Текст книги "Пейзаж с убийцей"

Автор книги: Светлана Чехонадская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

Глава 8
В ОТСУТСТВИЕ ПАМЯТНИКА

Служба собственной безопасности оказалась вовсе не на Лубянке, хотя тоже в центре – на Большой Серпуховской. Оказалось также, что генерал Андриевский – чин некрупный, окружного масштаба. Впрочем, и на таком уровне человек должен знать основные правила работы ведомства: он довольно охотно согласился на разговор. «За жизнь? – переспросил он Митю и засмеялся. – Ну, за жизнь так за жизнь. Я на любые темы, Митя, готов разговаривать. Тем более, с хорошим человеком».

Елене хотелось знать, как поведет себя ее преследователь, увидев, что она едет в УВД, но «девятка» пропала. Очевидно, в наблюдение включилась другая машина. Не хотелось вникать – какая.

…Помощник Андриевского уже ждал ее. Они прошли по коридорам с высокими потолками, поднялись на четвертый этаж, остановились у бордовых дверей, похожих на школьные. «Проходите» – помощник улыбнулся и показал рукой на красную дорожку, ведущую к столу.

Елена думала, что Андриевский начнет балагурить, как обычно, но лицо его в этом кабинете было вежливым и непроницаемым. «Все они тут играют Феликсов Эдмундовичей, – усмехнулась она про себя. – Даже и в отсутствие памятника». Впрочем, так было удобнее. После шуток то, что она собиралась рассказать, выглядело бы еще нелепей…

… – И что вы от меня хотите? – спросил он, когда она замолчала, сказав последние слова (об адвокате).

– Я плохо знаю законы, – от волнения она кашлянула. – Это нормально – так агрессивно вести человека, даже не поговорив с ним?

– Стоп-стоп-стоп, – он предостерегающе поднял руку. – Давайте все-таки отделим… мух от котлет. Ограбление номера в гостинице и вашего дома не может быть действиями милиции. Вы ведь подали заявление?

– Да.

– Значит, этим занимаются и, надеюсь, все выяснят.

– Мне кажется, связь есть…

– Это не может быть действиями милиции, – повторил он, и Елена поняла, что спорить бесполезно. – Далее… – он глянул на наручные часы, поправил ремешок. – Милиция может проводить любые следственные действия, включая допросы ваших родственников и сослуживцев, может также наблюдать за вами, если на это есть серьезные основания.

– А если нет?

– Это детский разговор, – мягко сказал он.

– Детский? Я, конечно, польщена таким вниманием к моей скромной персоне, но у меня мурашки бегут по спине при мысли о том, что какой-то малозначащий разговор может привести к таким последствиям. Мне неуютно жить при мысли об этом.

– При мысли о чем?

– Я уже объяснила…

Андриевский внимательно посмотрел на нее, видимо, понял, насколько раздраженной стала она после его нотаций, еле заметно улыбнулся.

– А давайте поговорим откровенно! – вдруг предложил он дружеским тоном.

Елена пожала плечами.

– Откровенно? Я хотела, чтобы милиция спросила у меня напрямик то, что они ищут. Может, я сберегу их силы и государственные средства? Для этого я и пришла к вам… А так мне больше нечего сказать.

– Тогда откровенным буду я. Идет?

– Идет.

– Вы едете в одну новосибирскую деревеньку, чтобы поговорить с ее жителями об убийстве, свидетелем которого вы были одиннадцать лет назад. Так? Во время разговора вы говорите что-то такое, что дает вашей собеседнице основания думать, что вы мошенница, которая интересуется пожилыми владельцами домов, у которых нет наследников. Так?

– Наверное… – устало сказала Елена.

– Эта женщина звонит в милицию, после чего у вас начинаются проблемы. Тут может быть два варианта. Первый: дело, по поводу которого за вами следят – это недавнее дело. То есть именно сейчас в этой деревне происходит нечто криминальное… Елена Дмитриевна, я знаю, что журналисты думают о милиции. Многое в ваших мыслях – правда. Но не все. Иными словами, не все милиционеры – дебилы. Пусть вы похожи лицом на какую-то подозреваемую, пусть ваши расспросы показались странными, но ведь выяснить, что вы – журналистка, живущая в Москве, впервые за одиннадцать лет попавшая на место предполагаемого преступления, это дело одних суток! Понимаете? Вы постоянно мелькаете здесь на экране, сейчас даже на поезд без паспорта не попадешь – у вас просто железное алиби!.. Второй вариант: милиция может интересоваться давним делом – делом девяносто второго года. Пусть тогда из деревни пропадали пожилые люди. Тут уж мне придется противоречить самому себе: в милиции не все дебилы, конечно, но и не все милиционеры – это киношные знатоки, которые ведут бесконечное следствие. Представить подобную добросовестность мне очень трудно. Кроме того, вас подозревают, собственно, на каких основаниях? Потому что вы были в это время в Новосибирске? Ну, пусть были! Пусть даже две недели, пусть год! Новосибирск – город-миллионер. В нем и тогда был миллион человек плюс приезжие! Вы интересуетесь обстоятельствами исчезновения человека? Ну и что? Эта старуха, получается, тоже ими интересуется, раз сломя голову бежит звонить участковому. Вы похожи на подозреваемую в том старом деле? Чем похожи? У них есть фоторобот? И что же – спустя одиннадцать лет они его используют? Ну, смешно, в самом деле! Возможно, есть что-то более существенное: скажем, отпечатки пальцев. Их нашли одиннадцать лет назад в доме исчезнувшего старика, и они теперь совпали с вашими?

Елена раздраженно дернулась, но он снова выставил вперед руку, успокаивая ее.

– Это предположение, Елена Дмитриевна! Допустим, для проверки ваших отпечатков они и проникали в гостиничный номер. Надо ли вам напоминать, что для этого не нужно было все в нем переворачивать. Проникновение в ваш номер было незаконным, взятие отпечатков таким образом – тоже, кто-то подставлялся под срок, извините. Если бы это делалось, – а такое, что скрывать, иногда делается, – то там коврик в ванной с места не сдвинули бы! И это при том, что даже наличие ваших отпечатков в доме исчезнувшего старика ничего не значит с точки зрения закона. Серьезная улика – это ваши отпечатки на орудии убийства. Но, судя по вашим словам, того старика утопили. И кроме того, извините, вас бы тогда уже арестовали… Неужели вы не видите сами, как нелепы все эти предположения?

– Да в том-то и дело, что вижу! Для этого я к вам и пришла. Я ведь вижу не только это, но и то, что преследующие меня люди ведут себя невероятно нагло. Поэтому мне трудно, предположить, что это частные лица. Так может действовать только милиция, которая имеет санкции, еще там что-нибудь, я не знаю, как это у вас называется…

– По-разному называется… Я был с вами откровенен, и закончить хочу откровенно. Вы обманываете меня, вот ведь в чем дело… Причем, обманываете самым стандартным образом. Вы, может, удивитесь, но по этой схеме действуют абсолютно все люди на земле. Да, в вашем рассказе больше художественных подробностей, но ведь и профессия у вас такая – творческая… Елена Дмитриевна, вы прекрасно знаете, по какому поводу ведутся следственные действия в отношении вас. Вы знаете также, что они не имеют никакой связи с теми событиями одиннадцатилетней давности. Виноваты вы или нет, не важно – я даже думаю, что не виноваты… Или виноваты, но не сильно – такие уж у нас были законы в последнее время, что не нарушать их было нельзя. Но вам неприятно, вам страшно, вы хотите знать подробности и пришли сюда ко мне. А я не могу вам их предоставить, извините. Я даже не могу звонить своим подчиненным и спрашивать: есть ли такое дело, каков его повод. Это противоречит моим принципам. Я не врал в вашем телесюжете, когда говорил, что у меня есть принципы.

– Один из ваших принципов – это презумпция виновности? – спросила она, глядя в пол.

– Не надо, ради Бога!

– Не надо? Пройдя тот же логический путь, что и я, вы пришли к тем же вопросам, которые мучают меня все последнее время.

– Но дал на них другие ответы!

– Это потому, что вы можете себе позволить роскошь сказать: «Есть что-то другое, о чем вы догадываетесь, но не признаетесь». А вот я не могу себе позволить такую роскошь! Я знаю, что говорю вам правду. Так вот, если я говорю правду, тогда что?

– А тогда вот что: не валите все в кучу! По-настоящему неприятные события последнего месяца, то есть эти ограбления, не имеют никакого отношения ни к новосибирской деревне, ни к милиции. Наоборот, милиция будет ими заниматься. И давайте договоримся так: вы ни в чем не виноваты? Ну тогда и не волнуйтесь! Расслабьтесь. Ваша совесть чиста. Разберутся!

«Надо брать билеты в Новосибирск, – подумала Елена. – В нашей стране так: пока сам себе не поможешь, никто тебе не поможет! Найду этого добросовестного участкового – убью на месте!»

Глава 9
ФУРАЖКА ДЕФОРМИРУЕТ ГОЛОВУ

Участковый по фамилии Михайлов и по прозвищу Мишаня (по паспорту его имя было Андрон – ужасное насчет рифм), всю первую половину дня провел, снимая с дерева кошку.

Тетя Вера убивалась просто нечеловечески.

– Когда ее сыну в драке нос сломали, так, небось, не причитала! – неприязненно сказала продавщица корчаковского сельпо, навалившись на Мишаню грудью. Вся деревня высыпала на улицу: еще бы, такое развлечение, пожарных вызывали. – Деньги людям девать некуда! – не унималась продавщица.

– Городские! – поддержал кто-то в толпе. – Им кошка дороже человека. Они собак телятиной кормят.

– Ты когда откроешься? – спросила продавщицу старшая Долгушина. – Мне хлеб нужен. Дай ключи, я батон возьму. А то вы тут надолго.

– Ой, ну на пять минут выйдешь, сразу начинается! – Продавщица хлопнула руками по бедрам и оглядела толпу, призывая односельчан в свидетели. Старшую Долгушину в Корчаковке не любили. – Я могу сходить пописать?

– Так ты не писаешь. Ты стоишь, как лох на ярмарке! – заткнуть старшую Долгушину было не так-то просто. – Как пожарные приезжают, так ты в первых рядах! Все полковников ищешь?

Это был подлый выпад: у продавщицы год назад случился неудачный роман с каким-то новосибирским военным. Но продавщица и не моргнула.

– Я-то полковников себе найду, а вот ты с вором всю жизнь прожила. И сама воровка! Ключи ей дай! – Она снова обвела толпу взглядом. – Это что ж после твоего визита в магазине останется?

– Ты слышишь?! – закричала Долгушина участковому. – Пусть заявление пишет, все по форме! Клеветать никому не позволено! Если каждая проститутка будет воровкой обзывать! Да все знают: у тебя, что ни день, недостача. Сама воруешь, а на честных людей сваливаешь! Да твой хозяин первый это знает!

– Недостача! Потому что вор на воре в вашей деревне! Деревня ваша воровская! – с удовольствием повторила продавщица, направляясь к магазину. Ей захотелось вывесить табличку «Учет», но она побаивалась хозяина и по совместительству любовника – грузина Джамала.

Тем временем кошка, напуганная толпой и, главным образом, пожарной лестницей, появившейся из-за бурой листвы, залезла еще выше.

«Ну, пожарные справятся, – подумал Мишаня. – Можно идти. Надоела эта кошка до смерти! Взял бы и задушил собственными руками!» У него сегодня было много важных дел.

Он уже дописывал последнюю главу курсовой (Мишаня учился в юридическом на заочном: прошел как льготник, из-за этого, собственно, и устроился сельским участковым), когда в опорный пункт ворвалась молодая симпатичная женщина, при первом взгляде на которую было ясно – приезжая.

– Вы участковый Михайлов? – спросила она срывающимся голосом.

«Не под машину ли кто-то попал?» – испугался Мишаня.

Он кивнул.

– Тогда я лично вам хочу сделать официальное заявление!

«Кого-то убили! Долгушина продавщицу или продавщица Долгушину!» – решил Мишаня, а вслух предложил:

– Делайте…

– И сделаю! Я хочу вам заявить, что если какие-то мои вопросы показались подозрительными дебильным жителям вашей Корчаковки – это вовсе не значит, что они являются таковыми! Вы мне жизнь испоганили! Надеетесь на повышение, роете землю?

«Ну вот, теперь еще и сумасшедшая! – тоскливо подумал Михайлов. – Или того хуже: аферистка».

– Вы мне можете объяснить, что во мне такого подозрительного?!

– Нет, не могу, – печально сказал он. – Лично я не нахожу в вас ничего подозрительного. И, кстати, вы кто?

– У вас что, стариков убивают, чтобы их дома захватывать? Банда орудует? – вместо ответа снова закричала она.

– Нет, я о таких случаях не слышал. Кому нужны наши дома?.. Хотя, говорят, кирпичный тысяч за десять можно продать. Долларов! У Семеновых был покупатель…

– Тогда почему меня непрерывно проверяют?

– Я вас не проверяю. Садитесь, давайте спокойно поговорим. Воды налить?

Участковый был симпатичным, смотрел на нее с жалостью, и ей вдруг показалось, что он и правда ни при чем.

– То есть вы хотите сказать, – она взяла стакан из его рук, – что эта сумасшедшая старуха, которая живет напротив телефонной будки, не звонила вам два месяца назад и не жаловалась, что кто-то посторонний интересуется стариками и их домами?

– Долгушина-то? – вдруг спросил он. – Так это она про вас рассказывала? У нее, честно говоря, бзик на этой почве. Ей все кажется, что вокруг жулики шастают. На сына она жалуется, что тот деньги ворует, на невестку – что по любовникам бегает. Недавно сказала, что соседи из первого дома ее картошку выкапывают. Она и на меня постоянно пишет… Но мне-то что? На мое место желающих нет.

– То есть вы не дали хода этому делу? – спросила Елена.

– Какому делу? – Он засмеялся. – Да если я всем таким, как вы выражаетесь, «делам» буду ход давать, то… – Он махнул рукой, потом подумал и провел пальцами по горлу.

Елена растерянно молчала, вертя в руках стакан.

– Вы издалека приехали? – спросил Михайлов.

– Из Москвы.

– Из-за этого?

– Да.

– А сколько билет стоит?

– Шесть тысяч. В один конец.

Он уважительно присвистнул.

– Мне казалось, что все мои неприятности связаны с этими расспросами, – с трудом сказала она, и вдруг слезы буквально полились у нее из глаз. – Если же это не так… Если не так… То это еще хуже! Тогда я совсем ничего не понимаю!

– А вы пробовали разобраться спокойно? – осторожно спросил он.

– А как же! Странности начались со звонка этой вашей Долгушиной вам. Или не вам… Я же не знаю, кому она еще звонила. – Девушка посмотрела на него с надеждой.

Мишаня был логичный человек. Кроме того, он любил детективы.

– А зачем вы расспрашивали Долгушину о стариках и их домах? – задал он вопрос.

– Не о стариках, а о старике. У меня есть информация, что в этой деревне в девяносто втором году утопили пожилого человека.

Мишаня посмотрел на нее немного странным, долгим взглядом.

– Откуда у вас эта информация?

– Я не могу сказать… И я не уверена, что эта информация достоверная. Я, собственно, и приезжала, чтобы узнать: так это было или нет.

– Значит, это вы разговаривали со Степкой-алкоголиком об утопленниках?

– Не знаю, с кем я разговаривала, но, возможно, это и был Степка-алкоголик. Пожилой такой дядечка, вдребезги пьяный. Он еще сельсовет ругал…

– Интересная история, – сказал Мишаня. – Здесь никого не топили.

– Значит, моя информация неверная.

– Значит, неверная… Но тогда, извините, непонятно, зачем вы приезжаете сюда во второй раз. За двенадцать тысяч рублей, между прочим.

– А приезжаю я сюда во второй раз потому, – злобно сказала она, – что кто-то ведет себя так, словно эта информация верная! Следит за мной, расспрашивает моих родственников и знакомых, обыскивает мой дом, только чтобы запугать меня, поскольку ничего не крадет! Вот поэтому!

«Если он скажет, что это связано с чем-то другим, – подумала Елена, – то я швырну ему в рожу стакан!» Но, видимо, потраченные двенадцать тысяч рублей убедили логичного участкового, что человек хорошо проверил собственные мотивы, прежде чем платить такие сумасшедшие деньги.

– В нашей деревне никогда не пропадали без вести пожилые люди, – сказал Мишаня. – Точнее, многие разъехались, но никого из них не искала милиция. Что же касается утопленников… Да, здесь тонул человек, но давно, еще до моего рождения. Еще была громкая история: молнией убило ребенка. Это тоже было очень давно. Наконец, в нашей деревне зарезали парня. Он сам был бандит, и никаких особых сомнений в характере этого убийства не было. Его раскрыли почти сразу же. Вот и все громкие события Корчаковки.

– Хорошо, когда так мало громких событий, – она слабо улыбнулась, вытирая слезы.

– Да, наверное. Скучновато немного… И серьезно вас преследуют?

– Очень серьезно… И все преследователи интересуются девяносто вторым годом.

– Девяносто вторым годом… – задумчиво повторил он. – Сам я здесь еще не жил. Мы продали дом на Алтае и переехали в Корчаковку в начале девяносто третьего.

– Если бы что-то было, об этом бы еще помнили.

– Да… Убийство Штейнера тогда еще было на слуху. Люди стали запираться, многие поменяли собак. Мы даже расстроились, подумали, что попали в какой-то бандитский район. У нас на Алтае сроду никто не запирался…

– Получается, Штейнера убили примерно в девяносто втором?

– Не примерно, а точно. Мне крестный все подробно рассказывал… Немного странное совпадение, правда? Единственное убийство за всю историю деревни – и ваша информация. Может, ее исказили, пока передавали? Не утопили, а зарезали?

– Нет, не исказили. Либо это не тот случай, либо в убийстве Штейнера должно быть что-то, связанное с водой. Может, после убийства его оттащили к реке, попытались утопить труп? Вы можете узнать подробности?

– Да. Дядя Витя, наверное, помнит.

– Кто это?

– Крестный. Он был участковым до меня… Но сегодня не получится.

– Я здесь пробуду сколько надо.

– Здесь? В Корчаковке?!

– Да нет, в Новосибирске. У меня там подруга живет, она врач. Я вам ее телефон оставлю? И есть еще мой мобильный. Запишите, пожалуйста. Меня Лена зовут… Вдруг что-то важное узнаете?

– Давайте, – согласился Мишаня.

Она достала электронную записную книжку – он покосился завистливо – стала водить по ней черной палочкой.

– Не могу до подруги дозвониться, – пожаловалась она. – Может, в командировку уехала? Тогда я буду в гостинице… А вам можно позвонить?

Они обменялись телефонами, девушка вышла из опорного пункта. Мишаня смотрел в окно, как она идет по улице к автобусной остановке.

Он вздохнул: «Вот жизнь у людей! Мотаются за двенадцать тысяч туда-сюда! Жалуются на преследования… Скорее всего, богатая московская фантазерка. Правильно сегодня говорили: деньги людям девать некуда!»

Тем не менее, ее жалобы и обмолвки засели у него в мозгу, как заноза. Мишаня не мог избавиться от ощущения, что история москвички наложилась на какую-то его собственную историю – одна несообразность на другую. «Да что же это? – думал он. – Какую здешнюю глупость напомнила мне глупость ее истории?»

Елена тоже была задета разговором. Впервые за все последнее время она столкнулась с нормальной человеческой реакцией. Разговор с генералом Андриевским виделся отсюда, с этого наполненного теплом и пылью пятачка на краю дороги как дурной сон, как что-то тяжкое и унизительное. Ведь не преступником она к нему пришла и даже не просителем – обычным человеком к такому же человеку. Пережив его равнодушно-насмешливый взгляд и эти слова: «Вы прекрасно знаете, почему за вами следят… Вам страшно, и вы пришли выяснить, а я человек с принципами», – она цитировала себе, чтобы успокоиться и не заплакать в том кабинете с красной ковровой дорожкой: «Фуражка деформирует голову». Но тут тоже был человек в фуражке.

В фуражке, но не в Москве… Елена редко признавалась себе, что так и не привыкла к столице. Она победила этот город материально – она стала независимой и богатой, она соответствовала его требованиям в том, что касалось одежды, досуга, профессии. Но морально она в Москву не вписалась. Более того, если еще десять лет назад Елена любила этот город, то теперь это чувство заглохло в ней. Иногда она пыталась воскресить в себе почти молитвенное отношение к Москве, свойственное ей в ранней молодости, но оно не воскрешалось.

Когда-то москвички очень боялись, что на них женятся по расчету – из-за прописки. Честные люди смеялись над этим страхом и презирали его, но оказалось, что он служил неплохой защитой от реальных подлецов.

Теперь же на целой Москве все женились по расчету. Она украшалась, дорожала, наряжалась, но в этом было много от поведения обеспеченной, но нелюбимой женщины, расчистившей мужу дорогу папиными связями. Чем все это кончится, Елена не знала. Она даже допускала, что все кончится хорошо. Что брак по расчету окажется крепким – в принципе, шансов было столько же, сколько и у брака по любви.

…Подошел круглобокий автобус. Расплатившись и усевшись сзади, под прикрытием мощных спин возвращающихся с работы мужиков в спецовках, она решила еще раз попробовать дозвониться до Нины.

Телефон поликлиники, видимо, был неправильным – все время короткие гудки, зато домашний, наконец, ответил.

– Нина? – спросила она, не узнавая голос.

– Нет, – женщина на том конце провода отчего-то замешкалась.

– А Нину можно?

– А кто это?

– Нину можно? – Елена ненавидела, когда ее так спрашивали.

– А кто это? – незнакомка оказалась настойчивой.

– Это ее подруга из Москвы.

– Елена?

Автобус тряхнуло, рабочие заматерились в полный голос.

– Вы Елена из Москвы? Вы, наверное, ничего не знаете?

Уже можно было догадаться, что случилась какая-то неприятность, но ее вдруг охватила полная апатия. Можно сказать, она упала в море апатии и теперь медленно погружалась на дно этого теплого густого водоема.

«Странно, – думала она. – Нина – единственная, кому я не позвонила за эти два месяца… Я обиделась на ее упорство в отстаивании идиотской версии про любовника из Академгородка… Ну как она не могла понять, что мне хотелось продемонстрировать ей, только что вышедшей замуж за красивого парня с квартирой в центре, ей, все-таки окончившей мединститут, что и моя жизнь может оказаться успешной! Что я не банкрот в свои двадцать четыре года – а двадцать четыре в девяносто втором году весили намного тяжелее двадцати четырех в две тысячи третьем. Тогда к этому возрасту уже полагалось иметь профессию, мужа, ребенка, а сорокашестилетних первородящих Нинины коллеги не могли себе представить даже в самых страшных снах. Поэтому мне постоянно хотелось оправдываться…

А оправдываться было нечем! У меня не было квартиры, прописка в общежитии, купленная вместо сапог, закончилась, не было также и денег, не было никаких перспектив!

Я ехала в Омск, почти уверенная в том, что обратно мне не выбраться, что придется остаться, судиться с родственниками за жилье, начинать все заново – без профессии, старой девой двадцати четырех безнадежных лет! И тут я попала в эту ее сказочную квартиру – две комнаты! – увидела мужа – военного! – поняла по счастливо-равнодушным ее улыбкам, что готовится и вовсе волшебное: они решились на ребенка! Как все удачно сложилось! Потому что у нее счастливая звезда…

Правда, сама Нина была уверена, что причина в другом: она не дрогнула, выстояла, закончила учебу, и ее протестантское трудолюбие вознаграждено справедливым Богом. «Пока ты искала легкой жизни в Москве, – словно бы говорил ее уклончиво-назидательный взгляд, – я подрабатывала санитаркой в роддоме. Я ночами не спала, готовясь к экзаменам, но не предала своей профессии! Теперь, конечно, можно завидовать, но умный человек знает: все в жизни всегда получается только у добрых и порядочных девушек, которые просто должны поверить в незыблемость этого закона и ждать – трудиться и ждать…»

Так это было летом девяносто второго, и любовник-академик просто обязан был появиться в моей жалкой похвальбе… Я сразу подумала, что она не поверила, и ее упорство одиннадцать лет спустя показалось упорством разоблачителя. Словно бы она хотела, чтобы я призналась сама: «Я выдумала этого любовника, Нина! Выдумала от зависти! Отпусти мне этот одиннадцатилетний грех!»

«Какая неприятная злопамятность!» – так я решила два месяца назад, сидя на ее диване с еще теплым от котлет боком. «Какая удивительная злопамятность у меня самой!» – скажу я себе сегодня. Ведь она могла искренне верить, что я тогда говорила правду. Нина была очень счастлива тем летом, ей, наверное, казалось, что и все вокруг должны быть счастливы. И скорее всего, она вообще не думала обо мне: какое ей было дело до моих любовников и московских дел. Так: пролетело мимо ушей, зацепилось в памяти…»

– Я не смогла найти ваш телефон, так все быстро произошло… Я ее племянница – Аня. Вы, наверное, слышали.

Елена дернулась, как муха, увязшая в меду, – и вырвалась из почти равнодушных мыслей.

– Что с Ниной? – спросила она.

– Мы ее похоронили, – голос прозвучал смазанно, девушка, видимо, заплакала.

– Что с ней случилось? Отчего она умерла?

– Ее сбила машина… Ужасная история, такая ужасная…

«И что бы ты сказал на это, скотина?» – подумала она, представляя себе рожу Андриевского.

– Девять дней мы уже отметили… Может, вы на сорок приедете?

– Аня, я сейчас в Новосибирске, – сказала Елена. – Я бы хотела подъехать, поговорить. Можно?

– Да, конечно!

– Я устроюсь в гостиницу и подъеду. Вы весь вечер будете дома?

– Я пока здесь живу. Не надо в гостиницу! Приезжайте ко мне… Мне плохо одной…

За окнами уже развернулся город. Несмотря на осень, было тепло, многие деревья еще не сбросили листву. Только ранние сумерки указывали на октябрь. Елена обратила внимание, что света на улицах очень мало – намного меньше, чем в Москве. В принципе, ей это даже нравилось. Она постепенно успокоилась в дороге, мысли стали более логичными.

Зазвонил телефон. Работяги недовольно обернулись. «Деловая» – громко сказал один из них. «На такси надо ездить» – поддержал другой. На такси она боялась…

– Елена? – спросил незнакомый голос. – Это Михайлов.

– Какой Михайлов?

– Участковый из Корчаковки. Вы у меня были недавно.

– Да-да.

– А я уже выяснил, что вы просили. Не удержался. Мне ведь и самому любопытно!

– Поговорили с крестным?

– Нет, с другим человеком. И в бумагах порылся. Это дело, оказывается, до сих пор лежит в опорном пункте. Ну, не само дело, а справка… Штейнер был убит семнадцатого августа девяносто второго года, скорее всего, на рассвете. В собственном доме. Убийц нашли и осудили. Ими оказались Чуманков и Ордынский, оба ранее судимые за кражу, а Ордынский еще и за убийство. Дали им тринадцать и двадцать лет соответственно. Оба, насколько мне известно, еще сидят. Теперь что касается воды…

Сердце у нее вдруг сильно забилось.

– …никаких зацепок. Видимо, была драка, что-то не поделил он со своими дружками. Он ведь тоже блатной был. Имел срок – пять лет условно. За драку… Ему перерезали горло. Там же, в доме. Кровищи было – жуть! Поэтому никуда его оттуда двигать не могли – иначе бы за ним такой след кровавый тянулся бы! Дружки, когда его зарезали, видимо, протрезвели и сбежали. Поймали их месяца два спустя. Оба в Новосибирске гуляли. Нашли Штейнера почти сразу – рано утром. Не знаю, кто, но милиция всех опрашивала уже в тот же день… А, вот – мать его из соседней деревни приехала, постирать, убраться. Она и обнаружила. Вот и все, Елена…

– Вот и все, – повторила она. – А у меня еще одна неприятность.

– Какая?

– Подругу машина сбила… Подругу, у которой я жила в тот первый приезд. И которую тоже расспрашивали неизвестные люди по поводу девяносто второго года.

«Если он не скажет, что это совпадение, будет даже подозрительно, – решила она. – В конце концов, что я о нем знаю?»

– Ни фига себе! – сказал он.

– Михайлов, – Елена помолчала, собираясь с силами. – Я сама видела это, понимаете? Я имею в виду девяносто второй год. – «Даже если это все-таки по его наводке менты вцепились в меня, к черту осторожность! Пусть он, пусть все знают правду! Может, мне, наоборот, надо пойти к ним навстречу?»

– Понимаю… Мне так и показалось, честно говоря… Приезжайте завтра, подумаем… Только… Никому особо не распространяйтесь, ладно?