Текст книги "Пейзаж с убийцей"

Автор книги: Светлана Чехонадская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Глава 10
ВОСКРЕСЕНЬЕ, СЕМНАДЦАТОЕ АВГУСТА

Аня уже четвертый раз поставила чайник на огонь.

– Я часто думаю: если бы мы знали, что с нами произойдет, то… – Она вернулась к столу, опустилась на табуретку напротив Елены. Аня двигалась медленно, было видно, что она искренне переживает, но жизнерадостная молодость все равно проступала в каждом ее движении. – Если бы мы знали, что с нами произойдет, то жизнь вообще была бы невозможной… И еще: я замечала, что у человека либо первая половина жизни успешная, либо вторая. Это у меня стало просто манией. Я все время боюсь, что мне пока везет. Это ведь значит, что придется платить?

На кухне горел тусклый свет. Громко тарахтел старый холодильник. Мебель была наборная, по нынешним временам убогая. Видимо, Нине жалко было выбрасывать сервант, когда купили стенку, и она перенесла его сюда. На стеклянных полках было много хрусталя: раньше его щедро дарили пациенты.

– Вы меня, Лена, поймите правильно: ведь у тети Нины все пошло наперекосяк только в последние годы. И никаких видимых причин! Вы знаете, как хорошо у них раньше было? Я всегда восхищалась, даже когда ребенком была.

– Знаю, Аня… Было время, когда я никому не завидовала больше, чем Нине.

– Вот видите. Все разрушилось за год! Это просто мистика… Я могла бы поверить, что ее сглазили или прокляли, но она такая была… Такая добрая, хорошая, что любые злые мысли в отношении нее должны были отскакивать. Обязаны были отскакивать! Или в мире нет справедливости!

– В мире нет справедливости, Аня. И не рассчитывай на нее, когда будешь планировать свою жизнь.

– Но вы же всего добились, – осторожно возразила Аня.

– Я добилась. Но за моими плечами не было груза четырех лет в медицинском училище плюс шести лет в медицинском институте. Плюс ординатуры и аспирантуры. Мне нечего было сбрасывать, моя котомка была пуста. Поэтому я была легче для всех ветров, что дули в те времена… Я жила в Москве, а там возможностей больше.

– Но вы же догадались все бросить, переехать…

– Аня, ты только представь, что же было бы, если бы все тогда рванули в Москву? Если бы все стали, как я, торговать в Лужниках? В нашей стране сейчас семьдесят миллионов бедных людей. Пусть они все неактивные, непредприимчивые и слишком терпеливые. Но кто сказал, что все в стране должны быть предприимчивыми? Может, все-таки есть профессии, в которых нужны совершенно другие качества? Как ты себе представляешь предприимчивого врача скорой помощи? Или нетерпеливого микробиолога? А Нинин муж! У него испортился характер, говоришь ты. Из-за ее бесплодия? У него появилась женщина? А может, нет? Может, его характер испортился потому, что ему предложили уйти из армии, бросить любимое дело по причине его ненужности Родине? Тут ведь характер может сильно испортиться… Ты сказала, что он начал пить. А знаешь, сколько военных покончили с собой в его положении? Да и бесплодие Нинино… У меня тетка пятнадцать лет лечилась от бесплодия, не было врача, который не сказал бы, что случай безнадежный. Так она добилась, что ее в московскую клинику положили. Прошла курс антибиотиков и забеременела… Оказалось, редкая инфекция…

Чайник засвистел. Аня вздохнула, встала, надела на руку стеганую варежку с подсолнухами. Елена видела, что ее доводы не очень убедили Нинину племянницу. Молодые сочувствуют только победителям… Дымящаяся струя воды полилась в ее чашку, несколько брызг обожгли руку.

– Так как все-таки получилось? – спросила Елена.

– Замешкалась, переходя дорогу… И машин-то почти не было!

– Ту машину нашли?

– Нет, она скрылась… Тетя Нина головой сильно ударилась… Как-то неудачно упала. Врач сказал, что могла бы и выжить, если бы чуть-чуть другая траектория была.

– Значит, случайность…

Аня помолчала, глядя, как кружатся чаинки в стакане.

– Мне кажется, нет… – сказала она.

– Что ты имеешь в виду?

Видно было, что девушка решается на какое-то признание. Елена вдруг озябла.

– У тети Нины весь последний год плохое настроение было. – Аня, наконец, решилась. – Видно было, она переживает, что живет одна, зарплату не платят, все плохо… С главврачом нелады… Классическая затяжная депрессия, один раз при мне у нее даже настоящая истерика случилась… И мужчины у нее много лет не было. – Девушка порозовела. – Я вот думаю… А не могла она… Ну…

– С собой покончить? – догадалась Елена.

– Ну да… Она много раз говорила, что без детей жить не стоит. Пробовала усыновить, но ей сказали, что одиноким только в виде исключения…

– Вот ужасная страна! – не выдержала Елена. – Единственное, чем дорожит – это числом сирот в детских домах!

– Вы только никому не говорите. Ее ведь отпевали.

– Думаю, ты ошибаешься, Аня. Врач и вдруг такой жестокий способ самоубийства! Врачу таблетками проще… И потом, должны были проводить экспертизу. Что милиция сказала?

– Пока что-то выясняют… Но в целом, склоняются к тому, что она сама была очень невнимательной. «Запаниковала» – так следователь сказал. А что там пани-ковать-то? Там улица тихая. Им лишь бы дело закрыть поскорее… Вроде бы свидетеля нашли. Допрашивают.

– Если сама бросилась, почему водитель скрылся? Это только ухудшит его положение.

– Да ладно! Кто бы сейчас не скрылся, скажите? Попробуй потом отмойся… Тем более, если он и правда не виноват.

«Какая я скотина! – подумала Елена. – Даже не заметила, что Нине плохо. Не спросила, не предложила помощь! О чем думала, Господи! О том, как завидовала ей одиннадцать лет назад!» – От стыда защипало глаза, она наклонилась над чашкой. Аня сочувственно дотронулась до нее.

– Тетя Нина говорила, что у вас тоже неприятности. Это правда?

– Смотря что она имела в виду.

– Ну, что ее допрашивали по поводу вас.

– Да, я знаю… Там какое-то старое дело, я даже сама не во всем разобралась. Думаю, ерунда…

– Хорошо, что так.

– Ее вызывали, не знаешь?

– Нет, сами приходили. Она сказала, что делать им нечего, такими старыми делами интересоваться. И еще смеялась, что так и думала, что с вашим любовником не все чисто. Сказала: «Все-таки у меня интуиция неплохая! Ну, еще бы, с людьми работаю. Что он натворил, интересно, этот академик?» У вас любовник – академик?

– Был… Точнее, Нина думала, что был… Они ей про ограбление моего номера не говорили?

– А вас ограбили?

– В гостинице. В прошлый приезд.

– Да вы что! И много украли?

– Вообще ничего не украли. Наверное, ошиблись номером. Рукопись только взяли, но это так, из озорства, думаю.

– Рукопись статьи?

– Нет. Детектива.

– Вы детективы пишете? – Анины глаза радостно округлились.

– Один детектив, Аня. За всю жизнь написала один детектив, и тот не получился. Какой-то неубедительный вышел…

– А публиковать будете?

– Если возьмут, буду… Там, кстати, Нина есть.

– Какая Нина? Тетя Нина?

– Да. И знаешь, что интересно: там все герои вымышленные, все имена я из головы взяла, а вот Нину почему-то вывела под настоящей фамилией, даже адрес ее указала. Адрес вот этой квартиры! Хотела ей показать, но подумала, что обидится.

– Но это ведь, наоборот, хорошо! Детей не было, пусть у нее будет продолжение хотя бы в книге.

– Ну, может быть… Только она там не очень положительный герой…

– Как это? – обиженно спросила Аня. – Убийца, что ли?

– Да нет… Но как бы соучастник… В некотором роде. Соучастник поневоле. Там мне медик нужен был в качестве персонажа, вот и захотелось Нину описать. Я других медиков так хорошо, как ее, не знаю.

– Да разве она подходит в качестве соучастника убийства? – улыбнулась Аня.

– Ты ее плохо знаешь. Мне всегда казалось, что Нина авантюрный человек. Ее просто неприятности затюкали, а в молодости она ого-го была! Мы однажды от поклонников через крышу ресторана бежали. По ее, между прочим, инициативе.

– Зачем бежали? – Аня засмеялась.

– Они наш столик оплатили с условием, что мы с ними кататься по городу поедем. Ну, мы и сбежали… Я всегда была уверена, что она смелая и веселая… Я вывела ее в качестве авантюристки как раз потому, что была уверена – настоящий ее темперамент именно таков… Она была страстная…

– Вот поэтому я и думаю, что она покончила с собой.

– Может быть… Может быть… Ну что, спать пойдем?

Аня легко поднялась, почти подпрыгнула, пошла в комнату стелить постель. Елена снова подумала, что она не идет, а танцует, и если бы не смерть тетки, вообще бы летела. «Что происходит с телом? Как и когда оно теряет эту летучесть? Тяжелеют кости, мышцы? Что? – Она тут же почувствовала, какая тяжелая у нее голова, и даже улыбнулась. – Мысли тяжелеют, вот что… Какое-то у меня еще на сегодня дело было?»

– Аня! – позвала она. Та невнятно откликнулась из комнаты. – Я видела у Нины в прошлый приезд старые календари. Они в коридоре лежали. Где они теперь? Ты их не выбросила?

– В тумбочку сложила. Вам зачем?

– Хочу одну мысль проверить… Я возьму?

– Да ради Бога. Идите, я постелила.

В комнате уютно горел торшер. Под ним стояли столбом пылинки, поднятые встряхиванием одеял и подушек. Пахло старыми вещами, где-то тикали часы. Елена положила стопку календарей на полированный журнальный столик – мечту семидесятых годов. Он неровно закачался на своих трех ногах.

Она достала из сумки записную книжку. Не электронную – бумажную. На первой странице хранились данные всех ее документов, в том числе и старого паспорта, который ей выдали в девяносто втором году вместе с омской постоянной пропиской. «Выдан таким-то отделением милиции Омска… 27 августа 1992 года». Так… И что это нам дает?

Это было невероятно трудно: воскресить в памяти хоть какой-то ориентир для тех дней. Не будь этих записей, Елена никогда бы не вспомнила не то что день – месяц. Помнила, что было лето, но какая его половина?.. Туман неподвижно и плоско стоял над серединой речки. Он, видимо, сполз с краев насыпи и с обрывистого берега деревни – его согнал вниз солнечный свет. Солнце взошло не раньше начала пятого – конечно, это был не июнь…

Теперь с помощью старой записи можно было почти точно определить координаты того давно растворившегося в прошлом утра. Другое дело, что нужно было думать дальше, а для этого требовались большие усилия. Пережив столько странных и неприятных событий, она чувствовала, что до сих пор находится в самом начале пути. Это делало голову еще тяжелее.

Из стопки календарей Елена, наконец, выудила нужный, открыла.

«Итак, судя по дате выдачи паспорта, я попала в Омск в конце августа. Не помню, сколько я там пробыла, но помню, что Юля сделала все максимально быстро… Помню еще, что обратный билет на самолет я брала без блата – видимо, были первые числа сентября, начался учебный год и самолеты разгрузились… Но это неважно. Важно вот что: какой день недели был, когда я оказалась в Новосибирске? Да черт его знает какой! Нет, вспоминай! Какая-нибудь зацепка должна быть! Да, точно. Когда приехала во Внуково, знакомая кассирша сказала: «Неудачный день ты выбрала. Самый загруженный… Билетов нет вообще!.. Но я тебя могу с человеком одним свести, он прямо со взлетной полосы сажает. Надо будет ему заплатить и летчикам. Полетишь зайцем». Елена и не предполагала, что такое возможно… Ну, в девяносто втором и не такое происходило… Итак, что это за день такой – самый загруженный? Суббота, надо полагать. Или пятница. Да, скорее всего, пятница. Она вылетела из Москвы в Омск пятничным рейсом.

Уселась, довольная, на свое приставное кресло…

Нет, не довольная! Настроение было ужасное. Кроме того, обед для зайцев не был предусмотрен, а как назло дико хотелось есть. Помнится, даже желудок разболелся от запахов, доносившихся из разогреваемых коробочек, обернутых фольгой, впрочем, это были обеды для летчиков, да, точно. Обычным пассажирам тогда были положены только бутерброды…

Итак, я вылетела в пятницу, почти в полночь. Через четыре часа, то есть уже в субботу, выяснилось, что самолет приземляется в Новосибирске. Еще несколько часов суматохи, ожидания в салоне, и нас выводят в зал. Туман над Омском оказался прочным. Я подошла к летчику, он отвернулся, пряча глаза. Это означало, что для нового полета зайцем понадобится еще один стольник. Таких денег у меня не было. Да и вообще денег не было. Я подумала о Нине».

Елена открыла на календаре страницу августа, попутно припоминая, что и Нина и ее муж оказались в этот день дома. Вспомнила, как они все вместе обедали в роскошной Нининой квартире – вот этой самой, может, как раз на этом столике, нет, на кухне, точно, на кухне. Потом она спала, потом вместе поехали на вокзал. Все вместе… Значит, действительно, была либо суббота либо воскресенье… Нет, суббота: молодожены сами вызвались проводить ее в ночь, следовательно, надеялись отоспаться.

Поезд отходил уже после полуночи, значит, в воскресенье… «Теперь займемся семнадцатым августа, – она провела пальцем по нарядным выпуклым цифрам календаря. На листе сверху была сфотографирована русская деревенька с речкой, мостками, лопухами – воплощение августа, надо полагать – она хмыкнула, – семнадцатого августа… Воскресенье… Все сходится… Прописку я получила через десять дней. В этом промежутке есть еще одно воскресенье – двадцать четвертое августа. Но тогда, получается, Юля сделала мне новый паспорт за два дня? Нет, даже при Юлиных связях это нереально. Значит, я проезжала Корчаковку на рассвете семнадцатого августа. Именно в тот день и почти в тот же час, когда убивали человека по фамилии Штейнер!»

В соседней комнате завозилась Аня. Надо было закругляться – девушке завтра рано вставать, Еленины шорохи, видимо, мешали ей. «Роскошная» квартира теперь была хрущевкой: комнаты смежные, никакой звукоизоляции. Одиннадцать лет – небольшое расстояние для объективного взгляда, и вот все поменялось, как по волшебству. Чем окажется та картинка на берегу речки? Та картинка из жизни семнадцатого августа, чем окажется она нынче?

Уснуть Елена не могла. Мешало сопение Ани, шум деревьев (видимо, погода менялась), тиканье часов. По двору, под самыми окнами проехала машина. Остановилась. Елена ожидала, что хлопнет дверца, но никаких звуков больше не услышала.

Она очень жалела, что начала эти розыски два месяца назад. Отсюда, из темной квартиры мертвой Нины, ей хорошо была видна собственная одержимость. «А одержимость заслуживает наказания! – подумала она, глядя в полосатый от теней потолок, по которому тревожно бегали отпечатки голых ветвей. – Ты выдумала судьбу выдуманному персонажу, нафантазировала зловещие обстоятельства его смерти: это ладно. Но зачем ты поехала сюда, зачем ты вела себя так, словно этот искусственный персонаж реален! Ты залезла в какую-то старую историю убийства молодого рыжего парня, которому почти отрезали голову, и теперь пожинаешь плоды собственной неосторожности! Давно пора признаться: это две совершенно разные истории. Та, которую ты начала придумывать в девяносто третьем, и та, за которую уже одиннадцать лет два бандита сидят в тюрьме. Лучше бы ты оставила всех этих покойников в покое!»

Она повернулась на бок. Беда была в том, что это покойники не хотели оставить ее в покое… Елена задремала.

Разбудил ее телефонный звонок. Несколько секунд она вообще не могла понять, что это звучит, повторяясь как эхо – телефонный аппарат у Нины был допотопный, с крутящимся диском, он и звенел-то как-то по-старинному.

Аня, видимо, уже ушла. Ослепительный свет заливал комнату. Казалось, что за окнами Средиземное море, бросающее на стекло лазурные отблески – пятно света на ковре было синим. Она не стала поднимать трубку. Боялась, что придется говорить кому-то о смерти Нины.

Но тут зазвонил мобильный. Номер не определялся.

– Да? – осторожно сказала она.

– А это я! Михайлов! – Корчаковский участковый, видимо, всегда был весел. – Уже полдень! Я вас жду, вы помните?

– Конечно, помню… Только…

– Никаких только! У меня для вас интересное предложение! Нынешние хозяева дома Штейнера, оказывается, продают его. Уже две недели объявление выходит в газете «Из рук в руки». Не хотите сходить туда под видом покупательницы? Я буду вас сопровождать. Вдруг что-то вспомните?

– Что же я могу вспомнить? Я там не была… Я, честно говоря, на поезде мимо проезжала. Но зато знаю точно: в тот самый день.

– Семнадцатого августа? Как это вы определили одиннадцать лет спустя?

– Через десять дней я прописалась в Омске… И получила там новый паспорт.

– М-да, – было непонятно, что он хочет сказать. – А это московский номер, по которому я звоню?

– Да.

– Значит, вы много платите?

– Довольно много.

– Тогда тем более приезжайте. Поговорим забесплатно. И оденьтесь потеплее! Я буду ждать вас в опорном пункте.

Подойдя к окну, она ахнула: выпал снег!

Глава 11
САД, ПОЛНЫЙ МАЛИНЫ

На этот раз Елена взяла такси. Водитель был нерусский – («Я армянин! А знаешь, что Киркоров – тоже армянин? А знаешь, что Тадж-Махал в Индии ради армянка построили?» Она вспомнила перламутровое сияние Тадж-Махала и почти обморочное свое состояние при виде этого слоящегося в жарком воздухе миража). Веселый, общительный дядька, он поднял ей настроение непрерывными перечислениями знаменитых армян («Тебе нравится Шарль Азнавур?»).

Снег заражал своей свежестью. Он пах еще не морозом – а талой водой, словно в весенний день. И это было безумно радостно.

– Как неожиданно! – сказала она водителю. – Раз и выпал! Еще вчера такая теплынь была!

– Он растает после обеды. Земля еще теплый.

Действительно, когда подъезжали к Корчаковке, снег уже не покрывал землю ровной пеленой, он подтаял, показалась земля, палые листья, снег теперь лежал белыми островками с льдистыми прозрачными краями.

Михайлов ждал ее у дверей опорного пункта. Новая турецкая дубленка очень ладно сидела на его фигуре, и вообще выглядел он современно.

– И сколько стоит досюда доехать? – спросил он. Елена вместо ответа засмеялась.

Они пошли по главной улице поселка. Вдалеке виднелась телефонная будка. Елена суеверно старалась на нее не смотреть.

– Вы первая покупательница, – пояснил Михайлов. – Они вас должны обхаживать. Я сказал, вы моя дальняя родственница, хотите дачу себе на лето приобрести. Еще сказал, что вы долго учились в Москве. Это чтоб ваш акцент не выглядел странным.

– Я вообще-то сибирячка, – обиженно сказала она.

– Все равно вы сильно акаете. Привыкли в Москве, наверное… Давайте с реки пойдем?

Не дожидаясь ответа, он свернул на боковую тропинку. Снег здесь лежал густо, покрывая почти все пространство между заборами. Только когда вышли к реке, Елена догадалась, что это та самая тропинка, по которой она поднималась в первый раз.

– Думаю, бесполезно. – Она снова улыбнулась: таким жизнелюбием заражал ее этот необычный участковый. – Снег полностью изменил внешний вид деревни… Да еще если учесть, что мне нечего здесь искать! Это самые настоящие поиски черной кошки, отсутствующей в темной комнате.

– Но раз уж мы здесь… Кстати, в смерти вашей подруги Нины Покровской милиция не находит ничего странного. Вам это известно?

– Откуда вы знаете, как зовут мою подругу? – Елена остановилась. – Я вам не говорила, как ее зовут. И как вас самого зовут по имени, кстати? Вы не представились.

Он отчего-то покраснел.

– Меня зовут Миша. А что касается подруги… Я рад, что вы задали этот вопрос. Он означает, что вы не слишком легкомысленная.

– Поясните, пожалуйста.

– Что же вы остановились? Пойдемте! Можно ведь и на ходу разговаривать!

– Мы никуда не пойдем, пока вы не поясните.

– Насчет легкомысленности?

– И насчет легкомысленности тоже.

– Вы считаете, что все началось со звонка Долгушиной мне. Я должен быть у вас под подозрением. А вы так себя ведете… Все мне рассказываете. Это неосторожно. Вам следует быть намного серьезнее, если уж ввязались в такое дело.

– В какое дело?

– Дело, в котором вы задаете какой-то глупый вопрос посторонней пенсионерке, а вас за это преследуют, по вашим же словам, два месяца. И не факт, что милиция. Вот какое дело.

– Так как все-таки с ответом на мой первый вопрос?

– Насчет подруги? Это несложно. Вы оставили мне ее телефон. По нему я определил хозяйку. Потом позвонил своим однокурсникам из Новосибирска. Один из них как раз оформлял этот несчастный случай. Вот и все. Теперь мы можем идти?

– Извините, – сказала она.

– Не за что извиняться. Наоборот, я хотел бы сказать вам: вы, женщины, имеете немного странную логику.

– Удивительно мудрая мысль. И, главное, оригинальная. Она делает вам честь.

– Не сердитесь. Я просто считаю, что вы либо занимаетесь своим расследованием и тогда выполняете определенные требования, в том числе, требования безопасности, либо не занимаетесь им. Но у вас, как я понял, выбора нет. Вы предполагали, что вашу подругу могли сбить нарочно?

– Предполагала.

– Ну вот. Значит, это дело может быть довольно опасным.

– Я сейчас не думаю, что ее могли сбить в связи со мной.

– Почему?

– Да потому, что прежде чем сбить ее, должны были сбить меня. Уж я-то побольше нее знаю об этом деле! Она – моя случайная собеседница одиннадцать лет назад. И случайная собеседница два месяца назад. Нет никакого смысла убирать ее, пока я сама гуляю по этой земле и способна плодить сотнями новых случайных собеседников. Вот вы, например, тоже один из них.

– Мы пришли.

Они стояли на берегу речки, по колено мокрые и грязные. От воды несло теплом, настоящие клубы пара окутывали все пространство справа от Елены и Михайлова. Пар запутывался в ветвях ивы, склонившейся над водой. Как он растворялся в вышине, было незаметно – небо сегодня было низкое и белое, цвета тумана. Казалось, речка напоила своими теплыми испарениями не только Корчаковку, но и весь Новосибирск, заполнила туманом мир. Стояла глубокая тишина.

Елена повернула голову налево: невозможно было представить пейзаж, более далекий от того, который хранился в ее памяти – тот был ясный, пронзительно солнечный, тонко прорисованный, как современное цифровое изображение. Сейчас она видела перед собой уходящий наверх скос, покрытый белыми ошметками. Кленовые листья, еще упругие, сочные, пятипало растопыривались из-под снега. Откуда-то сверху тек ручеек, изредка показываясь на поверхности зеленой стеклянистой травы. То, что было выше, мутно размывалось из-за влажного воздуха.

– Вот здесь дом Штейнера, – сказал участковый шепотом. – Его продают те самые хозяева, которые въехали в девяносто третьем году… Обманула их мать Штейнера, чего уж там. Никто из местных даже приблизиться к этому дому не хотел! Там, говорят, кровь намертво впиталась и в пол, и в стены. Шабашники только закрасили немного… Она ведь и нам пыталась его продать, но мы-то не совсем чужие были, у нас здесь родственники… А этим втюхали, городским-то. Это потом уж они узнали, какое сокровище приобрели.

– Они живут здесь?

– Нет, это дача… Да они здесь за десять лет если два месяца провели, то хорошо. Видимо, не смогли побороть отвращения. Ну, правда, посадили клубнику там, малину, цветы развели. А спали на летней кухне! – Он тихо засмеялся. – Но ведь они за копейки его купили. Потеря небольшая…

– Ой!

Елена поскользнулась и чуть не упала. На снегу осталась ярко-желтая полоса: кленовые листья. Это они коварно прятались под снегом, превращая откос в гладкую горку.

– Осторожнее! – Михайлов взял ее под руку.

Она остановилась, успокаивая дыхание. Повернулась лицом к реке – и увидела только черное неподвижное стекло, на котором медленно кружилась белая вата тумана. Всю прибрежную кромку засыпали листья. Они тоже тихо двигались: от берега, к берегу, от берега, к берегу.

– Какой дьявольский вальс! – сказала она, вдыхая теплый кисловатый воздух. – С детства обожаю запах преющей листвы!

– Да, красиво, – согласился участковый.

Она посмотрела на железнодорожную насыпь, поднимающуюся за туманом, на ивы, склонившиеся над водой, на желто-бурые дорожки собственных следов и вдруг поняла отчетливо – с такой потрясающей ясностью, какой, наверное, никогда раньше не ощущала: да, это случилось здесь. Именно здесь прошла женщина в белом. Елене показалось, что она узнает каждую кочку, что трава, по которой бежит ручеек – это та самая трава, что она каким-то чудом сохранилась за одиннадцать лет и теперь передает ей свои воспоминания.

– Странные штуки иногда выкидывает наш разум, – сказала она вслух. – Верите ли, я узнаю это место… У меня нет этому объяснений!

– Объяснения появятся, – просто сказал Михайлов. – В конце концов, что значит: увидеть? Это значит увидеть миллионы деталей. Сколько из них дойдет до активного осознания? А сколько останется в пассиве? Я вот читал недавно, что в мозгу у человека нашли такой участок, который способен сделать так, что человеку кажется, будто он видит себя со стороны. Ученые считают, что эта штуковина бывает задействована в момент клинической смерти. Представляете? Благодаря способности к анализу человек может увидеть ту картинку, на которую смотрит, с другого ракурса! Вот как вы сейчас!

– И в другое время года? – скептически спросила она.

– Ну, а это вообще ерунда! Скажете, трудно представить какое-то место в снегу? Или в дожде? А фантазия на что?

– Слушайте, Миша, – она снова стала карабкаться наверх. – А вам-то это зачем?

– Мне интересно.

«Какое человеческое объяснение!» – тепло подумала она.

– Мишаня, ты? – приторный голос раздался из-за глухого, выше человеческого роста забора. Тут же в заборе образовалась калитка, она скрипнула, и в ней показалась пожилая женщина, одетая по-городскому. – А я думаю, ну кто это на берегу разговаривает!

– А вот и Елена! – важно сказал женщине Михайлов.

…В доме был идеальный порядок – полы только что вымыли. Линолеум еще кое-где не просох. На столе стояли нарядные чашки, вазочка с вареньем, электрический чайник.

– Кстати, линолеум совсем новый, – сказала хозяйка, полная моложавая женщина лет шестидесяти. – В прошлом году перестилали.

Михайлов едва заметно подмигнул Елене.

– А варенье из собственной малины, – хозяйка засуетилась у стола. – Вы смотрите, смотрите, я не буду мешать. Я пока чаю налью. Какой у нас малинник! Вся деревня знает, что лучше малины нет! Ну, не малина – а яйцо по размеру. Иногда даже подойдешь к кусту и пугаешься: кажется, что ветка сейчас обломится! Мишаня, ты скажи: правда, у нас хорошая малина?

– Невероятная! – подтвердил Мишаня.

Елена обошла все три комнаты: они были оклеены обоями и выглядели по-городскому. В одной из комнат даже стояла стенка. «А правда, уютный дом» – подумала она.

Веранда выходила в сад. Окна здесь были не двойные, поэтому ей сразу стало холодно – изо рта шел пар.

Внезапно у Елены появилось четкое ощущение, что кто-то наблюдает за ней с улицы. Она подошла к окну, вгляделась: мокрые кусты, кривые старые яблони, дорожка, выложенная кирпичами, и главная улица поселка за забором. Ощущение не исчезало. Оно было очень неприятным.

– А сад какой! – хозяйка в восторге прижала руки к полной груди. – С каждой яблони по десять ведер собираем. Да вот еще висят, видите?

Действительно, на одном из деревьев светилось несколько яблок лунного цвета.

– Замерзли, бедные, – пожалела Елена.

– Так собрать не успеваем! Уж и сушим их, и пюре я научилась делать – всех грудничков в районе обеспечиваю! – и джем хороший получается. А сладкие, мамочки мои!

Она распахнула дверь в сад, довольно грубо сунула Елене серый пуховый платок, потащила ее по дорожке.

Сильно пахло мокрой землей. Елена снова подумала, что похоже на раннюю весну, только свечение неба другое. Снег истаивал просто на глазах, белого в саду почти не оставалось. Теперь казалось, что земля покрыта узорной грязной карамелью. Ей опять стало зябко от физического прикосновения чужого и, как она чувствовала, неприязненного взгляда.

– Немного странно, что ваши дома ориентированы на улицу, – сказала она хозяйке. – Было бы красивее, если бы окна смотрели на реку.

– Так забор сломай и смотри себе на здоровье! – По лицу хозяйки промелькнула тень неудовольствия. Видимо, не в ее характере было кого-то уговаривать.

– Я, наверное, так и сделаю. – При этих Елениных словах глаза хозяйки блеснули. – Просто, удивляюсь… Сами не понимаете, в чем главная прелесть деревни.

– Так все мы понимаем. Не лаптем щи хлебаем, слава Богу. Я всю жизнь в городе живу… У нас новые дома все в другую сторону повернуты. Да и этот не всегда был загорожен. Там, где вы прошли, ну, где калитка, раньше ворота были. Лодку он таскал, что ли? – хозяйка быстро глянула на Михайлова. Тот пожал плечами. – Здесь такая рыбалка! Муж мой по десять ведер карасей приносит!

– А что ворота заделали? – спросила Елена.

– Да чтоб поезда не было слышно! – сказал участковый. Хозяйка осуждающе уставилась на него: близость железной дороги, конечно, была главной проблемой дома. «Может, и не из-за Штейнера они дачу свою продают, – вдруг подумала Елена. – А из-за поездов!»

– Это ведь только сейчас стеклопакеты появились, – продолжил Михайлов как ни в чем не бывало. – А раньше шумновато было. И пассажиры из окон пялились… У нас ни у кого окон на эту сторону не было. Наоборот, сараями старались отгородиться…

– Ну, это ты не ври! Шума в деревянном доме вообще не слышно. Я в городе в бетонной многоэтажке живу, так, верите ли, за шесть километров электричку слышу, весь дом ходуном ходит. А тут хоть по двору на танке катайся, только слабый такой шум, будто дождь идет. А что касается пассажиров, которые пялятся, так что им видно, пассажирам-то? Не говоря уж о том, что раньше дорогу тополя скрывали.

– А куда делись?

«Ох и привередливая!» – прочитала она в хозяйкиных глазах.

– Да сгнили… Старые уже были… Дом хороший. Если придраться хочется – это одно. Тогда и спорить не о чем! Но просто так охаивать – это, извините…

Расстались недовольные друг другом. Хозяйка возмущалась тем, что покупатель не вырвал дом из рук, Елена была удивлена агрессивным тоном, каким велась эта продажа. «Вас бы в Москву! – думала она, шагая вслед за участковым к опорному пункту. – Там быстро научат вежливой торговле…»

– Ну, что? – Михайлов обернулся. Глаза его смеялись, и Елена в очередной раз подумала о нем с симпатией.

– Она не будет к вам в претензии?

– Пусть попробует… Елена, а что вы видели тогда из поезда? Вы ведь не рассказали. Как это – утопили?

– Из дома Штейнера, из тех самых ворот, которые теперь не существуют, вышла медсестра с каталкой. К каталке был привязан пожилой человек… Он даже пытался шевелить руками и ногами. Во рту у него был кляп… Она сбросила каталку с мостков и несколько минут наблюдала, как он там умирает, под водой. А потом мой поезд уехал. – Михайлов смотрел на нее, раскрыв рот. – Вот бред, правда? – слабо улыбнувшись, спросила она.

– Нетипично… так скажем… Медсестра с каталкой в нашей деревне! Это нечто! И все-таки какое-то объяснение должно быть. Тем более, что это было семнадцатого августа – в день зверского убийства, которое произошло в нашей тихой Корчаковке… А почему медсестра, Елена? Только потому, что с каталкой?