписавшись в габариты дороги, и неторопливо поехала обратно.

Елена перебежала на другую сторону дороги, встала с вытянутой рукой. Но развернувшаяся машина проехала мимо, не затормозив.

«Ненормальная баба! – подумал водитель машины, глядя в зеркало заднего вида. – Ненормальная баба, эта Корнеева! Что мотается, спрашивается? То туда, то обратно… Все-таки вокруг дома она крутится… Там ее надо ждать». Он уже звонил накануне в Москву, рассказал, что она интересовалась домом Штейнера и даже собиралась его купить.

«Глупости какие! – возмутились на другом конце провода. – Ты хочешь сказать, что я одиннадцать лет херней маюсь?!»

«Я ничего не хочу сказать! – обиделся он, поскольку даже не знал подробностей дела. – Точнее, я говорю то, что видел собственными глазами».

«Ты неправильно понял… Или… Она обо всем догадалась и теперь пудрит нам мозги! Какая хитрая, а?»

В общем, было поручено продолжать наблюдение.

Он газанул, задев колесами обочину. Из-под колес полетел гравий.

Машина повернула на Корчаковку.

Глава 14
ТАЕЖНЫЙ ЛЮД

Одно из первых удивлений жителя европейской части России, попадающего в Сибирь – это ее жители. Конечно, неправильно объединять их всех под одним словом, ведь речь идет о гигантских пространствах, о сотнях очень разных городов, имеющих разный климат, разную природу, разную историю. Но все-таки, как южане похожи друг на друга, откуда бы они ни происходили родом – из Ростова-на-Дону, Нальчика или Геленджика – так и все сибиряки имеют много общего.

Тем, кто в Сибири никогда не был, кажется, что это огромная территория, поросшая вечнозеленой тайгой. Такое представление – распространенное заблуждение, как и уверенность в том, что тайга состоит из елей, сосен и кедров. Нет, главное дерево тайги – лиственница, а это, несомненно, полностью меняет картину. Лиственница осенью желтеет, а зимой сбрасывает свою поддельную хвою, и, следовательно, ни о каких вечнозеленых пространствах речи не идет.

Да и не вся Сибирь покрыта лесами. Омская область, к примеру, целиком степная с вкраплениями березняка, только на самом ее севере попадаются серьезные боры, но на этом севере большинство омичей никогда не бывали – далеко.

Вообще, большие расстояния между соседними населенными пунктами – одна из главных сибирских особенностей. Ближайший крупный сосед Бодайбо – город Иркутск – находится от него на расстоянии в тысячу сто километров! Это при том, что Бодайбо входит в Иркутскую область! Ну, это ладно, это Восточная Сибирь, где о каком-то населении вообще следует говорить с большой натяжкой, но и в Западной Сибири, считающей себя почти Европой, расстояния не маленькие. Между соседями Омском и Новосибирском более восьмисот километров – и не очень-то обжитых километров, что, кстати, несправедливо: это красивые, живописные и очень теплые места. По крайней мере, от московского здешний климат отличается не сильно: зима чуть-чуть холоднее, но зато и лето намного жарче.

Совсем уж благодатные края – на Алтае. Здесь вообще курорт. Солнечные дни стоят почти круглый год, лето радует зноем, который так приятно остужать в чистых полноводных реках, а зима искристая, ослепительная. Может быть, во многом из-за хорошего климата и начали здесь селиться с незапамятных времен разные люди, не желающие играть по европейским правилам.

Собственно, первые недовольные образовались еще при патриархе Никоне. Власти потихоньку вытесняли староверов на север и на восток, постепенно единственным их плацдармом восток и остался. Это московский журналист Песков, узнавший историю старообрядцев Лыковых, был потрясен и посчитал, что открыл почти инопланетян – местные жители о них прекрасно знали и до Пескова. Знали, но никому не рассказывали – болтать здесь не принято. Мало ли кто приехал в тайгу! Мало ли к каким последствиям может привести болтливость! Здесь у многих свои истории, о которых лучше бы забыть навсегда.

Считается, что сталинский гнет был куда хуже петровского и лазеек почти не оставлял. Это не совсем так. Уже в наши времена появились удивительные рассказы о людях, прятавшихся от репрессий и, что удивительно, делавших это успешно! Например, писали об одном человеке, который несколько лет ездил на поезде Москва-Владивосток туда и обратно, и переждал-таки культ личности! Но ведь вовсе не обязательно было ему жить в поезде: сошел бы на одной из остановок после Урала и точно так же затерялся бы. В Сибири таких историй – пруд пруди. Но мы их никогда не услышим…

Нежелание болтать – одно из определяющих качеств сибирского характера.

…Нельзя сказать, что деревня Корчаковка находится на отшибе. Железная дорога, идущая рядом – это, между прочим, Транссибирская магистраль, крупнейшая железнодорожная трасса мира. Но как-то так сложилось, что отгородившаяся от дороги деревня отгородилась и от страны. По крайней мере, в Корчаковке часто селились разные темные личности. Расспрашивать было не принято, но все равно многое узнавалось само. Принадлежность к преступному миру не считалась здесь особым грехом, но не потому, что, как выразилась продавщица корчаковского магазина, в деревне вор на воре, а потому, что здесь уже генетически привыкли: не всякий, за кем гоняется власть – большой грешник.

Разумеется, жили здесь и настоящие воры и даже потомственные воры – то есть дети и внуки воров. В разные годы они сами или их предки остановились в этой деревне, вдруг ощутив кожей, что здесь удобно прятаться и удобно жить, никому не мешая. Несмотря на то, что мимо идут и идут поезда, мир не видит Корчаковки и не испытывает к ней никаких эмоций – а главное, не испытывает любопытства.

Фекла Суботникова никакого отношения к криминальному миру не имела. Более того, по всем законам судьбы она должна была покинуть свою родную деревню еще в ранней молодости, после удачного замужества.

Мужа ей подарила Транссибирская магистраль – Фекла вышла за проезжего офицерика, тоже сибиряка. Офицерик оказался добрым, трудолюбивым и, вообще, правильным. Оказался он и везучим: в войну его даже не ранило. Непьющий парень был замечен, где надо, и его вместе с молодой женой отправили в послевоенную Германию, где они и прожили пять лет. Уезжали с огромными чемоданами, набитыми панбархатом, плюшевыми скатертями, гобеленами с оленями и тетеревами, фарфоровыми балеринами, кокетливо выставившими ножку. Везли также картины с ангелами, цветной хрусталь и сервизы с «Мадоннами».

Им предлагали на выбор разные места, но раздобревшая и красивая Фекла заявила, что тоскует по Сибири. Офицер Суботников был с ней согласен, так что вернулись в Сибирь. Офицер получил квартиру в Новосибирске, а дом в Корчаковке они использовали как дачу. Но потом дети подросли, и Фекла уговорила мужа переехать из города окончательно.

Офицер Суботников умер от инфаркта – во сне. Было ему совсем немного лет – чуть больше пятидесяти, но смерть была настолько завидная, что никому даже в голову не пришло пожалеть его. После смерти мужа Фекла начала попивать. Собственно, жизнь ее тогда и кончилась, теперь она лишь доживала, но понимала при этом, что доживать придется очень долго – они с мужем были ровесники, а сердце ее было здоровым. Пила Фекла якобы тайно, главным образом, скрывая свой порок от детей. Те, конечно, все понимали и очень мучились: мать они любили и забрали бы ее к себе, не задумываясь ни секунды, еще бы и спорили, с кем жить будет.

Но она не хотела. Вот, пожалуй, из-за этого упорного нежелания жить с детьми, буквально задаривавшими ее вещами и фруктами, Суботиха и считалась в Корчаковке немного с приветом.

…Уже темнело, когда в дом постучали. Суботиха отложила книгу и пошла к дверям, шаркая по старым доскам, но машинально обходя при этом самые скрипучие – их Феклины ноги знали наизусть.

– Кто там? – спросила она и, не дослушав ответа, открыла дверь. Суботиха даже смерти не боялась, не то что чужаков.

В дверях стояла молодая девка, чье лицо показалось ей знакомым.

– Вы… Суботиха? – немного замешкавшись, спросила девка.

– Какая я тебе Суботиха! – возмутилась Фекла. – С ума сошла? Мы с тобой что – подружки? Да меня и подружки так не дразнили!

– Просто вас в деревне так называют… – Девка смутилась еще больше.

– А если тебя в деревне б…дью назовут, мне тоже тебя так называть прикажешь? – поинтересовалась Фекла и тут вспомнила, кто эта девка. – Ага! Здрасьте! Все продолжаешь шляться по чужим дворам!

Елена тоже вспомнила старуху с корнеплодом и только удивилась: сколько важных людей успела она повидать тогда, в первый свой приезд!

– К вам Михайлов должен был приходить… Участковый… Из-за меня, – сказала она.

– Он должен был прийти не из-за тебя. – Старуха несколько секунд помолчала, разглядывая ее. Наконец, открыла дверь пошире. – Проходи.

В доме оказалось чисто и богато. На дверях висели бархатные портьеры, диваны были отделаны шелковым шнуром, а за стеклом поблескивал темно-синий и бордовый хрусталь.

– Вы, наверное, в Германии служили! – догадалась Елена. – У меня у деда все так же было!

Суботиха села за стол, покрытый красной плюшевой скатертью, сложила руки перед собой, возмущенно покачала головой.

– Ты такая есть – наглая, или придуриваешься? – спросила она. – Ты правда журналистка или врала тогда?

– Нет, правда.

– Значит, не придуриваешься.

– Я здесь не по журналистским делам.

– А по каким же? Если ты туристка, тебе на Алтай нужно.

– Слушайте… Можно сесть?

Суботиха смотрела на нее насмешливо, и Елена поняла, что с этой ехидной старухой надо быть поэнергичнее. Она смело села напротив хозяйки и так же, как та, сложила руки перед собой.

– Чаю не предложите? – спросила она.

– Не предложу. Даже не надейся!

До Елены донесся слабый запах алкоголя: «Да она под мухой! Ничего себе… Драться бы не полезла!»

– Вас как зовут?

– Фекла.

– А по отчеству?

– Фекла, – повторила Суботиха.

– Пусть Фекла. – Елена вздохнула. – Сегодня ночью чуть не убили вашего участкового. Я думаю, он шел от вас. Или к вам?

Суботиха смотрела на нее без всякого выражения. Не дождавшись реакции, Елена заговорила вновь.

– Вы уже дали показания следователям?

Молчание.

– А будете давать?

Молчание.

– Может, выпьем?

– А давай! – вдруг согласилась старуха, достала из-под стола бутылку водки, не вставая, дотянулась до серванта и вытащила два тяжелых цветных фужера старинной работы. Попав внутрь фужеров, водка окрасилась в бордовые тона, как дорогое вино.

– Красиво! – сказала Елена.

– Неужели ты думаешь, – старуха наклонила голову, оценивая, ровно ли налита водка по фужерам, – что меня достаточно напоить, чтобы я развязала язык? Ну почему вы, молодые, такие наглые?!

– Я ничего не думаю. Просто хочу выпить… Уже второго моего знакомого убивают из-за этой истории. Тут не просто выпьешь – тут сопьешься!

– Первого я знаю?

– Нет, она жила в Новосибирске.

– А какую историю ты имеешь в виду? Убийство Штейнера?

«Значит, он шел не к ней, а от нее! – поняла Елена. – Они успели поговорить!»

– И, кстати, не думай, что так ловко поймала меня! Я не проговорилась, а спросила сознательно, – предупредила Суботиха. – Этого паренька Михайлова мне очень жаль. Но ведь и тебя, дуру, жаль, хоть ты и журналистка!

– Вы тоже думаете, что его пытались убить из-за вашего разговора?

– Нет, не думаю. Зачем же его убивать из-за нашего разговора? Я не сказала ничего особенного, чего бы он не знал. Но даже если и сказала, то начинать убивать надо с меня, не так ли?

«Прямо моя логика! – порадовалась Елена. – Ясные мозги у старушенции!»

– А почему вам тогда меня жаль?

– А потому что ты, как и он, начнешь копаться. Вдруг тоже что-нибудь выкопаешь? Второй раз этот человек не промахнется. Будет в твоей истории три трупа!

– А вы знаете, кто этот человек? – тихо спросила Елена.

– Нет, не знаю.

– И не догадываетесь?

– И не догадываюсь. И главное, не хочу догадываться! И тебе не советую!

– Говорят, он не местный…

– Молодые никогда не слушают советов! – сказала старуха как бы в никуда. – Я ей говорю, не лезь, а она: «местный, не местный»…

– Видимо, в милицию вы не сообщали, что Михайлов к вам приходил.

– Да, не сообщала! Ты знаешь, зачем он приходил? Чтобы я подтвердила показания, которые дала давным-давно. Потом меня дурой ославили из-за этих показаний. Так что я скажу милиции?

– Но все-таки он шел от вас.

– Он участковый. У него работа такая – ходить по дворам, проверять, все ли спокойно.

– Милиция не может понять, что он делал на этой дорожке. Думают, он на берег ходил.

– А может, и ходил? Я ведь не следила за ним, не знаю, с какой стороны он к моему дому подошел. Может, он был на берегу, а ко мне наведался так, по дороге… Мы чаю попили, поболтали. Он меня спросил про старую-престарую историю. Так что мне милиции-то заявлять?

– Ну да. – Елена, наконец, глотнула водки. Оттуда же, из-под стола, Суботиха достала две шоколадные конфеты, обе протянула ей.

– Так что и ты, подруга, шла бы подобру-поздорову. Зачем тебе это?

– Ну уж нет! Я в этой истории, можно сказать, по уши!

– Как хочешь. Это твоя жизнь… Ну что, по последней? На посошок?

– Фекла! – твердо сказала Елена. – Я не уйду, пока вы мне не расскажете эту историю, из-за которой вас считают сумасшедшей!

– Как это не уйдешь! Собаку спущу и уйдешь. Убежишь!

– Нет у вас собаки.

Суботиха вдруг улыбнулась.

– Правда, нет… У меня единственной в деревне собаки нет… Тогда милицию вызову!

– А у вас и телефона нет!

– А вот и врешь! – радостно сказала Суботиха и достала из кармана халата настоящий мобильный телефон. – Видала, как дети обо мне заботятся? Но ты не бойся! Не буду я в милицию звонить, я не Долгушина.

А что касается этой истории, то она и правда сумасшедшая. Вряд ли тебе пригодится.

– Ну, это я сама решу. – То ли от водки, то ли от долгого общения с Суботихой, Елена переняла ее тон. Очевидно, новый тон бабке понравился.

– Ну, решай сама. Совершеннолетняя, поди?.. А показания мои, которыми Михайлов интересовался, касаются смерти Штейнера. Дело в том, что я видела кое-что…

Елене стало жутковато. Она вдруг поняла, что темнота с большой скоростью наваливается на Корчаковку, и, хотя на улице ее ждет частник, нанятый за баснословные и последние две тысячи рублей как раз с условием, что он дождется, сколько бы она в этом доме ни просидела, но вдруг он уедет, тогда что? Сейчас, конечно, не полночь, а всего-то седьмой час, но по башке можно получить и в такое время.

– Мой дом ведь всего через один от штейнеровского, – пояснила Суботиха. – Нас дом Долгушиной разделяет, бывший антиповский…

– А вы знали Антипова?

– Не очень хорошо… Помню его ребенком, мы ведь почти ровесники, задиристый был, жестокий, никому спуску не давал. Потом в город подался, на легкие хлеба, там кантовался, пока не сел. Уж не знаю, за что. За драку, кажется. Потом я сама отсюда уехала. Последний раз он появился где-то за полгода до убийства Штейнера, я тогда уже овдовела, он все шутил: «Давай, Фекла, семью организуем! Ячейку общества! Будем по воскресеньям в клуб ходить под ручку». Так, зубоскалил…

– Чаи с ним по-соседски гоняли?

– Да ты что! Мы через забор разговаривали, он тогда вдруг к сельскому труду охоту поимел: все чего-то копал на огороде. Так что общались на свежем воздухе. Он и сам в гости не ходил и к себе в дом никого не пускал.

– Почему?

– Да привычка такая. Не любил он чужих глаз. Осторожный был, ты себе не представляешь какой. У нас шутили: «Воров боится!» Это глупость, конечно, как раз воров он не боялся. В авторитете был.

– Когда Штейнера убили, дом еще Антипову принадлежал?

– Да, он его позже продал. Через год, по-моему… Он тогда снова сел.

– За что?

– Понятия не имею. Помню, что в наш отдел милиции бумага из колонии пришла с его согласием на продажу дома. Все тогда удивились: надо же, прогресс какой! Как теперь дома продают! Тогда-то это в новинку было. Я, конечно, когда узнала, что Долгушина антиповский дом покупает, расстроилась. Но что ж поделаешь…

– Значит, вы почти соседка Штейнера были, – напомнила Елена.

– Да, через дом жила…

– И в то утро не спали?

– Я, вообще, плохо сплю. Особенно часа в три-четыре меня будто подбрасывает! И сердцебиение такое бешеное, кажется, что сердце из груди выскочит! Именно в три, может, в четыре. Не знаешь, отчего это? Уже много лет.

– Вегето-сосудистая дистония.

– Такой диагноз у меня есть, – довольная, согласилась Суботиха.

– Получается, вы проснулись часа в три-четыре?

– Нет, видимо, в тот день попозже. Ведь уже милиция приехала!

– То есть вы проснулись после того, как Штейнера убили? Так что же вы тогда могли видеть?

– Ну, так ты слушай! Я проснулась – уже светлело, но солнце еще низко стояло, такие, знаешь, сумерки утренние – по дому побродила, чтобы отдышаться, сердце успокоить. Потом в сад вышла… Какой красивый день занимался! У меня тогда смородины было – ты не поверишь! Ну, черные кусты стояли! Выше моего роста и буквально усыпаны ягодами! И, главное, помню, что в этих черных кустах туман запутался, белый такой, как вата. Нет, очень красивое было утро…

Елена молча смотрела на старуху: в ее памяти тоже вставало солнце. Она тоже обратила внимание на то, какой красивый, жаркий, радостный будет день.

– Я решила смородинового листа нарвать, к чаю, подошла к кустам и вдруг вижу сквозь ветки: люди столпились у штейнеровского дома. Вроде бы участковый идет, за ним еще кто-то. «Что это, – думаю, – случилось?» Мы здесь все от молодого Штейнера неприятностей постоянно ждали. Противный был парень! И такой, знаешь, ломаный, дерганый, слова просто так не скажет! Его романтика блатная всегда соблазняла, еще с детства. Ну, он из такой семьи. И мать-то его винить трудно: она сосланная, с Поволжья. Весь их род при Сталине пострадал – они ж немцы. Мать штейнеровская сначала по детдомам, потом в тюрьму загремела за какую-то ерунду – украла что-то от голода. А в ссылке уже отца штейнеровского встретила, он хоть и немец, но вор был в десятом поколении… Так что пацан-то не виноват, жизнь такая…

– Так во сколько же это было? – немного удивленно спросила Елена.

– Меня потом когда допрашивали, все сопоставляли и выяснили, что было не меньше половины седьмого, – сказала Суботиха.

– А вы говорите: сумерки утренние.

– Ну, это в доме. И потом, я же по дому погуляла, потом в саду долго стояла. А проснулась где-то в полшестого… Нет, ты не думай, милиция все проверила!

– Ну ладно. А что дальше-то было?

– А дальше вот что: вроде, голос участкового кому-то сказал: «Надо провести опознание». У меня от этих слов сердце опять забилось, как сумасшедшее. Я подумала: «Доигрался молодой Штейнер. Как пить дать доигрался!» В доме, видимо, в это время уже милиция находилась, все осматривала, описывала. Помню, эксперт какой-то прошел. Еще я женщину со спины увидела. Мне потом объяснили, что это мать штейнеровская была, которая тело-то первой обнаружила.

– А вы ее не знали?

– Да, она была не местная, километров десять отсюда жила. Это отец штейнеровский – наш, из Корчаковки. Но он на ней женат не был, хотя ребенка признал и дом ему завещал. А мамаша у нас только изредка бывала и все молчком, молчком. Прошмыгнет в дом, уберется, борща наварит и уезжает обратно. Я слышала, она и по-русски-то нормально не умела говорить…

– Что-то я не поняла, – сказала Елена. – А за что вас сумасшедшей ославили? Обычные показания.

– Так не все это показания-то… – Суботиха вздохнула, налила себе еще водки, посмотрела на Елену вопросительно. Та покачала головой. Суботиха, кряхтя, поставила бутылку под стол. – Когда все в дом ушли: и милиция, и эксперт, и еще там кто-то, я и увидела…

– Что?

– То, чего лучше бы и не видеть…

– Ой, ну не томите, ради Бога! – воскликнула Елена. – Что вы увидели?!

– Да его и увидела. Штейнера молодого.

– Где? В окне?

– Да не в окне… – стесняясь, сказала Суботиха. – Стоял он за кустами и за домом наблюдал.

– Живой?!

– Нет, мертвый стоял! – съехидничала старуха. – А потом повернулся и ка-ак крикнет мне: «Где мои зубы?!»

От этого резкого старухиного выкрика Елена вздрогнула. Потрясенная, она смотрела на Суботиху, приоткрыв рот, и разные мысли проносились в ее голове. Первая: «Старуха и правда сумасшедшая», вторая: «Это я сама сумасшедшая», и третья: «Мир сошел с ума».

– Насчет зубов я, конечно, пошутила, – сказала Суботиха, довольная произведенным эффектом. – Это такая страшилка есть. Меня однажды брат ночью до истерики напугал, когда я еще ребенком была. До сих пор эти зубы помню… Живой он стоял, конечно. И что интересно: на антиповском участке. Спрятался за кустами и смотрел в собственные окна, вытянув шею.

– Да как же это возможно?!

– Ты пойми, я ведь тогда еще не знала, что в доме произошло. Просто увидела милицию и решила, что со Штейнером беда приключилась. Ну, репутация у него такая была, понимаешь? Скажу честно, подумала, что его убили. Дружки у него всегда были неприятные. Таких дружков лучше не иметь! Сейчас для этого слово специальное есть – беспредельщики. Оно, конечное, не новое, это слово, но уж больно распространенным стало. Не случайно, я думаю… Правда, незадолго до смерти Штейнер немного притих. Поговаривали, что роман у него с дамочкой какой-то городской. Мол, влюбился он, остепенился. Но я не верила, поэтому, когда людей у его дома увидела и услышала эти слова про опознание, решила, что все, конец пришел Штейнеру. Но когда заметила его самого за кустами, то поняла, что по другому поводу милиция приехала. Наверное, набедокурил: украл что-то или даже прирезал кого! И опять скажу честно, не удивилась. Я подумала: «Теперь в бега пустится. Мать жалко. Что она хорошего в жизни видела?» А Штейнер постоял так с минуту и вдруг повернулся и к Антипову в дом пошел! Ну, Антипов – вор авторитетный, я подумала, что за советом или отсидеться… Хотя вряд ли бы он Штейнера дальше порога пустил. Но дверь входная вроде бы стукнула… Я нарвала листа смородинового, пошла в дом, а потом мне что-то спать захотелось, я и заснула. Когда проснулась, деревня уже гудела! Народ бегал, все ахали, бабы кричали. Потом всех опрашивать начали: кто да что видел… Еще до того, как милиция ко мне зашла, я узнала, что молодому Штейнеру горло перерезали. Тут я, конечно, сильно призадумалась. Стала осторожно баб расспрашивать, узнала все подробности, поняла, что, если бы не Штейнер за кустами, то ничего особенного я и не видела. Но вот Штейнер за кустами – это как объяснить? Ко мне здесь такое отношение, в деревне… Не пришлась я им! Они меня не понимают! А я, вот веришь ли, Корчаковку люблю до смерти. Мне даже нравится, что поезда шумят! Я иногда выхожу на берег, смотрю, как они мимо проходят, и фантазирую: куда они направляются, кто в них сидит… А соседи говорят: «Придурочная». Ну, уж на берег здесь вообще не принято ходить. Тут ты права: нечего было Михайлову там делать. Ко мне он приходил, специально ко мне.

– Но вы тогда все-таки дали эти показания?

– Все-таки дала… Но не сразу, не в тот день. В тот день я просто сказала, что видела уже приезд милиции. Их это не сильно заинтересовало. Потом я все ходила, переживала, наконец, решилась. Пошла в наш отдел, там как раз в этот момент милиционеры из Новосибирска были, сказала, что хочу кое-что добавить к своим показаниям. Там и участковый наш сидел и эти, городские. Они меня выслушали, записали все, что я говорила… Переглядывались так противно… Смеялись, наверное, про себя. Ведь и правда, что это такое: стоит убитый Штейнер и смотрит, как в его доме милиция его же осматривает!

– Они вам что-нибудь сказали?

– Они сказали, что возле Штейнера нож нашли, на нем отпечатки, а кому они принадлежат, милиции хорошо известно. Теперь осталось этих ребят найти, и дело закрыто. «Но большое вам спасибо за сотрудничество!» – сказал мне их главный, который из Новосибирска приехал… Весело сказал… Даже пошутил, что мне за эти показания медаль выдадут. Ну, я не в обиде.

Елена помолчала немного. Откровенно говоря, она была удивлена и разочарована. Показания Суботихи, действительно, выглядели нелепо. В любом случае, они уводили всю эту историю куда-то вбок.

– А что вы сами об этом думаете? – спросила она у старухи.

– Что думаю? Что мне это приснилось, – призналась старуха. – Какие еще тут могут быть объяснения?

– Ведь там была его мать! – словно оправдываясь перед собой, сказала Елена. – Это она нашла тело. Она ведь не могла перепутать!

– Да не только мать. Там многие были. Участковый тот же, он его с детства знал. Долгушина, Антипов…

– То есть убит был именно Штейнер. М-да… Может, близнец?

Суботиха засмеялась.

– Это ты, подруга, мексиканских сериалов насмотрелась! Только там вдруг ни с того ни с сего близнецы объявляются. У нас я про такое что-то не слышала!

– А может, просто похожий на Штейнера человек стоял за кустами?

– Я не сумасшедшая! – твердо сказала Суботиха. Было видно, что она обиделась. – Точнее, может, и сумасшедшая, но по-крупному! Либо мне это все целиком привиделось, либо это молодой Штейнер стоял за кустами.

Они снова помолчали. Где-то вдалеке заиграла музыка, раздался лай собаки. Мимо проехала машина. Елена тревожно глянула в окно: на месте ли нанятый ею частник. Тот послушно стоял у забора.

Теперь ей не было страшно. Почему-то она ожидала других откровений – по-настоящему опасных. Ей думалось, что женщина, к которой ходил Михайлов в ночь, едва не ставшую последней в его жизни, расскажет что-то такое, что расставит все точки над «i» в этой истории. Но она услышала то, что, кроме нее, одиннадцать лет назад услышал целый наряд милиции. И ее реакция была почти такой же, как у тех новосибирских милиционеров: не очень верилось в историю пьющей Суботихи. Было только одно «но»… Только одно…

– Зачем же к вам приходил Михайлов? – спросила Елена у старухи. – Что его интересовало? Ведь он и так знал ваши показания.

– Да, знал, но попросил повторить их слово в слово. Вот и все.

– О чем-нибудь еще спрашивал?

– Нет.

– Ну, какие-нибудь его вопросы вы можете вспомнить? У вас ведь такая замечательная память.

– Да, не жалуюсь, – гордо согласилась старуха. – И водка, между прочим, способствует! Пока не пила, все забывала. А сейчас такая ясность в мозгах, я тебе передать не могу!

– Ну так что он спрашивал?

– Он уточнил кое-что… Спросил: допрашивали ли тогда Антипова, какие он дал показания и говорила ли я с ним о том, что увидела?

– И что вы ответили?

– Что не помню. Да и как это возможно помнить – одиннадцать лет спустя?!

– Ваши разговоры с Антиповым – это ладно, это могло его интересовать. Но зачем он спрашивал про показания Антипова? Они же должны быть в деле?

– А, кстати, ты права! Он по этому поводу высказался. Я так же, как ты, посоветовала: «Посмотри в деле», а он так странно ответил: «Листы с антиповскими показаниями из дела вынуты! Там есть начало и есть конец. А самих показаний нет». Ну, бардак у нас в стране, что тут удивляться!

– Антиповские показания украдены? – удивленно переспросила Елена. – А что же там могло быть? Если вы действительно видели живого Штейнера и он действительно зашел в дом к Антипову, то Антипов должен был рассказать про этот визит! Но тогда от ваших показаний не отмахнулись бы! А может, он тоже, как и вы, просто увидел что-то, что потом показалось милиционерам невероятным?

– Не знаю… А, еще вспомнила: Михайлов интересовался выстрелом.

– Каким выстрелом?!

– Старая Долгушина утверждала тогда, что слышала выстрел. Но это было совсем рано – в районе четырех. Мол, она тогда от этого выстрела проснулась. Михайлов меня сегодня спросил: слышала ли я этот выстрел? Может, я тоже от него проснулась? Я сказала: нет. Я проснулась гораздо позже и никакого выстрела не слышала!

«Еще и выстрел! – тоскливо подумала Елена. – Он-то здесь откуда? Похоже, в то воскресенье в Корчаковке наличествовали все виды преступлений, предусмотренные уголовным кодексом: зарезание, утопление, расстреляние… А также некоторые преступления, уголовным кодексом не предусмотренные: например, разгуливание по чужим садам в мертвом виде!»